Текст книги "Когда ребенок несет чужую судьбу. Поведение детей с системной точки зрения"

Вопрос «вины»

Я достаточно часто сталкивалась с тем, что после выявления в системе ребенка какого-то нарушения у взрослых, в первую очередь у матерей, возникает тема «вины». Многие начинают переживать и даже укорять себя, что не заметили проблемы своих детей вовремя, не отнеслись к ним достаточно серьезно (этот список можно продолжать до бесконечности). Многие испытывают просто неопределенное чувство вины или страх, что безвозвратно упустили что-то для своих детей.

Вдобавок ко всему эти чувства часто усиливают окружающие. «Ну он у тебя и наглец, какой он неуклюжий, зажатый, он должен все это уметь делать сам, ты же не ставишь ребенку никаких границ, дать бы ему по лбу» и еще масса подобных советов по воспитанию, которые «из лучших побуждений» дают хорошие знакомые или, чего доброго, даже собственные родители. Они, вместо того чтобы поддержать и снять напряжение, лишь увеличивают давление. Это крайне деликатная тема и для терапевтов, которые хотят помочь и, может быть, удивляются тому, что, например, мать в совместной работе скорее закрыта или стремится избежать разговора.

Разумеется, большинству родителей непросто признать, что они чувствуют себя виноватыми и не знают, как выйти из этой ситуации. Поэтому с годами я перешла к тому, что почти всегда уже в первой беседе заговариваю об этом сама. Я объясняю родителям, что в большинстве случаев они никак не смогли бы в самом зачатке распознать выявленное теперь нарушение или проблему, ведь даже мы, профессионалы, учимся этому много лет. Я подчеркиваю, что тот факт, что сейчас они сидят передо мной, говорит как раз об их заботе, а не о недостаточно внимательном отношении. Родители часто даже не осознают, что уже предпринимали множество попыток помочь своему ребенку. Еще я объясняю, что ребенок происходит от них и что в детстве у них тоже в том или ином виде могли быть такого рода сложности, даже если сегодня они об этом уже не помнят. В ответ на это я часто вижу у них улыбку, пришедшее осознание или слышу историю, которую они знают со слов их собственных родителей. Но может быть и так, что поначалу они этого не видят – и это тоже может объясняться их собственной историей.

Когда я была маленькой, теме детского развития не уделялось столько внимания, как сегодня. Тогда не фиксировалось такого количества отклонений, а если у ребенка все же были какие-то особенности, с ними обходились по-другому. В детстве у меня тоже были проблемы с равновесием из-за низкого мышечного тонуса и дефекта зрения, который нарушал пространственное восприятие. В результате взрослые считали меня неуклюжей, в том числе с тем подтекстом, что я не всегда достаточно стараюсь. Когда ты маленький, ты этому веришь, и тогда быстро наступает фрустрация, и все это может моментально закрутиться в такую спираль, которую не раскрутить ни матери, ни ребенку.

Когда дети с чем-то не справляются, это часто приводит к отказному поведению. Отказное поведение ребенка, за которым, предположим, стоит моторная недостаточность, которую не замечают родители и о которой не может сказать ребенок, всегда влечет за собой напряжение на уровне отношений. Мать, не имея базовых знаний о взаимосвязях между моторикой, восприятием и развитием, интерпретирует трудности своего ребенка на поведенческом уровне. Для ребенка фатально то, что при этом на него пытаются повлиять на уровне поведения, и обращенное к нему послание он тоже воспринимает на этом уровне – в конце концов, в первые годы жизни у него нет никакого другого «зеркала», кроме родителей.

Поэтому я, например, считала себя неуклюжей и глупой и приписывала это себе как свойство собственной личности! Только когда на разных этапах моей профессиональной жизни я стала осознавать взаимосвязи в рамках человеческого развития, мне удалось это пересмотреть и, к счастью, констатировать, что, наверное, не так уж я и глупа… В школьные же годы у меня часто возникало ощущение несостоятельности, моя уверенность в себе была сильно подорвана, а в табеле часто бывало написано – или мои родители слышали это на родительских собраниях: «Если бы она хотела, она бы смогла…» Но иногда я при всем желании не могла!

Если получается показать родителям такие взаимосвязи, зачастую это дает им самим шанс благодаря терапевтической помощи ребенку снова получить доступ к некоторым травмам из собственного детства и внутренне исцелиться – а это наилучшая предпосылка для создания такой атмосферы, которая позволит им с пониманием и уважением взаимодействовать с ребенком.

Дети-тираны, от младенчества до пубертата

За долгие годы моей профессиональной деятельности передо мной прошло множество измученных матерей, которые больше не справлялись со своими детьми. Нередко здесь требовалось много «переводческой работы» между матерью и ребенком. Матери часто чувствуют, что с их ребенком что-то не так или что он отбивается от рук, но не могут по-настоящему понять его сигналов.

Такой стресс может начаться уже в младенчестве. Бывают младенцы, которые изводят свою мать тем, что, когда не спят, почти непрерывно плачут. Так называемые капризные дети порой доводят мать до такого отчаяния, что у тех возникают мысли об убийстве. Поскольку малыш не может объяснить словами, что с ним не так, матери остается только одно – действовать, опираясь на интуицию. В какой-то момент все испробовано, все, что только может прийти в голову, учтено, а ребенок так и продолжает кричать. У матери может возникнуть ощущение, что ребенок просто над ней издевается. Поначалу она не знает, что ее малыш, возможно, просто не может не кричать.

После девяти месяцев в утробе младенец должен быть сформирован настолько, чтобы у него было все необходимое для выживания вне материнского тела. Но, поскольку каждый ребенок индивидуален, каждый развивается в своем темпе и в определенных условиях, может случиться так, что, как уже упоминалось, еще в чреве матери произошли нарушения или задержки развития, из-за которых ребенку крайне трудно справляться с жизнью с имеющимся у него «оснащением». В таких случаях желательно, чтобы у педиатра хватило знаний в этой области и он направил мать туда, где смогут провести нейрофизиологическое обследование ребенка, а не отправят домой с таким словами, как: «Плач еще никому не повредил, по крайней мере, у ребенка будут сильные легкие» или «Он это перерастет…» При наличии серьезных нейромоторных нарушений или дефицитов, как правило, очень хорошо помогают методы лечебной физкультуры, например бобат-терапия.

Одним из самых маленьких детей, с которыми мне довелось работать, был Лоренц. Ему было два года, когда он пришел с мамой на первую встречу. Его мать была вымотана до предела, под глазами у нее были черные круги. Она сказала, что сын буквально не дает ей продыху, он все время чего-то от нее хочет. Он не может ни на минуту остаться в одиночестве и, стоит ей чуть отойти, сразу начинает плакать. Если она не обращает на это внимания, потому что ей тоже нужно иногда сколько-то свободы, он впадает в ярость и начинает орать, а в крайних случаях это доходит до того, что он ложится на живот и бьется головой о пол. Самое позднее в этот момент она перестает сопротивляться и сдается.

Чисто внешне я бы никогда не подумала, что этот малыш способен на такое поведение. Он был похож на маленького ангелочка: нежное, чувствительное личико в венце золотисто-белых локонов. Но, если заглянуть в его небесно-голубые глаза, становилось понятно, что могло таиться в глубине. В нем чувствовался хороший ум и изрядная доля нахальства. Как маленький принц, он сидел рядом с мамой и совершенно спокойно слушал, как она что-то рассказывала. Его невозможно было побудить заняться игровым материалом, которого в кабинете было предостаточно и который явно вызывал у него интерес. Это получалось, только если мама тоже участвовала в игре. Но как только она переключала свое внимание на меня и наш разговор, он встревал и снова пытался на сто процентов завладеть ее вниманием.

У меня возник такой образ, будто они все еще, как во время беременности, были связаны пуповиной. Когда я сказала ему, чтобы он спокойно играл один, а мы с мамой продолжим разговаривать, он полностью меня проигнорировал. Я невольно про себя улыбнулась: малыш был просто неотразим. Но, конечно, я видела бедственное положение матери и могла хорошо себе представить, каково ей приходится.

Когда довольный Лоренц с тихим торжеством в глазах, поскольку мать снова была у него под контролем, опять сидел у нее на коленях, я бросила в ее адрес такую фразу: «О, еще один случай, когда власть принадлежит ребенку, а не взрослым!» В этих словах содержалось сообщение для Лоренца: «Я тебя раскусила…» Похоже, что и мать, и ребенок поняли для себя это послание, поскольку волнение первых минут сменилось глубокой серьезностью.

Несколько слов об их ситуации: Лоренц жил под одной крышей с матерью и ее родителями и, что касается уделяемого внимания и всяческого потворства, был там центральной фигурой. На момент родов его отец еще присутствовал, но уже в больнице между родителями произошел разрыв. Чувствовалось, что мать еще не до конца справилась с этой историей. Внешне она вела себя так, словно этого мужчины просто не существует. Лоренц пока не осознавал, что в его жизни что-то, возможно, иначе, чем у других детей. В его маленьком мире были мама, бабушка и дедушка. Поскольку дома его всегда слушали и у него было с кем поговорить, с матерью он общался почти как маленький взрослый и для его двух лет речь у него была развита уже очень хорошо.

Я договорилась с его матерью, что мы будем работать на двух уровнях: во-первых, она должна была раз в неделю приходить с Лоренцем в так называемую материнско-детскую группу, где дети могут вместе с мамами получать терапию по методу сенсорной интеграции. Преимущество такой группы заключается в том, что матери на практике узнают, где конкретно проблемы у их малыша, и с помощью терапевта учатся по-новому с этим обращаться и оказывать ребенку поддержку. В то же время, когда мамы видят, что есть и другие родители, которые сталкиваются с теми же трудностями, они могут там очень многое для себя почерпнуть. Они могут посмотреть, как какие проблемы решаются у других детей, и перенести это на собственную ситуацию. Это полезнее, чем многие педагогические советы. Однако рекомендуется ограничивать число участников таких групп, чтобы у каждой (семейной) системы был шанс получить поддержку во время занятий. По моему опыту, такие группы очень полезно вести вдвоем и включать в них не более шести детей и мам. Во-вторых, маме Лоренца нужно было раз в месяц приходить на консультацию, где речь должна была идти о вопросах воспитания и рефлексии ее собственной истории.

На «уроках физкультуры», как наши занятия всегда называют дети, быстро стало понятно, что уровень умственного и речевого развития Лоренца сильно отличается от уровня его моторного развития. Если в первой области он далеко опережал своих сверстников, то во второй отставал. Иногда такая «вилка» бывает для детей слишком велика и вызывает сильную неуверенность в себе, которая в свою очередь сказывается на поведении. Когда, мотивируемый своей матерью и мной, Лоренц стал приобретать двигательный опыт и делать успехи в движении, его потребность цепляться за мать и постоянно ее контролировать уже несколько снизилась, и время от времени он набирался смелости расширить радиус своего движения, причем самостоятельно. Поначалу часто бывало так, что под влиянием импульса он что-то пробовал и только чуть позже замечал, как далеко от матери он при этом оказался. Тогда он пугался и тут же возвращался к ней.

Поскольку по бессознательным действиям Лоренца было видно, что он способен делать что-то в одиночку, причем вполне успешно и с удовольствием, теперь нужно было довести это до его сознания, чтобы он мог черпать в этом силу и уверенность в себе. Только тогда можно будет открывать следующий этап развития. Для матери тоже было очень важно видеть, сколько всего ее сын уже мог делать самостоятельно, без того, чтобы она в страхе стояла рядом и смотрела, не упадет ли он или вдруг он с чем-то не справится. Ей тоже нужно было научиться выдерживать бо́льшую дистанцию между собой и ребенком.

Помню одно занятие, где речь шла о том, что Лоренц не хотел сам делать что-то, что на самом деле уже мог. (Задним числом я уже даже и не знаю, кому из нас было труднее не дать ему настоять на своем, его матери или мне.) Поскольку на терапевтических занятиях его мать полностью мне доверяла и на сто процентов поддерживала мои распоряжения, даже если бы ее импульсивные действия были прямо противоположны, я решила, что он должен выполнить это действие самостоятельно, в ином случае его мама вообще выйдет из комнаты. Его это не остановило. Он отказался, подошел к матери и залез к ней на колени. Я его оттуда сняла и попросила маму выйти из помещения. По ней было видно, как тяжело ей это далось, поскольку Лоренц тут же разразился самым отчаянным своим плачем.

Под его плач я снова и снова спокойно объясняла ему: если он сам сделает то, что изначально хотел, то мама сразу вернется. Тут стало ясно, что при всем отчаянии его упрямство было сильнее. До него-то мне и нужно было добраться, у него было гораздо больше силы и власти, чем у его слез. А еще это была та точка, где его мать слишком рано сдавалась, боясь своей мнимой чрезмерной суровостью ранить душу ребенка. Когда Лоренц понял, что меня это все не впечатляет, он сделал то, чего я от него хотела. Он наконец почувствовал границу, где можно было прекратить использовать все более тяжелую «артиллерию». Его маме снова было позволено войти, и Лоренц с гордостью показал ей, что он может сделать «один»! Это было ключевое переживание для всех причастных.

Так потихоньку, с хорошей мотивацией и большим удовольствием, он постепенно добирал свой двигательный опыт. Через какое-то время его мама могла оставаться за дверью уже половину занятия, и это не слишком его беспокоило. Для матери это был совершенно новый опыт, который, как она удивленно и честно признала, порой было не так-то легко выдержать. Этот полученный на терапевтических занятиях опыт переносился и на обычную жизнь. Ситуация дома тоже стала гораздо менее напряженной. Время от времени «маленький тиран» в нем снова давал о себе знать, однако в лице своей все более последовательной матери теперь он все чаще находил противника сильнее себя. И был за это благодарен.

Когда поведение Лоренца перестало быть главной темой и оттеснять все остальное на второй план, мы смогли сосредоточиться на его навыках в сенсорной и моторной областях, чтобы помочь ему хорошо и безопасно организовывать себя с учетом его физических данных, например вялого мышечного тонуса. Благодаря этой работе в комбинации с беседами, которые мать охотно и открыто использовала для решения вопросов воспитания и обретения психической стабильности, малыш превратился в милого, радостного, открытого ребенка. Мать выработала в себе шутливо-понимающее спокойствие в сочетании с ясным и последовательным поведением, которое вызывает у меня уважение. Через год мы смогли закончить терапию, а Лоренц совершил огромный скачок в своем моторном развитии.

Поведенческие расстройства могут возникать на любом этапе развития детей или подростков. Приведу еще один пример.

Двенадцатилетний Дэвид учился в пятом классе. У него были серьезные проблемы в школе как в плане успеваемости, так и в плане способности встраиваться в социальную структуру. Он очень часто пропускал уроки, поскольку по утрам у него случался понос, а потом он отказывался идти в школу. Иногда матери все же удавалось привезти его в школу, но только на машине, хотя до школы было всего пять минут пешком. А в класс он входил, только если она оставалась сидеть за дверью. В первую совместную поездку с классом он не поехал. Кроме того, мать рассказала о проблемах с питанием: он не ел ничего, кроме макарон, картошки и кукурузных хлопьев на завтрак. Все, что можно было ему предложить, она уже предлагала.

Уже один перечень заставляет предположить, что за всем этим что-то кроется. Предварительное медицинское обследование показало задержку развития и нарушение социального взаимодействия. Чтобы помочь Дэвиду научиться более организованно ко всему подходить и освоить в группе навыки социальной адаптации, его записали на психомоторную терапию.

Когда я впервые увидела мать и сына вместе, я была крайне удивлена. Я ожидала чего угодно, только не этого: было такое впечатление, будто передо мной стоит женщина со своим юным любовником. Мать выглядела возмутительно хорошо, мальчик был такого же роста, как она, одет как денди, в шляпе и фирменных солнцезащитных очках. И вел он себя соответственно: надменно и абсолютно невозмутимо. Их отношения были словно перевернуты с ног на голову: мальчик казался чуть ли не взрослым, а мать – скорее ребенком. Мне было ясно, что с таким поведением у парня мало шансов быть принятым среди ровесников, и я с нетерпением ждала его первого занятия с другими детьми.

Однако проблемы возникли еще до начала занятий, когда он стал настаивать, что не войдет в зал для терапии без своей мамы. Ноющим тоном, в выводящей из себя малышовой манере, он что-то говорил своей матери, а та ничего не могла ему возразить. Внутренне я потихоньку теряла терпение. Только когда я снисходительным тоном сказала моей коллеге, которая вместе с другими детьми стояла у входа в зал: «Кажется, у нас тут малыш, который пока не может пойти играть без своей мамы», а ребята начали с любопытством на него поглядывать и исподтишка хихикать, его поведение изменилось, и он с угрюмым видом, вроде как без всякого желания, вошел в зал. Мать, казалось, все это время принимала поведение сына за чистую монету, будто он действительно переживал эмоционально тяжелую ситуацию. Это уже заставило меня призадуматься, поскольку мне мальчик казался скорее крайне избалованным и капризным.

Группа, которую он теперь должен был посещать раз в неделю, помимо него, состояла из двух мальчиков помладше, двух мальчиков того же возраста и одного постарше, а также из меня и моей коллеги, что именно для Дэвида оказалось крайне важным и полезным.

Составленная из детей разного возраста, в результате группа получилась очень однородной: дети часто отличаются в некоторых областях от своих сверстников, а в группе они могут в своей «слабой области» в какой-то момент оказываться лучше младших и, может быть, даже приходить им на помощь. Детям это нравится и дает им повод для гордости. Наблюдение за тем, какие констелляции складываются у детей в тот или иной момент, всегда дает много информации. Если, к примеру, десятилетка очень терпеливо и мирно копается в коробке с фасолью вместе с шестилеткой, это может означать, что у него еще имеются какие-то дефициты в области сенсорного восприятия и в этом отношении он находится на уровне развития шестилетнего ребенка. Некоторых «успехов в терапии» дети достигали во взаимодействии друг с другом, а я как терапевт практиковалась в это время в сдержанности.

На терапевтических занятиях выяснилось, что в остальном развитии Дэвид не поспевает за своим быстро растущим телом. Внешне он выглядел уже на 14 или 15 лет и имел соответствующее оволосение, из-за чего его тоже дразнили в школе. А вот вел он себя часто довольно по-детски. Его мелкая моторика тоже пока не соответствовала его возрасту, поэтому в письме, изготовлении поделок и т. д. он не мог угнаться за другими учениками. На выполнение поставленных перед ним задач ему требовалось больше времени, чем в среднем по классу. С другой стороны, у него был крайне низкий уровень толерантности к фрустрации и глубокое убеждение, что в большинстве случаев его в чем-то ущемили.

Из-за его спокойно-сдержанной манеры поведения дети в группе поначалу общались с ним уважительно, что было для него очень хорошо. По отношению к нам, взрослым, он выказывал себя самым натуральным засранцем, так что остальные мальчишки всегда с огромным любопытством наблюдали за нашей реакцией. Мы с коллегой были единодушны в том, что нам нужно установить ему четкие границы, чтобы он мог познакомиться и с другим аспектом женского образа. Его мать не могла предоставить ему ничего в качестве примера, не говоря уже о том, чтобы установить ему границы, чего он так явно требовал своим поведением. Это проявлялось, в частности, в том, что он любил с помощью подручных средств (поролоновых подушек, бочек и всего, что годилось, чтобы загородиться), выстраивать вокруг себя границы, которые другие дети должны были соблюдать. Если они этого не делали, а это было то, чего он на самом деле хотел, он начинал страшно ругаться и выражать свое недовольство, так что дело могло доходить даже до физической агрессии и драки.

Его эгоцентризм и субъективное восприятие, что с ним поступают несправедливо и всегда в чем-то ущемляют, не позволяли Дэвиду оглядеться по сторонам и увидеть, как себя чувствуют другие члены группы. Но именно этого мы с коллегой с большим упорством и даже некоторой назойливостью от него и требовали: ему нужно было осознать, что из-за своего роста и силы он причинял другим больше боли, чем наоборот. Ему нужно было научиться уступать и воспринимать ту реальность, что, помимо безусловного исполнения его желаний и ожиданий, существовали еще желания и ожидания других людей. Ему нужно было научиться признаваться себе в собственной слабости в некоторых областях движения, а не скрывать ее за такими словами, как: «Мне не хочется» или «Это фигня для малышни». Это были крайне сложные для него задачи. В этом случае было хорошо, что мы работали в паре, так у него было мало шансов увернуться, хотя поначалу он пытался сталкивать нас лбами.

Поскольку ребенок всегда ведет себя так, как он «выстраивает» себя и в домашней обстановке, имеет смысл несколько подробнее рассмотреть обстоятельства жизни Дэвида. Его родители разошлись, и он остался с матерью. Они жили в доме его бабушки по маме. И обе женщины всячески ублажали его как «мужчину в доме». Бабушка и мать сообща настраивали мальчика против отца. Он регулярно виделся с ним на выходных и во время каникул, отношения у них были хорошие. Бывало, что на занятия его приводил папа, и вместе они смотрелись очень гармонично. В присутствии матери и бабушки Дэвид не решался слишком хорошо отзываться о своем отце. Тот снова женился, и Дэвид вполне ладил и с той женщиной. Однако открыто сказать это при матери он тоже не мог. В таких ситуациях ребенок, в данном случае Дэвид, начинает злиться на мать и, как правило, на другом уровне делает все для того, чтобы она не могла успокоиться и постоянно сталкивалась из-за него с какими-нибудь проблемами.

Все эти динамики Дэвид проявлял на терапевтических занятиях – и обломал о нас зубы. Например, когда он попытался с помощью бесконечных дискуссий превратить наше твердое «нет» в «да», мы однозначно это проигнорировали и начали громкий разговор, который был слышен всем детям и косвенно адресован Дэвиду: «Не пойму, почему Дэвид все спорит и спорит, хотя он прекрасно знает, что на наше „нет“ это никак не повлияет». Моя коллега в ответ так же громко: «Наверное, с мамой у него это проходит». Вы бы только видели, как тут кое-кто просиял! В такие моменты для ребенка нет ничего полезней, чем почувствовать, что его «раскусили». Но важно, чтобы это делалось с безоценочной и неосуждающей позиции. Дэвид не только просиял, но даже подтвердил это словами: «Это правда, с мамой и папой мне просто нужно подольше поканючить, и я получаю то, что хочу». Тут я поверила ему на слово!

Чем больше ограничений узнавал с нашей помощью Дэвид, тем больше «мощностей» высвобождалось у него в других областях, поскольку ему больше не нужно было тратить время на препирательства или отвлекающие маневры.

Я убедилась в том, что, даже если на внешнем уровне порой происходит упорная борьба, дети любят меня за мою абсолютную однозначность. Раньше я старалась не конфронтировать детей с чем-то вот так напрямую, но, как я теперь понимаю, это было скорее из страха отвержения и потери доверия. На самом же деле все совсем наоборот. На уровне абсолютной однозначности дети гораздо лучше принимают и то позитивное, что я «отражаю» им по поводу их личности. В конце концов Дэвид нашел в себе мужество показать в группе в том числе свои слабые стороны и найти для себя подходящий тренировочный материал, чтобы добрать недостающий опыт. Ему больше не нужно было в любой ситуации доказывать свою состоятельность, и со временем это повлияло и на описанные в начале проблемы в школе: он стал лучше уживаться в коллективе, и его успеваемость тоже постепенно улучшалась.

Дэвид два года ходил на психомоторику, а потом еще год на дзюдо с терапевтическим сопровождением. Все это время параллельно проходили консультации по вопросам воспитания для родителей, в которых, когда речь шла о благополучии ребенка, иногда принимали участие и мать, и отец. Главным образом для матери трудной задачей было научиться устанавливать сыну необходимые границы. Так, например, выяснилось, что во время следующей поездки с классом, в которой Дэвид тоже участвовал, он ел все, что было на столе. Теперь мать и без терапевтических интервенций больше не могла игнорировать тот факт, что отчасти она шла у сына на поводу. Она часто приходила на индивидуальные сессии, чтобы посмотреть на свою собственную историю и установить связь между ней и его поведением. Благодаря такой совместной работе избалованный денди-тиран в конце концов превратился в очень милого парня…