Текст книги "Когда ребенок несет чужую судьбу. Поведение детей с системной точки зрения"

Детям необходима опора

Вне зависимости от того, в какой позиции мы находимся – родителя или терапевта, – важно всегда предлагать детям опору, что-то, на что они могут ориентироваться. Это начинается в области движения с поддержки там, где ребенок чувствует неуверенность, продолжается нашей последовательностью, установлением границ и указанием направления в области поведения и выходит на психоэмоциональный уровень, где мы можем, например, показывать детям правильность их чувств, которые часто не замечают взрослые.

При всех этих рассуждениях нельзя забывать о любви. Когда мы не можем смотреть на ребенка с любовью, это как-то связано с нами самими и тогда мы не можем быть ему полезны. Важной основой для следующей далее второй части, которая называется «Воспитание, которое дает опору», является книга Берта Хеллингера «Порядки любви».

Часть 2
Воспитание, которое дает опору

Установление границ

Чтобы чувствовать самих себя, детям необходимы внешние границы как в телесном плане, так и для их личностного развития. На занятиях по психомоторике дети, плохо воспринимающие свое тело, всегда ищут сильные стимулы, чтобы испытать ограничения. Они с размаху бросаются на маты, врезаются в стены, стремятся к физическим стычкам с другими детьми в группе, причем все это обычно происходит чрезвычайно бурно. Они непрерывно двигаются и носятся туда-сюда с раскрасневшимися лицами. Или они сами находят для себя ограничения, втискиваясь в бочки, ложась под толстые полистироловые мешки, строя себе пещеры, где, когда они туда залезают, остается всего пара сантиметров свободного пространства. В поисках границ они и терапевта провоцируют до «крайности». Они ищут «вне», отличное от них самих. Многие дети сегодня буквально «не знают берегов».

В зоне ожидания я часто вижу, как дети конфузят своих родителей: уже явно уставший мальчишка как сумасшедший носится по коридору и, добежав до конца, каждый раз выключает свет. «Мальте, сядь сюда». Мальте продолжает бегать. «Мальте, ты что, не слышал? Сядь сюда». Мальте продолжает бегать. Теперь его маме становится неловко, там ведь сидят и другие родители. Она встает: «Мальте, последний раз тебе говорю, если сейчас же не сядешь, кое-что случится». Мальте продолжает бегать. Мать пытается его поймать, но мальчик, конечно, быстрее, он забирается под стул и ухмыляется. Мать в отчаянии сидит перед ним на корточках, пытаясь его оттуда выудить. Ребенок уворачивается и смеется. Голос матери срывается на истеричный тон. С пунцовым лицом – видно, что ей самой сейчас больше всего хотелось бы залезть под стул – она гневно кричит: «Я сейчас оденусь и уйду, тогда увидишь, где ты окажешься!» Она уходит. Мальте бежит за ней. Она его хватает, и они садятся на стул. Оба злы друг на друга. По всей зоне ожидания проносится вздох облегчения.

Что было бы полезно для мальчика? Максимум после второй, а лучше сразу после первой просьбы сесть матери следовало бы энергично, не сводя с ребенка глаз, к нему подойти, крепко взять за руку и усадить рядом с собой на стул. Причем с твердой и недвусмысленной внутренней и внешней установкой: я взрослая и я решаю, а ты ребенок и ты слушаешься.

Чтобы чувствовать себя уверенно, ребенку нужны сильные и большие родители. Чтобы понять, где кончается он и где начинается другой, ему нужно дойти до самых границ. Поэтому чем быстрее взрослые установят эти границы, тем быстрее он сможет перестать так себя вести. Если же границ никто не устанавливает, то ребенок будет использовать все более тяжелую «артиллерию», если придется, доводя ситуацию до крайней эскалации. Он буквально взывает о том, чтобы ему установили границы. Он почувствует себя «в рамках» только тогда, когда взрослые закончат ситуацию. Любое «противоборство», в котором побеждает ребенок, абсолютно нездорово.

Привязанность

Дети привязаны к своей семейной системе любовью. Поскольку их жизнь и поступки пока бессознательны, они чувствуют себя хорошими и правильными, принадлежащими к своей системе, как бы это ни выглядело со стороны. Поэтому даже в случае тяжелых поведенческих расстройств имеет смысл посмотреть на то, какое поручение в своей семье пытается выполнить ребенок.

По моему опыту, решения, как правило, не найти путем терапевтической работы с одним только ребенком, для этого необходимо включить в поле зрения всю систему. Например, может быть так, что ребенок демонстрирует гиперактивность и тем самым «сдерживает» своих родителей. В результате они фокусируют все свое внимание на нем и не смотрят на подлинную проблему, с которой им, возможно, пришлось бы иметь дело: например, что кто-то из них хочет расстаться или, что еще тяжелее, не хочет больше жить. Только когда такие динамики выходят на свет, появляется шанс на хорошее решение. В таком случае для ребенка важно, чтобы родители с помощью терапевта поняли, какие за этим стоят причины, и сказали себе в душе: «Я несу это сам. Я беру ответственность на себя». Родители тоже часто не осознают, какая динамика здесь действует, но, распознав ее, они получают возможность обратиться за помощью для себя, а дети обретают свободу.

Приведу пример, как дети пытаются помочь родителям, когда считают, что они в беде, причем ценой собственной жизни.

Одна мама рассказала мне о беременности и рождении двух своих дочек. Они обе появились на свет с помощью экстренного кесарева сечения. Обе родились преждевременно. Со вторым ребенком все было еще более драматично: на шестом месяце в головном мозге плода были обнаружены сгустки крови, так что жизнь ребенка была под серьезнейшей угрозой. По словам матери, она все больше впадала в панику и через месяц после постановки диагноза, когда она была у подруги, у нее случился нервный срыв и она закричала: «Да лучше бы ребенок уже лежал в реанимации, чем еще два месяца этих страхов…» Не прошло и двенадцати часов, как у нее начались схватки, ребенок родился на восемь недель раньше срока – и попал в реанимацию.

Бессознательное

Подобно сейсмографам, дети очень восприимчивы к бессознательному своих родителей и взрослых в целом. Они чувствуют, что определяет жизнь их родителей, в том числе их «слепые пятна». Другими словами, зачастую они гораздо быстрее улавливают, что происходит у взрослого на «безрассудочном» уровне, и реагируют на это, а не на ту картину, которую взрослый пытается представить с помощью своего интеллекта.

Для меня дети – это всегда хорошее зеркало. Если у меня с ними (или у них со мной) возникают сложности, то я могу быть уверена, что они отреагировали на что-то во мне, чего я не осознаю. Например, с детьми, которые доводили меня по-настоящему до белого каления, мне всегда нужно было посмотреть на мои паттерны и на то, как я обращаюсь с агрессией. Когда я это осознавала, проблемы с детьми исчезали. Дело в том, что мне было трудно прямо показывать мою злость, даже когда она была уместна. Дети это чувствовали и потому доводили меня до предела, чтобы злость стала видна. Тогда можно было перестать меня провоцировать. Замечательный способ получить ясность относительно себя самой! Чем более ясно и прямо я веду себя в контакте с детьми, тем более откровенно они показывают мне свое истинное лицо, а это порой сильно отличается от того, что они демонстрируют вовне.

Иногда расшифровать поведение детей бывает трудно. Например, ко мне часто приводят детей с сильными страхами, которые они с помощью терапии должны научиться преодолевать. В таких случаях я еще раз очень внимательно смотрю, и я действительно часто вижу у них страхи, но при этом чувствуется, что эти страхи поверхностные. Гораздо большие страхи я вижу в глазах их матерей.

Типичная история, когда в начале терапии дети не могут оторваться от родителей и, как утопающие, цепляются за мать, душераздирающе рыдают или громко и яростно кричат. В этой ситуации, уже знакомой им по множеству других повседневных ситуаций, матери чувствуют себя очень неловко и совершено беспомощно. Здесь терапевту нужно быть сильным для ребенка и для матери, поскольку она в этот момент не в состоянии противопоставить ему ни силы, ни твердости. Она связана со своим ребенком на детском уровне. Будь она сейчас уверенной в себе и взрослой, ребенок мог бы ориентироваться на ее уверенность и справиться с ситуацией. Если же мать неуверенна, то ребенок резонирует с ней на этом уровне.

Поэтому я договариваюсь с мамами, что буду забирать у них ребенка перед залом для занятий, даже против его воли, даже если он плачет, кричит или негодует. Иногда это требует проявления силы. Имеет смысл сначала со всей серьезностью сказать ребенку: «Мы с твоей мамой так решили». Благодаря этому он узнает, что между ним и взрослыми есть разница. Для ребенка нет ничего полезнее, чем наконец почувствовать, что решения относительно него принимают взрослые. Поэтому ситуация часто разрешается уже вскоре после того, как за матерью закрывается дверь, и ребенок может заняться тем, что полезно для его собственного развития. Тогда он может использовать рамки терапии для себя.

Но бывает и так, что в моих руках дети продолжают плакать или бушевать. Тогда я непреклонно и крепко держу их у себя на коленях с той внутренней установкой, что все, что сейчас проявляется, имеет право быть. На словах я тоже даю ребенку понять, что здесь то пространство, где можно показать себя со всем, что к нему относится, даже с его якобы самыми неприглядными сторонами.

Если в группе присутствуют другие дети, всегда имеет смысл вступить с ними в коммуникацию. Тогда ребенок, который, как бы он ни вел себя в данный момент, отлично замечает и то, что происходит вокруг, может принять сказанное к сведению, но без необходимости явным образом на это реагировать.

Например: «Дорогие дети, я хочу представить вам Кристофа, ему сейчас так же страшно, как было вам, когда вы были здесь первый раз, помните?» Конечно, дети помнят, и уже одно то, что они это подтверждают, а потом совершенно спокойно продолжают играть, позволяет испытывающему отчаяние или гнев ребенку на моих коленях почувствовать и понять, что в его поведении нет ничего страшного, что он такой не один. И он потихоньку начинает оглядываться по сторонам. Как правило, уже на этом занятии получается сделать ребенку терапевтическое предложение, на которое он может откликнуться, пусть даже это будет всего лишь небольшое участие в уборке в конце занятия. Потом я выхожу с ним из зала так же, как со всеми остальными детьми, и еще раз в присутствии матери говорю ему, как он хорошо с этим справился и что я буду рада, если он придет в следующий раз.

Если у мамы есть ощущение, что она может с доверием отдать своего ребенка, он тоже воспримет это на бессознательном уровне и в следующий раз пойдет на занятия более спокойно.

Достоинство ребенка

Достоинство ребенка нужно уважать. После терапевтических занятий я первым делом рассказываю его матери обо всем, с чем он справился. А что-то еще на уровне поведения или возможные трудности с его физической организацией нужно обсуждать с родителями наедине. Или, когда родители хотят в присутствии ребенка на него пожаловаться, я тоже на это не соглашаюсь, а предоставляю им возможность поговорить об этом без него. Многие родители даже не осознают, какое действие в душе ребенка производят их опрометчивые слова и что в этот момент они унижают его достоинство. Если однажды серьезно показать им это в беседе, обычно они стараются изменить свое поведение в этом отношении.

Родители лишают ребенка его достоинства и тогда, когда снимают с себя ответственность и взваливают на него то, что на самом деле должны решать сами.

Приведу пример.

Маркус уже год ходил ко мне в психомоторную группу, поскольку отставал в школе от возрастной нормы. В том же году распался брак его родителей, так что ему требовалась помощь на многих уровнях. Его родители были в каком-то смысле настолько поглощены своими проблемами, что Маркус со своей бедой не мог найти в них настоящей опоры. При всем том он честно старался выполнять предъявляемые к нему требования.

В это время группа была очень для него важна, поскольку она была надежной константой в его жизни. Здесь у него получалось иногда показать свою нуждаемость, позволить себя обнять, просто побыть слабым и успокоиться. В остальном это был ребенок, который постоянно, до предела своих возможностей, находился в движении и искал мощных физических стимулов, так что товарищам по группе и терапевтическому материалу от него изрядно доставалось. Но поскольку он был душа-человек, никто на него не обижался.

Маркус тяжело переживал разрыв между родителями и очень скучал по ушедшему отцу. Через полгода после расставания его мать в совершенно растрепанных чувствах подошла ко мне перед занятием и попросила провести с Маркусом отдельную беседу или порекомендовать ей психолога, который бы им занялся. Я спросила ее, что такого ужасного произошло, и она рассказала мне об одном инциденте, который очень ее обеспокоил.

У нее уже три месяца были новые отношения. Чтобы не создавать для Маркуса стресс, до сих пор они только ходили друг к другу в гости или устраивали что-то вместе, когда ребенок был у бабушки. По тому, как непринужденно проходили их встречи, можно было сделать вывод, что у Маркуса сложились хорошие отношения с этим мужчиной. И вот он решил пригласить их обоих на выходные к своим родителям, чтобы все могли друг с другом познакомиться.

Так что они поехали туда втроем. У его родителей их разместили в одной комнате: мать в одной кровати со своим новым другом, а Маркус – в кровати напротив, у изножья их кровати. Ночью взрослые стали предаваться ласкам и более того. Маркус это услышал, пришел в бешенство и стал осыпать их самыми страшными ругательствами: «Вы, скоты, прекратите это…» Когда его гнев поутих, он разразился отчаянным плачем и долго не мог успокоиться.

Теперь его мать переживала, что Маркус пережил травму, и, как она мне сказала, обходилась с этим так: она все время просила его рассказать, что же он увидел или услышал, настаивала, что ему нужно об этом поговорить, чтобы ему стало легче… Но он отказывался и, когда речь заходила на эту тему, замыкался и затыкал уши. Кроме того, она все время пыталась ему объяснить, что это вовсе не что-то грязное, а нечто совершенно естественное между мужчиной и женщиной… И вот теперь мне нужно было договориться с ней о сессии с Маркусом, чтобы поговорить с ним об этом, поскольку он так безусловно мне доверяет…

С этой историей на душе я пошла на занятие. Я посмотрела мальчику в глаза, произнося про себя: «Я вижу, что ты несешь». После этого он сел ко мне на колени и на секунду позволил себя обнять. Меня это очень тронуло. После этого он пошел играть со своими товарищами.

По организационным причинам мне пришлось ответить на запрос матери Маркуса письменно, вот самый важный фрагмент из этого письма:

«Уважаемая фрау П.,

Вы вынудили Маркуса пройти через эту ситуацию, и теперь Вы должны полностью принять ее последствия. Вам нужно внутренне согласиться с тем, что это было так, без оправданий или извинений. Если Вы будете смотреть на Маркуса с этой позиции, он сохранит свое достоинство. Он поступил абсолютно правильно, он следовал своим чувствам и выразил их через плач и гнев. Поэтому ему не нужно ни к психологу, ни на беседу со мной. Больше не говорите с ним об этом и не требуйте от него избавить Вас от чувства вины, оправдав произошедшее или что-то в этом духе… Это случилось, это было тяжело для него – и так оно и было. Вы можете принести ему облегчение, если пока не будете ночевать с Вашим другом в его присутствии. Иначе он все время будет ждать, что «это» случится снова, и его душа не будет знать покоя. Этот отказ позволит и Вашей душе снова успокоиться.

С уважением…»

Чтобы было понятнее, следует добавить, что на каникулах, которые начинались на следующей неделе, мать собиралась поехать в отпуск со своим другом и Маркусом в одном автодоме.

В некоторых случаях, когда ребенка таскают с одной терапии на другую, я тоже воспринимаю это как нарушение его достоинства. Это приносит родителям некоторое мнимое облегчение, по принципу: «Я что-то делаю для своего ребенка», чтобы у него, например, стало меньше проблем с поведением. Однако более глубокое облегчение для родителей и ребенка в системе наступит лишь тогда, когда взрослые посмотрят на то, что действует. Тогда они освободят ребенка и сохранят свое достоинство.

Энурез

Достоинство ребенка важно беречь и том случае, когда речь идет об энурезе. Никому из детей не нравится писаться в постель, все дети знают, что делать этого нельзя, и тем не менее это происходит. Чем больший стресс испытывают из-за этого родители, тем больше давления чувствует на себе и ребенок. Однако он в наименьшей степени волен как-то это изменить. Тут родителям следует практиковать «знающую сдержанность» (Берт Хеллингер). Если не упоминать о том, что вызывает у ребенка чувство стыда, это сохранит его достоинство.

Родители могут рассказывать ребенку истории, вплетая в них небольшие сценки, в которых, например, выключают кран или чинят водосток. Скажем, Красная Шапочка приходит к бабушке, собирается войти в дверь и вдруг замечает, что прохудился водосточный желоб. Она говорит себе: «Починю-ка я сначала водосток». Она идет в сарай, берет немного смолы, лестницу, забирается наверх, заделывает сток, чтобы не мокло крыльцо, а потом заходит к бабушке.

Или к Белоснежке утром приходит один из семи гномов и жалуется, что над ним прохудилась крыша и ночью дождевая вода текла ему на постель, так что он проснулся весь мокрый. Белоснежка отвечает: «Сейчас я все исправлю». И когда гномы уходят на работу, она залезает на крышу, видит, что там просто немного сместилась одна черепица, и кладет ее на место. Вернувшись вечером домой, гном был таким уставшим, что забыл спросить про крышу. И утром тоже забыл, потому что все было в порядке.

Берт Хеллингер, который любезно позволил мне включить эти истории в книгу, пишет: «Отец, маленькая дочь которого страдала энурезом, рассказывал ей на ночь такие сказки, и они сразу же действовали. Утром ее постель была сухой. Но при этом он заметил одну странность: раньше, когда по вечерам он рассказывал своей дочке сказки, она всегда внимательно следила за тем, чтобы он рассказывал их одинаково, ничего не добавляя и не опуская. Однако против этих отклонений она совершенно не возражала, а принимала их как нечто само собой разумеющееся. Это говорит о том, что знающая душа ребенка объединяется с рассказчиком. Душа хочет решения, но так, чтобы ей не говорили этого открыто, чтобы осознание и ободрение позволили ребенку сделать что-то новое»[4]4
  Берт Хеллингер: «Die Quelle braucht nicht nach dem Weg zu fragen. Ein Nachlesebuch», Гейдельберг, издательство Carl-Auer-Systeme, 2001, с. 304. В русском переводе: «Источнику не нужно спрашивать пути».


[Закрыть].

На консультациях с родителями я нередко узнавала о том, что проблема ребенка была знакома им и по собственному опыту: либо отец, либо мать тоже долго мочились в постель. Если однажды внятно донести это до ребенка, например такими словами: «В нашей семье были люди, которые тоже делали это так-то долго, но это не беда, они все выросли…» – это принесет ему колоссальное облегчение. Тогда ребенок будет знать, что его достоинству ничто не угрожает, и чувствовать себя защищенным в своей системе. Достаточно сказать это один раз, «скорее так, между делом» (Берт Хеллингер), а потом оставить эту тему в покое и положиться на то, что душа ребенка найдет для себя путь.

Чтобы пояснить скрытую динамику энуреза, приведу пример. Семилетний Бьёрн последним пришел в группу по психомоторике, в которую ходили еще три мальчика того же возраста. Бьёрн – очень чувствительный белокурый паренек с серебряной сережкой в ухе. Его мать больше не справляется с его агрессивностью, не знает, как отвечать на его вспышки гнева (которые, на ее взгляд, часто возникают на пустом месте), и в школе тоже есть трудности. Каждую ночь Бьёрн писается минимум один, а часто даже два раза.

На занятиях по психомоторике Бьёрн постоянно ищет границы как на физическом, так и на эмоциональном уровне. Нередко он приходит уже похожий на готовую взорваться пороховую бочку, и только тем и занимается, что провоцирует других ребят и меня, пока не доведет всех до предела. Но в то же время я чувствую за этим серьезную нужду. В такие моменты я «хватаю» его, сажусь с ним на пол и крепко держу. При этом всегда происходит следующее: сначала Бьорн всеми силами пытается вырваться, внешне «злится» на меня, поскольку я его не отпускаю, и плачет от ярости. Но вскоре после этого агрессивный плач переходит в очень глубокие рыдания, когда становится ощутимой его глубокая боль, а мышечное напряжение полностью спадает. Все это длится где-то три-четыре минуты, после чего Бьёрн оказывается в состоянии с высоким уровнем чувствительности и социальной чуткости с пользой для себя присутствовать на занятии с другими детьми.

В это время мама Бьёрна расстается со своим четвертым (!) партнером. Ее первый муж – отец Бьёрна, про которого он не знает, что это его отец, хотя тот поддерживает отношения с семьей в качестве «хорошего друга мамы». В сопровождающих беседах со мной, на которые мать регулярно приходит, чтобы получить поддержку для себя, она учится соотносить свою боль, свою тревогу и свое душевное состояние с поведением сына, который реагирует на них, как сейсмограф. Она учится понимать, как структуры ее родительской семьи (семьи, из которой она сама родом) продолжают влиять на ее нынешнюю систему. По мере того как у нее самой появляется больше ясности, поведение Бьёрна тоже становится менее проблемным.

Я укрепляла ее в мысли обеспечить Бьёрну доступ к его отцу, тем более что, по ее словам, сам отец всегда этого хотел. Несмотря на сильные страхи (обусловленные ее собственной историей), она последовала этому совету и сказала Бьёрну, кто его отец. Кроме того, она теперь разрешает ему иногда ночевать у отца и много с ним общаться. Бьёрн совершенно счастлив, что у него наконец-то «есть отец», он словно преобразился – и с этого момента резко перестал писаться! Его мама потрясена и говорит о чуде…

То, что ребенок перестает мочиться в постель, наверное, чудесно, но это не всегда чудо. По опыту я знаю, что психической подоплекой энуреза у мальчиков часто является бессознательное выяснение отношений с фигурой отца – например, отсутствующего, слишком строгого или слишком слабого.

Через год Бьёрн приходит на свое последнее занятие по психомоторике. Мы – Бьёрн, трое его товарищей по группе и я – сидим в кругу, и на прощание я говорю ему, что мне будет его не хватать, что он мне очень нравится. После чего остальные трое мальчиков один за другим со всей серьезностью произносят: «Мне тоже», «Мне тоже», «Мне тоже»… Думаю, что Бьёрн пока не так часто в своей жизни слышал такую добрую и честную обратную связь, – он весь светится, а вместе с ним трое других мальчишек и я. В такие моменты мне становится видна душа, и после таких занятий я, как, наверное, и дети, выхожу воодушевленная и наполненная. Из этой полноты я могу хорошо работать со следующими детьми – и следующими – и следующими…