Текст книги "Закон парных случаев"

После суда Алексей Старицкий с ребенком исчезли. По слухам, уехали в деревню Сиднев, где у него было имение. Городской дом продали, заводы передали под управление брату Денису. Мебель, картины из художественной галереи, коллекции монет были проданы с аукциона. Почти все приобрел негоциант, нувориш, разбогатевший на военных поставках. Как же его? – Старик замолчал, уставившись в пространство. – Все в моей книге… Не вспомнить, забывать стал. Особенно имена. Ну да ладно, ничего не поделаешь. Он же выкупил здание галереи, где перед самой войной устроил магазин дамской одежды под названием… э-э-э… «Модный пассаж». В витрине его танцевали обезьянка в красном платье и карлик в костюме шута и сидела цыганка с картами. Там толпы стояли, рассматривая механические игрушки. Газеты печатали фотографии, я их видел, когда разбирал запасники музея. Уже тогда одна труха была, все отсырело, разлезалось в руках. А сейчас и того, поди… – Он махнул рукой и замолчал. – Помню, записывал рассказы людей, которые видели своими глазами, очевидцев. Уже никого нет. Так проходит слава земная, молодые люди. На смену аристократам приходят парвеню и выскочки. А я последний, кто знает и помнит. Но кому это теперь нужно?

– А что случилось со Старицким? – спросил Алик.

– Его больше никто не видел. Он безвылазно сидел в деревне, воспитывал сына. Говорили, очень сдал, постарел, стал бирюком и никого не принимал. А еще говорили, что он спятил, никого не узнает, совсем плохой, а мальчика забрал брат Денис и пристроил в какой-то пансионат с глаз долой. И еще говорили, что в его кабинете висит портрет Каролины, его последней любови. Тот самый, из галереи. Он настоял, чтобы ее похоронили в семейной усыпальнице Старицких на кладбище в Бобровниках. К вашему сведению, это самое старое городское кладбище, с памятниками известных скульпторов, фамильными часовнями и усыпальницами. Его открыли в… – Он запнулся и замолчал, вспоминая. – В тысяча шестьсот семьдесят пятом году. Вы, молодежь, должно быть, уже и не знаете, его закрыли еще до войны. Сейчас, поди, и вовсе снесли да застроили, а памятники растащили на фундамент. Вот и получается, что люди живут на костях и понятия про то не имеют. Сам же Старицкий похоронен на погосте в Сидневе. Его брат Денис погиб в Гражданскую войну, что стало с сыновьями, Петром и Павлом, не знаю. Когда я писал книгу об истории города, посвятил кладбищу в Бобровниках целую главу. Помню, несколько дней лазил там с фотоаппаратом, открыл уголки, куда сотню лет, а то и больше, не ступала нога человека, все заросло крапивой и терном. Помню прекрасно усыпальницу Старицких – часовню с куполом и колоннами, а внутри – фрески святых. От центральной аллеи направо, купол виден издалека. Старицкий настоял, чтобы Каролина была похоронена именно там. Это было последнее захоронение в усыпальнице. Он сам, как я уже упомянул, похоронен в Сидневе. Вскоре началась Первая мировая, потом революция и Гражданская, всех раскидало, и бог весть, где их могилы. Я встречался с людьми, которые помнили Старицких, расспрашивал, записывал…

Старик закрыл глаза, откинулся на спинку кресла. Прошла минута, другая. Старик молчал и, казалось, перестал дышать. Алик и Шибаев снова переглянулись.

– Больше ста лет забвения, и вдруг гражданин Германии просит разыскать родных. Германии! – Матвей Юрьевич открыл глаза и погрозил кому-то пальцем. – Нам наплевать, а гражданин Германии озаботился. – Он снова замолчал. – Никогда не доверял немцам, – сказал после паузы.

– А сын Каролины? Как его звали? – спросил Алик.

– Сын Каролины… – Старик пожевал бледными губами. – Его звали Иван, в честь деда.

– Вы сказали, Денис отдал его в какой-то пансион, а дальше?

– Дальше?

– Он выжил?

– Иван выжил. Лет сорок назад учительница истории из сидневской средней школы попросила проконсультировать ее по вопросам краеведения, они собирались открыть у себя что-то вроде музея. Приятная женщина, неглупая, увлеченная. У нее в школе работал исторический кружок, они даже копали вместе с археологами. Они там каждое лето работают – на древнем городище. Раньше, сейчас не знаю. Времена меняются, интересы другие. Нам плевать, а немцы, вишь, озаботились. Ее зовут Мария Ивановна Новик. Я даже бывал у нее в гостях несколько раз. Дельная женщина, организатор, детишки за ней толпой ходили. Я им советы давал, как проводить опрос стариков, как определить возраст черепков, как обработать материалы из раскопов. Когда мы познакомились поближе, она рассказала о себе. Ее отец был здесь же директором школы, приохотил ее к истории. Иван Алексеевич Новик…

Он замолчал и посмотрел на них, хитро прищурясь.

– Иван Алексеевич? Сын Старицкого? – сообразил Алик.

– Угадали, молодой человек. Фамилию ему дали в детской трудовой колонии, куда он попал с улицы. Свою настоящую фамилию он назвать побоялся, сказал, что не помнит. Выжил, выучился. Воевал на фронте, награжден орденами. После войны вернулся в Сиднев, женился на местной фельдшерице и прожил там до самой смерти. Умер он в конце шестидесятых. Мария Ивановна – его дочь, последняя Старицкая. Замужем на тот момент не была, детей своих не имела. Можно свести ее с вашим немцем, все-таки родственники…

– Дедушка, ты что, заговорил? – услышали они громкий напористый голос женщины, развешивающей давеча белье – она появилась из-за угла дома. – Владик сказал, деда заговорил, иди скорей, он хочет чаю! Я не поверила, пять лет молчал и вдруг заговорил. Мы и шептуху вызывали, и по врачам, а он молчит. А тут вдруг такое чудо!

Старик махнул на нее рукой:

– Молчи, женщина! Ты кто?

– Лиза! Я – дочка Кати, твоя внучка.

– Если внучка, так принеси чаю, – приказал старик. – И не балабонь. С вареньем, как я люблю. Выпью с гостями, праздник у меня. Гости! В кои-то веки…

– Сейчас, дедушка! – Она убежала.

Еще примерно час они гоняли чаи с пирогами. Старик разрумянился, с удовольствием кушал пирог, запивал чаем с лимоном и вареньем и рассказывал всякие городские байки столетней давности. К столу подтянулись присутствующие члены семьи: тощий старик, оказавшийся сыном Матвея Юрьевича; его внук, сын тощего старика, серьезный мужчина средних лет; известная уже Алику и Шибаеву внучка Лиза, вешавшая белье, та, что накрыла на стол и принесла пироги; правнук, мальчик с длинными волосами и в рваных джинсах, и малышня – пятеро или шестеро детишек. Хорошо посидели, душевно. А потом Матвей Юрьевич уснул на полуфразе, не доев пирога и не допив чаю.

– Дедушка устал, – сказала Лиза. – Теперь проспит до вечера.

Шибаев толкнул Алика локтем.

– Спасибо за хлеб-соль! – тот поднялся и поклонился. В его голосе звучали распевные былинные интонации. – Пора и честь знать. Спасибо этому дому, как говорится, пойдем к другому. В гостях хорошо, да пора восвояси.

– Это вам спасибо, – сказала Лиза. – Не знаю, как вам удалось его разговорить, дедушка молчал почти пять лет. Заходите проведать, не забывайте. Он будет рад.

До машины их провожали толпой, и все приглашали не забывать и приходить запросто, по-домашнему.

– С какой это радости ты в фольклор ударился? – фыркнул Шибаев уже в машине. – Спасибо вашему дому, пора восвояси, хлеб-соль! Распелся, как по нотам.

– Потрясный старикан! – невпопад ответил Алик. – Интересно, сколько у него детей. Всегда мечтал, чтобы за столом сидела толпа… Представляешь, Ши-бон, целая куча детей и внуков, а ты, как аксакал, во главе. Говоришь, они почтительно внимают, а? – Шибаев не ответил. – В нем есть что-то патриархальное, не находишь?

– Я столько не проживу, – сказал Шибаев. – Это ты, Дрючин, у нас аксакал, много слов всяких знаешь, советы раздаешь направо и налево.

– Люди часто не понимают, чего хотят, – назидательно произнес Алик. – На то и адвокаты. Что делать будем, Ши-бон? Похоже, род Старицких сгинул, никого не осталось. Почти. А ведь я говорил! Три войны, революция…

– Не сгинул. Нужно смотаться в Сиднев, встретиться с Марией Ивановной, посмотреть на их дом. Помню, там спортивный лагерь был лет тридцать назад, на реке Сновь…

– Знаю. Сиднев – в двадцати километрах. Сделаем фотки и пошлем Мольтке, порадуем старика. Хоть что-то. Можно еще написать ему про Старицкого и Каролину, вряд ли он знает про убийство, такие вещи хранят в тайне.

– Можно. Давай завтра после обеда. С утра я в засаде, а потом мотнемся.

* * *

…Человек за письменным столом рассматривал один за другим листки с напечатанным текстом, газетные вырезки, какие-то квитанции с выгоревшими нечитаемыми чернилами. Он с трудом, через слово, разбирал текст – слова казались знакомыми, но смысла не было. Даже мощная лупа не помогала. Он ничего не понимал и матерился сквозь зубы. Перепись каких-то складов, поставки муки, кирзовых сапог, мяса, дегтя для нужд армии его императорского величества, столько-то пудов, столько-то бочек, вырезки из «Губернских новостей», фотографии: толпа у магазина рассматривает витрину с куклами, фейерверк, свадьба в «Английском клубе», лотерея, народные гулянья… Что за фигня?

Он вздрогнул от громкого звука выстрела и снова выругался – подростки на улице рвали петарды. Что же это получается? Не те бумаги? Не та папка? Но он же видел, как доходяга копался именно в этих. Поспешил он, конечно, нервы сдали. Надо было вытряхнуть из него… да что уж теперь. Кому эта труха нужна? Или он чего-то не догоняет? Он уставился в темное окно. Снова вернулся к бумагам: поставки, дамский модный дом, фейерверк…

Выругавшись, он остервенело смел все со стола. Бумажки, взметнувшись и плавно раскачиваясь в воздухе, оседали на пол…

Глава 10
Да что же это творится, люди добрые?

Если какая-нибудь неприятность может произойти, она непременно случится.

Закон Мерфи

Ровно в десять утра Шибаев постучал в дверь кукольного домика Ады Борисовны. Она распахнулась тотчас, его ожидали. Хозяйка встречала его в красном спортивном костюме, с красиво уложенной прической и ярким макияжем. Шибаев отметил, что грим, в отличие от прошлого раза, наложен ровно и аккуратно.

– Саша! Я боялась, что вы передумали. Заходите!

– Доброе утро, Ада Борисовна. Я же обещал. Все нормально?

– Нормально. Никто не приходил. Знаете, я уже думаю, что я – старая паникерша, вообразила себе бог весть что. Колю Астахова напрягла, вас… На службе проблем не будет? Вы не сердитесь?

– Ну что вы, Ада Борисовна, я – свободный художник, ни перед кем не отчитываюсь. Фрилансер, как говорит мой друг, адвокат Дрючин.

– Разве вы не из полиции? Вы же сказали…

– Сказал. Не хотелось долго объяснять, Ада Борисовна. Я – частный детектив, как в ваших книжках.

– Частый детектив? – воскликнула старая дама, всплеснув руками. – Не может быть! Никогда не видела живого частного детектива! А ствол у вас есть? С собой?

– Ствол лежит в сейфе. Вы же не хотите, чтобы я его застрелил?

– Ну… – протянула Ада Борисовна. – Возможно, не сразу. Пусть сначала расскажет, что ему нужно. Чаю хотите? У меня есть плюшки с повидлом.

– Хочу. Сами пекли?

– Еще чего! – Ада Борисовна фыркнула. – Кухня – не мое. Тряпки, кастрюли… бр-р-р! Кроме того, жизнь, как известно… что? Помните?

– Коротка. Помню.

Следующие полчаса они пили чай с плюшками, и Ада Борисовна рассказывала про Колю Астахова, которому не давался английский, но он все равно был старательным и способным мальчиком. Шибаеву хотелось сказать: «Да ладно, Ада Борисовна, не парьтесь, говорите прямо, лентяй и бездельник, я не передам». Но он кушал плюшки, кивал и соглашался. Он вдруг спросил себя, что сказала бы о нем его собственная учительница английского. Ухмыльнулся невольно, вспомнив крикливую англичанку… как ее? Надежда Степановна! С расшатанными нервами и вечным насморком, которая, чуть что, принималась визжать и называть их подонками. Они не оставались в долгу…

Он спохватился от взгляда Ады Борисовны и вспыхнул. Она видела его насквозь! Недаром капитан Астахов ее до сих пор боится.

– Вспомнили свою англичанку? – спросила Ада Борисовна. – Как ее зовут?

– Надежда Степановна. Я учился во второй школе.

– Знаю. Мы пересекались на семинарах. Она жива?

– Понятия не имею. На встречи выпускников ни разу не приходила. – Это прозвучало как попытка оправдаться. Он почувствовал неловкость.

– Несчастная женщина, – покивала Ада Борисовна. – Ее муж попал в аварию, был парализован, пятнадцать лет лежал. Какие встречи… Знаете, Саша, у всех столько проблем со вторыми половинами, с детьми, с родителями, уму непостижимо. Я рада, что одна. Честное слово! У вас есть семья?

– В разводе. Есть сын, ему тринадцать лет. – И предупреждая возможные вопросы, сказал: – Ада Борисовна, вам пора, уже без пятнадцати. Значит, как договорились, вы запираете дверь и уходите на два часа, а я остаюсь.

– Да, да! – заторопилась она, поднимаясь из-за стола. – Иду! Надеюсь, вы его поймаете, Саша.

Ада Борисовна ушла. Шибаев слышал, как захлопнулась входная дверь и проскрежетал ключ, после чего наступила тишина. Он подтащил кресло к стене напротив дивана, откуда его невозможно было заметить, приди кому-нибудь в голову мысль заглянуть в окно, а ему были видны калитка и край крыльца. Он сел, откинулся на спинку и закрыл глаза.

Дальше произошло событие, позорящее честь частных детективов всех времен и народов, – он задремал. Ему даже стал сниться сон про Алика Дрючина, как он сидит во главе большого стола в чалме и в восточном халате, с длинной белой бородой. Губы его шевелятся, он толкает речь. Человек сорок, сидящих за столом, почтительно внимают, трое мальчишек с каверзными физиономиями хихикают – в одном из них Шибаев с удивлением узнает себя. Алик вдруг превращается в деда Шибаева, который царапает вилкой по тарелке, издавая отвратительный звук, и кашляет.

Он проснулся, словно от толчка, прислушался и понял, что в доме кто-то есть. Шибаев вскочил с кресла, метнулся к двери, прижался к стене и замер. Показалось? Он выскользнул из гостиной и застыл в темном коридорчике, прикинув, что звук донесся из спальни. Постоял, привыкая к темноте и прислушиваясь, и неслышно двинулся в сторону спальни, стараясь не наткнуться на барахло у стены – тумбочку, скамеечку, какой-то ящик. Дальше, за дверью в спальню, стоял длинный узкий пенал, на который Шибаев не обратил внимания, так как застыл у полуоткрытой двери, пытаясь вспомнить, была ли дверь закрыта. Из спальни не доносилось ни звука. В ушах тонко и противно звенело от напряжения. Шибаев мысленно сосчитал до трех, пнул дверь ногой и рванулся внутрь. Там было пусто. Спальня тонула в голубоватом сумраке. Слабо светился прямоугольник окна за синей шторой, невразумительные блики лежали на синем атласном покрывале. Он шагнул к шкафу, намереваясь заглянуть внутрь, услышал легкий шелест сзади, но оглянуться не успел. Почувствовал сильный удар по затылку и резкую боль, качнулся и взмахнул руками, пытаясь удержаться на ногах, и тут же наступила темнота…

Он не знал, сколько времени пролежал на полу. Первое, что бросилось в глаза, когда он очнулся, была полоска пыли под кроватью, виднеющаяся из-под покрывала. Он напряг зрение, пытаясь рассмотреть, что там еще, но больше ничего не увидел. Вяло удивился, почему лежит на полу, на животе. Потрогал затылок, зашипел и отдернул руку. Поднес к глазам – крови нет, но во рту вязко и чувствуется ее привкус. Он попытался подняться, упираясь руками в пол, преодолевая головокружение и тошноту. Сел, прислонившись к стене, потрогал зачем-то лицо, пошарил в карманах – мобильный телефон был на месте. На экране высветилось время: без трех двенадцать. Ада Борисовна ушла в одиннадцать, после ее ухода он походил по дому, заглянул в спальню и в кухню, потом уселся в кресло сбоку от окна, откуда было видно калитку и крыльцо. Что потом? Кажется, он задремал. Ему даже приснился сон, что-то про Алика… в чалме? Лажа какая-то. Сколько же он проспал? Пять минут? Десять? Пятнадцать? Он вспомнил, как вдруг проснулся, от… звука? Он услышал слабый шум где-то в глубине дома и… Но при этом пропустил скрежет ключа или отмычки в замочной скважине? Вряд ли… Если бы… тот отпирал входную дверь, он бы услышал! Не мог не услышать. Скрежет он запомнил, громкий такой… Как же тот проник в дом? Если, конечно, он, Шибаев, сам не навернулся о стену… А что? Во сне. Что-то приснилось, он пошел на звук и приложился… нечаянно. Затылком? Не смешно.

Мысли были невнятные, рваные, ни одна не додумывалась до конца. «Вставай», – приказал он себе. Ситуация, конечно, хреновая, расслабился, не поверил англичанке и… попал. Одно хорошо – доказательство проникновения налицо. Он снова потрогал затылок. Налицо на затылке. Болело вроде меньше. Под пальцами отчетливо проступала крупная выпуклость. Дело – дрянь. Не сама шишка, а то, как он лопухнулся. Как последний лопух. Слышишь, Шибаев? Как самый последний лопух. Тебе не засады устраивать, Ши-бон, а в дворники, понял? Да и то могут не взять, прыти маловато. Стареешь, брат. Интересно, чем тот его приложил. Чем-то твердым… камнем? С собой принес? И унес? Опять не смешно.

Цепляясь за стену руками, Шибаев поднялся и внимательно осмотрелся. Чем же его… Черт! В затылке стрельнуло, и он сцепил зубы от боли. На прикроватной тумбочке лампа… Лампой? Вряд ли. Чем-то потяжелей. Да и лампочка цела. Ваза? Скорее большая пиала на трех ножках из черной очень блестящей в серую крапинку пластмассы… Странная фигура. Он осторожно потрогал ее и понял, что она холодна, как лед. Мрамор? Обернув руку носовым платком, он приподнял пиалу и подивился ее тяжести. Рассмотрел мутное пятно на наружной стороне и понял, что, пожалуй, нашел орудие нападения. Тот схватил первый попавшийся предмет, то, что было под рукой, и ударил… сзади. Услышав его шаги – чуткий, гад! – выскочил из спальни и спрятался за узкий пенал, а он, Шибаев, полез в мышеловку, как дурная мышь. В этом чертовом коридорчике темно как в погребе, тем более всякая дрянь под ногами. И уверенность, что тот слепой и глухой и все еще в спальне. Скотина! Спасибо, хоть не убил. А ты, Шибаев, лопух.

Поставив пиалу на место, он побрел в кухню, открутил кран, намочил кухонное полотенце и приложил к затылку, чувствуя, как постепенно возвращается ясность мысли. Придерживая полотенце, он направился в коридор и проверил входную дверь – она была заперта. Что странно: раскрыв себя, тот не стал бы запирать дверь. Как же он проник в дом? Через заколоченную веранду? Шибаев вернулся в кухню, толкнул дверь и вышел на веранду, стараясь не ступать на проваленные половицы. Через выбитые окна сквозило, он увидел одичавший сад и высокие заросли чертополоха. Скрип наружной двери заставил его вздрогнуть. Сквозняк? Он пнул дверь – она распахнулась. Шибаев стал на пороге и огляделся. Доски, которыми была забита дверь, лежали в траве. Получается, тот срывал их, а потом ставил обратно, и если бы он, Шибаев, в прошлый раз проверил все как следует, то не получил бы по своей дурной башке. У того не было ни ключа, ни отмычки. Он всего-навсего вырывал полусгнившие доски из дверного косяка, проникал внутрь, а уходя, ставил их на место. И так не один раз, без шума и пыли. Раньше, но не сейчас. Сейчас доски лежали в траве, потому что он больше не придет. Испугался. Или нашел, что искал. А попутно отоварил незадачливого частного детектива вазой и запомнил его личность. Черт! Одно хорошо, Ада Борисовна обрадуется – с головой у нее все в порядке. Чего не скажешь о частном детективе Шибаеве. Он ухмыльнулся угрюмо…

Сидя в кресле, он дождался возвращения Ады Борисовны. Он увидел ее издалека – красный спортивный костюм англичанки бросался в глаза. Она открыла калитку, приостановилась, рассматривая окна, и он помахал ей. Он словно почувствовал ее облегчение. Она заторопилась, пробежала по дорожке, и спустя минуту он услышал скрежет ключа.

– Саша, ну что? Он приходил? – Она смотрела на него с… азартом? Словно заключила с собой пари и теперь ожидала результата. Шибаев подумал, что она, должно быть, заядлая картежница.

– Ада Борисовна, вы играете в карты? – спросил он недолго думая.

– Играю. В покер. А что?

Он невольно рассмеялся и тут же поморщился от боли в затылке.

– Просто подумал. Он приходил, Ада Борисовна.

– Где он? Вы его?.. – Она уставилась на Шибаева.

– Я его не убил, Ада Борисовна. Он ушел самостоятельно. У вас в спальне на тумбочке стоит черная ваза… Из чего она?

– Из обсидиана, это вулканическое стекло. Красивая, правда? Из Мексики. А что?

– Красивая. И твердая.

– Твердая? – Она подошла ближе. – Саша, вы с ним подрались? Что случилось? Он вас ударил? Как же так? – Она смотрела на него растерянно и беспомощно.

– Он проник через веранду, Ада Борисовна. Сорвал доски и вошел, а я ожидал его через входную дверь. Услышал шум в спальне, пошел туда и…

– Он ударил вас обсидиановой вазой? Покажите! – Она положила руку ему на голову. – Ого! Больно?

– Уже нет, – соврал Шибаев. – Все в порядке. Он больше не придет. – Ощущение чужой ладони на затылке было необычным, он почувствовал себя пацаном. – Да и ключа у него нет.

– Думаете, он нашел то, что искал?

– Не знаю. Просто он понял, что его раскрыли. Он не профи, Ада Борисовна, больше рисковать не станет.

– Почему не профи?

– Потому что не взял платиновую брошку. Ни один вор ее не пропустил бы. Если вы дадите мне молоток и гвозди, я забью дверь на веранду. Не хотите взять отпуск на недельку?

– Отпуск? Вы думаете?

– Не думаю. Просто чтобы отвлечься. Сменить обстановку, как говорит мой друг Алик Дрючин.

– Это кличка?

– Нет, фамилия такая. Так есть молоток?

– Идемте, Саша, кажется, есть. Сделать кофе, хотите?

– Хочу. А потом нужно еще раз проверить, все ли на месте.

– Брошка! – Ада Борисовна бросилась к серванту, достала кофейник. – Есть! Слава богу! Все-таки память. Знаете, мама говорила, ее семья была состоятельной, но во время войны они с бабушкой все продали – кроме брошки. А больше и проверять нечего.

Шибаев хотел сказать, что тот даже не пытался попасть в гостиную, иначе заметил бы его, спящего в кресле, и немедленно убрался бы. Значит, гостиная его не интересует, он обыскал ее раньше. Получается, они оба находились в доме, не подозревая друг о друге. Анекдот, а не засада. Ну, Шибаев! Еще и дрянь какая-то приснилась…

– А отпечатки пальцев? – спохватилась Ада Борисовна. – На вазе?

– Вряд ли, думаю, он был в перчатках, – сказал Шибаев. «Не дурак», – добавил мысленно. – Ада Борисовна, перед тем как влезть в дом, он изучил все вокруг и сообразил, как попасть внутрь. Вы не видели чужого, который бродил тут и высматривал? Не припоминаете?

– Не припоминаю, – она с сомнением покачала головой. – Здесь у нас малолюдно, чужие на виду.

– Может, соседи вспомнят? Спросите при случае, сможете? Если видели, уточните, как он выглядел. Высокий, худой, возраст, цвет волос, как одет, что было в руках. Возможно, он задавал вопросы, был на машине.

– Смогу. Пошли пить кофе.

Когда они прощались на крыльце, Ада Борисовна сказала, дотронувшись до его руки:

– Саша, как хорошо, что вас не убили! Я бы себе не простила. Черт с ним, пусть ищет. Я даже дверь не буду запирать.

– Он не собирался меня убивать, Ада Борисовна. Он не убийца. И еще раз подумайте, что он мог искать. Возможно, документы?

– Господи, ну какие документы! О чем вы, Саша! Никаких пропавших грамот, ценных бумаг или тайных акций, честное слово! Может, он ошибся?

– А ваша семья… Вы говорили, состоятельные люди.

– Состоятельные – с маминой стороны. У нее была богатая семья, она так и осталась со своей фамилией, Анна Степановна Терешко. А папа – из потомственной семьи врачей, Борис Яковлевич Резник, заведовал второй городской поликлиникой. Мама работала там медсестрой. Их давно уже нет…

На том и расстались. Ада Борисовна просила не забывать и заглядывать хоть изредка, Шибаев обещался.