Текст книги "Голос ангельских труб"

Глава 9. Тоска по родине

Роговой Владимир в телефонных справочниках не значился, что и требовалось доказать. Шибаев теперь ждал звонков не только от Заказчика, но и от Грега. Тот сказал – через пару дней, жди. Ждать было невмоготу. Шибаеву казалось, что он сидит в Нью-Йорке уже целую вечность. Ему осточертело гулять по улицам. Расставшись с Грегом, он провалялся весь день в постели, и лишь под вечер заставил себя подняться. Вяло помахал руками, побоксировал воздух, присел несколько раз. Принял душ. Открутил холодный кран на полную катушку и, сцепив зубы, выдержал минуты три, словно мстя себе за ночные излишества, тоску и распустеж. Пробкой выскочил из-под ледяных струй, яростно растерся махровым полотенцем. Достал свежую рубашку от Зиновия. Глядя на себя в зеркало, сказал:

– Хватит, понял? Хватит! Звони Заказчику, извинись и… скажи, что прокололся ты с Лёнькой Телефоном, что слабо тебе выйти на адвоката Рогового и Прахова фиг достанешь. Слабо тебе, Шибаев, стать международным агентом, рылом не вышел. И собирайся домой подобру-поздорову, пока есть на что купить билет. И молись, чтобы никто тебя не ждал в аэропорту, спросить за Лёньку.

Он бездумно шагал по ночным улицам, сунув руки в карманы, подняв воротник куртки – было довольно прохладно. Шаги его гулко отражались от стен домов, и эхо, усиливая, подхватывало звук, создавая особый «городской» стереоэффект.

Впереди показалась идущая навстречу женщина – тонкий неверный в полумраке силуэт. Завидев Шибаева, она замедлила шаги и прижала к себе сумочку. «Инга!» – тряхнуло его током. Удивительно, но он почти не думал о ней последние дни. Казалось, ему было достаточно знать, что она где-то здесь и он может увидеть ее как только освободится. Вдруг ему пришло в голову, что он не знает ее фамилии, и чувство, близкое к отчаянию, захлестнуло его. Оказывается, мало быть в Нью-Йорке, нужно еще знать о человеке хоть что-то. Он остановился – ему не хотелось двигаться. Женщина метнулась в другую сторону и побежала, цокая каблуками. Шибаев стоял посреди тротуара, один в чужом городе, неприкаянный и беспомощный. Звезд не было, но зато светила луна. Ясный холодный свет придавал жесткость окружающему миру, и предметы виделись по-другому – строже и значительнее. Двухмерный черно-белый мир без полутонов был беспощаден, пуст и гулок. Эхо обрывком старой газеты металось в пустоте.

Он вышел на Пятую авеню, как раз напротив Публичной библиотеки, уселся на холодные ступени рядом с каменным львом. Манхэттен сотрясала мелкая дрожь от тысяч работающих кондиционеров, машин, генераторов, холодильников. Город жил своей жизнью помимо человека – у него был пульс, бьющийся в заданном ритме, кровью в проводах-венах бежал электрический ток, и поддерживалась постоянная температура – из теплого нутра извергались облака белого пара. Шибаев подумал, а сколько бы протянул город, если бы вдруг исчезли люди? Когда стали бы останавливаться моторы и гаснуть огни? Когда замерла бы навсегда дрожь теплого нутра? Через день? Неделю? Месяц?

Уснул он сразу, словно провалился. И снилась ему Инга. В своем черном в белые цветы платье. Она не шла, а медленно летела ему навстречу, он протягивал руки, но они ловили пустоту – он и Инга взаимопроникали и разлетались в разные стороны, не умея удержать друг друга – они существовали в параллельных мирах. Инга летела дальше, оглядываясь, а он стоял и смотрел ей вслед, испытывая такую пронзительную боль, какой не испытывал еще никогда в жизни…

На подходе к Музею Гуггенхайма Шибаев видел вдоль улицы афиши выставки «Россия», которую Грег окрестил «Тоска по родине». День был субботний, светило солнце, и народу собралось довольно много. Он слышал русскую речь, и на миг ему показалось, что он дома. Массивное модерновое безоконное здание музея выглядело тяжеловатым, приземистым и слепым. Он вошел в просторный холл, пристроился в конце недлинной очереди. Билеты стоили дорого – восемнадцать долларов. Он принял от служительницы в униформе продолговатую жесткую полоску картона и оглянулся в поисках входа в зал.

Внутри музей напоминал колпак или колокол. Балконы-галереи, тянущиеся вдоль стен, ввинчивались в купол – от холла до крыши восемь или девять этажей-витков, а центр был звонко пуст и высок, что создавало удивительное ощущение легкости и пространства.

Вслед за толпой Шибаев стал подниматься по широкому пандусу, останавливаясь и рассматривая картины на стенах. На первом витке, в глубоких сумрачных нишах словно парили в воздухе подсвеченные направленно несильными прожекторами иконы – вытянутые фигуры святых, строгие застывшие терпеливые лики, их скорбь и покорность. Богородица, младенец в ее руках, старославянские выпуклые буквы. Чистота берлинской лазури, тускловатое золото, бледный кармин. Истовость и вера художника, его самоотречение и аскетизм чувствовались в каждой тщательно выписанной складке одежды…

Небольшие коридоры и камеры ответвлялись от балкона-галереи – там тоже висели картины.

В одной из таких маленьких галерей он увидел хрестоматийного парящего в воздухе «Зеленого скрипача», которого видел когда-то в журнале. Картина «Христос в пустыне» была совсем маленькой, а ему казалось, что она должна быть громадной.

Перед кустодиевским портретом купеческого семейства он задержался. Пышные, румяные чернобровые жена и старшая дочка в собольих шапочках, строгий хозяин и отец в праздничном богатом кафтане, девочка и мальчик поменьше и неожиданно солома на полу и простая бревенчатая стена за спинами. От людей на картине веяло основательностью и сплоченностью, что подчеркивал слегка гротескный, нарочито-лубочный стиль. Шибаев рассматривал семейство, а оно, в свою очередь, внимательно смотрело на него.

Он поднимался все выше, так и хочется сказать, возносился, прислушиваясь к голосам вокруг. Некоторые группки – американцы в основном – были с гидом. Айвазовский вызвал дружное их восхищение – они стояли перед громадным «Девятым валом», живо обмениваясь впечатлениями. Гид, размахивая руками, рассказывала о картине и художнике. Тонны размыто-прозрачной зеленоватой воды едва удерживались массивной рамой и готовы были каждую минуту обрушиться на зрителя.

«Видение отроку Варфоломею» Нестерова, «Жнецы» Венецианова, пышные южные женщины Брюллова загадочно смотрели из вечности; сановные сытые лица, пудреные парики, пышность и блеск – придворные портреты придворных живописцев.

Одноглазый солдат заставил Шибаева остановиться. Человек на картине напомнил ему его самого, то ли рыжевато-русой мастью, то ли выражением лица, жестковатого и неброского, то ли коротко стриженными волосами. Единственный глаз, серо-голубой, словно светился, рождая у Шибаева пронзительное чувство сострадания, хотя человек смотрел без надрыва, кротко, терпеливо, не жалуясь, уйдя глубоко в себя. И, удивительное дело, казалось, присутствовала в нем та же основательность, что и в пышных кустодиевских людях, и даже в ликах икон, та же готовность терпеть, идти, не сворачивая, и принимать безропотно, что Бог да судьба пошлют. Шибаев наклонился прочитать имя автора – Гелий Коржев.

Он все стоял, глядя на одноглазого, пока шумное американское семейство – молодой высокий мужчина и три молодые женщины, не остановились рядом. Уступая им место, Шибаев отступил назад. У мужчины был звучный низкий голос, он что-то объяснял своим девочкам. Две женщины не то спрашивали, не то делились впечатлениями, говорили быстро и сбивчиво, жестикулируя, третья смотрела молча, и выражение лица у нее было такое, словно она собиралась заплакать.

Третья женщина была Инга.

Живая, теплая, родная Инга. Чужая, далекая, беглянка Инга. Шибаев почувствовал, как железный кулак тюкнул в сердце, как накатила на затылок жаркая волна и побежала вдоль хребта. Он удержался на ногах, что было удивительно после такого удара, даже не потеряв способности дышать и мыслить, разве что на мгновение. Он стоял так близко, что мог дотронуться до нее. Ему была видна чуть впалая щека, светлые волосы, отросшие с лета, собранные на макушке и заколотые массивным гребнем. Даже жилка, бьющаяся на тонкой, очень белой шее была ему видна…

Он смотрел на нее, сглатывая комок в горле, чувствуя жжение в глазах, преодолевал неистовое желание сгрести Ингу в охапку, сдавить и зарычать. Он стоял, сунув побелевшие кулаки в карманы куртки и молча смотрел на нее.

Она чуть повернула голову, все еще не видя его, как ему казалось, что-то сказала мужчине и отошла назад, оперлась на перила, заглянула в колодец. На миг ему почудилось, что она сейчас бросится вниз, и все в нем рванулось к ней. Она так пристально всматривалась во что-то глубоко внизу, в холле, что Шибаев вдруг понял – она знает, что он здесь. Знает – ни разу не взглянув на него, не пройдя рядом, не повернув головы, шестым или седьмым чувством.

Среди шевелящейся толпы две каменно-неподвижные фигуры связаны невидимой нитью, и это бросается в глаза. Но никто ничего не заметил, никому нет до них никакого дела.

Мужчина, наконец, увел своих женщин. Он обнял Ингу за плечи, но она тут же выскользнула из-под его руки. Она уходила, сохраняя все ту же каменную неподвижность, словно чувствовала его, Шибаева, спиной, затылком, коленями. Чувствовала и знала, что он смотрит ей вслед.

На перилах остался лежать продолговатый кусочек картона – билет. Шибаев подошел на негнущихся ногах, взял. Там был нацарапанный поспешно номер телефона…

А казалось бы, чего проще – подойти, сказать «Привет!», как он часто представлял это себе. Легко, изящно, небрежно. По-европейски. Почему обязательно такая тяжесть, нескладуха, ступор и общая заторможенность? Особенности национального характера, в силу которых все проблемы решаются тривиальным «дать в морду», а тонко и красиво – увы, не наш стиль! Или что-нибудь другое? Да будь на месте Инги любая другая женщина, он бы так и поступил.

Он не стал подниматься выше. Колокол музея давил на него, толпа и мельтешение картин стали раздражать. Он хотел на волю.

Шибаев был остро недоволен собой. Пацан, мальчишка! Отодвинулся в сторону, сделал вид, притворялся. Притворство было ему ненавистно. А Инга… тоже! Теория заговора, конспираторы… Что-то было в пережитой сцене сомнительное, мелкое и жалкое. Он стиснул в кулаке продолговатый кусочек картона, испытывая обиду и желание немедленно выбросить его – к черту! Она должна была… что? Броситься ему на шею? Закричать от радости, схватить, затормошить, как летом? Когда они встречались каждый раз, словно после долгой разлуки, приникая друг к другу… «Ши-Бон, как я соскучилась», – кричала она, повисая на его шее, прижимаясь к нему. Желание, которое он сейчас испытывал, причиняло физическую боль.

Шибаев не заметил, как свернул в Центральный парк. Тут тоже было много народу, а еще детей и собак, но боковые аллейки оказались пусты. Он шагал по парку, не видя ничего вокруг. Инга, ее смех, ее голос, ее шепот… когда они лежали в высокой луговой траве… ее тонкие руки, обнимающие его, податливость и готовность ответить, вкус ее губ и тела… твердые темные соски, впадина живота, полоска незагоревшей кожи… «Ши-Бон, Ши-Бон, Ши-Бон, – ее шепот обжигал и взрывался внутри. – Я люблю тебя, Ши-Бон… Я так тебя люблю!»

Он остановился, схватившись рукой за ствол дерева, не в силах двигаться, дышать, жить. Стоял напуганный, скорчившись, уставив глаза в землю, пережидая приступ.

Сильнее, чем смерть…

Выгнал его из парка обыкновенный голод. Жизнь, оказывается, продолжалась, и природа брала свое. Он забрел в первую попавшуюся китайскую забегаловку, нагреб всякой снеди, взял пива и уселся в дальнем углу, где было темно и относительно тихо.

После встречи с Ингой он чувствовал волчий голод. Его организм нуждался в подзарядке. Он жевал сладкую китайскую еду, запивал китайским пивом. Побеги бамбука, креветки, кусочки курицы в сладком соусе, китайские пельмени – дамплинги, щедро сдобренные соевым соусом, – он вряд ли замечал, что ест. Все, что лежало перед ним на большой картонной тарелке, называлось универсальным словом «еда».

Около пяти вечера он добрался до своей норы. Постоял под душем, на сей раз горячим, и рухнул, как подкошенный, в кровать. Уснул сразу и проспал почти до полуночи. В начале первого позвонил Грег и возбужденно сообщил, что есть новости.

Глава 10. Развитие событий

Ночные визиты Грега стали входить в привычку. Он появился около двух, возбужденный, сияющий и важный. Упал в кресло, молча уставился на Шибаева. Нагнетал обстановку. Александр так же молча смотрел на него. Грег не выдержал первым. Он покопался во внутреннем кармане куртки, вытащил сложенный листок бумаги и широким жестом бросил на стол рядом с телевизором. Листок, не долетев, плавно опустился на пол. Шибаев поднял его – на нем было всего три строчки – фамилия, адрес, телефон. Ирина Яковлева, 38 Эванс стрит, Бруклин, телефон 345–876.

Он посмотрел на Грега – «знай наших» изобразил тот на физиономии.

– Как тебе удалось? – только и спросил Шибаев. У него мелькнула мысль, что Грег его разыгрывает, но тот выглядел таким искренним, что Александр устыдился.

– Элементарно. Подсунул Юрику инфу про фонд и попросил узнать имена «грантоедов». Через два часа Юрик выдал результат. Я сразу не позвонил, хотел проверить кое-что.

– Как ты объяснил ему…

– Он ни о чем не спросил, – перебил его Грег. – Это же Юрик. Фонд переводит деньги трем адресатам в России и Украине и одному здесь. Кстати, координаты Рогового тоже есть. Он живет в Палм-Бич, Флорида. Можно, конечно, смотаться туда, но… Короче, я предлагаю начать с Ирины. Кроме того, главный подозреваемый скорее всего в Нью-Йорке, здесь легче крутить бизнес. Как я себе это представляю… – Грег прищурился.

– Послушай, – сказал, наконец, Шибаев, – спасибо за информацию, но дальше я сам. И вообще…

На лице Грега отразились такие изумление и обида, что он немедленно заткнулся.

– А я? – спросил Грег горько. – Ты же ничего здесь не знаешь. Ты хоть понимаешь, что ты чужой и бросаешься в глаза? Там, где на меня не обратят внимания, ты как танк. Ты другой, Сашок, а мы здесь все свои. Так что спокуха. Я тут подсобрал кое-что…

– Зачем тебе это? – спросил Шибаев прямо.

Грег задумался. Потом сказал:

– Может, книгу напишу. «Как я был агентом СБ».

– А без булды?

Грег снова задумался. Лицо сделалось печальным и строгим. Казалось, он обдумывает, как бы это объяснить подоходчивее, чтобы собеседник понял – ну, там жизненная позиция, философия, внутренние порывы…

– Скучно, – сказал он вдруг. – Скучно, Сашок. Все обрыдло. Наверное, климакс. Даже бабы вроде как… не это самое. Не волнуют. Почти.

– Климакс? – опешил Шибаев.

– А то! Тут считается, что у мужиков тоже есть климакс. Или кризис среднего возраста.

– Это одно и то же? – невольно заинтересовался Шибаев.

– Для меня один черт. В Союзе о такой ерунде даже не думали. А тут крутишься в таком бешеном темпе, на каждом шагу стрессы, кризисы, срывы и нервные брейкдауны. Поверишь, детей с пеленок пичкают транквилизаторами.

– Но если такой темп, почему скучно?

– А хрен его знает! Тело крутится, а душа тоскует. Не хлебом единым… Кино хочется снимать свое.

– Спасибо, Грег, – снова сказал Шибаев, соображая, как бы поделикатнее отодвинуть нового друга подальше от возможных событий. – Но… ты понимаешь, это ведь не игрушки. – Сказал и поморщился – вышло не страшно и даже смешно. Наконец, сообразил: – Я не хочу бояться за тебя, понимаешь. Мне легче одному.

– У тебя есть оружие? – спросил Грег, пропустив мимо ушей его страхи.

– Мне не нужно оружие, – ответил Александр с досадой. – Я не собираюсь никого убивать. Мне нужно найти его, а не мочить. Я же говорил.

– Но он-то этого не знает, – резонно заметил Грег. – Если за ним след, то можешь быть уверен – охрана, электроника, всякие секьюрити-навороты, не сунешься.

– Мне не надо оружия, – Шибаев стал раздражаться. Ситуация выходила из-под контроля. Он вспомнил, как Грег настоял на том, что заберет его из аэропорта… и все-таки приехал. Он, видимо, был из той породы всюду сующих свой нос парней, которые не принимают ответа «нет». – Я не собираюсь взламывать его дом. Я ничего не собираюсь делать, понимаешь? Только адрес, черт бы его побрал! Адрес! Который я тут же передам и свалю отсюда.

– Понял, – моментально согласился Грег. – Нам нужен адрес. Но ведь никогда не знаешь заранее, правда? Мало ли что… ты же сам сказал, что не хочешь бояться за меня, значит, считаешь, что это опасно.

– Никогда не знаешь заранее, правильно. Мне не страшно засветиться, я сегодня здесь – завтра там, а ты останешься, у тебя семья.

– Ну, ладно, – сдался Грег, – давай пока без ствола, хрен с ним. Но тачку я тебе пригнал!

– Тачку? – изумился Шибаев. – Какую тачку?

– «Тойоту-кэмри», десятилетка, но бегает, как молодая. Тебе ведь нужна машина?

– Откуда машина?

– Какая разница? Ну, допустим, выиграл в карты. Не бойся, тачка чистая. И права Юрика прихватил на всякий случай.

– Юрик водит машину? – Шибаев невольно улыбнулся.

– Нет, конечно. Права я ему купил. С правами легче жить, не таскать же с собой паспорт.

– Ты считаешь, мы с Юриком похожи?

– Не очень, но Юрик здесь стриженый под ноль, так что, если особенно не присматриваться…

– А если меня заметут?

– Юрик скажет, что потерял их.

– А я что скажу?

– А ты не попадайся! Если не нарушать, ни одна собака не остановит. Это тебе не Россия. Здесь права человека на первом месте. – Похоже, у Грега имелись ответы на все вопросы.

Шибаев подумал, что машина ему, конечно, пригодилась бы. У него есть права – Заказчик позаботился, но пользоваться ими он не собирается, полагая, что его ищут. Но чужие права… это вообще маразм!

– В случае чего, тачку бросишь, – напомнил о себе Грег.

«Ладно, – подумал Шибаев, – если станет горячо, можно всегда сказать Грегу, чтобы не высовывался. Только вряд ли он послушает».

– Грег, – начал он, – я против. – Тот шевельнулся в кресле. – Я против, понимаешь! Мне легче одному. Но, если ты… Ты должен пообещать: никакой самодеятельности! Никаких игр в разведчиков. Это работа, понимаешь? Как всякая другая. Она тоже скучная.

– Обещаю, – тотчас же ответил Грег. – Будем считать, что я капитан.

– Капитан? – тупо повторил Шибаев. Он не поспевал за полетом мысли нового друга.

– Ну, ты – майор, а я тогда капитан. Кэп.

Шибаев с сомнением всматривался в Грега – тот начинал пугать его – здоровый мужик, в возрасте, четверо детей, а ведет себя, как пацан без тормозов.

– Я тут кое-что нарыл, – ответил Грег на шибаевский взгляд, полный сомнений. – Походил вокруг коттеджа персоны Ирины. Справа пустырь, участок купили под застройку. Сзади – патио. Слева – пустой дом, выставлен на продажу. Никто не услышит, в случае чего…

Шибаев только рукой махнул при последнем замечании. Через минуту спросил:

– Почему «персоны?»

– Так тут говорят – «Irina-person», или «Alex-person», в смысле «личность». Личность по имени Ирина. В общем, темная лошадка, сказать о ней нечего. Личность, и все. У нас иначе, у нас личность – это личность.

– Понятно, – сказал Шибаев, хотя не очень понял.

– Как действуем? – продолжал Грег деловито.

– Нужно подумать, – отозвался Шибаев, уже представляя себе, как действовать и собираясь сделать это без Грега. Больше всего ему хотелось, чтобы тот, наконец, ушел, остаться одному и повертеть ситуацию так и этак. Но не тут-то было!

– Думай, – согласился Грег. – А сейчас я предлагаю поехать на Эванс-стрит и посмотреть на дом и окрестности. Ну, там подходы, входы-выходы.

Активность «напарника» не переставала удивлять Шибаева – Грег был неутомим. Александр и сам собирался в разведку, но только утром. Он взглянул на электронные часы на тумбочке – четыре утра.

– Зато дороги свободные, – заметил Грег. – Заодно покажу, как ехать. По коням, Сашок! – он поднялся.

Шибаев последовал за ним, томимый предчувствиями, что еще наплачется с новым приятелем.

Манхэттен был почти пуст. В машине орал магнитофон. «Вжик, вжик, вжик, – радостно выкрикивал известный актер, – уноси готовенького!» «Вжик, вжик, вжик, – вторил ему Грег, подпрыгивая на своем сиденье, – налетай на новенького! Кто на новенького? Эх, тра-та-тай-ра-ра-ра…»

Они пересекли Бруклинский мост.

– Замечай дорогу, – наставлял Грег в перерывах между пением. – Считай улицы, – говорил он. – Эванс – четвертая, видишь, прячется за бензоколонкой, кто не знает, пролетит. Левый поворот запрещен, сворачиваешь на следующей, потом возвращаешься назад. Приехали.

Двухэтажный коттедж был довольно скромным, даже бедноватым, не в пример дому Грега. Справа действительно раскинулся заросший травой пустырь, огороженный невысоким забором, слева – стоял старый, нежилого вида дом. Жестянка с большими буквами «for sale»[15]15
  Продается.


[Закрыть], прикованная цепями к невысокому столбику, поскрипывала на ветру. Тянуло океанской сыростью, пробиравшей до костей.

– Два входа, два окна, дверь хлипкая, без сигнализации, – перечислял Грег с энтузиазмом брокера, впаривающего клиенту лежалый товар. – Улица сквозная, это хорошо, можно выехать на авеню. Это ее машина, – он указал на серебристую «Хонду» около дома. – Старье. А персона Ирина молодая.

– Откуда ты знаешь? – спросил Шибаев.

– Во-первых, машина, – ответил Грег кратко. – Если бы Ирина была старая, не водила бы машину. Значит, молодая. Во-вторых, я тут покрутился и видел. Ей лет тридцать пять, не больше… Крупная, яркая…

Шибаев взглянул на Грега, но промолчал.

– Дверь можно легко открыть, – гнул свое неутомимый Грег. – Отжать и…

Александр рассматривал дом. Он тоже подумал, что дверь легко открыть, но, в отличие от Грега, оставил свою мысль при себе. Удобное место, просматривается в обе стороны, дом почти на отшибе, на противоположной стороне какой-то пустынный сквер – скамеек больше, чем деревьев…

– Ну? – Грег ждал аплодисментов.

– Порядок! – похвалил Шибаев. – Классная работа.

– И? – Грег хотел подробностей.

– Нужно думать, – ответил Шибаев. – Поехали!

– Отвезешь меня домой, – сказал Грег. – Тачку заберешь.

Около семи утра Шибаев наконец добрался до гостиницы. Покружил по улицам в поисках места для парковки. Нашел «дырку» через две улицы, втиснулся.

Разделся, швырнув куртку в кресло, лег на кровать, как был, не раздеваясь, и впервые за несколько часов подумал об Инге…

Он протянул руку, взял с тумбочки полоску картона с номером ее телефона. Номер манхэттенский, видимо, рабочий. На мгновение он решил, что не будет звонить. Зачем? Он представил себе, как они встретятся в каком-нибудь укромном месте, и она будет все время оглядываться и прятать лицо в воротник. Сейчас он и сам уже не знал, чего хочет. Он тосковал по Инге, по той, из лета, которая ничего не боялась и не пряталась. Эта, из музея, была чужая. Шибаев не привык прятаться. У него, как у всякого нормального мужика, бывали замужние женщины, но и он и эти дамы прекрасно знали правила игры – их связывала здоровая физиология и больше ничего. Они прятались, и это было нормально. Шибаев не хотел прятаться с Ингой. Извечная игра между свободным мужчиной и несвободной женщиной, которую она навязала ему в музее, раздражала его. Он не хотел делить ее ни с кем. То, что он испытывал сейчас, было гремучей смесью ревности, обиды и желания. От воспоминаний у него меркло в глазах. Однажды он сказал ей: «Я подыхаю от любви…» Ничего не изменилось – он по-прежнему подыхал, корчась от боли…

Ему казалось, он начинает ее ненавидеть. «К черту!» – подумал Шибаев, комкая в кулаке кусочек картона, и размахнулся, чтобы отшвырнуть его от себя, но в последний момент сдержался.

– Хэллоу, – услышал он ее голос в трубке. – Хэллоу? – повторила она с вопросительной интонацией, не услышав ответа. И после долгой паузы спросила: – Саша, ты? Где ты?

Он назвал свою гостиницу, номер комнаты.

– Я сейчас приеду, – сказала она и положила трубку.

…Она приехала через сорок минут. Снизу позвонили и сообщили, что к нему дама. О’кей, ответил Шибаев внезапно осипшим голосом. О’кей.

Он ждал ее на пороге. Лифт, дребезжа, поднимался бесконечно долго, бесконечно долго раздвигалась дверь…

– Ши-Бон, – произнесла она, шагнув ему навстречу. – Ши-Бон…

Бледное лицо, беспокойные глаза, много темнее, чем он помнил, морщинка в правом уголке рта… Он заметил все это сразу, в осколок секунды до того, как втянул ее в комнату и захлопнул дверь. Он стиснул ее с такой силой, что она задохнулась. Губы ее пахли летом…

Шибаев, не отрываясь от губ Инги, стаскивая с нее белое пальто, какие-то одежки, блузку. Рванул свою рубаху, отрывая пуговицы.

– Подожди, подожди, – шептала она, извиваясь, помогая ему, – сейчас… Сашенька…

Он поднял ее, переступил через ворох одежды. Он не помнил, как они рухнули на постель, прямо на белое в розовые цветы покрывало. Последние одежки, последние препятствия… Она вскрикнула – в своем нетерпении он причинил ей боль.

…Она вскрикнула еще раз, впиваясь в его губы, вцепившись в него своими тонкими руками, прижимая его к себе – в тот безумный и печальный, в силу своей краткости, миг полного слияния…

Привстав на локте, он заглядывал ей в лицо. Она открыла глаза – на Александра словно огнем полыхнуло – столько любви было в ее взгляде. Восторга, истомы, вины… Он осторожно слизнул кровь с ее губ. И приник снова.

…Они лежали, обнявшись. Так, как он представлял себе много раз. И молчали. Не потому, что все ясно и они понимают друг друга без слов, а потому, что сказать нечего. Инга лежала рядом, покорная, полная вины, и в каждом ее движении сквозила просьба о пощаде. Она терлась носом о его плечо, гладила ладошкой его лицо – а он слышал беззвучное: «Прости меня, прости меня…» Он не хотел ни о чем спрашивать, решив, что если она с ним, то скажет сама. Из горла его рвалось: «Почему, Инга? Ты сбежала, как…» Дальше он срывался на слова, о которых мог пожалеть впоследствии. Она чувствовала его напряжение и неприятие, но продолжала молчать. Чувства, переполнявшие их, как талая вода, поднимались, достигая точки, после которой сметаются плотины и мосты.

Они обнимали друг друга, понимая, что это тупик. Он не испытывал к ней жалости, а только острое желание причинить боль. Сняв с себя ее руки, он сел, потянулся за сигаретами на тумбочке.

– Ты куришь? – спросила она ему в спину.

– Да, – ответил Шибаев, не оборачиваясь.

– Саша, – позвала она, обнимая его сзади и прижимаясь к нему лицом. – Саша, я так скучала.

С точки зрения Шибаева, получилось фальшиво. Скучала? Скучала – конечно, ведь их разделила война, цунами, землетрясение, они потеряли друг друга в толпе беженцев. Сейчас ему казалось, что, если бы она тогда пришла и сказала, извини, Ши-Бон, так получилось, извини, он бы понял. Он был уверен, что понял бы. А она, вместо того, чтобы прийти и сказать… сбежала!

Она была женщиной, а он судил ее своим мужским судом, обвиняя в малодушии и трусости, требуя мужества там, где его часто не бывает вовсе. Не всем дано бить наотмашь, многие просто уползают тайными тропами, закрыв глаза и уши, обмирая от чувства вины… Причем мужчины точно так, как и женщины.

Любовь еще не все, не хлеб и не вода. Можно ли судить человека, который выбрал хлеб и воду?

Любовь еще не все…

– Ты надолго? – спросила она. Не самый удачный вопрос.

– На пару недель, – ответил Шибаев.

– Я думала, что никогда больше не увижу тебя.

– Гора с горой не сходится… – ответил он неопределенно.

– Я так рада, что ты приехал. Я глазам не поверила, когда увидела тебя в музее… Я почувствовала, что ты стоишь рядом, честное слово! Сашенька, что же мне делать? – Она вдруг заплакала.

Шибаев притянул ее к себе, она прижалась лицом к его груди – он почувствовал ее мокрое лицо, теплые слезы. Инга плакала, не всхлипывая, словно стеснялась своих слез. Шибаеву показалось, что она даже перестала дышать. В том, как беззвучно она плакала, была такая безнадежность, что ему стало жалко Ингу. Он поднес к губам ее ладонь. Она, как когда-то летом, стала подставлять для поцелуя каждый палец по очереди. И он целовал ее пальцы, а она продолжала плакать.

– Ладно, – сказал он наконец, – хватит. Иди умойся.

Она послушно поднялась. Стояла перед ним, обнаженная…

…Он вспомнил, как летом она расхаживала по комнате нагишом, удивляя его своей раскованностью. Как она вырывала у него простыню, когда он пытался прикрыться – ему было непривычно и неловко, а она хохотала. Инга не стеснялась своей наготы. «Нудистка», – ворчал он притворно, не в силах отвести от нее взгляд. «Какой ты еще мальчик, – поддразнивала она его. – Маленький, стеснительный и глупый… Никогда бы не подумала!»

«А как она с этим, из музея? – вдруг подумал Шибаев. – Тоже… так?»

– Сашенька, ты меня еще любишь? – спросила она, обхватив его лицо ладонями и заглядывая ему в глаза.

– Люблю, – ответил он. – Ты же знаешь.

Рассмеявшись, она принялась покрывать поцелуями его лицо, частыми, быстрыми, как будто клевала.

Ее смех растопил лед. Шибаев вдруг почувствовал, что ему все равно, с кем она. В эту самую минуту она с ним, и понимание этого обрушилось лавиной. Это было главным, а не его ревность, обида, желание причинить ей боль.

– Я люблю тебя, – повторял он, глядя ей в глаза, смирившись. – Люблю! Если бы ты только знала, как я тебя люблю!

– Сашенька, любимый мой, чудо мое, мальчик мой, – приговаривала Инга, осыпая его поцелуями и прижимаясь к нему. – Я люблю тебя, люблю, люблю.