Текст книги "Писатель-функционал или Полёты на Марс и наяву"

Станция с пристыкованным к ней «Союзом Т-13» была смертельной ловушкой. Как только спасатели подадут тепло и зажгут свет, лёд растает и обрушит на них потоки воды, тут же замкнёт электропроводку. А потом избыток кислорода и пожар, в котором возможно погибнет экипаж спасателей – таковы прогнозы на недалёкое будущее.

Медленно ощупывая пустую холодную темноту, в космический гробик вплыли двое в противогазах…

Короткого замыкания не произошло: Джанибеков и Савиных не стали подавать на станцию электричество. Они спали не раздеваясь, горячей воды не было, еду согревали на собственном теле, плевок замерзал в три секунды. Когда становилось особенно холодно, космонавты грелись при помощи самогреющихся консервированных банок, прижимая их к телу и рукам.

Чуть позже спасателям удалось развернуть корабль боком к Солнцу, чтобы тот максимально прогрелся. Тогда то и начался самый настоящий кошмар: после того, как температура устаканилась как плюсовая, весь лёд, который был вокруг, растаял, и вся станция покрылась тонкой плёнкой воды. Ледниковый период сменился всемирным потопом. В любой момент могло произойти замыкание. В ход пошли тряпки, но их на станции слишком мало, спасатели начали раздирать костюмы и даже бельё бывших членов экипажа. Джанибеков и Савиных, ожидая прихода грузового корабля с земли, всё время твердили:

– Не забудьте про тряпки, нам нужны тряпки!

А работа на станции продолжалась, экипаж вскрыл боковые панели для ремонта, и наступил хаос: оборудование летало, провода пузырились и грозились оторваться! Но за три дня ребята всё поставили на место.

2 августа спасатели вышли таки в открытый космос: им нужно было выполнить работу по наращиванию солнечных батарей. Савиных трудился с лебёдкой, но у него не получалось. А ещё где-то заело трос, на котором разворачивается добавочная солнечная батарея. Ситуация крайне сложная, но возвращаться назад нельзя. Надо попробовать вырвать этот трос. Нереально даже где-то закрепиться, руки плохо работали – в открытом космосе они оба уже пять часов. После нескольких рывков трос сдвинулся. Ура! Батарея медленно поднялась вверх. Станция поэтапно ожила и раскрыла свои крылья. Всё, она готова принимать другие экипажи.

Телевизионные репортажи с орбиты о русских космонавтах, реанимировавших мёртвую станцию «Салют-7», прошли по всем каналам нашего и американского телевидения. Героев наградили орденом Ленина: Владимира Дженибекова и Виктора Савиных двух человек – спасших планету от катастрофы.

Ещё шесть лет после экспедиции спасения станция «Салют-7» продолжала свою работу.

Кандидаты в космонавты замолчали. А Иван Петевич задумался, он почему-то вдруг обозлился на своё родное государство, не умеющее превозносить своих героев.

– Кстати, во время этой необычной спасательной операции произошло много курьёзов, – горько усмехнулись Тихонов и Бабкин. – Например, только что вышедший указ по борьбе с алкоголизмом помешал проводам космонавтов. Утром экипаж пришёл в столовую, на столе стояли бутылки с шампанским, а провожающих не было. Ребята не поняли что происходит, сели завтракать, и вдруг пришел Алексей Леонов, который сообщил, что начальство ждет их на выходе, надо ехать на аэродром.

– Ну да, про алкоголизм это кстати, – вздохнул Водкин-Безделкин.

– И ещё, – продолжили Андрюха-Коля. – Все ж немного суеверны, но тут стало известно, что в самую сложную экспедицию придется лететь на корабле под номером 13 (на «Союзе Т-13»). Жуть!

И почти анекдот: жена Виктора Савиных перед полетом зачем-то связала мужу и его товарищу пуховые шапки, не догадываясь, насколько они придутся кстати. Фото с орбиты (космонавты в этих шапках) потом облетело весь мир.

А много лет спустя создатели американского фильма «Армагеддон», вдохновившись этими фотографиями, придумали образ вечно пьяного русского космонавта в шапке-ушанке, который кувалдой ремонтирует орбитальный комплекс.

Недавно и наши умельцы сняли кино об этом подвиге, называется он «Время первых». Но и в нём присутствует космическая кувалда, чего не было на самом деле.

Люди, интересующиеся космонавтикой, сразу поймут, что некоторые вещи придуманы исключительно ради потехи публики.

Виктор Савиных был категорически против эпизода, где космонавт в открытом космосе кувалдой чинит солнечный датчик. Он высказал свое категоричное мнение, но эпизод в фильме остался. Бредятина, а люди верят.

Вы, господин писатель, напиши, пожалуйста, правду. Нам очень обидно на такое смотреть!

Господин писатель пообещал написать всю правду, какая бы она ни была и отвернулся, чтобы смахнуть слезинку с глаз. Он видел оба фильма: и эту кувалду, и пьяного русского космонавта в ушанке.

А ещё Водкин пообещал себе больше никогда, никогда не пить!

Глава 9. Тонкие материи и око божье

Космонавты, как и обычные люди, имеют свойство уставать, а космо-мальчишки тем более. Наши кандидаты и вовсе перетрудились: языками, топорами да лопатами.

– Пора устраиваться на ночлег, – подвели итог ночным бдениям Андрюха-Коля и подправили оба костра. А пока уличный и внутри-шалашный огни разухабисто потрескивали, космонавты взлохматили лапник, подоткнули его под свои тела; повертелись, укладываясь поудобнее, покосились на героя-испытателя, и посоветовавшись друг с другом, тронули Ивана за плечо:

– Господин писатель, а хочешь, мы тебе расскажем одну теорию, которую разработали наши учёные, но только она никогда не сможет стать официальной, потому что связана с потусторонним миром.

Немного проспавшийся, а оттого и более трезвый Иван Петевич грустно повернулся к ним спиной, тоже укладываясь поудобнее:

– Ладно уж, травите свой ужастик. Может быть и я усну.

Тихонов и Бабкин оживились, приподняли торсы на локтях и хряпнув ещё немного горючей жидкости из фляжки, загадочно зашептали:

– Наши теоретики пришли к выводу, что нет никакого толстоматериального и тонкоматериального миров, а соответственно нет толстой и тонкой материи. Есть лишь один мир – тонкоматериальный, и всего лишь одна материя – тонкая, которая и образует якобы оба мира: тонкоматериальный и толстоматериальный, но они по сути своей – есть один всеобщий тонкоматериальный мир.

Спина Ивана вздрогнула то ли от хохота, а то ли передёрнулась от холода.

– Объясняем подробнее. Вот представь хоть на немного, что ты душа. И допустим, ты летишь, а на своём пути встречаешь другие души. И эти души для тебя какие – тонкая материя? Тонкая. Ты же можешь проникнуть в другую душу целиком и также легко выйти из неё.

– Ой ли? – буркнул Иван Петевич.

– Конечно. Ну, а тело человека, дом, почва да и вся планета (для твоей души) – тонкая материя? Тонкая. Душа легко проходит сквозь эти предметы, не нарушив целостности своей структуры и структуры этих предметов. Так? Так. Вот поэтому-то с точки зрения души, любая материя – тонкая! Это их мир. Вообще весь! Наш мир – это не наш мир, а мир душ. Ведь даже физическими телами управляют они – души. А далее делаем вывод: тонкоматериальные частицы, сцепляясь между собой, образуют более плотные сгустки, но от этого не перестают быть тонкоматериальными и непроницаемыми для другой тонкой материи. Оказывается, мы живём в тонкоматериальном мире, но даже и не догадываемся об этом. Это они, души, проводят над нами эксперименты и совершают свои открытия, как психические, так и сугубо научные: овладевая знаниями о частицах и проводя различные эксперименты с тонкой материей.

– Да уж…

– Вот ты сейчас лежишь, Витя Олегич, урчишь животом и не догадываешься, что для кого-то ты – сгущённо-материальный призрак, почти такой же, как и он сам, но иного вида, рода и тонкоматериальной составляющей. И вот кто его знает, какой невидимый экспериментатор сидит в данную минуту на тебе рассматривает твои кишки?

Иван слушал щенячий бред недо-космонавтов и засыпал, засыпал и заснул. А во сне увидел, как на него уселся (и не летающий даже, а именно ходячий) дух, свесил ноги в его кишки и стал медленно ими болтать. Человек почувствовал от этой болтанки вздутие в животе, а следом и диарею. От страха нагадить под себя, Иван Петевич вылетел из тела. Душа писателя, аки птаха, выпорхнула в дымоход, и ни одним глазочком не взглянув на своё тело, пустилась по направлению к звёздам.

А полёт во сне тем и отличается от полёта наяву, что во сне ты летишь бездумно, в полной релаксации; а наяву наоборот, чёрт знаешь чего передумаешь, особенно если это твой первый полёт с парашютом!

Поэтому Ивану очень нравилось лететь и одновременно пребывать в состоянии прострации и полного бездушия, ибо своей души он не чувствовал, а следовательно не боялся упасть, ну и прочее, прочее, прочее. Эх, подобные мелкие радости имеют свойство быстро заканчиваться даже во сне, а во сне особенно.

Вдруг душа беззаботно парящего в пространстве Водкина-Безделкина, наткнулась на огромные космические глаза, он бы назвал их Глаза Вселенной, если б мог хоть что-нибудь соображать, но он к сожалению, не мог.

И глаза сообразили вместо него, они подумали немного, подумали и придумали приветственную речь:

– Здравствуй, Ваня.

Иван промолчал, а что ему ещё бедному оставалось делать во сне? Глаза же продолжали думать:

– Говорят, ты Ваня, хочешь описать настроение космонавтов?

Иван не ответил. Но глаза невозмутимо продолжали:

– А почему бы тебе, Ваня, не описать настроение самого первого космонавта на свете?

Иван попытался сглотнуть, но тщетно; попробовал пошевелить губами, но не смог и тогда просто подумал:

– Гагарина что ли?

– Нет, Ваня, не Гагарина. Я же сказал: самого первого на свете, а не на планете. Мои, Ваня, настроения не хочешь ли описать?

– А ты кто? – продолжали передумываться друг с другом никчёмная маленькая душа и обширные вселенские очи.

– Я то кто? Я, Ваня, бог.

И тут душа писателя затрепыхала и довольно внятно ответила:

– Бог? Не, меня ни читатели, ни заказчики не поймут. Да и какой из бога, то есть из вас космонавт?

– Самый настоящий. Да, да, и самый что ни на есть первый. Вот посмотри на меня, Ваня, что ты видишь?

Писатель присмотрелся, на него в упор глядели две галактики удивительной красоты: два золотых внутригалактических зрачка окружали млечные пути белков. Иван по привычке близоруко сощурился, и оба невероятных глаза слились в одну-единственную галактику Хога, и устаканились в своём безбрежном пространстве среди других не менее красивых галактик.

/Объект Хога – кольцеобразная галактика, её крупное жёлтое ядро образуют старые звезды, а в бледном белом кольце, которое расположено на значительном удалении от ядра, находятся молодые звезды./

Иван недоуменно ответил:

– Не знаю.

– Чего ты не знаешь, Ваня?

– Я не знаю, что я вижу.

– Это оттого, что ты не читаешь астрономию, Ваня.

Ивана начало раздражать это попугайское повторение «Ваня», так его называли в детстве; а детство он, ну, никак не хотел вспоминать; и вовсе не оттого, что оно у него было плохое, а слишком уж несамостоятельное и зависимое от взрослых: родителей, наставников и даже участкового милиционера. Но забудем об этом.

– Моя задача – описать настроение космонавтов, и не лезть глубоко в астрономию, – парировал писака.

– А как ты думаешь, Ваня, каково настроение бога, если в него глубоко не лезть?

«Пути божьи неисповедимы», – пронеслось бы в голове трезвого, то есть неспящего Водкина-Безделкина, но на этот раз он спал, а посему сказал немного проще:

– Не знаю.

– А я, Ваня, знаю, я всё знаю. Вот зачем тебе сильно-сильно хочется стать ведущим писателем России?

Водкин и трезвый, то есть неспящий, не смог бы ответить на этот вопрос, а тут ещё и во сне… Но всевидящее око не обратило внимания на зомбическое состояние подсудимого и назидательно-равнодушно прогудело:

– Гордыня в тебе взыграла, гордыня! – галактика Хога вздохнула, немного помолчала и добавила. – Шучу.

– Плох тот солдат, который не мечтает.... – вспомнила душа Ивана Петевича.

– И бла, бла, бла, – передразнил её глазастый космо-объект. – Не бери в голову, Ваня, засрать её можно даже благими общепризнанными постулатами.

– А чем её тогда засирать? – беспомощно проблеял Иван.

– Ну засирай её допустим… полётом букв!

– Как это?

– А так. Как сядешь что-либо писать в очередной раз, так представляй, что каждая твоя буква – это маленький метеорит, который летит, летит и летит! А если встретит на пути глаза людские, то пронесётся сквозь них, оставив внутри глубокий обожжённый след. И чем чернее этот след, тем светлее твой путь, тем глубиннее твоя задача.

– Чёрный след, – повторил Иван как заворожённый. – А как же человеку жить потом с этим обожжённым следом внутри глаз?

– А это не твоя забота, Ваня, его след – ему с ним и жить, – закончила галактика Хога, и крутанувшись пару раз вокруг своей оси, скрылась в мерцающей среде других, не менее привлекательных галактик, оставляя внутри каждой чёрный, обожжённый след.

Глава 10. Исход

От разговоров с вседержителем Водкина-Безделкина оторвал сильнейший шум: все галактики вдруг начала закипать, бурлить и вспениваться. Иван уже приготовился ко второму большому взрыву, который разнесёт нашу обитель к чертям собачьим, и Вселенная расширится ещё в два, в три, а то и в десять раз!

Гул нарастал с космической дурью, какую сам же мог себе и вообразить. Писателю пришлось очнуться, так как продолжать спокойно слушать этот нарастающий гул у него не было мочи. Он с трудом вытащил больное воображение из не менее болезненного сна, потому как еловый сук упёрся в его правую почку и грозился проткнуть оную нахрен! А пока сук вовсю трудился над протыканием яркого комбинезона, хозяин почки кое-как развернулся на спину и распахнул веки.

Ееле-еле застланный дымком дымоход, открывал взору кусочек неба, свистел голубоватым светом и призывно махал парой лысых веток лиственницы; дыра наружу звала Ивана явно не в дикий космос, а к более здоровым дневным развлечениям: например, прыжкам с парашюта.

Прогнав сон окончательно, Иван взмахнул ресницами, и на бодрствующий мозг прислушался к внешним звукам. А те оказались вовсе и не звуками, а мощнейшим гулом-свистом.

– Блин!

Безделки содрал с головы капюшон и синюю войлочную шапку – всё что закрывало уши. Странно, но гул-свист никуда не ушёл, а стал ещё сильнее. Поднять на ноги затёкшее тело в неуклюжем одеянии оказалось занятием не из лёгких. Но выполнимым.

Шалаш в ужасе трясся от приливов уличного ветра, пузырями вздувая жёлтую парашютную крышу. Костёр, напротив, вовсю веселился с недавно с подкинутым в него валежником, нежно облизывая дрова до чёрных головешек. Внезапно огонь вспыхнул, стал ярче и прошипел:

– Извини, братан, я съел Андрюху и Колю, я съел их до угольных головёшек.

И правда, вещмешки кандидатов лежали целёхонькие, а сами парни пропали.

– Скорее их съел буран, – обречённо предположил Водкин и не с первого раза, но всё-таки решился высунуть голову наружу, зная заранее, что её тут же откусит злой бог льда и холода Карачун.

Ан нет, хозяину северного пояса Карачуну да медедям-буранам, и дела не было до крохотного пятачка (с теплящейся жизнью) в далёкой Амурской области. Всё оказалось намного проще: над еловой палаткой, празднично распушившейся (от ветра), завис самый настоящий спасательный вертолёт, он невыносимо свистел лопастями и важно жужжал двигателем. Белая машина с оранжево-синей полосой на боку и огромной надписью «МЧС России RF32937» казалось заполонила собой всё пространство!

Но самое интересное не это, а то что у отрытой двери вертолёта верхняя балка усердно наматывала на себя трос и поднимала с земли человека с рюкзаком за плечами, и с бережно завернутой жопой в оранжевую тряпку-седушку. Тем человеком был как ни странно Коля Тихонов, а Анрюха Бабкин стоял в аккурат под вертолётом и махал руками.

– Куда, а я, а меня? – прохрипел Иван, но его сиплый голос ветер снёс к чёртовой матери в сторону.

Иван с трудом подполз к Бабкину и повторил вопрос:

– Куда, а я, а меня?

Андрюха немного странно посмотрел на писателя и прокричал тому в ухо:

– А ты, Витя Олегич, остаешься, завтра за тобой приедут твои работодатели! – он запустил руку в карман, достал рацию и протянул её товарищу. – Держи средство связи, не скучай!

– Ты, тобой, твои… – писака по инерции сосчитал все повторы в первой фразе Бабкина. – Так писать нельзя.

– Что? – гаркнул космонавт «Пелевину» в ухо.

– Ничего! – огрызнулся Иван, до боли в костяшках сжимая его подарок: чёрную-пречёрную головёшку-рацию.

Но жерло винтообразной машины уже поглотило первого клиента, и болтающийся трос спускался за вторым. Бабкин с трудом уселся в оранжевое седло; и под взглядом писателя, полным отчаянного негодования; медленно, но верно стал подниматься всё ближе и ближе к трапу вертолёта.

– Кач-кач-кач-кач… – забавлялся сильно раскачивающийся трос.

Из раскрытого зева вертолётной двери высунулся Тихонов и озорно махал Андрюхе и Ивану. Последний отвернулся и чуть не заплакал от обиды. Ведь ему ни казалось и ни снилось, что его обманули, его действительно все обманули: и Розгов, и кандидаты, и даже пилоты МЧС.

Когда ненавистная срака Бабкина скрылась в оглушительно гудящем монстре, Иван всё ещё верил, что кандидат пошутил, и сейчас вот-вот прошуршит спасательный трос, поскрипит немного, и кряхтя, спустится за ним – за третьим героем-испытателем.

Но ни сейчас, ни вот-вот ничего не произошло, железная дверь захлопнулась, и вертолёт RF32937 медленно и уверенно стал покидать зону бедствия.

А пока ветер потихоньку стихал, тайга приходила в себя, стряхивая последние хлопья снега. Сигнальный костёр наоборот, вдруг разгорячился, вспыхнул, и разглядев острую психопатию в голове Ивана Петевича, попросил срочно залить себя жидкими отходами человеческого организма.

Острая психопатия в голове Ивана на удивление ловко стянула с себя неудобную спецодежду и уже нацелилась добротной струёй на адово зло костра, но не успела: у Ивана Петевича пробудился в голове разум и направил мочу в другую сторону:

– Костёр нам ещё пригодится.

Но острая пихопатия не сдавалась:

– Ну вот, мы уже и «мы», прекрасно! Мы хотим есть, мы хотим пить, мы хотим повеситься во-о-он на том суку.

Иван послал острую психопатию нахрен и упёрся взглядом в суровые стволы даурской лиственницы и в мелкие редкие ёлочки между ними. Запланированные 48 часов «зимнего выживания» истекали завтра.

– Но как так? – сокрушался Иван. – Кандидаты пробыли в лесу: плюс-минус 24 часа. Как будто это не им надо было пробыть двое суток в экстремальных условиях, а мне. Мне, а не им… мне, а не им… мне, а не им…

Воспалённому от последних перипетий мозгу даже понравилась эта песенка, и с ней на устах Иван полез обратно в палатку:

– Мне, а не им… мне, а не им…

мне, а не им… мне, а не им…

мне, а не им… мне, а не им…

Там он палкой поворошил внутренний костёрок, пошарил в своём рюкзаке, нашёл термос с остатками борща и хлеба, и с тоской обвёл взглядом опустевшую юрту в поисках забытой космонавтами фляжки с водкой. Не нашёл. Принялся хлебать суп «на сухую» и умно разговаривать с борщом. Впрочем, в этом разговоре поедаемый был умнее едока в разы! Борщ заканчивался, а посему он и напряг напоследок все свои умственные способности:

– Мы довольно часто разочаровываемся в жизни только лишь потому, что реальность не совпадает с нашими ожиданиями. И тогда мы начинаем обижаться на окружающих, выставлять претензии, сетовать на неудавшуюся жизнь. А почему?

– Почему?

– Потому что не получили то, что ожидали.

– Нет, не получили. То есть… да, не получил.

– И как правило, мы сразу же стремимся выплеснуть свою злость по этому поводу на людей, которые, по нашему мнению, не оправдали наши ожидания.

– Но ведь эти двое и правда не оправдали моих ожиданий!

– То-то! Мы вообразили себе, что наше представление о мире – единственно правильное, и все должны видеть мир таким же.

– А каким его ещё видеть, или каждый должен жить в своей иллюзии и не мешать жить другому в его иллюзии?

– Вот именно! А иной взгляд, противоположный тому, который ты сейчас обозначил, только и делает, что создает нам череду непрекращающихся разочарований и обид.

– И…?

– Если мы обмануты в своих ожиданиях, то, вероятнее всего, мы обманули себя сами, вообразив картину бытия, стилизованную под самого себя любимого.

– Как я могу в данном конкретном случае обмануть сам себя, если произошли совсем уж очевидные вещи – меня кинули, бросили и нагло обманули! – заревел Водкин, не обращая внимания на кучу повторяющихся слов-паразитов во фразах борща.

– Кхе, а для того, чтобы обезопасить себя от неприятных эмоций, нам просто стоит прояснять при взаимодействии с другими людьми то, что нам неясно или создает некоторые сомнения.

– А у кого прояснять, если мои бригадиры смылись, смотались, улетели?

– Ну тогда у самих себя и будем прояснять.

– Как?

– А вот так, посчитайте количество часов, отведённых вам троим на выживание в тайге.

– Нам троим?

– Да, троим.

– А что их считать то! Арифметика простая: мне нужно болтаться тут 48 часов, а им и 24 часа с лихвой хватило.

– А если посчитать по другому: их 24 часа + твои 24 часа = 48 часов.

– Как это?

– А так, собирай манатки и вали отсюда прямо сейчас! – борщ перестал «вы-кать» и перешёл на «ты». – На дворе ни метели, ни пурги; следы-то, чай, не замело; доберешься, не растаешь!

– Хочу чай.

– Обойдёшься, снежка поешь.

– А и правда, чего это я тут ещё сутки сидеть собрался? – Иван твёрдо решил уйти отсюда самостоятельно (пока утро, пока светло и слава богу, цель недалека – километра 4, не больше).

– Километра 4, ой держите меня, помру со смеху! – заржал финальной фразой борщ и умер в желудке Безделкина.

Покончив с борщом, Иван засобирался. На сборы ушло полчаса. А пока он собирался, то конечно же и обхлопал свои карманы – а там подаренная Бабкиным рация. Писатель потрогал её, понажимал кнопочки, поорал:

– Заберите меня! – и ещё что-то сугубо матершинное.

Бездыханную рацию засунул обратно. Махнул рукой. Оба костра он присыпал снегом – и это был самый тяжёлый акт для потерявшегося. Гораздо легче далось расставание с шалашом и особенно с жутким жёлтым парашютом-крышей.

После некоторых раздумий, Иван всё-таки решил потянуть за собой пустой ложемент, а ныне санки-волокуши:

– А чё, до капсулы дорога расчищена, брошу их там, да и рюкзак пожалуй. Потом всё барахло кто-нибудь заберёт. Ну, а сам потихоньку, потихоньку и поползу по снегу.

Ну вот, план намечен, пора трогаться в путь. Путь тронулся, палатка жалобно простонала, но Иван не пожалел её и не забрал с собой. А пока недотёпа путешественник волок сани-волокуши, к нему прицепилась ещё одна задачка, но скорее всего неразрешимая:

– Получается, что 2 километра от капсулы до леса космонавты расчистили лопатами, а первые 2 километра от капсулы до Восточного мы ползли по горло в снегу. Почему?

И он всецело погрузился в наисложнейшее математическое уравнение:

2 + 2х = 4 ну или

2 + 2:х = 4

Он не мог представить себе неочищенный от снега путь как-то иначе, нежели [2х] или [2:х], где [х] – это то самое неизвестное волшебное слово, которое должно ответить на один-единственный вопрос: почему 2 километра остались не почищены?

– Плохо, Ваня, плохо! Плохо когда писатель не пытается сыскать на своём пути знаки судьбы, а как лихач, берётся за несвойственную ему науку. А потом вы все хором спрашиваете у меня и разводите руками «почему у нас ракеты не летают?» – беспомощно вздохнул бог, пялясь двумя глазастыми облаками на тщедушного покорителя земель диких.

– Ух-ух-ух-ух-ух… – недовольно пели за спиной путешественника сани-волокуши.

– Срип-скри-скрип-скрип… – трепыхал под ногами снежок.

А когда порывы ветра касались вырезанных лопатами стен, не широкая дорожка пела печальные песни:

– У-у-у-у-у-у-у…

И лишь одно солнышко веселилось, стремясь к зениту, а по дороге изучая геометрические кривые своих суточных вращений по небесной сфере.

Глава 11. Подвиги животных в космосе: собаки, Лайка, 1957 год

Через два часа тяжёлого и медленного шага, Безделкину показала свой бок родная и некогда жёлтая капсула. Пассажир-испытатель подбежал к ней (ему почему-то показалось, что он способен бегать в сапогах-бахилах и в двойном комбинезоне), обнял выжженные железные бока старой подружки, упал на колени и хотел было помолиться, но как назло не вспомнил ни одной молитвы.

– Ну и ладно, – выдохнул Иван, развернулся и пополз к санкам-волокушам.

Перевернул их и с трудом вкатил грузную конструкцию своего тела в ложемент. Празднично-спиртовые перегрузки сделали своё дело: человек устало натянул капюшон на нос, чтобы солнце не «дырявило глаза», расслабился и задремал.

Только-только душа писателя оторвалась от земли и устремилась в космос в предвкушении умных разговоров с богом, как его кто-то тронул за плечо:

– Иван Петевич, Иван Петевич, господин писатель, проснитесь!

Иван Петевич не отреагировал. Но этот кто-то не отступал:

– Иван Петевич, Иван Петевич, господин писатель, проснитесь!

Ивана потрясли ещё сильнее, и тот мутным взглядом обвёл возмутителя спокойствия. Бог ты мой, даже двух возмутителей! Перед грузной тушкой «затерянного в снегах» стояли два бравых красавца Тихонов и Бабкин, но уже не в синих, а в оранжевых комбинезонах:

– Иван Петевич, Иван Петевич, господин писатель, проснитесь! – как всегда хором повторили они.

– А… о… у… – попробовал потренировать свой рот господин писатель в произношении слов, окончательно проснулся и разродился таки неприличным тоном в адрес бывших товарищей. – Ах ты, ух ты, я уже для вас Иван Петевич, и вы уже со мной на «вы». С чего бы это ради?

Глянцевые и хорошо отдохнувшие лица космонавтов испускали невидимые лучи благодушия, всепрощения и умиротворения, аки агнцы божьи. Но Петевичу некогда было вглядываться в неестественно неземные лица только что прибывших, он лёжа пытался плюнуть в эти два «начищенных самовара», но неизменно попадал себе на грудь.

Парни переглянулись, и какими-то своими телепатическими методами общения, решили, что пациента пора похмелить. Перед носом у нашего (не побоюсь этого слова) забулдыги просвистела знакомая фляжка и прыгнула ему в руки, сама же и открутила пробку.

Пара оздоровительных глотков берёзового сока (!) быстро привели бедолагу в чувство и даже подняли его на ноги, посадив вертикально. Оглядев по-кругу всю округу, Безделкин понял что никаким вертолётом тут и не пахнет, а следовательно лёгких путей ему не видать.

– Ну и чё вернулись? – просипел пациент. – Жалко меня стало, или как? А, знаю, знаю… Пелевина вам жалко не было, а Водкина чего-то ради пожалели. А вот это зря! Не надо меня жалеть, я тоже, может, пишу не хуже Пелевина, только об этом пока мало кто знает.

Кандидаты в космонавты смутились:

– Мы это… Мы конечно попутали вас с мэтром, извиняемся, но только вернулись мы не поэтому. Вернее как раз по этому и вернулись. Есть у нас одна идея, Иван Петевич, по поводу вашей будущей книги. Вам, как мы знаем, задание дали описывать настроение космонавтов…

– Ну дали. Но не вы. Ваше настроение я уж как надо опишу, не сомневайтесь!

– Да мы и не сомневаемся, – снова смутились Тихонов-Бабкин. – Но пожалуйста, выслушайте нас!

– Я весь внимание! – театрально развёл руками Водкин и хотел раскланяться, но в сидячем положении, не сумел.

Тихонов-Бабкин переглянулись, и волнуясь, продолжили:

– Мы к вам с предложением, Иван Петевич. Конечно, вы опишите настроение космонавтов в 333 томах, мы даже не сомневаемся, но в истории космонавтики есть герои, вернее были, которые к сожалению не смогли и уже не смогут рассказать человечеству про свои эмоции. Мало того, и мы не знаем их эмоции, да и никто не знает. Но подвиг их всё равно неоценим! И мы… – кандидаты замялись. – Хотим предложить вам просто описать их подвиги. Ну как ту историю с героическим «Салют 7», которую вроде бы все слышали, вроде бы читали, но никто не помнит.

– Никто не помнит, – вяло повторил Иван.

– Так вот, когда о подобных подвигах рассказывают не сухие справочники и газетные колонки, а популярные писатели, то тогда получается совсем другой эффект! Вы понимаете о чем мы?

– Не особо.

– Ну вот и мы о том и говорим, люди не особо запоминают сухие факты. Конечно! Но если эти факты они встречают в тексте у любимого писателя, то запоминают их навсегда! Вы согласны с этой теорией?

Писатель пожал плечами.

– Ну вот только представьте, – продолжали скулить юные покорители звёзд. – Допустим, вы напишите историю про подвиг «Салют 7» в своей книге, а многочисленная армия поклонников прочтёт и запомните её навсегда. Хотя до этого им и дела не было: копаться в интернете, и искать эту историю, даже несмотря на то, что они посмотрели оба фильма. Ну про ту кувалду…

И тут писатель понял в чем дело, он действительно не заглядывал в интернет после просмотра фильмов про подвиг наших космонавтов, а вот живой рассказ кандидатов поразил его до глубины души. А ещё он не понял: почему так произошло, и почему он так облажался.

Но какие-то другие, обновлённые космонавты в такт друг другу кивнули:

– Сила слова, Иван Петевич, сила слова. Слово сильнее видео. Вам пока не понять почему всё именно так, а не наоборот.

– Вначале было слово, – сделал вывод писатель и уже более мягким голосом попросил. – Ну ладно, травите, что там у вас, токо не надейтесь на то, что у меня имеется армия поклонников.

– Будет, Иван Петевич, будет, – заверили его космонавты. – А сегодня у нас для вас истории о животных, побывавших в космосе.

Тихонов-Бабкин уселись на лежанку по левую и правую сторону от писателя, и подмигнув властителю слов, начали свой второй рассказ:

– В 1951 году Академик Королев начал проводить исследования на животных, чтобы с помощью них изучить переносимость человеческого организма к перегрузкам в невесомости. Сначала опыты проводились на собаках. Физиология собак хорошо изучена и они легко дрессируются.

И вот на полигоне Капустин Яр начали запускать в ракетах собак, а потом контейнеры с ними опускали на парашютах. Опыты были строго засекречены.

Первые полеты достигали высоты 500 км, на каждую ракету помещали одну собаку, и в невесомости регистрировали её кардиограмму, частоту дыхания, артериальное давление. Такие испытания провели на 51 собаке.

Первыми пассажирами стали Дезик и Цыган. Они взлетели на высоту 88 км и через 15 минут плавно спустились. Для Цыгана программа полетов на этом была закончена, он стал домашним псом. Дезик же отправился во второй полет, который закончился трагически – парашют спускаемой капсулы не раскрылся, Дезик и его напарница Лиса погибли. Стало ясно, что необходима дублирующая система безопасности. К следующему старту в ракете уже была предусмотрена система аварийного катапультирования пассажиров.