Текст книги "Великие князья Дома Романовых"

Она – решила! Одна. Никого не спросив. И вполне откровенно написала Гримму: «Соломон сказал: „Всему свое время“. Сперва мы женим Александра, а там со временем и коронуем его со всеми царями, и будут при том такие торжества и всевозможные народные празднества. Все будет блестяще, величественно, великолепно. О, как он сам будет счастлив и как с ним будут счастливы!»

Она выбрала для наследника невесту, выросшую пусть в маленькой, но прекрасной и свободной (по меркам XVIII века) стране, Баденском княжестве, в любящей, просвещенной семье. Верила: именно такая царица будет хороша для России. И все-таки сомневалась. Как всегда, делилась сомнениями с Гриммом: «Вы, конечно, знаете, что у нас не женят так рано, и это сделано про запас для будущего… Наш же малый об этом не помышляет, обретаясь в невинности сердечной; а я поступаю с ним по-дьявольски, потому что ввожу его во искушение». Она и вправду поступила по-дьявольски: понимая, что внук не готов стать мужем, прислала к нему весьма искушенную придворную даму, которая должна была научить юношу премудростям любви. Ходили слухи, что с задачей та справилась блестяще. Неудивительно, что стеснительная, робкая девочка-жена не вызывала у получившего урок мальчика-мужа мужских чувств. Не исключено, что именно это стало первопричиной непонимания, обид, а потом и измен.

Нет сомнения, Екатерина хотела счастья и своему любимцу, и с первого взгляда покорившей ее сердце Луизе Баденской (приняв православие, она станет Елизаветой Алексеевной). Она знала: их рано женить. Слишком рано!

Императрица Елизавета Алексеевна.

Утешала себя одним – тем, что всю жизнь оставалось для нее главным: интересы державы требуют!

Граф Федор Васильевич Ростопчин, человек весьма проницательный, пророчески заметил: «Как бы этот брак не принес несчастья великому князю. Он так молод. А жена его так прекрасна…» Внук Екатерины был слишком молод и слишком самоуверен, чтобы понять: ему в жены досталась богиня (это прекрасно поняли другие!). Если бы бабушка была способна критически относиться к поведению внука, она могла бы дать ему совет, как обращаться с женой. Уж она-то знала, что нужно женщине. Но Великая Екатерина была ослеплена любовью к Александру. Ей казалось, что он – идеальный муж, Елизавета – идеальная жена. Она так и ушла из жизни, уверенная, что ее обожаемый мальчик и так полюбившаяся ей девочка счастливы…

Со смертью бабушки началась вторая жизнь великого князя Александра. В первой жизни все было озарено любовью. Во второй – наполнено подозрениями. Эти подозрения Павла Петровича были, с одной стороны, безосновательны: сын никогда не претендовал на корону. С другой – основания для подозрений были самые серьезные: сын не одобрял политику отца, признавался, что ненавидит деспотизм во всех его проявлениях, что любит свободу и (о ужас!) с живым участием следил за французской революцией. К тому же великий князь явно что-то замышлял: эти тайные беседы с Адамом Чарторийским, Павлом Строгановым, Виктором Кочубеем, Николаем Новосильцевым крайне подозрительны. Никому из шпионов императора ни разу не удалось подслушать, о чем говорят молодые смутьяны. Это была тайная жизнь Александра – второе лицо двуликого Януса. А первое, которое должен был видеть отец, – послушный сын, с увлечением занимающийся строевой подготовкой, обожающий военные парады. И это второе лицо вовсе не было маской. Александр и правда любил как свободу, так и армейскую муштру. Это странное сочетание несочетаемого великий князь сохранит, став императором.

А. А. Аракчеев.

Княгиня Дашкова вспоминала: «Четыре года царствования Павла, который делал из своих сыновей только капралов, были потеряны для их образования и умственного развития…» Мало того, Павел оставил в наследство сыну своего рода мину замедленного действия: Алексея Андреевича Аракчеева. Этот человек во многом предопределит судьбу императора Александра I.

Александр Павлович стал императором в 24 года. Вопреки желанию. По воле судьбы и убиенного императора Павла, который, придумав закон о престолонаследии, не сумел сохранить вожделенную власть, а заодно и собственную жизнь.

Александру предстояло быть императором ровно столько, сколько и великим князем – 24 года. При его склонности к мистицизму это что-нибудь да значит.

У Александра Сергеевича Пушкина было много причин не любить императора Александра Павловича Романова, но, несмотря ни на что, подводя итог почти четвертьвекового царствования, великий поэт России сумел быть справедливым: «Он взял Париж, он основал Лицей».

Император Византии

Старший внук Екатерины Великой, будущий император Александр I, был хорош, как молодой античный бог, учился блестяще, умел ладить со всеми. А вот второй внук ни красотой, ни покладистым характером не блистал. Что касается ума, то сказать трудно: он то прикидывался лентяем и неучем, то изумлял глубиной знаний и нестандартностью суждений.

С детства был он человеком крайностей, казалось, несовместимых: взрывы неукротимой ярости сменялись проявлениями невиданной доброты и щедрости, жестокость – нежностью, смущение – дерзостью, и всё вместе – беззаветной отвагой. Но бабушка любила его едва ли меньше, чем образцового старшего внука, капризам потакала, наказывать запрещала. Не исключено, что будь она с мальчишкой построже, сумела бы искоренить скверные задатки и развить то доброе, благородное, что, несомненно, было в его характере.

Императрица была убеждена: имя очень многое предопределяет в судьбе человека. Вот и назвала первого внука Александром в память об Александре Невском и Александре Македонском, второго – Константином в честь византийских императоров: первого, Константина Великого, и последнего, Константина Палеолога, погибшего при защите своей столицы. Непоседливый, дерзкий мальчишка должен был стать орудием в осуществлении ее давней заветной мечты: освободить Константинополь от турецкого владычества, возродить великую православную империю – Византию. И она, и Потемкин, разделявший эту мечту, немало сделавший для ее осуществления (две победоносные русско-турецкие войны!), видели на византийском троне молодого императора Константина Павловича. Не успели…

Константин Павлович.

Мечта Екатерины Великой не покинет Романовых. И не только Романовых. Достоевский писал: «Константинополь рано ли, поздно ли, а должен быть наш!» Правнук Екатерины, Александр II, будет как никогда близок к осуществлению этой русской мечты…

В конце последней русско-турецкой войны (1877—1878) войска «белого генерала» Скобелева (его прозвали так потому, что никогда не расставался с любимым белым конем и белым мундиром) вошли в Сан-Стефано, городок всего в двенадцати километрах от Стамбула, столицы Турции. Оставался один марш-бросок – и великая столица древней Византии Константинополь наша. Многие в России ликовали: сам Господь помогает нам освободить колыбель православия!

Решение должен был принять император. Брат и главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич-старший, сын и наследник великий князь Александр Александрович умоляли государя отдать решающий приказ, совершить второе после освобождения крестьян великое деяние – освободить от мусульманского рабства столицу православия. Он и сам мечтал об этом… Но не мог забыть десятков тысяч своих солдат, погибших в этой войне. Понимал: с турками мы справимся, но существует еще Англия, ее сильная армия, не истощенная войной, как наша. Королева Виктория заявила твердо: она «скорее отречется от престола, чем позволит русским войти в Стамбул». Он хорошо помнил Крымскую войну, знал: к Лондону присоединятся другие, и снова польется русская кровь. Этого он допустить не мог. Мечта так и осталась мечтой…

Но до этого еще очень далеко, а пока бабушка, верившая, что ее обожаемых внуков ждет блистательная судьба, делала, как ей казалось, все, чтобы они были этой судьбы достойны: наняла лучших учителей, способных развить умы и сердца мальчиков, будущих православных монархов. У них были одни воспитатели и учителя (о них я уже рассказывала в главе «Двуликий Янус»). А вот результаты обучения и воспитания…

В то время когда Цезарь Лагарп вдохновенно рассказывал юным великим князьям об основах нравственной философии, Константин, делая вид, что старательно записывает слова учителя, писал следующее: «Так приятно нисколько не трудиться, что я желал бы даже, чтобы другие могли за меня ходить, есть, пить и говорить… Быть грубым, дерзким, невежливым – вот то, к чему я стремлюсь. Знания мои и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь».

В другой раз Лагарп долго упрашивал Константина Павловича повторить, чем конституционное правление отличается от абсолютного (можно представить, как для либерала Лагарпа было важно, чтобы его ученики поняли преимущества конституционного строя). Великий князь упорно молчал. Когда наставник понял, что мальчишка над ним издевается, терпение, казавшееся неиссякаемым, ему изменило, и он велел негоднику встать в угол. Глаза десятилетнего ребенка блеснули недетским гневом, и он впился зубами в руку учителя. Увидев кровь, выскочил из комнаты. Лагарп нашел его в темном углу за ширмой. Он горько рыдал. Увидев учителя, бросился ему на грудь.

Вот тут-то мудрой бабушке и задуматься бы, откуда такие резкие смены настроения, такая неадекватность поведения. Может быть, виной вседозволенность и безнаказанность? Но в том, что касалось внуков, она была слепа. Впрочем, в XVIII веке не было психологов и психотерапевтов, способных лечить подобные отклонения от нормы… Тем не менее, видя, что ему все сходит с рук, великий князь все больше давал волю своему необузданному нраву.

Ф. Крюгер, картина из серии «Русская гвардия».

От отца он унаследовал страсть ко всему военному, и бабушка дала ему небольшой отряд солдат. На досуге он их муштровал. Если кто-то недостаточно усердно тянул носок при церемониальном шаге, получал от августейшего подростка удар палкой. Однажды он в гневе избил даже командира доверенного ему отряда. Только после этого солдат у него отобрали. Но он не унимался. Дошло до того, что сломал руку приставленному к нему старому генералу Штакельбергу. Потом каялся. Искренне. Уверял, что такое никогда не повторится. Но проходило время, и приступ необузданного гнева снова приводил в недоумение и ужас тех, кто его любил. Бабушка, старший брат, Лагарп надеялись, что мальчик повзрослеет, и эти приступы пройдут. Тем более что в спокойные периоды Константин был на редкость жалостлив, добр, готов бескорыстно помочь любому.

Лагарпа он несомненно любил, но продолжал доставлять ему массу хлопот. Когда рассерженный наставник прекращал урок, уходил домой или выставлял вон нерадивого ученика, Константин спешил послать ему покаянное письмо: «Господин де Лагарп! Умоляю вас взять меня к себе. Я очень желаю исправиться. Я очень чувствую, что сделал дурно, противореча вам. Буду стараться вести себя хорошо. Примите меня, пожалуйста, вы можете делать со мной, что угодно. Прошу вас, возьмите меня к себе учиться, окажите мне эту милость». Могло ли такое письмо не тронуть сердце учителя, искренне привязанного к своему хоть и вспыльчивому, непредсказуемому, но любимому ученику?

Он прощал. Но проходило время – и снова проказы, и снова покаянные письма: «Умоляю вас прочесть мое письмо. Будьте снисходительны ко мне и подумайте, что я могу исправить свои недостатки; я сделаю усилие, не буду мальчишкой, ослом и пропащим молодым человеком (вероятно, потерявший терпение Лагарп именно так называл своего ученика. – И. С.). Прошу вас пустить меня придти учиться. Я могу быть в комнате с тем даже, чтобы вы мною не занимались, но мне нужно будет слушать, что вы будете говорить брату».

Приступы непослушания сменялись приступами самобичевания: «…Такова моя небрежность и таково равнодушие ко всему, что есть образование, что я ничего не сделал из того немногого, что мне было задано; поэтому неудивительно, что меня не хотят знать и что меня оставляют на произвол печальной судьбы, ожидающей меня. В двенадцать с лишком лет я ничего не знаю…» Бабушка и наставник читали. И сердца их сжимались от сочувствия ребенку, который так страдает от собственного несовершенства. И им казалось: раз он все понимает, значит, сумеет преодолеть. Сумеет. Но очень нескоро. И ему самому, и окружающим придется многое пережить, пока не войдет в его жизнь великая любовь, которая и вылечит и очистит.

А чувство благодарности к наставнику он сохранит навсегда. Его письма к Лагарпу не так эмоциональны, как письма старшего брата, но полны искренней признательности и неизменной приязни: «Я бы желал, когда буду женат, приехать на целый месяц к вам с женою, и надеюсь это исполнить. Прощайте, любезный де Лагарп, не забывайте меня, и будьте уверены, что вы мне всегда будете очень дороги». Кстати, это письмо – повод для размышлений не только о неподдельной любви великого князя к учителю, которого не раз в порыве неконтролируемого гнева обижал, но и о его отношении к семейной жизни. Судя по письму, он считал, что будет с женой неразлучен, и уж никак не собирался ее намеренно обижать и третировать. К сожалению, получилось иначе…

Первый брак великого князя Константина оказался крайне неудачным, хотя намерения и у Екатерины, устроившей этот брак, и у обоих молодоженов были самые чистые. И жена ему досталась замечательная. Великая княгиня Анна Федоровна (урожденная принцесса Саксен-Кобургская Юлиана Генриетта Фредерика) была хороша собой, умна, доброжелательна. Свою глубочайшую порядочность она доказала, когда оскорбленная, униженная мужем, вынужденная покинуть Россию, не сказала о Константине Павловиче ни слова плохого. А ведь было что сказать. Отпуская невестку за границу, свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна, надеялась, что та расскажет своим родственникам, как безобразно обходился с ней наследник российского престола, и слух о том, что Константин недостоин трона, пойдет по всем европейским дворам… Анна Федоровна хранила достоинство – молчала.

Когда, возвращаясь из побежденной Франции в Петербург через Германию, великий князь посетил свою беглую супругу и попытался уговорить ее вернуться в Россию, она заявила: «Есть некоторые обстоятельства, которые удерживают меня за границей навсегда».

Мне приходилось слышать досужие предположения, что, мол, едва ли молодая, красивая женщина 14 лет жила соломенной вдовой, так что ее отказ вернуться в лоно семьи понятен: тайная связь. Такая связь в ее положении естественна, судя по всему, она была (ходили слухи, что ее тайным возлюбленным был штаб-ротмистр Кавалергардского полка Иван Линев, но документально эти слухи не подтверждены). Только причина ее отказа – в другом. Она не просто не хотела, она не могла жить с Константином Павловичем под одной крышей. Никогда. Она долго мирилась с его грубостью, его изменами: не только в семье Романовых, но и в ее родной семье развод считался делом невозможным. Но случилось нечто такое, после чего о совместном существовании уже не могло быть и речи. И, полагаю, стало это чудовищное происшествие результатом воспитания: вседозволенности, наложившейся на безудержный, деспотический характер великого князя. Он с детства привык не знать отказа ни в чем. Любой его каприз становился для окружающих законом. Став взрослым, пылкий и непостоянный, как большинство Романовых, он не знал отказа со стороны понравившихся ему женщин. То, что был малопривлекателен внешне, значения не имело. Все искупалось титулом. Светские кокетки буквально вешались ему на шею. Их отцы и мужья не возражали…

Но в 1801 году в Петербург приехал французский ювелир Араужо с женой. Она была настоящая красавица. Свойственный француженкам шарм делал ее неотразимой. Однажды Константин Павлович зашел в новую ювелирную лавку и увидел жену хозяина. Великий князь был сражен и не сделал из этого секрета: очаровательная француженка вместе с комплиментами услышала приглашение провести вечер с братом царя. Ей бы оценить эту великую честь (как ценили ее многие), а она брезгливо передернула плечами и одарила Константина таким презрительным взглядом, каким на него никто никогда не смотрел. С тех пор желание овладеть недоступной красавицей стало непреодолимым. Он готов был даже ухаживать за ней. Но как? Ни на придворные балы, ни в великосветские дома, где они могли бы встретиться, она не была вхожа. Поджидать ее у дверей лавки? Для великого князя занятие абсолютно невозможное. Константин приказал следить за строптивой француженкой: может быть, она бывает в таком месте, где ему не зазорно было бы ее встретить. Вскоре камердинер великокняжеского флигель-адъютанта генерал-лейтенанта Баура сообщил: интересующая Константина Павловича дама регулярно бывает на Невском, в доме баронессы Моренгейм. Это открывало возможности для якобы нечаянной встречи. Наблюдение решено было продолжить. Оно дало ошеломляющий результат: красотка только прикидывается недоступной, на самом деле у нее есть любовник! Каждый раз вскоре после ее появления у баронессы к дому подъезжает извозчик, передает швейцару записку, после чего из дома выходит переодетая красавица, садится на извозчика и едет в другой конец города, в дом, где квартирует молодой офицер Семеновского полка. Вечером она возвращается к баронессе, переодевается и, как ни в чем не бывало, отправляется к мужу. Великий князь был оскорблен: он-то считал, что наконец встретил порядочную женщину, которую предстоит завоевать, а она – такая же как все, просто посмела предпочесть ему кого-то другого!

Вместе со своим верным флигель-адъютантом великий князь детально разрабатывает «военную операцию» по захвату вожделенной обманщицы. Подкупают извозчика, подделывают записку, и в тех самых санях, которые должны были привезти ее к любовнику, 10 марта 1802 года мадам Араужо оказывается у подъезда Мраморного дворца, роскошной резиденции великого князя. Когда ее втащили в кабинет, когда увидела Константина и поняла, чьей жертвой стала, она начала кричать еще громче и сопротивляться еще отчаяннее. Через несколько минут разъяренный и исцарапанный великий князь выбежал из кабинета и отдал приказ генералу Бауру. Тот позвал стоявших на карауле во дворце солдат Конного полка. Без малого пять часов мадам Араужо насиловал целый эскадрон гвардейцев. Потом несчастную привезли на Невский, к дому баронессы Моренгейм…

Через несколько дней мадам Араужо скончалась. Об этом чудовищном происшествии написало тогда большинство европейских газет. Муж покойной обратился к своим титулованным соотечественникам, жившим в Петербурге, они попросили аудиенции у императора. Александр I был потрясен. Говорили, что он до конца дней относился к брату с едва скрываемой брезгливостью. Говорили…

Но император не наказал брата: он не мог признать, что цесаревич, наследник российского престола, замешан в групповом изнасиловании и убийстве. Такое признание стало бы несмываемым позором и для династии, и для страны. К тому же он любил Константина… Но не назначить разбирательства нашумевшего преступления Александр Павлович не мог. И оно было назначено. Цель его была очевидна: постараться замять дело и доказать полную к нему непричастность великого князя. 30 марта было опубликовано объявление, из которого следовало, что «преступление оставлено в сомнении», а великий князь и наследник «никакого касательства к оному не имел».

В это мог поверить кто угодно, но не великая княгиня Анна Федоровна. Она ведь жила в Мраморном дворце. Видеть случившееся не могла. Но и ничего не слышать об этом тоже не могла. С того страшного дня и муж, и Мраморный дворец стали ей нестерпимы. Она уехала к родителям. Умоляла Константина о разводе. Он был согласен. Но тут вмешалась всю жизнь старавшаяся выглядеть образцом благопристойности вдовствующая императрица Мария Федоровна: «Разводов в царской семье не будет! Такого позора я не допущу! Никогда!» И это при том, что она и не пыталась способствовать миру и согласию в семьях своих сыновей. Нет ни малейших оснований не доверять свидетельству короля Бельгии Леопольда, брата Анны Федоровны, который до восхождения на трон долго служил в России и близко наблюдал жизнь семейства Романовых. Так вот, он утверждал, что его сестра не разошлась бы со своим супругом, человеком пылким, порою необузданным, но добросердечным и просвещенным, если бы его мать не ставила себе задачей ссорить сыновей с их женами, дабы сохранить над ними свою исключительную власть.

Разрыв с женой не стал для Константина Павловича трагедией. Его вполне устраивали легкие, необременительные, ни к чему не обязывающие связи с не слишком требовательными актрисами и светскими кокетками. Рассказывать об этих связях не стоит: все они были похожи одна на другую. Даже увлечения вполне порядочными женщинами (пару раз он готов был жениться) были коротки и поверхностны. Одна из его любовниц, Жозефина Фридерихс, даже родила ему сына. Это был первый внук Марии Федоровны и первый племянник императора Александра. Дядюшка сам крестил мальчика, дал ему дворянство и фамилию Александров. Пока великий князь казался вполне удовлетворенным неким подобием семейной жизни. Но это пока…

Главным для него оставалась военная служба. Он пошел в деда и отца. Но тех интересовала шагистика, парады, форма – в боях им участвовать не пришлось. В отличие от них, Константин воевал, и воевал безупречно. Страха не знал. Участвовал в италийском походе, в том самом, который сделал Суворова кумиром всей Европы. «Российским Марсом» восхищался адмирал Нельсон, а разбитый русскими прославленный французский генерал Массена заявил, что отдал бы все свои победы за один альпийский поход русского полководца; короли выражали желание служить в армии бессмертного Суворова. Великому князю повезло: своей редкой отвагой и бережным отношением к солдатам он заслужил не только любовь, но и уважение (что было куда сложнее) великого полководца. Высоко ценил храбрость цесаревича, его рыцарское отношение к противнику и Михаил Андреевич Милорадович, которого французы называли русским Баярдом.

Парад на Дворцовой площади.

Снискал Константин Павлович и одобрение отца. Павел Петрович выразил свое удовлетворение воинскими успехами сына весьма нетривиально: в октябре 1799 года пожаловал Константину титул цесаревича (наследника престола). Императора не смутило, что, в полном соответствии с разработанным им самим законом о престолонаследии, еще в 1796 году, во время коронации родителей цесаревичем был провозглашен старший сын Александр. В России оказалось два наследника. Это единственный случай в истории. Тридцать два года экстравагантный поступок Павла весьма существенно осложнял отношения в императорском семействе. Уже четверть века царствовал первый, законный наследник Александр Павлович, уже взошел на престол и шесть лет царствовал младший брат обоих цесаревичей Николай Павлович, уже шел четырнадцатый год его старшему сыну Александру, которого иначе как законного наследника никто не воспринимал, но формально наследником все еще оставался Константин Павлович. Он как будто ни на что не претендовал, но сам факт, что он, а не сын – законный наследник, уверенности и покоя Николаю I не прибавлял. Ровно через 40 дней после смерти Константина он с нескрываемым облегчением провозгласит наконец цесаревичем своего старшего сына.

После победы над Наполеоном Александр I назначил брата наместником в Царстве Польском. Назначение было почетным, но требовавшим дипломатического таланта, который не входил в число достоинств великого князя: гордые поляки не любили русских, не могли забыть, как бабушка наместника делила их родину – резала по живому. От Константина ждали жестких мер по отношению ко всем недовольным и несогласным – знали его крутой характер.

Но случилось невероятное. Однажды на балу он встретил девушку… Эта встреча сделала его другим человеком. Если бы это случилось раньше! Скольких несчастий можно было бы избежать…

Когда он решительно подошел к ней, щелкнул каблуками и пригласил на мазурку, сразу решил: она будет моей! Представил, что все произойдет как обычно: разве посмеет эта тихая барышня отвергнуть всемогущего наместника! А она посмела. Ее покоряющая «нравственная свежесть и чистота» (что было необыкновенной редкостью в обществе, которое окружало великого князя, и так отличало ее от Жозефины, которую Константин привез в Польшу) не позволяла ему вести себя с нею, как он привык. Петр Андреевич Вяземский вспоминал: «Она не была красавица, но была красивей всякой красавицы… При замечательной простоте, изящество отражалось у нее во всем – и в движениях, и в походке, и в нарядах».

Пять лет (невиданно!) он добивался ее любви, ухаживал нежно и преданно (раньше и не подозревал, что способен на такое), но сделать Иоанну (в семье ее звали Жанеттой) любовницей ему так и не удалось. Жить без нее он не мог. И предложил руку и сердце. Она согласилась. Он был счастлив. Если бы весь мир ополчился против него, он все равно женился бы. Но все-таки решил попросить благословения у Марии Федоровны. Трудно было вообразить, что амбициозная матушка позволит ему, цесаревичу, жениться на простолюдинке. Впрочем, простолюдинкой Жанетта Грудзинская была только по сравнению с царской семьей. Отец ее был польским графом, правда обедневшим. Тем не менее он сумел дать дочери прекрасное воспитание, которому могли бы позавидовать и некоторые царственные особы.

Обращаясь к матери, Константин Павлович был уверен в отказе. Но ему несказанно повезло: именно в это время Мария Федоровна обдумывала, как бы заставить его отречься от короны. Теперь ей стал выгоден развод, который она так решительно запретила 20 лет назад. Не просто выгоден – необходим: он приближает осуществление ее заветной мечты. Константин – наследник престола, занятого (пока!) его старшим бездетным братом. Если Александр умрет, Константин займет свое законное место. Но она-то мечтает видеть на троне только своего любимца Николая… Значит, Константин должен отречься. Но как его заставить? Можно, конечно, шантажировать: он дает массу поводов, а уж если пригрозить придать огласке историю мадам Араужо… Но он может не поддаться шантажу: не поверит, что матушка рискнет опозорить семью. Нужен более веский аргумент. И он появится, если разрешить Константину развод и женитьбу на безродной девице, которую он обожает. По закону дети от морганатического брака не имеют права наследовать трон. При таком условии зачем Константину корона? Хитроумная матушка хорошо знала сына и своего добилась: он от престола отрекся. В пользу младшего брата. Но и он добился того, о чем мечтал: женился на женщине, которую любил всеми силами своей страстной, необузданной души.

Этот первый в истории Романовых морганатический брак не привел к неприятностям, к каким будут приводить подобные браки в следующих поколениях. Обаяние избранницы Константина Павловича было неотразимо. Она очаровала своего деверя императора. Он пожаловал ей титул княгини Лович и не скрывал, что охотно поменялся бы с братом местами. Она обращала признания в шутку: твердо отказывала, стараясь при этом не обидеть. И еще одного мужчину из семейства Романовых покорила Жанетта. Это был двенадцатилетний племянник ее мужа, будущий российский император Александр II. Он приехал в Варшаву вместе с родителями на коронацию Николая I как короля Польши. Императорское семейство встречали наместник и его супруга. Мальчик много слышал о ней, знал, что именно ради нее дядюшка отрекся от престола, так что благодаря ей его отец стал государем, а он, Саша, – наследником. Какая она, эта женщина, ради которой стоило пожертвовать троном? И вот она появилась. Легкая, стройная, с изящным курносым носиком, с огромными, сияющими радостью голубыми глазами, с нимбом белокурых кудрей вокруг гордо посаженной головы. Конечно, она стоила трона! Дядя Костя был прав! И он тоже был бы счастлив отказаться от короны ради нее. Пройдет время, и он последует примеру дядюшки. Хотя все в его истории будет по-другому…

Одни умилялись (как наивный и сентиментальный племянник), другие удивлялись беспрецедентному поступку бывшего наследника престола. А между тем достаточно было вспомнить слова, сказанные им после того, как узнал об убийстве батюшки, императора Павла Петровича: «После всего, что произошло, мой брат может царствовать, если ему угодно, но если когда-нибудь престол должен будет перейти ко мне, я, конечно, от него откажусь». Слова эти были широко известны. А при всех своих недостатках великий князь был человеком слова. Это свое качество он подтверждал неоднократно.

Кроме слов было еще письмо царственному брату: «Не чувствую в себе ни тех дарований, ни тех сил, ни того духа, чтобы быть когда бы то ни было возведену на то достоинство, к которому по рождению моему могу иметь право, осмеливаюсь просить Вашего Императорского величества передать сие право тому, кому оно принадлежит после меня и тем самым утвердить навсегда непоколебимое положение нашего государства». Он был обижен и возмущен, когда «они» ни его устное заверение не претендовать на трон, ни даже это письмо не приняли во внимание и посмели потребовать письменного отречения. «Они» – вне всякого сомнения, не кто иной, как вдовствующая императрица Мария Федоровна и ее обожаемый Николаша.

Отречение Константин подписал в 1822 году. А в августе 1823 года Александр I составил секретное завещание-манифест, вложил его и собственноручное отречение от престола великого князя Константина в конверт, на конверте начертал: «Хранить в Успенском соборе с государственными актами, до востребования Моего, а в случае Моей кончины открыть Московскому Епархиальному Архиерею и Московскому генерал-губернатору в Успенском Сборе прежде всякого иного действия».

Вот эта-то последняя воля императора («прежде всякого иного действия») и не была выполнена. До того как вскрыть завещание, о котором, к слову сказать, знали всего несколько человек, Николай Павлович (один из этих немногих) присягнул своему старшему брату и даже срочно распорядился чеканить монеты с изображением императора Константина I.

Принято считать, что будущего «железного императора» напугал генерал Милорадович, заявивший в приватной беседе, что гвардия его не любит, государем никогда не признает и присягнет только законному наследнику Константину. Николай поверил прославленному генералу, он прекрасно знал, как относится к нему гвардия. Именно это и было главной причиной того, что его назначение наследником держали в тайне.