Текст книги "Тридцать седьмое полнолуние"

Сопел за спиной Грошик. То ли надеялся подглядеть решение, то ли до сих пор переживал появление Ника в новом мундире.

– Глеймиров! – прицепился к Гвоздю Циркуль. – Вы собираетесь работать? Я понимаю, что высокое искусство тригонометрических вычислений дается не всем, но вы хотя бы попытайтесь вникнуть в условия задачи.

Ник отложил черновик и начал переписывать набело первое решение. Хорошо, когда можно думать только о синусах, косинусах и тангенсах.

На перемену Циркуль не отпустил. Выйти разрешалось поодиночке и не более чем на пять минут.

Задачи с правой половины доски оказались неожиданно интересными. Ник даже пожалел, услышав:

– Господа, приготовьтесь сдавать работы!

Со звонком Циркуль отобрал последний листок, у Грошика, и покинул класс.

Следом за ним потянулись детдомовские. Проходя мимо, Гвоздь даже не взглянул в сторону Ника. Обернулся, но не решился вякнуть Грошик.

Дорогу Нику заступил Дальшевский. «Золотой мальчик» смотрел надменно.

– Зареченский, что все это значит?

Интересно, подумал Ник, его больше возмущает попытка примазаться к «деткам» или то, что приютский Немой теперь относится к ним… по праву?

– Моя фамилия Яров. Разрешите пройти, господа.

Под лестницей стоял на стреме Чуха, из младших. Он вытаращился на Ника, приоткрыв рот.

В туалете, несмотря на открытое окно, пахло куревом – пару недель после комиссии «королевская квота» всегда наглела.

– Опа! Ты уверен, что тебе сюда? – удивился Гвоздь. Выпустил дым в сторону Ника. – Ты же у нас, оказывается, голубая кровь. Смотри, провоняет дорогой мундирчик.

Карась смотрел с любопытством. Вышел из кабинки Кабан, застегивая штаны, и тоже уставился на Ника.

– Подвинься. – Ник сел на подоконник, пихнув Карася.

У тополиной ветки, просунувшейся между прутьями решетки, позеленели почки. Ник оторвал одну, разломил, и запахло молодыми клейкими листочками.

– Значит, так, Зареченский, – жестко сказал Гвоздь. – Или как тебя там? Не важно. Вали отсюда. Гусь свинье не товарищ.

– Голубая кровь, говоришь? – щурясь на солнце, переспросил Ник. – Карась, дай писку.

– Чего?

– У тебя в кармане. С которой ты по автобусам тыришь.

Карась заморгал.

– Дай, – велел ему Гвоздь. Провел вдоль борта мундира – и у него в пальцах блеснула сталь. – Мальчик хочет драться по-конкретному.

Попятился к двери Кабан, забормотал тихонько:

– Вы бы это… того… во двор… Это, всех заметут.

– Сгинь, – коротко велел ему Гвоздь, и Кабан вывалился в коридор.

Карась вытащил заточенную монету. Сказал нерешительно:

– Может, правда, выйдем?

– Ничего, я быстро, – успокоил его Ник.

Поднял левую руку.

– Голубая, значит.

Он медленно повел острым краем монеты поперек ладони. Дернулся от боли живот, но под мундиром это было незаметно.

Кровь закапала на подоконник.

– Ты смотри, красная, – с наигранным удивлением произнес Ник. Вернул писку Карасю: – Спасибо.

Гвоздь сплюнул за окно.

– Ну ты, Немой, и придурок.

Ник улыбнулся:

– Это всего лишь argumentum ad oculos, сиречь – наглядное доказательство.

Несколько мгновений Гвоздь смотрел на него, потом кивнул.

Карась, оглядываясь, пошел мыть писку.

Порез щипало и жгло. Ник повернул руку, чтобы не заляпать мундир. Кровь продолжала капать.

– Денис, мне бы не хотелось, чтобы между нами все стало… вот так, – сказал Ник.

Гвоздь усмехнулся, показав шрам под губой.

– А кто нас спрашивает, чего мы хочем? Жри, что дают.

Зазвонило – первый предупреждающий. Гвоздь слез с подоконника.

– Знаешь, в чем тебе повезло, Немой? Ты и раньше был ненормальным.

Звонок брякнул еще раз. Пробежал кто-то по коридору, и стало тихо.

Ник сунул руку под кран. Вода окрасилась в розовый, очень яркий на белом фаянсе. Щипать перестало. Сжал в кулаке свернутую в несколько слоев туалетную бумагу. Она быстро пропиталась кровью. Пришлось сменить, прежде чем выйти из туалета.

В пустой рекреации шаги отзывались гулко. Слышно было, как в кабинете истории гремит бас Воителя, единственного преподавателя, который не делал различия между приютскими и «детками».

Ник постоял возле двери, слушая. Подниматься на этаж выше, к физику, не хотелось.

– Ты почему не на занятиях?

Упырь! Подкрался незаметно и спросил змеиным шепотом:

– Как фамилия?

– Зар… Яров, господин Церевский.

Упырь сглотнул, дернув кадыком. Ему-то наверняка доложили.

В гимназии учились дети очень обеспеченных родителей, и сейчас Ник с любопытством смотрел на завуча: котируется или нет в этих кругах родственная связь с господином Леборовски, потомственным дворянином из Королевской книги, членом Городского совета.

– Что у вас с ладонью?

– Порезался во дворе, стекло подобрал сдуру. Задержался, потому что промывал в туалете рану.

Упырь точно не поверил.

– Вам следует обратиться к медсестре.

– Я как раз собирался это сделать.

Завуч отпустил его кивком, но когда Ник проходил мимо, сказал:

– Если у вас еще возникнут проблемы с вашими бывшими… совоспитанниками, обращайтесь ко мне. Чем быстрее вы научитесь вести себя в соответствии со своим положением, тем проще будет и вам, и вашему деду.

– Непременно, господин Церевский.

На физику Ник так и не пошел. Он просидел до звонка в читальном зале, перелистывая подшивку «Вестей Сент-Невея». Фамилия Леборовски встречалась в основном мельком, но пару раз попались небольшие заметки. Дед, оказывается, активно занимался про́клятыми. В одной из заметок упоминалось, что Леборовски состоял в партии «За права человека», но успел покинуть ее до того, как партию запретили.

За дверьми послышался шум, началась большая перемена.

Ник вышел и в толпе, затопившей коридор, заметил сутулую спину в коричневом пиджаке.

– Господин Вальшевский, извините, – догнал он историка. – Здравствуйте. Я хотел у вас спросить.

– А, Зареченский! – обрадовался Воитель. Из уголков глаз у него разбежались морщинки. – Простите, забыл, как теперь ваша фамилия?

– Яров, – улыбнулся Ник.

– Да, вас можно поздравить.

Ухватив Ника за пуговицу, Воитель потянул его к окну.

– Вот у меня, молодой человек, из родни никого не осталось. Так что понимаю и безмерно рад за вас. Это замечательно!

– Спасибо.

– А что у вас с рукой?

– Порезался нечаянно. Господин Вальшевский, я хотел спросить: вы что-нибудь знаете о партии «За права человека»?

Историк наморщил лоб, припоминая.

– Ее запретили, – подсказал Ник. – Только не знаю почему.

– Да-да, была такая! А запретили ее, молодой человек, ни больше ни меньше как за экстремизм. Вам знакомо это понятие?

– Конечно. Разжигание розни, пропаганда неполноценности некоторых граждан, нарушение прав, свобод и так далее.

– Совершенно верно. Основной тезис, которым руководствовались члены партии: носители синдрома стихийной мутации не могут считаться людьми. Ни с биологической, ни с правовой точки зрения. М-да, со всеми вытекающими. Очень активно выступали года три-четыре назад. Помните, даже плакаты висели: симпатичный парень или девушка, а за спиной страшная тень. Подпись: «Будь осторожен! Это – не человек». А почему вы интересуетесь?

– Видел название в газете.

– Ах да, конечно! – перебил историк. – Ваш дед, как выяснилось, полковник Леборовски? Он состоял в этой партии. Очень… м-м-м… неоднозначная фигура в политическом мире. Из тех, кого называют «серыми кардиналами». Насколько мне известно, он всегда придерживался крайних взглядов.

– А вы?

Вальшевский помолчал, собирая складки на лбу.

– Я считаю, что синдром стихийной мутации – болезнь, и мы должны научиться лечить ее. Так же, как пытаемся лечить, например, онкологию. И научиться относиться к этому как к болезни. Вы серьезный человек, Николас… простите?

– Микаэль.

– Так вот, Микаэль, последний школьный год я тоже провел в детском доме. Родители погибли в автокатастрофе. Была тетка… Вам известно, что существует такое проклятие, как черная вдова?

Ник качнул головой.

– Все мужчины, которые… м-м-м… вступают с носительницей в интимные отношения, да… погибают от несчастного случая. Так называемое проклятие с контролируемым ущербом. Необходимо встать на учет в УРКе, там выдадут запрет на проживание в городах с населением более пятидесяти тысяч и обязуют предупреждать знакомых о возможных последствиях. Во всем остальном – те же права, что и у прочих граждан. Так вот, когда моя тетка подала прошение об опекунстве, ей отказали. Мол, у ребенка может быть психологическая травма. Тяжелая эмоциональная атмосфера и прочая, прочая. А тетушка была милейшим человеком. Умерла от инсульта, «Скорая» побоялась госпитализировать. Да… Что-то мы заговорились. Я… м-м-м… надеюсь на ваше понимание.

– Конечно, господин Вальшевский.

– В любом случае жизнь неизменно оказывается больше любых теоретических выкладок. Так что…

– Если можно, последний вопрос. А как вы относитесь к л-реям?

Историк оглянулся на шумный коридор.

– Боюсь, мы выбрали неудачное место. Если кратко, то л-рей – спасение и испытание для нашего общества. С одной стороны, он помогает тем, кому может помочь. С другой же, позволяет нам умыть руки. Вот таким образом, – Воитель глянул на часы. – Ну, Микаэль Яров, поздравляю еще раз. Ваш дед – личность довольно неординарная. И даже если я… м-м-м… придерживаюсь в некоторых вопросах других взглядов, это ни в коем случае не мешает мне признать, что господин Леборовски… его заслуги перед Федерацией…

– Я понял, господин Вальшевский.

– Ну, тогда давайте поторопимся, скоро звонок.

Историк еще раз подержал Ника за пуговицу, кивнул и пошел к лестнице.

Ник остался стоять, глядя, как на заднем дворе носятся пацаны. Солнце к полудню разгорелось, и казалось, что на улице лето.

Глава 4

Дед вел активную жизнь. Утром Ник видел его мельком: серебристый «Янгер» исчезал сразу же после завтрака. Возвращался Георг затемно, обычно ближе к полуночи. В субботу, извинившись, отбыл на какую-то встречу. Обратно его привез майор Алейстернов. Кажется, между ними пробежала черная кошка: майор не остался на ужин и сухо раскланялся с хозяином.

Ник посмотрел, как дед поднимается к себе – цепко хватаясь за перила и ровно держа спину, – и вернулся в библиотеку. Он проводил в ней больше времени, чем наверху, и даже успел обжить: передвинул кресло ближе к окну, убрал со стола подшивки газет и освободил место на полке под альбомы с фотографиями – Георг выдал их по первому слову.

В библиотеке ждали шахматы и сборник этюдов. Ник повертел резную ладью, но, вместо того чтобы сделать ход, поставил ее на место. Потянулся к альбому.

Вот они семьей на пляже. Денека еще нет, а сам Ник увлеченно копает песочек пластмассовой лопаткой. Отец режет арбуз, мама обернулась через плечо и улыбается. Жаль, фотография черно-белая. Какой был у него совочек? А купальник у мамы? Рукоять отцовского ножа?

А вот уже с Денеком, на пороге роддома. У мамы на руках кулек, перевязанный ленточкой. Ник, привстав на цыпочки, пытается заглянуть под кружевной уголок. Отец в форме, растерянно держит охапку букетов. По документам Денек появился на свет в Аргуславске, осенью. И действительно: на ступеньках лежат листья, а у попавшей в кадр рябины тяжелые, налитые гроздья.

Перевернул страницу.

Та самая фотография, с которой сделана копия для поискового дела. Странно, тут Ник похож на себя меньше, чем малыш с лопаткой. Наверное, из-за выражения лица, уж больно глупое и беззаботное. А у Денека ссадина под носом. Упал? Подрался? На заднем плане решетка, увитая засохшим плющом. Гостят у кого-то на даче? У них загородного дома не было, он узнавал. Почему так тепло одеты? Вроде солнечный день.

Только вопросы. Ответов нет.

Послышались шаги. Ник закрыл альбом и поставил на полку.

– Не знал, что ты играешь.

В библиотеку зашел дед, глянул на шахматную доску.

– Я тоже. Случайно обнаружил.

– Партию?

Ник сдвинул фигуры, нарушая почти законченный этюд.

– Какими будете?

– Кинем жребий.

Георг выбрал черную и белую пешки, перекатил в сомкнутых ладонях и сжал кулаки.

– Правый. – Ник хотел коснуться дедовой руки, но остановился.

Сам-то Георг не притронулся к нему ни разу. Хотя глупо, конечно, обнимать шестнадцатилетнего парня.

– Не повезло. У тебя черные.

– Ничего. Так даже интереснее.

Дед начал банально: «е-два» – «е-четыре». Ник ответил, не задумываясь, пешкой с «е-семь» на «е-шесть».

– Микаэль, ты обижаешься на меня?

Ник посмотрел удивленно.

– С чего бы?

– Я редко бываю дома. Совсем не уделяю тебе внимания.

– Да, но… Видите ли, я плохо представляю, как живется по-другому.

Дед замер с занесенной над доской рукой, и Ник улыбнулся.

– Не пугайтесь, я не настолько уж дикий. Знаю, что такое семья, родители, бабушки-дедушки. Просто это абстрактные знания, не переложенные на практику.

Георг передвинул фигуру с белой клетки на черную.

– Значит, учиться придется нам обоим. Я тоже отвык быть семейным человеком.

Ник задумался, глядя на доску. Играть с противником оказалось интереснее, чем решать этюды.

– Меня беспокоит, что ты никуда не ходишь, – сказал дед.

– В смысле?

– Ну, не знаю, как сейчас развлекается молодежь. Кино, кафе, клубы? Я оставил распоряжение Леону, ты можешь ездить в город. Только возвращайся, пожалуйста, до двенадцати. А если вздумаешь задержаться, то предупреди.

Ник повел плечом. В клубах он ни разу не был, да его и не тянуло.

– Деньги на первое время у тебя в столе. Ты видел?

– Да. Спасибо.

– Кстати, у нас в поселке, в новой его части, живут Дальшевские. Младший, Роберт, кажется, твой одноклассник? Вы могли бы сходить куда-нибудь вместе.

– Не думаю, что это хорошая идея, – рассеянно отозвался Ник. Играл дед отлично.

– Тогда с кем-нибудь из твоих друзей по детскому дому.

Ник почесал бровь пешкой.

– Так, через два хода мне мат. Будем доигрывать? Или и так все понятно?

– Может, еще одну?

– Давайте.

За окном, в ранних сумерках, зажглись фонари. Молочно-белые шары висели между черными деревьями, отбрасывая причудливые тени.

Просохли тропинки и обросли по обочинам травой. Деревья стояли в зеленой дымке. Ник договорился с дедом, чтобы Леон подъезжал попозже и ждал на Большой Корабельной.

После уроков шел пешком через Гостиный мост. Слева вдалеке виднелись купола Морского собора. Справа врезались в Ладу крепостные стены. Проплывали туристические теплоходики и катера.

С набережной Ник сворачивал на Театральную. Афиши на тумбах кричали о закрытии сезона. Плакали и улыбались маски на фасаде. Грустный мим с нарисованной слезинкой зазывал к кассам. Рядом прыгал на ходулях и тряс бубенчиками шут.

Художественное училище оставалось в стороне. Иногда Ник делал крюк и проходил мимо. Замедлял шаг у кованой ограды, вглядываясь в лица девушек.

…В тот день выпал первый снег. Безветренная погода – редкость для Сент-Невея, а тогда пушистые хлопья невесомо парили в воздухе. Они казались очень яркими на фоне каменных стен. Пахло приближающейся зимой и почему-то хвоей, может, как напоминание о Новом годе.

Ник возвращался из гимназии, и дорога проходила мимо художественного училища. Он поравнялся с крыльцом, когда вышла девушка в узких брючках и голубой куртке, капюшон с белой опушкой был накинут на голову. Ник сбился с шага, засмотревшись. Как картина: деревянная рама дверного проема, на темном фоне – очень светлое лицо в меховом обрамлении. На лице выделялись огромные серо-голубые глаза. Не здешние. Не сегодняшние. Казалось, их придумал художник еще в те времена, когда не было шумных автомобилей, суетливой толпы, телефонов и электричества. Девушка вышла под снежное небо, улыбнулась и запрокинула голову, ловя хлопья губами. Капюшон упал, освободив пушистое облако русых волос.

Девушка прошла мимо, а Ник так и стоял у ограды – дурак дураком.

Потом снег растаял и выпал снова, но уже колючими, смерзшимися крупинками. Обледенели тротуары, водосточные трубы постукивали сосульками. Ветер полировал покрытые изморозью деревья. Нахохлились прохожие, втянули головы в плечи. Свинцовая Лада дышала холодом, заставляя ускорять шаг. Ник забыл девушку в голубой куртке и вспомнил случайно, просто потому, что в Сент-Невее опять поменялась погода. Утащило косматые облака, успокоилась Лада. Было морозно, но солнце казалось ярким, и снег падал медленно, разлапистый, слипшийся в хлопья. Ник шел мимо училища. Остановился у забора наудачу: подождет минут пять и пойдет дальше.

Ему повезло.

Девушка вышла все в той же голубой куртке. Капюшон был опущен, его сменила пушистая белая шапочка. Через плечо на широком ремне висел плоский деревянный ящик, кажется, тяжелый. Девушка прошла мимо, посмотрев Нику в лицо огромными глазищами, доброжелательно и с любопытством.

Потом Ник встречал ее чаще и даже вывел закономерность: по вторникам у нее занятия длятся на один урок дольше, чем у него, и нужно подождать. По четвергам можно успеть перехватить, но это как повезет. Иногда девушка не появлялась, может, уходила раньше или надолго задерживалась, кто их знает, этих художников!

Сегодня ее не было. Время неурочное – среда, но Ник постоял на всякий случай пару минут.

В Королевском саду уже включили фонтаны. Туристов было еще мало, и по дорожкам гуляли мамаши с колясками, интеллигентные старушки в шляпах, старички с тросточками. И девушки! Каких только не было: брюнеток и блондинок, русых и рыженьких, высоких и маленьких, веселых и серьезных. Гравий хрустел под каблучками, солнечные блики скользили по ногам, коротенькие юбки взметались при каждом шаге, узкие жакеты обтягивали восхитительные талии, волосы летели по ветру. Ник всматривался в лица, но ни разу не встретил здесь ту, из училища.

Он вышел на широкую аллею, по обе стороны которой стояли скамейки на гнутых ножках. На одной из них сидел Гвоздь. Руки он раскинул по спинке, и было заметно, какими куцыми стали рукава рубашки. Тяжелый суконный мундир валялся рядом, придавленный сумкой с учебниками. Денис, довольный, жмурился на солнце.

В гимназии Ник чувствовал себя на нейтральной полосе между «королевской квотой» и «детками»: если начнут стрелять, ему достанется и с той и с другой стороны. В преддверии экзаменов, правда, военные действия поутихли, и Грошик иногда нарушал границу – клянчил у Ника списать и «взаймы».

– Привет, – сказал Ник, присаживаясь рядом с Денисом.

– Виделись.

Гвоздь неторопливо достал «Северные», вытряс последнюю сигарету. Пачка метким броском отправилась в урну.

Ник проследил ее взглядом.

– Все хотел спросить: как ты начал курить? Нам, считай, по четырнадцать было, когда познакомились, а ты уже дымил.

Гвоздь лениво покосился на него. Вместо того чтобы послать, неожиданно ответил:

– В госпитале. Санитар приносил.

– Пацану?

– А хрена ли? Все ж думали, мне кранты, ходить больше не буду. Так и останусь ниже пояса деревом.

Мимо скамейки проплыли девушки. Покосились на Ника и громко, нарочито засмеялись.

– Понравился, – ощерился Гвоздь.

Ник постучал по вышитому на мундире гимназическому гербу.

– Конечно.

Сигарету Гвоздь скурил до фильтра, но продолжал держать ее в пальцах. Указательный у него был кривой, сросся неправильно.

– Денис, если бы ты застрелил арефа, ты считал бы себя убийцей?

Гвоздь сплюнул за спинку скамьи.

– Вопросики у тебя, Немой, отпад. Вон, смотри, какие девочки ходят. Ножки, попки, сиськи. А ты про кровищу. Комиссии на тебя нет.

Он щелчком отправил окурок вслед за пустой пачкой.

– Угу, – подтвердил Ник. – Совсем распоясался. А все-таки?

– Ну, отвечая на твой гипотетический вопрос, скажу без протокола: нет, я бы себя убийцей не считал. Дали бы мне тогда автомат… – Гвоздь цыкнул сквозь зубы. – А чего, дедуля недоволен бурным прошлым внука?

– Не в курсе. Мы с ним об этом не разговаривали.

– А-а. Ну ты уточни. Только аккуратненько, а то вдруг лишит наследства.

– Всенепременно.

Гвоздь похлопал по карманам, наверное, в поисках сигарет, потому что с досадой покосился на урну.

– Знаешь, Немой, я тебе иногда завидовал.

Ник кивнул. Он знал.

– Ты, сука, даже не представлял, как все должно быть. Когда дом, родители. Не болело у тебя.

Помолчали. Девица у фонтана наклонилась, поправляя ремешок туфельки. Ее подруга бросила сумку на бортик и села, положив ногу на ногу. Запрокинула лицо к солнцу и, помедлив, расстегнула верхнюю пуговицу жакета.

Гвоздь неожиданно рассмеялся.

– А хочешь, скажу, с чего Карася больше всего плющит? Ты, говорит, теперь на «Янгере» будешь кататься.

– Вот оно, счастье, – согласился Ник.

Девицам надоело позировать, и они снова неторопливо прошли мимо скамейки. Та, что справа, выразительно покачивала бедрами.

– Ладно, я поехал, – поднялся Ник.

– Угу, а то дедуля потеряет, плакать будет.

Ник подумал, что вряд ли Георг уже вернулся.

Дед, однако, оказался дома. Проходя по второму этажу, Ник заметил, что дверь в кабинет приоткрыта. Стоит ли расценивать это как приглашение?

Он стукнул по косяку.

– Можно?

– Конечно, Микаэль, входи!

Георг повернулся вместе с креслом, снял очки и потер переносицу. Глаза у него покраснели.

– Вот, готовлю статью для «Правового вестника». В том виде, в котором хочу, не напечатают, собаки. Приходится редактировать.

Стол у него был огромный, но всегда так завален, что едва хватало места для письменного прибора и двух телефонов. Слева вдоль стены высился застекленный стеллаж – просматривались корешки книг и папки. Справа шкаф наглухо закрывали железные дверцы. Из открытого окна пахло клейкими тополиными листочками. Солнце лежало пятнами на паркете.

– Почему не напечатают? – спросил Ник, облокачиваясь о косяк.

В кабинете деда ему нравилось. Он был как разношенные домашние тапочки – уютный и удобный.

– Видишь ли, моя точка зрения слишком расходится с официальной. Да ты не стой, садись.

Ник снял со стула тяжелую папку и переложил ее на подоконник.

– Я помню. По вашему выступлению в детдоме.

– Да, я рассказывал про удачника. – Дед снова помассировал переносицу. – В военное время было проще.

Зазвонил телефон. Ник прислушался, но отзвука в других комнатах не услышал. Все-таки отдельная линия.

– Извини. – Дед поднял трубку. – Да, Альберт, здравствуй. Конечно.

Ник отвернулся, разглядывая корешки книг. Юридические справочники, «Конституционное право», «Уголовно-процессуальный кодекс» и «Уголовно-исполнительный», иностранные словари, «Комментарии к Закону о регистрации и контроле», сборник каких-то нормативов – не прочитать отсюда мелкий шрифт.

– Нет. Я сказал, не сейчас. Ты же помнишь, первый этап рассчитан на две недели.

Ник перевел взгляд на стены, увешанные фотографиями. Вот дед совсем молодой, с лейтенантскими погонами. Вот постарше, майором, на трофейном мотоцикле. Карточки пожелтели от времени. А эта, отпечатанная на большом плотном листе, сохранилась хорошо: девушка в светлом платье и с крохотной фатой, ее обнимает за плечи военный – Кристина и Георг. Рядом дагерротипы: дамы в изысканных туалетах, господа в сюртуках и мундирах, дети в смешных платьицах, не разобрать, где мальчики, а где девочки.

– Держи меня в курсе. Я хочу знать о малейшем изменении маршрута.

Георг в штатском, с какими-то чиновниками. Георг в мундире, почтительно поддерживает под локоть короля. Георг с кем-то из сенатских, у того через грудь голубая лента с вензелями. Георг в группе молодых военных. Георг ведет занятие, его слушают парни в камуфляжной форме. Георг на фоне автомобиля с эмблемой УРКа, рядом двое мужчин.

– Хорошо, – недовольно произнес дед. – Мы еще поговорим об этом. Нет, приезжай на Бастионную. После одиннадцати.

Ник задумался, припоминая. Ах да, на Бастионной набережной дворец Ледашевских, резиденция Городского совета.

Положив трубку, дед некоторое время смотрел в окно, потом повернулся к Нику.

– Так вот, об удачниках. Жил-был молодой человек. Учиться не хотел, работать – тоже.

Ник улыбнулся.

– Да, начало банальное. Продолжение интереснее. Зарабатывал наш герой тем, что катался в поездах и играл с попутчиками в «дупль». Конечно, на деньги, и, конечно, выигрывал. Отследить всех его партнеров не удалось, но из установленных двадцать процентов погибли, остальные – тяжело переболели, попали в аварию или поскользнулись на банановой кожуре. Некоторые остались инвалидами. УРК доказал наличие не идентифицируемого визуально проклятия. Но вот доказать, что носитель знал о нем, не смогли. Потому деяние было квалифицировано как непредумышленное и в рамках Уголовного кодекса не наказуемое. Пошел наш удачник в гражданскую резервацию, где его будут кормить, поить, одевать и развлекать. И все это на деньги налогоплательщиков. То есть родных и близких пострадавших по его вине.

– А потом он сбежит, – вспомнил Ник выступление деда.

– Вероятнее всего. Погибнут люди, и тогда – только тогда! – вступит в действие Уголовный кодекс. А согласно ему, по косвенно опасному проклятию вменяется мягкая статья. Считается, что у жертвы был шанс, во-первых. А во-вторых, практически недоказуемо: погиб человек исключительно и только из-за проклятия или ему на роду было написано, что кирпич на голову упадет. Удачника просто переведут в тюремную резервацию.

– И что вы предлагаете? – Ник кивнул на черновик статьи.

– Для начала пересмотреть Уголовный кодекс. Ужесточить наказание по косвенно опасным. И – ограничить презумпцию невиновности.

Дед произнес это так просто, точно предлагал сыграть партию в шахматы.

– Если тебя интересует моя работа, могу подобрать кое-какие материалы.

Ник кивнул.

– Да, спасибо, я бы посмотрел.

– Хорошо. А сейчас переодевайся и спускайся в столовую, в кои веки пообедаем вместе.

– Только один вопрос. Почему вы ушли из партии?

Дед хмыкнул, разглядывая Ника из-под кустистых бровей.

– Ты имеешь в виду «За права человека»? Откуда узнал?

– В газете прочитал. Случайно листал подшивки.

– Так скажем, я понимал, что те методы, которые предлагало руководство, рано или поздно дискредитируют идею и все закончится тем, чем закончилось. Эта партия была способна раскачать систему, но не разрушить ее.

– Значит, вас не устраивали только методы, – уточнил Ник. – С практической точки зрения.

– Совершенно верно. Видишь ли, чтобы разрушить систему, необходимо выдернуть краеугольный камень.

Георг умел тянуть паузу. Ник понимал, что дед будет разочарован, если он не спросит. Но спрашивать не хотелось.

– И что же является краеугольным камнем? – все-таки произнес он.

– Мне кажется, у тебя достаточно информации, чтобы понять это самому. А нет, так почерпнешь ее в тех материалах, которые я дам. Ну, пошли обедать. А потом я покажу кое-что интересное.

Выходя, Ник задержался возле фотографий. Мужчина, что стоял рядом со служебной машиной, смотрел прямо в объектив.

– Это же отец?

– Да. Уже после свадьбы с Мариной. Я тогда тесно сотрудничал с УРКом. Помнишь, говорил, мы работали вместе?

Дед подтолкнул в спину.

– Так я тебя жду в столовой. Поторопись.

Дверь пряталась среди тех, что вели в кладовые. Когда дед открыл деревянную створку, за ней оказалась еще одна, железная, с цифровым замком.

– Эта часть подвала обособлена, когда-то здесь располагались винные склады.

Каменные ступени круто вели вниз. Георг щелкнул выключателем, и резкий свет залил небольшое помещение с белеными стенами и цементным полом. По стенам вились провода, помаргивали красными глазками датчики. В углу висела камера, нацелившись объективом на порог. Дверь в противоположной стене уже не маскировалась – отсвечивала сизой сталью.

– Погоди. – Дед не дал шагнуть дальше первой ступеньки. Откинул щиток рядом с косяком и набрал код.

Красные огоньки сменились зелеными.

– Теперь можно.

Стальная дверь запиралась на два ригельных замка. Она открылась бесшумно, и пахнуло чем-то знакомым. Железо? Техническое масло?

Вход преграждала решетка, и за ней Ник разглядел длинную комнату, конец которой терялся в темноте. По обе стороны плотно стояли шкафы и стеллажи.

На верхней планке решетки горел алый огонек. Дед приложил руку к пластине рядом с замком. Подумав с секунду, огонек погас.

– Заходи, – сказал дед. – Выключатель слева.

Ник нащупал кнопку. Загорелись лампы. Ярко высветились белые щиты мишеней у дальней стены.

Это была оружейная. На стеллажах лежали пистолеты, автоматы – снайперские и малогабаритные, винтовки и карабины. Ник заметил даже пару гранатометов: шестизарядный и одноразового применения. А вот и «ТР-26», предназначенный исключительно для армии.

– Не удивлюсь, – сказал Ник, – если здесь найдется с десяток ручных гранат. Наступательных.

Георг улыбнулся.

– Не хочешь что-нибудь опробовать?

Ник остановился перед стеллажом с пистолетами.

– А патроны?

Дед открыл железный ящик.

– Тебе какие?

– Девять на восемнадцать. К «АПСК».

Пистолет лег в руку. Он был полегче, чем «тэрэшка», и удобнее.

Ник извлек магазин, снарядил и снова вставил в рукоять. Так, патрон досылается без задержки. Георг внимательно следил за руками, но это не отвлекало. Ник глянул на мушку, проверяя контрольные риски. Предохранитель-переводчик он поставил на режим одиночных выстрелов.

– С двадцати пяти метров? – спросил дед.

– Давайте.

Черное яблоко мишени казалось туннелем, ведущим за стену.

– Стандарт, центр пятьдесят миллиметров. Сколько будешь делать пробных?

– Не знаю. А сколько обычно?

– Три. И десять в зачет.

– Хорошо.

Наверное, это как с ездой на велосипеде, трудно разучиться. Палец лег на спусковой крючок, рука мягко пошла вниз. Толкнуло отдачей. Второй, третий раз.

– Одна шестерка и две семерки, – сказал Георг.

Ник поморщился. Да, с велосипедом он поторопился. Хорошо, что взял «АПСК». «ТР-26», отвыкнув, долго бы не удержал.

Десять выстрелов.

Закончив подсчитывать, дед с интересом посмотрел на Ника.

– Семьдесят шесть.

Определенно не велосипед.

– Все-таки больше двух лет прошло, – оправдываясь, произнес Ник.

Дед насмешливо задрал брови.

– А ты должен был выбить сотню? Не знал, что внук у меня – снайпер.

– Я рассчитывал хотя бы на восемьдесят пять.

– Тебя учил стрелять Родислав. Но я не думал, что ты добился таких успехов.

Ник посмотрел на стеллаж с «ТР-26». Интересно, где инспектор УРКа взял армейское оружие? И как ему пришло в голову доверить его малолетнему сыну?

– Учил – наверное. А натаскивал меня сержант по прозвищу Задница. У него были… своеобразные методы.

Ник тронул языком зуб, но тот, конечно, давно не шатался. За что сержант ударил впервые? Кажется, когда Ник забыл вынуть патрон из ствола. Задница ткнул в переносицу дулом и предложил проверить, действительно ли оружие разряжено. От страха Ник даже не мог сообразить, успел ли поставить пистолет на предохранитель.

– Это на блокпосту?

– Нет, пока мы шли к границе. А на блокпосту уже Костян. Вот он как раз был снайпером.

Ник помолчал.

– Когда меня забирали, командир предупредил, чтобы я поменьше трепался. Собственно, у меня такого желания и не возникало.

– Старший лейтенант Корабельников?

– Да. А вы хорошо осведомлены.

– Я долго искал тебя. Ну что, продолжим? – Дед положил руку ему на плечо, разворачивая к мишеням. – Если, конечно, у тебя есть желание восстановить навыки.