Текст книги "Тридцать седьмое полнолуние"

Глава 7

Завтра. Уже завтра.

Таня натянула на голову одеяло и сжалась в комок. Вспомнилось: психологи называют это «позой эмбриона». Интересно, а до рождения, когда была еще просто головастиком, оно уже сидело внутри? Вот, например, рак. Его можно найти, увидеть. Вырезать опухоль. А это? Что нужно отрезать, чтобы избавиться от него?

На пол легла полоска света.

– Не спишь?

Вошла мама, присела на кровать.

– Выпей.

Таблетка. Вода, пахнущая больницей. Таня послушно проглотила и то и другое. Ей нужно заснуть, потому что завтра…

– Послушай, – нерешительно начала мама. – Я разговаривала с Тасей. У нее сосед – помнишь, дядя Захар? – он расширяться хочет. Тася показала твои рисунки, и Захар готов тебя взять. Что ему «корочки», лишь бы человек работать умел.

– Опять, да?

– Танюша, но все равно придется уехать. Не сейчас, так через три года. Что это меняет?

Она не понимала. Как объяснить?

– Всё! Мама, ну почему я должна уезжать? Почему?! Это нечестно!

Если бы не завтра, Таня бы промолчала. Но сейчас рвалось:

– Этому, из второго подъезда! Он и сына бьет, и жену, а ему можно тут жить. А мне нельзя? Убийца освободится, придет домой из тюрьмы. А я? Меня суд оправдал! Чем я хуже?

– Тебя они боятся.

– Меня?! А убийцу с пистолетом, значит, нет?

– Это другое. Это понятно человеческой природе. Можно тоже взять пистолет и выстрелить в ответ. Можно спрятаться за стеной. Надеть бронежилет. А что делать с тобой? Как защититься?

– Мама! – Таня моргнула мокрыми ресницами. – Ты говоришь: «человеческой природе». А я что же, не человек?

– Ты не так поняла!

У маминого виска собралась колючая боль. Шарик с острыми шипами катался под кожей, бередил незажившие ранки. Очень хотелось его поймать и сжать, чтобы рассыпался в труху. Но нельзя. Нельзя!

Таня положила голову маме на колени, потерлась щекой.

– Я никуда не поеду. Я не сделала ничего такого, чтобы убегать. Я себя контролирую.

…Позавчера она задержалась в библиотеке, а потом долго ждала автобус. Домой добралась уже в сумерках. В подъезде лампы не горели. Таня ступала осторожно, касаясь рукой перил. Оставалось подняться на два этажа, когда вдруг натолкнулась на что-то мягкое. Оно зарычало, вздыбилось. От страха перехватило горло, Таня не могла закричать, но зато явственно почувствовала, как ударила…

Нет, почти ударила.

– Да чего!.. тут… человеку!.. – невнятно матерился дядя Васик, отец Руськи. Он вряд ли узнал Таню и понял, что уснул на лестнице.

Раскачиваясь, пьянчуга вполз на этаж выше и забарабанил по двери.

– Открывай! Ты!..

Послышались визгливые крики Руськиной матери.

Таня сидела на ступеньках, вцепившись зубами в пальцы. Ее колотило. Еще бы немного, полсекунды – и дядя Васик валялся бы на лестнице со спекшимися мозгами. Таня уже предчувствовала, как вскипают и лопаются сосуды в его голове…

– Ну вот честно, я себя контролирую! – повторила Таня. В конце концов, она же удержалась!

Мамина рука гладила и перебирала волосы. Маму Тане было очень жалко. Младшая из трех сестер Мальевских, ей не досталось пожить с родителями: отец умер сразу после войны, от ран, полученных на фронте, а мама, Танина бабушка, ушла вскоре после него. Говорили, зачахла. Зато младшей досталась материнская красота (старшие, Ася и Тася, – в отцовскую породу). Рядом с сестрами Кася казалась феей – тоненькая, нежная, хрупкая. И сумасшедшая, незаконная – про́клятая! – любовь тоже досталась Касе. Любовь, от которой осталась она, Таня.

Мама ушла. В ее комнате было тихо. Но спит ли?

Таня лежала, обхватив себя за локти. Болел живот, и дышать приходилось размеренно.

Стараясь не делать резких движений, дотянулась до нижнего ящика тумбочки. Там, под стопкой прошлогодних тетрадей, лежал журнал. Открылся привычно все на той же странице. Настольную лампу Таня зажигать не стала: чтобы рассмотреть фотографию, хватало света от фонаря за окном.

Обычный парень, мимо такого пройдешь и не обратишь внимания. Не красавец, не урод. Вполне мог быть ее одноклассником.

«Ну почему?» – в который раз спросила Таня.

Если бы он приехал в Сент-Невей, все было бы иначе. Что ему стоило полгода назад выбрать другую дорогу?

Поднесла журнал ближе к глазам. Парень на фотографии казался очень спокойным. Ему не было дела до нее, Тани. И от этого ненависть становилась еще сильнее.

…Под утро приснилась лампа под ржавым колпаком. Она висела над железной калиткой, слишком тусклая для осенних сумерек. Тени мертвой грудой лежали на мощеной дорожке.

Таня проснулась от собственного крика. Подумала: «Сегодня. Через несколько часов».

«С.: Как вы считаете, беспорядков можно было избежать?

К.: Я уверен, что да – если бы процедура проводилась в центральном отделении, в Бористоке. Там охрана, усиленные наряды полиции. У нас же городок маленький, что ни двор, то родственники или знакомые. В том числе и среди сотрудников правоохранительных органов. У старшего сержанта Минского погибла дочь. Оборотень порвал ей горло. Отец погибшей девочки, как мог он смириться с тем, что подобная тварь живет на соседней улице?

С.: Но у Фаддея Раймирова не завершилась инициация. Он был невиновен. Разве мальчик заслужил такую страшную смерть?

К.: Еще несколько месяцев, и он бы принял участие в охоте. Кто знает, как готовили его уже сейчас? Если у меня возник такой вопрос, то родственники погибших тем более задавались им.

С.: Но остальные мальчики…

К.: Толпа не рассуждает. Каким бы добрым и справедливым ни был каждый человек в отдельности, в толпе он может превратиться в палача. Что, собственно, и произошло. И я, и Городской совет принесли свои соболезнования родственникам погибших мальчиков. Тем, кто захотел переехать, была оказана материальная помощь. Их дома выкупил муниципалитет в сжатые сроки.

С.: Как мне кажется, соболезнования должен был принести еще один человек.

К.: Вы имеете в виду Дёмина? Л-рей покинул город сразу после того, как удалось разогнать толпу.

С.: От комментариев он отказался?

К.: Да.

С.: Я знаю, вы предпринимали попытки отправить меченых подростков в Бористок еще до приезда л-рея.

К.: Безуспешные. Конечно, я не имел информации, что среди них оборотень в последней стадии инициации. Однако это было первое, о чем я подумал. И о чем подумали жители нашего города.

С.: Неудивительно, семнадцать смертей за полгода.

К.: Да. Но сначала меченых не дали вывезти Псы. Я пытался поговорить с л-реем, просил, чтобы процедуру перенесли в другой город.

С.: Дёмин отказался.

К.: Увы. К сожалению, ему не могло приказать даже руководство УРКа.

С.: Дёмин как-то обосновал свое решение?

К.: Отделался общими фразами. Мол, так целесообразнее. И посоветовал не лезть туда, где я ничего не понимаю.

С.: Итак, л-рей снял проклятия, и Раймиров был отпущен на свободу вместе с остальными подростками. А каким образом произошла утечка информации? Насколько мне известно, все сведения, которые л-рей передает УРКу, засекречены. Тем более он не заполняет карточки на тех, кто был освобожден.

К.: Меня ознакомили с результатами внутреннего расследования. Из числа сотрудников УРКа никто не попал под подозрение. По их словам, и это доказано, Дёмин не информировал УРК, с какими проклятиями он работал.

С.: Вы хотите сказать…

К.: Выводы каждый может сделать самостоятельно. Кстати, в свою бытность человеком Матвей Дёмин учился в одном классе с Фаддеем Раймировым. Интересное совпадение, не так ли? Кто знает, какие у них были отношения. Фаддей верховодил среди мальчишек, считался лучшим вратарем поселка…»

– Микаэль!

Ник поднял голову от распечатки стенограммы. Александрина стояла на пороге, поправляя шарфик.

– Я поехала. Тебе ничего не нужно?

– Нет, спасибо.

Простучали каблуки. Ник, прислушиваясь, подождал, когда закроется дверь, и сунул листки обратно в папку. Растер лицо ладонями: копия, доставшаяся ему, была сделана под копирку, и приходилось напрягаться, разбирая буквы. Неужели вся эта история – правда? Как мерзко.

Папка отправилась на свое место между книгами.

Из библиотеки подъездная дорога просматривалась плохо, и Ник перешел в музыкальную гостиную. Встал у косяка, отодвинув портьеру.

Маленький «Жук» Александрины катился к воротам. Блеснуло солнце на хромированном бампере. Вот железные створки разошлись, и машина выехала. Все, теперь в доме никого не будет около двух часов: Леон в гараже, а дед вернется не раньше вечера, он уже звонил.

Ник отпустил штору и медленно пошел наверх.

В ярко освещенном холле лежали цветные тени – окна, выходящие в сад, обрамляли витражи. Пахло мастикой, духами Александрины и свежей выпечкой. Тихонько поскрипывали ступеньки.

В кармане джинсов лежали две изогнутые проволочки и связка ключей.

Сегодня после уроков Гвоздь толкнул в плечо:

– Встречаемся в Королевском, там же.

Уже вовсю зеленела акация, и над фонтаном трепыхались лоскуты радуги, но в густой тени за кустами было прохладно. Десятилетний пацан, которого привел Гвоздь, все время шмыгал носом.

– Кажись, замок плевый. Сначала подбором. – «Консультант» показал связку ключей. – Если не проканает, тогда работаешь отмычкой.

Ник удивленно посмотрел на две жесткие проволочки – он представлял воровской инструмент иначе.

«Консультант», сопя, пристроил на колене замок.

– Эту хрень вставляешь ровно, без усилий. Запихиваешь вторую, поворачиваешь, чтобы зафиксировать, и вытаскиваешь. Штифты ровняешь, понял? А потом каждый аккуратно подбираешь. Сильно дергать не надо. Вот так, ловишь. Готово! Ясно? На, пробуй.

Первый раз намучился, пока открыл. Во второй получилось быстрее, а на третий пацан достал другой замок, и Нику снова пришлось повозиться. Взмок, пока расправился со всеми припасенными образцами.

Гвоздь, подстелив мундир, валялся на газоне. Лениво курил, стряхивая пепел в траву.

– А закрыть обратно?

«Консультант» удивился, но продемонстрировал. Закрыть оказалось сложнее.

Получив гонорар, пацан довольно шмыгнул носом и испарился. Гвоздь остался лежать.

– Сколько? – спросил Ник.

– Двадцать процентов, как посреднику.

Ник положил купюры, и Гвоздь небрежно сунул их в карман форменных брюк.

За кустами орала малышня, лаял щенок. Глухо доносились рекламные призывы совершить прогулку по рекам и каналам. Пахло жженым сахаром.

Гвоздь вытянул из пачки еще одну сигарету. Щелкнул зажигалкой, прикрываясь ладонью от ветра.

– Ты стал много курить, – заметил Ник. – Унюхают.

– Да пошли они!..

– Что-то случилось?

– В общем, нет.

Гвоздь сел и смял недокуренную сигарету.

– Слухи ходят… разнообразные. Знаешь же, со следующего года остальные в ПТУ и по общагам. А нас вроде должны оставить в детдоме из-за гимназии, но у них не сходится с финансированием. – Гвоздь дернул губой, показав шрам. – Суки! Я у них эти два года зубами выгрызу. Что смотришь? Думаешь, мне, как Грошику, жрачка и постель нужны?

– Нет.

– Правильно, умный мальчик.

Гвоздь рывком поднялся, подхватил с травы мундир.

– Удачного взлома!

…И вот теперь Ник стоял перед дверью кабинета и рассматривал замок. Потрогал пальцем скважину. Может, ему показалось и в словах Алейстернова не было никакого намека? Мотнул головой: глупо обманывать самого себя. Другое дело, если майор врал – но зачем ему это?

Или врал дед? Досье на л-рея, значит, доверить не побоялся, а фамилию давнего знакомого скрыл. Тоже ерунда выходит.

Ник достал связку, перебрал ключи наугад. Скрежетнули зубчики о замочную скважину – противно, как железом по стеклу.

А может, правду говорят оба? Алейстернов считает, что дед должен помнить того человека, а дед забыл. Просто забыл. У полковника в отставке, члена Городского совета, политического деятеля и потомственного дворянина жизнь активная, и людей он встречал немало.

Ник спрятал ключи в карман. «Не хочу», – подумал с отвращением. Круто развернулся и пошел вниз, в библиотеку. К шахматам и нерешенному этюду.

Уже на лестнице всплыло вдруг: «Как решать, когда данных недостаточно, вот вопрос». Ник остановился и, не сдержавшись, ударил ладонью по перилам. Какого черта нужно было Алейстернову?! И что даст какая-то фамилия, если в памяти – пусто?!

Ник постоял, закусив губу, и зашагал обратно на второй этаж.

Нужно спрятать отмычки, не оставлять же их в библиотеке.

Наверное, и десять лет назад, и пятнадцать, и сразу после войны здесь все было таким же. Те же стены, до середины выкрашенные тусклой зеленой краской, а выше побеленные, и деревянный скрипучий пол. Мутные плафоны под потолком, в них мертвые мушиные тела. Окна – когда-то их заклеили на зиму, а после закрасили поверх. Воздух законсервировался, сохраняя запахи и звуки. Тане всегда казалось: стоит оглянуться, и она увидит тех, кто приходил сюда до нее. Девушку в ситцевом платье, на ней неудобные туфли на деревянной подошве и белые, выходные носочки, волосы туго заплетены в косы, подвязаны коричневыми лентами. Женщину со следами стертой ярко-красной помады; женщине неуютно в грубой шерстяной кофте, но она не решается появляться здесь в шелковой блузке. Статную старуху в черной шали, с серебряными перстнями на подагрических пальцах, что сжимают рукоять трости.

Возле кабинета уже сидели. Таня молча кивнула, и так же молча поднял руку коротко стриженный парень. Он – крайний.

Стукнуло откидное сиденье. Острый край врезался под колени, но Таня старалась не ерзать. Открыла учебник на заложенной странице. Она всегда читала тут, и только «Геометрию». Почему-то выказывать интерес к другому – истории, литературе или иностранному языку – ей казалось опасным. Строгие формулировки аксиом и теорем успокаивали, даже если Таня не понимала их, а не понимала часто, точные науки давались с трудом. Она не перестала приносить учебник, даже когда к ней подсели и прошипели на ухо: «Зря стараешься, они все равно не поверят. Примерная девочка! Как же!» Таня не повернула головы, и та, что шипела, ушла, мазнув по колену подолом старческого платья.

Зашел в кабинет парень. Сегодня очередь продвигалась до странного быстро.

Таня убрала учебник, чтобы потом не суетиться. Сгорбилась, зажав между колен сомкнутые руки. Часы на запястье отщелкивали минуты.

Теперь, когда Таня не закрывалась книгой, была видна над притолокой лампочка в узком жестяном колпаке. Эту лампочку Таня не любила. Она слишком напоминала фонарь, тот, над парковой калиткой.

Заболело внизу живота.

…Тогда тоже болело. Хотелось лечь, свернувшись калачиком, взять хорошую книгу и забыться. Но не лежалось и не читалось. Тревога, неприятная, как колючий свитер, заставляла ходить от окна к шкафу и обратно. У мамы на кухне шумела вода, трещала маслом сковородка; там было слишком много света, запахов и звуков. Таня погасила у себя в комнате люстру, оставив лишь настольную лампу. Присела на подоконник, боком к окну. Отсюда была видна темная улица с мутными пятнами фонарей. По влажному асфальту проскальзывали машины. Шли люди, редко кто под зонтом – дождь кончился, истончившись до мороси. «Может, к Асе?» – подумала Таня, и тут в дверь позвонили. Кто-то чужой: требовательно, с силой вдавливая кнопку. Таня вздрогнула, сползла с подоконника и прижалась спиной к стене. Позвонили снова.

– Таня! – раздраженно позвала мама из кухни. – Спроси, кто там! Знаешь же, что я занята!

Открывать не хотелось. Кончики пальцев похолодели, и руки стали ватными.

Таня не спросила и не стала смотреть в «глазок». Щелкнула замком.

На площадке стоял мужчина средних лет, в мокром плаще, с кожаной папкой под мышкой. У него было неприятное, стертое лицо, будто нарисовали карандашом, а потом мазнули ластиком.

– Татьяна Роберт Мальевская?

– Да.

– Кто-нибудь из взрослых дома? Мне нужно допросить тебя…

…Парень вышел из кабинета. Пора!

Таня с силой ущипнула себя под коленом, прежде чем встать.

В правую руку паспорт и свидетельство о постановке на учет. Может быть, сегодня повезет.

– Здравствуйте!

Удивленная, Таня остановилась на пороге. За столом сидел пожилой мужчина в штатском и быстро просматривал документы. Шторы, которые Сайгар обычно задергивал, сейчас были распахнуты. Виднелся залитый солнцем двор и воробьи, купающиеся в луже.

– Проходи-проходи. Мальевская? Садись.

Таня опустилась на стул, неловко придержав на коленях сумку.

– Мальевская Татьяна Роберт. Учетная карточка двести сорок шесть, сектор восемь.

– Капитан Савельевский. Временно исполняю обязанности твоего куратора, пока старший лейтенант Сайгар в отпуске.

Мужчина закрыл тоненькую папку.

– Так, жалоб и нареканий нет, режим остается прежним. Давай свидетельство.

Оттиск печати. Все.

Но временный куратор не спешил возвращать документы. Рассматривал Таню.

– Я слышал о тебе. Ты сильная девочка. Умеешь себя контролировать.

Таня вцепилась в сумку. Что это? Снова проверка?

– А еще ты умная девочка. Я знаю, читал протоколы. Поэтому скажу одну вещь, которую не должен говорить.

– Тогда не говорите, – перебила Таня.

– Молодец! – временный куратор улыбнулся. – Но мне бы хотелось помочь тебе.

Наверное, это как в книжках: добрый и злой следователь. Но чего еще они добиваются?!

– В УРКе работают разные люди. Собственно, как в любой другой организации. И, как в любой организации, у нас есть нормативы и показатели, отчетность и учет. То, согласно чему оценивают работу. Если сотрудник на хорошем счету, то начальству нет дела, что о нем болтают в «курилке» и как к нему относятся коллеги. Система должна работать.

Хорошее слово – «система», подумала Таня. Винтики, болтики, зубцы и шестеренки. Перемолотит и не заметит.

– Повторюсь, ты умная девочка с хорошим самообладанием. Но тебе, к сожалению, не повезло. В некоторых вопросах твой куратор излишне… пристрастен.

Так вот как это называется, усмехнулась про себя Таня.

– Ты можешь потребовать сменить куратора.

– Я? Потребовать? – В голосе против воли прорвался сарказм.

– Но только в крайнем случае. В самом крайнем, – поправился Савельевский. – По очень веской причине. Иначе будет только хуже.

– А что это изменит?

Савельевский протянул ей свидетельство.

– Ты думаешь, тут все злобные монстры, которые едят на завтрак молоденьких ведьмочек. Но это не так, Таня. На службу приходят с разными целями. Бывает, действительно пытаются помочь таким, как ты. Другие стараются оградить «мирных граждан». Кто-то ищет власть. А кто-то адреналин. Это же так щекочет нервы – раздразнить про́клятого. Так вот, Таня, если ты сдержишься и не поддашься на провокации, тебе не только подтвердят отсрочку до конца учебы, но и разрешат пребывание в крупном городе на один месяц в году. Сможешь приезжать в гости, поступить на заочный. В «тройку» входит не только Сайгар, решение принимается коллегиально. Конечно, если тебе это нужно. Всегда проще уехать.

Таня сунула в сумку паспорт и свидетельство.

– Я не уеду. Вы это хотели узнать? До свидания.

Дверь закрылась. Ну, вот и все. Если повезет, то целый месяц Таня не увидит старшего лейтенанта Сайгара.

На улице было тепло, солнце плавало за тонкой дымкой облаков. Таня побрела в сторону набережной, касаясь рукой витых прутьев ограды.

Да, лица того, первого, оперативника она не запомнила. Странно, художница – и забыла. Не помнила, в каком он звании и как его фамилия. А вот голос…

… – Фильм закончился поздно. Школьницам лучше посещать более ранние сеансы.

Но билеты оставались только на двадцать пятнадцать.

– Кто предложил пойти через парк?

Она стерла ногу новыми туфлями, а так было намного ближе.

– Ваша подруга возражала?

Еленке хотелось поглазеть на витрины, и ее родители не ругали за поздние возвращения.

– Уже было темно?

Зажглись фонари, но они не справлялись с густыми осенними сумерками.

– Ваша подруга говорила, что боится идти там?

Еленка вообще всего боится! Темноты, мышей, пауков, учителей.

– Вы настаивали?

Она просто хотела побыстрее попасть домой!

– То есть вы знали, что девочке вашего возраста опасно находиться там поздно вечером, но все равно не послушали подругу?

Было холодно, сыро, болела нога.

– Когда ваша подруга отказалась идти с вами, вы пошли одна. Это было ваше решение? Подруга не провоцировала вас? Ну, как бывает у подростков.

Нет, она, Таня, просто рассердилась, и все.

– Вы совсем не боялись?

Боялась. Но там идти-то минут десять, не больше.

– Или вы знали, что вам нечего бояться?

Почему?

– Вы пошли через парк специально. Можно сказать, сами подготовили ситуацию.

Подготовила?

– Это так?

Над калиткой в парке висела желтая лампа под ржавым колпаком. Перед тем как свернуть, Таня посмотрела на нее – была секунда передумать! – и вошла в густую тень от деревьев.

Иногда казалось: та лампа – последний сигнал, последнее, что видела в обычной, нормальной жизни.

Двое поднялись со скамейки и заступили дорогу. Высокие, в громоздких куртках. Дышали перегаром и дешевым куревом. Хихикали, облизывали губы, причмокивали. Трогали за волосы. Это было так мерзко, что Таню едва не вывернуло. И… Она не поняла, что произошло. Толкнули на скамейку, схватили за плечи, а потом сразу – парни воют и корчатся на земле. Один стоял на коленях, прижимая руки к паху, и видно было, как по штанам расплывается мокрое пятно. Другой лежал, согнувшись, и все повторял: «Сука, сука!»

– Я – подготовила?

Таня начала подниматься из-за стола. Оперативник проворно вскочил и выставил вперед раскрытую ладонь.

– Успокойтесь, Татьяна! Я не хочу вас обидеть! Я вам не враг!

Что-то испуганно сказала мама.

– Дышите размеренно: раз, два, три, – говорил мужчина, и Таня послушалась.

– Сядьте, выпейте воды.

Да, он заранее побеспокоился, чтобы приготовили полный стакан. Край со звоном прыгал у Тани между зубами, и она испугалась, что откусит кусок стекла.

– Все? Вот и хорошо. Я просто задаю положенные вопросы. Подпишите. – Мужчина ловко подсунул протокол сначала маме, потом Тане. – Спасибо, и еще вот тут, что вручена повестка.

– Какая повестка? – заторможенно спросила Таня. Пальцы слушались плохо, и подпись вышла корявая.

– Я оставил на столе. Всего доброго.

Мужчина сам закрыл за собой дверь.

Таня взяла листок.

«Предписание».

Огромные буквы бросились в глаза. Дальше текст был набран убористо, а на месте пропущенных строчек от руки внесено Танино имя и дата. «Явиться… на освидетельствование… числа… В присутствии родителей или опекунов… Северо-Западный округ Управления регистрации и контроля».

– Мама? Мама! Это неправда!

А потом был белый свет. Слепой. Резкий. Белая комната с непрозрачными стеклянными стенами, белым полом и потолком, куда вмонтированы яркие лампы. Белая кушетка. Стоило лечь – и сразу же в тело, в мозг, в душу вцеплялось множество проводков. Защелкивались челюсти креплений. Не шевельнуться. Только слушать голос и отвечать. Из-за стен на нее, Таню, смотрели, она знала это точно – комната на самом деле была не комнатой, а аквариумом. Но тех людей она не видела, и потому голос существовал сам по себе. Он говорил такое, что невозможно было слушать: про саму Таню, про маму и Асю, про неизвестного ей отца. Задавал вопросы, на которые невозможно было ответить и не вытащить из себя все самое гадкое и мерзкое. После Таня чувствовала себя грязной. Она смотрела на людей и не понимала: как они могут говорить с ней? Называть ее по имени? Она же чудовище!

Шторы в зале суда тоже были белыми. И белым был потолок с гипсовой лепниной. Когда судья зачитывал приговор, Тане казалось – это снова тот голос. Она удивилась, узнав, что ее оправдали.

Вместе с постановлением суда ей выдали папку. В ней лежали свидетельство о постановке на учет, решение об отсрочке до получения среднего или среднего специального образования, брошюрка с рекомендациями, а еще длинная таблица на нескольких листах. Последними в этой таблице шли строки с вероятностью в сотые доли: «Негативный отзыв о членах королевской фамилии», «Несогласие с политической позицией собеседника», «Критический отзыв о домашнем любимце». Смотреть первую страницу не хотелось, но Таня все-таки взглянула на позицию, помеченную как «100 %»: «Сексуальная агрессия (физич.)». Эту таблицу Таня должна была выучить наизусть, чтобы уметь контролировать себя.

Странно, что там не нашлось строчки «Старший лейтенант Сайгар».