Текст книги "Третья молодость"

Что касается сыновей, то старший как-то в глубокой задумчивости, весьма меланхолическим тоном обронил:

– Любопытная штука: когда отца нету, у тебя вроде бы и дел никаких, как только отец появится, прямо передохнуть некогда…

После нашего пребывания на Окмине я поняла, что это безудержное трудолюбие – просто невроз. Мы остановились где-то по пути – Марек решил вымыть машину. Солнце уже садилось. Мыл он нашу тачку у какого-то очередного озера. Мы все время ссорились. Только (для разнообразия) на сей раз в высшей степени культурно. Он мыл и мыл, и в конце концов оставил машину грязной, ограничившись лобовым стеклом. Тёр его, словно это не стекло, а горный хрусталь. Стекло сияло небесной чистотой, а он снова обливал его водой и опять вытирал. Я не выдержала, не люблю ездить в темноте – нервы у меня узлом завязывались от напряжения.

– Не хочу тебе мешать, дорогой, – обратилась я к нему ангельским голосом, – но ведь не обязательно протирать стекло до дыр…

Лишь тогда он опомнился. (В скобках сообщаю: я могу писать про Марека все, что угодно, он наверняка этой книги не прочитает. Не знаю, по какой причине, но все мои мужчины, несмотря на диаметрально разные характеры, равно на дух не принимали мои литературные опусы).

* * *

В Вену я отправилась без Марека. Покончу сразу со всеми поездками, чтобы добраться наконец до вылазки в Советский Союз. Возможно, хронология опять захромает, но о русском путешествии следует сказать особо. Дат я не помню, а посему отработаю всю тему оптом.

Итак, в Вену мы отправились втроём – с Ежи и его невестой. Выехали согласно плану, ибо Марек в мероприятии участия не принимал. Невеста приехала из центра, Ежи открыл ей дверь и обратился ко мне:

– Мама, посмотри на её голову, это называется дорожной причёской…

Я взглянула, и мне сразу вспомнилась похожая куафюра, виденная в Копенгагене. На Строгете в разrap туристского сезона двигалась толпа, и передо мной в этой толпе шло нечто, выглядевшее как огромная позолоченная дыня. На солнце сверкало – аж глаза резало. Я догнала дыню из любопытства. У экстравагантного модника волосы цвета спелой соломы, завитые спиралями, торчали вокруг головы во все стороны. Моя будущая невестка отличалась только тем, что была покрашена в рыжий цвет. К счастью, красота её позволяла любые эксперименты, и все ей шло.

В Братиславе в пять часов пополудни нас ждала на обед Хильда Холинова. Мы успели бы, если бы в Чешине на мосту таможенники не поймали контрабандистов, а посему всех прочих завернули обратно. Пришлось ждать проезда два с половиной часа. Проверяли нас три минуты, после чего я постаралась опередить весь грузовой транспорт, дабы эти громадины не маячили у меня перед носом на горных поворотах. Манёвр удался, я вырвалась вперёд и ехала спокойно, довольная, без спешки, потому как на обед мы все равно опаздывали.

Вдруг, услышав гудки, я взглянула в зеркало заднего обзора и увидела настоящее чудовище. Я прибавила скорость – на кой черт было вырываться вперёд, если теперь меня обгонит жуткий грузовик. Он явно блокирует мне дорогу, и я перестану что-либо видеть впереди. Я дала по газам, оторвалась, миновала поворот, а на прямом отрезке дороги чудовище снова начало меня догонять. Пришлось ещё прибавить скорость. Огромная махина как ни в чем не бывало держалась прямо за мной. Я рванула солидно…

Чего только не вытворяла я в этой гонке через горы, слов не найдёшь для описания. Волосы встают дыбом. Нарушая все существующие правила, я переезжала на встречную полосу на поворотах, когда ничего впереди не видишь, и даже в гору, только бы удрать от этого типа – я просто начала бояться. Грузовик упорно преследовал меня. Я бы махнула рукой на всякие намерения ехать впереди и охотно пропустила его, да не решалась со страху. Я сильно подозревала, что у него на уме коварные замыслы. Вырвется вперёд, а затем потащится на сорока километрах, загораживая мне дорогу, черт те что ещё удумает, возьмёт да спихнёт меня с трассы.

На поворотах и в гору мне удавалось немного оторваться от противника, на прямой он меня догонял. Своей паникой я заразила и детей. Ивона жалобным голосом утверждала, что спиной чувствует злобные намерения грузовика. Ежи на развилке с беспокойством сказал:

– Мать, головой ручаюсь, ему надо в Прагу и только из-за нас он свернул на Братиславу. Пропусти ты его…

– Ох, сын, я бы с удовольствием, но только я чертовски его боюсь…

– Все боятся…

Начало смеркаться. Страх мой все возрастал. Горы кончились, на равнине я попыталась сбежать, нажимая на педаль до упора. Наконец впереди справа показалось множество огней – заправочная станция с авторемонтной мастерской, закусочная с большой стоянкой, много машин. Я с облегчением вздохнула: на глазах у людей этот монстр не решится причинить мне зло; я резко повернула вправо и затормозила у обочины. Чудовище с громыханием проехало мимо и остановилось в пятидесяти метрах дальше на стоянке перед закусочной.

Не будь я до такой степени охвачена слепым страхом, я вышла бы и поздравила водителя. Гениальный тип! Ведь я ехала на легковом «фольксвагене», который прекрасно ходит по горам, а он пер на фургоне гигантских габаритов! Водитель заслуживал искреннего восхищения. Да какие уж тут вежливые восторги, я воспользовалась ситуацией и сбежала.

Из-за этой страшной игры в догонялки мы опоздали на обед к Хильде всего лишь на сорок пять минут…

В Вене мы планировали провести четыре дня, в том числе субботу и воскресенье. На дела остались четверг и пятница. Из этих дел помню только покупку марок, визит к приятелям и посещение рысистых испытаний. Однако хлопот было по горло, и я постоянно спешила без роздыху.

Единственное отдохновение – удачная парковка. Поселились мы у какой-то женщины, по неизвестной причине сдававшей полякам прекрасные апартаменты с ванной, и очень дёшево. Покрашена квартира была необыкновенно. Мягкий кремовый цвет – вроде бы поверхность гладкая, но если изменить освещение, на стенах появлялись маленькие розочки. (Мне тоже захотелось сделать что-нибудь в таком же духе, но увы, маляр, специалист по этаким чудесам, уже умер.) Но главное – у самого дома на стоянке нашлось свободное место, что тоже было чудом. Возвращалась я смертельно усталая, подъезжала к дому, как правило, поздним вечером, и место словно специально ждало меня. Прямо-таки благословение Божие – после целого дня спешки не приходилось ещё километр или два тащиться пешком до дому. В чем заключалась причина чуда я не поняла, но пользовалась им с радостью и облегчением. В последний день пребывания все объяснилось: я парковалась у костёла, на месте, зарезервированном для епископа.

Вена была раскопана. Помогал мне разбираться в путанице объездов Ежи. Он уже бывал здесь, однако из-за новых раскопок тоже перестал ориентироваться. На обычный вопрос: «Вправо, влево или прямо?» – я слышала в ответ:

– Свернуть следовало там, где раскопано, а теперь куда Божья воля приведёт. Постой, сейчас соображу…

Я не могла ждать на середине улицы, выбрала среднюю полосу, показавшуюся мне надёжной, а надо было ехать правой полосой. Левая и средняя вели в тоннель. Понадобилось два часа, чтобы вернуться на то же самое место, поехать правой полосой и перебраться на другую сторону Дуная.

Не распространяюсь уж о том, как над филателистическим магазином я прокатилась четыре раза, пока нам не пришло в голову, что он, возможно, расположен в подземном торговом центре.

Голодные мы были постоянно – на еду не хватало времени. В пятницу вечером решили закупить продукты на оба дня, чтобы не расходовать денег на рестораны. Отправились в первый попавшийся большой магазин, глянули на колбасы, на копчёности и одурели от жадности: попросили продавщицу взвесить по семьсот пятьдесят граммов всех деликатесов. И она начала исполнять наши пожелания…

У меня в глазах потемнело. До этого я уже побывала в филателии, где купила строго намеченные заранее марки разных стран. Заняло это полтора часа, все время я стояла, едва не пала трупом, но сесть не посмела – сочла бестактностью. По моему требованию продавщица таскала огромные кляссеры, извлекая из каждого по две-три марки… Она возится с тяжестями, а я буду отдыхать в кресле! Некрасиво. Я отстояла своё и в продуктовом магазине уже едва на ногах держалась.

А продавщица с точностью часового мастера каждый ломтик копчёностей укладывала на отдельный пергаментный листочек. Нельзя не признать, выглядело все очень красиво, только длилось бесконечно.

– Неужели она не может понебрежнее отнестись к своей работе? – со стоном спросила я на родном языке.

– Не может, – решительно отвергла Ивона. – Она ученица, а вон та баба следит за ней, не спуская глаз.

Я выдержала до четырехсот граммов и попросила не заниматься разнообразием в ломтиках, а остальное дать одним куском. От прилавка я отвалилась едва живая. Остальная часть магазина была на самообслуживании. Не помню, что мы ещё покупали, но вот двухлитровую бутыль вина помню точно. Я держала её в руках, когда мне скрутило печень, чего и следовало ожидать.

Отчаянным шёпотом я попросила Ежи забрать вино. Успел. Бутыль не разбилась, приступ я пережидала, как всегда, в полном покое уже дома. Моя будущая невестка (золото, а не девушка) сделала восхитительные бутербродики, но я не могла их попробовать из-за чёртовой печени и чуть не расплакалась от обиды.

Отдохнула я малость на бегах, где почувствовала себя как дома и где мы оба с Ежи, безнадёжные тупицы, не воспользовались советами Ивоны. А ведь могли бы неплохо заработать…

По дороге домой я показала экстра-класс езды. Удивляюсь по сей день, как дети это выдержали. Да, у молодёжи нервы стальные! Выехали мы в двенадцать, обе границы миновали легко, но от Катовице начался туман. Нас как раз обогнал большой «фиат», у которого, сдаётся, были противотуманные фары.

– Мать, лети за ним стервятником! Грех упускать такую возможность! – посоветовал сын.

Я дала по газам и помчалась за «фиатом» со скоростью сто двадцать пять. Он, не доезжая Ченстоховы, свернул в сторону, но я уже приспособилась к скорости. Неслась вперёд самостоятельно и сообщала детям, что именно вижу перед собой (следует деликатно заметить, что при плохой видимости у меня случаются обманы зрения). Огромное дерево росло посередине шоссе. Виадук одной стороной опирался на шоссе. Все встречные машины летели по моей полосе, а не по своей. Я рассматривала эти очаровательные виды и неслась по-прежнему со скоростью сто двадцать пять, и представьте, на детей это не произвело никакого впечатления!

Правда, если учесть, что один мой знакомый видел перед собой монаха гигантского роста, марширующего по шоссе перед машиной, на какой бы скорости он ни ехал, со мной было ещё не так плохо. В половине девятого мы уже были дома.

Следующую поездку – в Пардубице – мы совершили все вместе.

Мой сын, серьёзно отнёсшийся к сравнению лужи и океана, в финансовом отношении уже совершенно не зависел от меня. Мы договорились: он платит в Польше, а я за границами отечества. В то время я как раз огребла неимоверное количество чешских крон за «Леся».

Чуть раньше меня осчастливили сверх всякой меры – «Лесь» вышел в Братиславе огромным тиражом в качестве завлекательного приложения к подписке на книги идеологического содержания, и я могла позволить себе любые траты. Тем более, что совершённый на бегах идиотский поступок взывал о мести.

Происходившее на беговой дорожке я добросовестно и честно изложила в книге «Бега». Абсолютно так все и было. Проклятую чужую программу мне действительно подсовывали пять раз, от чего я пришла в ярость, вместо того, чтобы в ней разобраться и сделать соответствующие выводы. У меня и в самом деле хватило бы денег, чтобы поставить на всех означенных в ней лошадей. Ну, ничего не поделаешь: кого Господь Бог хочет покарать, как известно, лишает разума…

Всех перипетий личного характера не стану вспоминать, от этого худо становится. Марек и Ежи не выносили друг друга, и, хотя старались не демонстрировать своих чувств, то и дело возникали дурацкие недоразумения. Утихомиривать их, заставлять избегать конфликтов – все это у меня уже в печёнках сидело.

Ну, и опять вижу – тема завела меня слишком далеко и пора вернуться назад, на несколько немалых шагов. Катаклизм в моем доме и свадьба Роберта – события потрясающие, хоть и разной природы – произошли раньше…

* * *

На месте вулканизационной мастерской и всяких полуразрушенных сараев построили высотный дом, изменив тем самым водный баланс всего района. Мой дом дал трещину.

Точнее говоря, он начал отходить от соседнего строения, с которым имел общую стену. Такой стены в принципе-то быть не должно. Каждый дом имеет собственную стену, поставленную на собственный фундамент. Отсутствие такой стены, подозреваю, украденной ещё до войны или в сорок шестом году, при движении грунта привело к тому, что здания отошли друг от друга.

Строение всегда даёт трещину сверху, поэтому курьёзнее всего выглядел чердак. А ведь сразу под ним – моя квартира. Перекрытие вылезало из поперечной стены, а с улицы и со двора расширялась трещина. Через трещину не только лил дождь, любой ветер вметал в комнату мусор со двора. Справилась я с этим бедствием так: позатыкала трещину паклей, и по квартире циркулировал свежий воздух без всяких нежелательных примесей.

Опасность не угрожала: перекрытия опирались на продольные стены, из поперечных они могли вылезать сколько угодно, мне на голову все равно ничего не рухнет, самое большее – установится непосредственный контакт с соседями. Раздражал только щебень, обильным потоком низвергающийся в квартиру. Я даже требовала от администрации что-нибудь предпринять, прекрасно понимая, сколь это безнадёжно, – что они могли сделать? Вообще-то полагалось бы снизить квартплату, да подобные радикальные меры не укладывались в возможности ни администрации, ни нашего государственного строя. Пакет со щебнем я водрузила на стол пани администраторше исключительно для собственного удовольствия, а вовсе не в надежде на результат.

Однако наступил некий революционный перелом, и после десяти лет колебаний, страусовой политики и противоречивых решений было принято великое постановление о генеральном ремонте всего здания – фасада и флигеля – с подключением центрального отопления и горячей воды.

Мне как раз попало в руки официальное письмо, где я объясняю причины несоблюдения мной договорного срока сдачи книги «Колодцы предков». Охотно цитирую:

"…с самого начала текущего года в моем доме идёт генеральный ремонт. На разных этажах постоянно работают по меньшей мере два пневматических бура (не говоря уже о других удовольствиях), а посему условия труда у меня практически отсутствуют. На многочисленные просьбы о временной квартире как в управлении жилыми зданиями, так и в районном жилищном отделе мне предложили переехать в так называемую времянку, лишённую элементарных санитарных удобств. Общая уборная и душ в коридоре, то есть условия, близкие к условиям проживания индивидов, нежелательных в столице. Я не совершила никакого преступления, чтобы терпеть такое наказание, а посему отказалась от переселения.

…ремонт идёт уже в моей квартире, я нахожусь в эпицентре циклона. Пребываю в нем и поныне, ибо всецело завишу от продвижения строительных работ…

…между прочим сообщаю: в предлагаемой времянке водятся клопы".

Между нами говоря, в мою квартиру ремонт вторгся в самый последний момент и исключительно потому, что у меня всегда легко устанавливалось взаимопонимание с созидающим рабочим классом.

Хуже ладилось взаимопонимание с собой, сдаётся, я в тот момент уже в конец ошалела и сотворила несусветную глупость.

Соседей рядом не было – аккурат перед разгулом ремонтной оргии они успели переехать в кооперативную квартиру, и помещение пустовало. Бригадир предложил мне его в качестве склада для мебели (апартаменты невелики, всего одна комната). Это предложение я получила неожиданно, дома мы находились вдвоём с Робертом и в бешеном темпе начали переносить мебель.

Возможно, нам помогал кто-то посторонний, а возможно, мы все проделали сами. Во всяком случае, первым переехал шкаф со всей одеждой, мы поставили его дверцами к стене. Наверняка в тот момент я вообще ни о чем не думала, потому как сообрази я хоть что-нибудь, не лишила бы себя всего гардероба напрочь. Почти на три месяца я осталась в одной юбке и в одном свитерке, все остальное оказалось недоступным. Мало того, что шкаф стоял задом, его ещё заставили другой мебелью, кое-как, нагромождённой друг на друга без малейшего рационального осмысления. Ухищрения, каких нам стоило потом пробираться через этот бардак к нужным вещам, превосходят всякое воображение.

Вот таким манером я начала жить, можно сказать, на строительной площадке, отчего сразу помолодела лет на двадцать. В ремонтных работах я приняла живое участие, отчасти по собственной инициативе, отчасти по принуждению. Естественно, в строительную вакханалию включился и Марек, безжалостно искоренявший любое ничегонеделанье. Да я и сама считала: все равно деваться некуда, так лучше уж что-нибудь делать, дабы ускорить работы.

В уборке строительного мусора я участвовала лично на пару с рабочим, разбиравшим печи, и мы оба отличались большим рационализмом. Он сперва вываливал щебень из ванночки за окно, после чего высовывался и орал:

– Эй там, поберегись!!!

А я обходилась без ора. Лишь высовывала голову, проверяя, не угодила ли в кого ненароком. И в самом деле разок удалось. Двое типов заговорились аккурат под моим окном. Но ущерба их здоровью я не нанесла, ибо высыпала сажу.

Мусора вообще оказалось гигантское количество. Ведь у нас не только проводили центральное отопление, но и меняли всю опалубку. Какое-то время мы жили без стен, с прекрасным видом на город. Локализация спальных мест менялась изо дня в день, однажды вечером – я уже засыпала – вернувшийся Роберт долго ходил по квартире и бормотал:

– Куда, к чёртовой матери, подевалась моя кровать?..

Диван-кровать найти было действительно трудно: его втиснули между моим топчаном и стеной под окном, да ещё заслонили большой древесно-стружечной плитой, которая согнулась и образовала как бы туннель, куда надлежало вползать от изножья. На следующий день все это уже перетащили в другое место и чем-то заложили. Ежи целую неделю проспал ногами в комнате, головой в прихожей, а я постоянно возлежала на топчане, водружённом точно посередине комнаты. На каком-то таинственном подиуме, не помню уже из чего составленном. На лежбище своё я пробиралась по столику. В общем, для полноты картины не хватало лишь больших погребальных свечей вокруг.

Работы велись стабильно с самого начала. Рабочий класс начинал в семь утра, отрабатывал своё и в пятнадцать тридцать удалялся. В шестнадцать тридцать приступал к работе Марек и – увы! – я. Моя бывшая профессия оказалась неоценимой.

Сперва я спасла кафель в ванной. Ремонт в принципе делался за счёт государства, но за некоторые излишества жильцы платили сами. К этим излишествам относились, например, умывальники. Я испокон веков не пользовалась раковиной в ванной – труба в стене лопнула давно, текло к соседям под нами, а посему водопроводную трубу замуровали навечно. Я привыкла умываться над ванной. Теперь мне даже трудно пользоваться умывальником, не залив водой всего помещения, а мои дети в умывальнике тоже не нуждались. Поэтому я отказалась его покупать. Водопроводчики решили: денег пожалела.

Когда дошла очередь до трубы с горячей водой и появилась необходимость сбить кафель, к моему предложению провести трубу в стене повыше кафеля они отнеслись не слишком благосклонно. Я настаивала, зная досконально: чёртов кафель положен на цемент номер 450 – такой используют при строительстве мостов – и не уцелеет ни одна плитка.

– Пойдёте вот здесь, – я показала рукой. – Здесь, над кафелем, и спуститесь прямо к крану. Отбить придётся всего две плитки.

Водопроводчик задумался.

– Это нам невыгодно, – решительно заявил он.

– Понятно. А за сколько выгодно? Он снова подумал.

– Тыща, – объявил он, насторожённо ожидая, как отреагирует моя скупость.

Скупость отступила без колебаний, я согласилась на названную сумму, что в бригаде возбудило явное удивление. А я сообщила им к тому же: отдельно плачу за качество. В результате пролетариев охватил энтузиазм, и они сделали все как надо, добротно. Стоил мой каприз тысячу триста злотых.

Когда в свою очередь пришли вентиляторщики и потребовали пробить в ванной две дыры, одну выше, а другую в кафеле, я сразу спросила, за сколько им выгодно подвести вентиляцию к старым трубам, оставшимся от печей. Они попытались убедить меня: старые трубы-де идут рядом, а надо в ванной…

– Вы мне тут арапа не заправляйте, – бесцеремонно пресекла я спор, ведь ремонт был почти закончен. – Пойдёте себе с первого этажа на второй наискосок, а со второго на чердак. Тут и говорить не о чем.

– О, пани понимает в нашем деле? – удивился мастер. – Может, пани строитель?

– Строитель.

– Ну, тогда ладно…

В результате за триста моих кровных они пошли долбить каналы в бетонных балках у соседей внизу. Соседям без разницы, потому как они выехали. К тому же их квартира все ещё представляла собой сплошные кучи щебня.

А самый пикантный анекдот заключался в том, что великий проект ремонта не предусматривал ликвидации щели. Пани проектировщица, можно сказать моя коллега по бывшей профессии, явно дала маху – вообще не осмотрела объект. Ибо при осмотре просто невозможно проворонить расширяющуюся к крыше щель. Каменщик пытался придерживаться проекта и решил забросать щель раствором; набрал раствор на мастерок и плюхнул. Я как раз стояла рядом.

– Дорогой пан, весь раствор летит на улицу!

Он забеспокоился.

– Не может быть!

– Посмотрите сами.

Он шлёпнул снова и выглянул с балкона, наблюдая, как падает вниз ком раствора. К нам подключился Марек. Оба довольно долго пялились на летящий из квартиры в щель раствор; половину носилок выбросили на улицу, пока каменщик пришёл в себя.

– Но это же невозможно заделать! – опустив руки, возмущённо констатировал он.

– Вот именно! – разозлилась я. – С самого начала говорила – надо проложить сеткой. Где прораб?

Прораб согласился со мной и забеспокоился: откуда взять сетку? Изменения можно было бы внести в график строительства, а вот материал?..

В результате общими усилиями мы спёрли рулон сетки с соседней стройки, и я сама привезла её на машине. Потом привезла ещё здоровенный моток кабеля для электриков, и между нами воцарилось полное взаимопонимание. Каменщик вместе с Мареком принялись за прокладывание сетки через всю квартиру, что дало сверхпрограммный эффект. Оба взгромоздились на козлы, каменщик покосился на Марека, и в нем взыграла амбиция. Вот ещё, всякий колпак указания даёт, а на что тогда он, старый профессионал? И честно признаюсь: так тщательно и по всем правилам уложенной сетки я не видела никогда в жизни.

Под конец мы пребывали в дружбе со всей строительной бригадой, и парень-водопроводчик из чистой симпатии стащил для меня унитазную трубу со строительства партийной гостиницы поблизости. Я вовсе не собиралась экономить на пластиковой трубе, охотно купила бы её, только купить нельзя было ни за какие деньги. Унитаз заготовила, бачок тоже, а вот связи между этими фрагментами не имелось.

В конце ремонта разыгралась баталия из-за газовых труб. В мои намерения не входило лишаться газовой колонки в ванной – страну свою я знала хорошо, и сидеть месяцами без горячей воды не желала. И водопроводчики по блату провели мне воду через колонку, оставив её на месте. Следовательно, должны были остаться и трубы к газовому счётчику. Не сомневаюсь – я приобрела славу психопатки, запретив убирать трубы из-под потолка и доказывая, что они для меня создают восхитительный декоративный эффект. Люблю трубы, вкус у меня такой, квартира без труб – вовсе не квартира. Правду сказать я не могла, пришлось бы снова получать разрешение газовщиков и собирать всякие прочие справки-бумажки. Для видимости отрезали трубы от счётчика, но как только работа была закончена и принята, посвящённый в дело водопроводчик приварил их обратно. Благодаря такому фортелю отключение горячей воды на целые недели не отравляет мне жизнь, а проблема мытья посуды не висит дамокловым мечом и не нагоняет бессонницу.

Некоторое время, похоже недели две, я жила на одном квадратном метре. Из достижений цивилизации в моем распоряжении находилось лишь электричество. Газ и воду временно отключили. По несчастному стечению обстоятельств у меня как раз работали маляры, воду носили из соседних домов, а клей варили в чайнике на электроплитке, поставленной на подоконник. Воду же для чая я кипятила в кастрюльке. Конечно, я купила бы другой чайник, да чайников в те времена в продаже не имелось, и от привкуса обойного клея я избавилась лишь долгое время спустя.

В полный разгар ремонтного шабаша ко мне явилась читательница, очутившаяся в отчаянном положении. Приехала откуда-то – не варшавянка – поведать о своих бедах и попросить совета. Я приняла её в кухне, где мы провели почти всю ночь к полной ярости Ежи, спавшего наполовину в прихожей. Изоляции никакой, все внутренние двери сняты с петель, еды и посуды тоже никакой. Уработалась я за день так, что не понимала, о чем мне говорят, а она и в самом деле оказалась в ситуации ужасной и, пожалуй, безнадёжной. Возможно, я дала бы вразумительный совет, но в состоянии полного отупения ничего не сумела придумать. Предложить ей ночлег я тоже не могла. Разве что на полу среди кучи щебня. В финансовом плане к тому времени я тоже осталась на нуле – все деньги истратила на ремонт. Я искренне сочувствовала ей, тем, к сожалению, мои возможности и ограничивались. Это дело мучает меня и по сей день. Не уверена даже, жива ли моя посетительница – ко всему прочему у неё не ладилось со здоровьем. И вправду ей ужасно не везло в жизни, если даже ко мне она попала в самый худший из возможных моментов…

Деньги у меня кончились, ибо за качество я честно платила, что соответствующим образом оценили. Паркетчики уложили паркет почти как в довоенном дворце – через всю квартиру без порожка. В кухню полагалась плитка ядовито зеленого цвета. И снова поехали мы с прорабом на другую стройку и обменяли соответствующее количество этого кошмара на более приемлемый цвет. Плиточник растрогался и сам предложил положить плитку в кухне наискосок, дабы соответствовало ёлочке в прихожей. Он пребывал в солидном подпитии. Будь он трезвый, наверняка никогда не сделал бы такого предложения, а я и не рыпнулась бы. Вместо того чтобы уложить обычные ровненькие квадраты, ему пришлось отбивать десятки треугольничков, сущее наказание! Ну раз уж он сам предложил, я поймала его на слове, а он с честью сделал своё дело.

Больше всего кутерьмы доставили двери. Я собственноручно красила их масляной краской, и сразу же выяснилось – предыдущая покраска была последней возможной. Слой краски оказался слишком толстым, новая краска лопалась и отваливалась вместе с грунтовкой, следовало все ободрать почти до дерева. Обдирать так обдирать, удобнее всего оказался кухонный нож. На эту каторжную работу я без всякой пощады загнала своих детей. Пот лил с них градом, целые лужи накапало, про меня иначе, чем «эта гестаповка», не говорили. Ободрали, и я начала красить. Интересно – но какой такой причине красила я сама, а не маляры? Боюсь, под благотворным влиянием Марека.

На единственной доступной мне юбке запечатлелись все стадии ремонтных работ. Известь, цемент, клей, масляная краска, пыль, малость сажи и различные продукты питания – на подоконнике вести хозяйство не очень-то удобно. Строительная грязь впиталась в меня намертво, на голове хоть репу сей, хоть картошку сажай. Мыться я, конечно, мылась, и даже часто, ванная в основном была в пределах досягаемости. За исключением нескольких дней мы пользовались ею беспрепятственно. Да какой толк мыться, когда через десять минут снова становишься грязным!

До истерики дело дошло всего четыре раза. В первый раз я швырнула в Ежи той самой пепельницей из Лувра. Ребёнок успел увернуться, пепельница брякнулась о стену и разлетелась вдребезги.

Во второй раз я обливалась слезами, когда Марек велел мне продраить наждаком плинтус. Будь у меня перчатки, это занятие ещё удалось бы выдержать. Перчаток, однако, не оказалось, и занозы то и дело впивались в руки, а это чудовище ещё и подгоняло меня.

Третий припадок истерики приключился в первый вечер после окончания всех работ. Рабочий класс покинул вылизанную квартиру, я плюхнулась за кухонный стол и попыталась перевести дыхание. И в этот момент Марек спросил, а не снять ли две плитки с пола на кухне возле притолоки – некрасиво, мол, обрезаны, щель между ними миллиметра на два лишних…

Я впала в полное исступление и устроила бешеный скандал. Марек форменный преступник и вгоняет меня в новый ремонт, палач, садист и не помню кто ещё. Я отказалась вывернуть лампочку в светильнике и поклялась его убить… Марек отреагировал спокойно, и на следующий день я без всякого сопротивления согласилась. Действительно эти плитки портили безукоризненно прекрасное целое, пожалуйста, если желает, пусть снимет их. Он сам, по-видимому, понял, что вылез со своим предложением некстати, и теперь, воспользовавшись моим согласием, переставил ещё плитку под мойкой, недостаточно точно подогнанную.

А в конце концов придумал кое-что пострашней. Около кухонной двери явно не хватало розетки, и Марек предложил поставить её – провод сверху идёт по дверной коробке, небольшой кусок он отведёт вбок и сделает розетку.

Тут уж я превзошла самое себя. С истошным воплем: «Надоело грязь выгребать!!!» просто сбежала из дому. Марек беспрепятственно подсоединил розетку, а из проведённого желобка пяти сантиметров длиной и в полсантиметра шириной высыпалась чайная ложечка штукатурки.

У меня рецидив ремонтного светопреставления проявился по-иному. Квартира с покрашенными окнами и дверями, с отлакированным полом сияла, рассеивая блеск на всю округу, и заставить её старой грязной мебелью, пылившейся у соседей, и думать не приходилось. Соседнюю квартиру требовалось срочно освободить – там пора было начинать работы. Безумие довело меня до того, что разобранную по частям мебель, а вещи поменьше целиком, я запихивала в ванну и тёрла щёткой в горячей воде со стиральным порошком. Мыльный поток каскадом стекал по лестнице, потому как, к примеру, гардероб или трехметровые карнизы в ванной комнате не помещались. Увидев чистую мебель, мне позавидовала Люцина – а может, психоз заразителен – и полетела домой отмывать книжные полки, они и в самом деле стали светлее. Умаялась она как вол, обругала меня – ведь я спровоцировала всю эту свистопляску, и вообще разобиделась.