Текст книги "Третья молодость"

Мы сошлись молниеносно, и она сразу пригласила нас к себе в Киев. А также в Крым, где её отец, по причине заслуг, имел большую дачу. Приехать мы должны обязательно, и она сейчас же добудет нам в посольстве соответствующие разрешения.

– Елена, – в отчаянии упрашивала я, – успокойся, мне не нужно приглашения даже к вам! Весь соцлагерь для меня открыт, не суйся ты в это посольство! Обойдёмся без его помощи.

Какое там, с таким же успехом я могла убеждать стену. Елена настояла на своём. Затащила нас в русское посольство, и там произошло нечто, чего я до сих пор не понимаю.

Нас принял русский культурно-просветительный… пардон, хотела сказать атташе по культуре, не уверена, стоит ли упоминать его имя, кто знает, не повредит ли это ему. Хотя… По прошествии стольких лет?.. Пусть будет Яцкевичус. Литовец, он говорил по-польски как коренной варшавянин.

Мы с Еленой сказали «добрый день», и, по-моему, на сём все наши высказывания кончились. Разговаривали одни лишь мужчины – Яцкевичус и Марек. Изысканная беседа вращалась почти исключительно вокруг довоенных литовских сыров – я сама их ещё помнила – и довоенных литовских копчёностей, нарезанных тоненькими ломтиками. Распрощались мы со взаимным почтением. Выходя, Марек сообщил:

– Нам дадут частные визы.

– Прошу прощения, а на основании чего ты де лаешь такой вывод? – спросила я, слегка ошарашенная. – На основании сыров или копчёностей?

– Вот увидишь…

Увидеть я увидела, но это уже другая тема, тема русской эпопеи, которой я займусь позже. Пока что возвращаюсь к тигру.

Елена уехала, её отец ещё остался до полного выздоровления, мы познакомились. Пришла зима. Отец в последние дни перед отъездом поселился в «Бристоле», деньги у него были, он занимался покупками и оформлял какие-то дела в посольстве. Я служила в качестве средства передвижения, возя его по всему городу, и схватила поначалу лёгкий грипп. Заглоти я вечером аспирин и денька два отсидись дома, ничего бы не случилось, хворобы ко мне не цеплялись уже много лет, но все имеет свой предел. С этим лёгким гриппом я ездила, мёрзла в машине, ожидая целыми часами, Марек был безжалостен, требуя выдержать до конца, я, впрочем, тоже не люблю бросать дело на полдороге, и в результате свалилась совсем. Накануне отлёта музыканта, ожидая его возле русского посольства, я чуть не теряла сознание. До гостиницы его ещё довезла, после чего вернулась домой и рухнула. В аэропорт Марек отвозил гостя на такси.

Отлёживаясь дома в своё удовольствие, я перечитывала «Лесное море» Игоря Неверли. Не в первый раз, впрочем. Может, повлияла высокая температура, но мне покоя не давал уссурийский тигр – прицепился как репей к собачьему хвосту. Тигр и тигр. Не уверена, что я не требовала от Марека привести тигра ко мне домой. Не в бреду, какое там. Исключительно из безумного желания познакомиться накоротке.

Едва я вылезла из постели, как потащила Марека в зоопарк, хотя стояла лютая зима с трескучими морозами.

Уссурийского тигра мы нашли. У клетки, кроме нас, стоял мужчина с маленьким ребёнком, одетым в красное пальтишко. В клетке разыгралась сцена, которую без труда можно передать словами. Я готова поклясться, что не ошибаюсь ни на йоту.

Тигр ходил по клетке и бил себя хвостом по бокам. В углу лежала тигрица. В противоположность супругу она пребывала в идеальном спокойствии.

– На кой чер-р-р-р-рт этот стёр-р-р-р-р-рвец тут стоит! – в ярости рычал тигр. – Пусть забер-р-р-р-р-рет своего сор-р-р-рванца! Р-р-разор-рву на куски пр-р-р-р-рохвоста! Бр-р-р-р-рысь отсюда!

– Не волнуйся так, – уговаривала тигрица суп руга. – Он сейчас уйдёт. Не нервничай, смотри в другую сторону.

– Не могу я не смотр-р-р-р-реть! В глаза бр-ро-сается! Сожр-р-р-ру мер-р-р-р-рзавца!

– Ну возьми себя в руки, потерпи ещё чуть-чуть…

– За каким чер-ртом его пр-ринесло! Пусть его забер-р-р-рут, иначе меня удар-р-р-р-р хватит!..

– Успокойся, дорогой, сейчас все уйдут…

Диалог был столь выразителен, что я просто ошалела от восторга. Нас тигр не замечал вовсе, нервировал его ребёнок в красном пальтишке. С огромным трудом Марек оторвал меня от прутьев клетки. Только немногого же он добился, потому как рядом находилась вольера с рвом для тигров, и там играли тигрята. Разного возраста, с разницей примерно год. Ров замёрз, чего тигрята уразуметь не могли и страшно удивлялись.

Боже, что там творилось! Нет слов описать эту картину. Они наскакивали друг на друга и стремительно катились через ров, лапы у них разъезжались во все стороны. Тигрята умудрялись скользить на ушах и на хвостах, расцепиться им никак не удавалось, они то и дело скатывались в кучу. Я забыла обо всем на свете, плевать я хотела на все гриппы и ангины в мире, я согласилась бы даже на воспаление лёгких ради единственного в своём роде спектакля. Не помню, как долго я там простояла, подвывая и всхлипывая со смеху. Увёл меня Марек насильно. Мы вернулись домой, и мне хоть бы хны. Грипп не повторился – видать я ему не понравилась.

Воспоминание о тигре долго преследовало меня, а потому закончу тему. Новая встреча с ним состоялась во время второго нашего путешествия. Ещё чуть-чуть потерпите, зато потом уж я про тигра не стану рассказывать.

Летом мы очутились в Двур-Кралёве. Хотя нет, не летом, а осенью… Вчетвером: Марек, Ежи, его невеста Ивона и я. В Двур-Кралёве как раз организовали зоо-сафари, необъятно огромный зоопарк. Работы ещё не закончились, ездить было не на чем, мы отправились пешком. Первым мы повстречали льва. Он лежал возле наружной стенки клетки, и бархатный бежевый зад прямо-таки выпирал сквозь прутья. Желание похлопать его по этой выдающейся части тела налетело на меня циклоном. Однако ближние путём физического насилия не позволили мне осуществить свой замысел.

– С ума сошла! Ты хоть отдаёшь себе отчёт, как такой дикий зверь отреагирует на это?

– Мамуня, у тебя что, слишком много рук и ты желаешь от одной из них избавиться?..

– Какая рука? Какой зверь? Он лежал задом, головой в другую сторону! – отстаивала я своё намерение. – Ведь не по морде же я хочу его похлопать, а по заднице!

– Ты и мигнуть не успеешь!..

В общем, отговорили меня, и мы ушли. Я вовсе не уверена, что немного не сбрендила на почве уссурийского тигра. Кто его знает, может, и впрямь случилось лёгкое помешательство. Тигра мы, естественно, нашли, и тут я накрепко вросла в аллейку.

Погладить или похлопать его я не собиралась – лежал он далеко от решётки. Спал. Марек, может статься, опасаясь, как бы я не вернулась к льву, решил продемонстрировать мне пресловутую реакцию диких зверей. Выбрал из гравия на дорожке несколько малюсеньких камешков и бросил в блаженно почивавшего тигра.

Само собой, дикий зверь прореагировал: проснулся, перевернулся на спину и покатился с боку на бок, издавая приблизительно этакое: ууууаааахх! Лениво и кротко.

А затем тигр, самым очевидным образом жутко скучая, улёгся на бок, раскрыл пасть и засунул туда заднюю лапу. Лапа у тигра огромная, но в пасти исчезла, будто её и не было, что привело меня в безграничное изумление. Ну уж нет, отсюда я не позволю себя утащить! Я торчала у клетки, вцепившись в перила ограждения, как обезьяна, счастливая, восхищённая, растроганная. В это время раздалось тарахтение маленького тракторчика, развозившего в прицепе корм. Тигр заинтересовался, внимательно проследил, куда направляется довольствие, и встал на задние лапы, опершись передними о решётку. Он следил за трактором.

И тут я испытала совершенно неземное блаженство. Оставленная мной профессия развила во мне всякие навыки, в том чисел умение на глаз определять размеры. Я тщательно подсчитала высоту ограды в соотношении с тигром. Встав на задние лапы, он оказался ростом более четырех с половиной метров!

Вот и спрашиваю: как можно не рассказать о таком чуде природы?!

Ну, и вообще кстати о зоопарках… Носороги выстраивались в очередь купаться, не помню только где – в Торонто или Двур-Кралёве, а вот гиппопотамы совершенно точно направлялись к озеру именно здесь. У маленького прудика стояли три гиппопотама. Без сомнения, семейство. Папаша, мамаша и ребёнок находились на берегу. Папаша делал шажок вперёд и застывал в неподвижности. Соответственно подумав и переждав, такой же шажок делала мамаша. Затем шажок совершало дитя.

Долго не происходило ничего. Потом опять шажок делал папаша. После перерыва мамаша следовала за ним. Уважительно выждав, ребёнок добирался до родителей. Снова все трое надолго замирали. Затем папаша делал шажок…

Мы молча и заворожённо следили за этой сценой, не знаю, как долго, может, час. Заговорила невеста моего сына.

– Они соревнуются, кто первый войдёт в воду, – заметила она с ноткой сомнения в голосе.

Думаю, тут-то будущая невестка окончательно снискала моё расположение.

Кстати, (а впрочем, не совсем) одна кретинка на ипподроме, узнав, что мой сын женится, ядовито, хотя и сладким голоском посочувствовала:

– Ох, так вы, пани, скоро бабушкой станете?.. Ну и что такого? Она сама теперь бабушка, и это её головная боль, а меня проблема – бабушка, не бабушка – никогда не беспокоила и сейчас не беспокоит. Могу быть и прабабушкой, ежели на то пошло.

А засим возвращаюсь к хронологии. Дай Бог памяти, на чем же я остановилась?..

Вот именно, на тигре. Написала я «Колодцы предков», и милосердное Провидение позаботилось, чтобы Тереса оказалась в это время в Канаде. Приехала она в Варшаву уже много времени спустя, когда вся её ярость испарилась. А непосредственно по выходе книжки она наверняка удушила бы меня голыми руками. Люцина хохотала над книгой с дьявольским удовольствием, а матери было все до лампочки. Отец и тётя Ядя с самого начала веселились и никаких претензий не предъявляли.

Зато я добилась побочного успеха, только, кажется, после «Просёлочных дорог». В Тоньче к старосте, или как там в то время деревенская власть называлась, прибежал кто-то с книжкой, мол, выставила деревню в некрасивом свете. Староста отреагировал с должной энергией, и во всем владении моей прабабки навели порядок. Разбитые ворота сняли с проржавевших петель, и так далее – когда я приехала в следующий раз, все выглядело несравненно приличней. Мысль, что своей книгой я повлияла на эстетику страны, весьма поддерживала моё настроение.

Честно сознаюсь – в работе над обеими книгами Марек оказал мне неоценимую помощь. Все сведения насчёт взрывчатых материалов сообщил мне он, инструменты, какими пользуются лесничие, он знал превосходно, несколько других мелочей я тоже позаимствовала у него, он вполне ориентировался и в закулисной жизни цирка. Я тогда уверовала в его необычное прошлое и тем более стремилась выведать подробности.

Подозреваю, всевозможные тайны он обожал ещё больше, чем я. По своей проклятой привычке он держал в секрете абсолютно все. Если бы мог, то утаивал бы даже дни недели и текущий год. Клинический пример – история с пластиковой канистрой для воды.

Как-то Марек принёс мне трехлитровую канистру, белую, чудесную, желанную.

– Откуда это? – воскликнула я в полном восторге.

– Да есть тут одно место… – уклончиво ответил он. Я не выпытывала, дабы не быть навязчивой. Черт его знает, может, «одно место» – это паршивый белый дом в Новом Святе или какая-нибудь артель, сбывающая изделия налево. А то и магазин в самом центре МВД, или контрабандист, сотрудничающий с разведкой, привёз… Таинственным местом оказался киоск около универсама, где я сама без всяких проблем приобрела за обыкновенные деньги ещё три идентичные ёмкости.

Канистры были нужны. Началось это очень давно…

* * *

Началось даже ещё раньше, и об этом я тоже напишу.

Я училась в институте, то ли на первом курсе, то ли на втором. Нас новели на городской коллектор.

Полагаю, от издательства необходимо потребовать, чтобы весь нижеследующий фрагмент был выделен жирным шрифтом, прописными буквами, а то и вообще позолочен. На городском коллекторе я побывала ровно сорок два года назад. Уже тогда профессионалы – люди, проведшие в этих фильтрах всю жизнь, каждый отдельно и все вместе, лично и в случайных разговорах информировали нас: если коллектор не расширить, Варшаве не хватит воды. Это не вопрос загрязнения Вислы, а проблема особенностей работы фильтров. А именно: в коллекторе имеются фильтры быстродействующие и фильтры медленные. Быстродействующие фильтры задерживают всевозможный крупный мусор, медленные фильтры состоят из толстого слоя песка или ещё чего-то и очищают воду основательно, но очень медленно. Вода сочится через них каплями. Возможно, что после или до того (на точности не настаиваю), в воду добавляют дезинфицирующие средства, и она становится пригодной для питья.

В последнее время я на коллекторе не бывала, но свято убеждена, что вместо капель вода теперь льётся потоками. Если бы она продолжала капать по-прежнему, водой снабжались бы лишь центр, Мокотов, Жолибож, ближняя Прага и Воля. И больше ни один район. Легко догадаться: ускорение фильтрации меняет качество жидкости, и уверяю – я тому свидетель. Для обеззараживания в воду добавляют двойную или даже тройную дозу антибактериальных средств, всяких хлоров, фенолов (кто поручится, не формалина ли?) вместо того, чтобы приспособить размеры и продуктивность фильтров к нуждам большого города. За сорок два истёкших года времени было достаточно. Следовало отказаться от роскошных санаториев для правящей элиты и поставить фильтры. Впрочем, это не единственный пример того, когда бывшая правящая элита, да и теперешняя, отличилась высокими качествами ума и характера. Я с удовольствием называю их отравителями и с радостью жду возбуждения против меня судебного дела, ибо тогда, дабы доказать свою правоту, они вынуждены будут хоть раз напиться воды из-под крана.

* * *

Я сидела за машинкой, занимаясь рукописью, когда мне захотелось чаю. Размышляя над текстом, я отправилась в кухню, налила чаю, пошла со стаканом обратно в комнату и по пути отпила глоток. Не доходя до письменного стола, застыла на месте и с отвращением стала вспоминать, чего я по рассеянности умудрилась плеснуть в стакан и вообще откуда в доме такие вонючие помои. Вернулась в кухню, вылила жидкость в раковину, сосредоточенно налила себе чаю, попробовала – вроде бы чай! Я снова воспользовалась раковиной, достала другой чайник, вскипятила воду, продающуюся в бутылках, сделала свежую заварку, подождала, налила в стакан – на сей раз чай прекрасный. Никогда больше я не рисковала заваривать чай водой из-под крана.

А ведь я пила чай, заваренный водой из рек, озёр и деревенских колодцев. Никакая вода не сравнится с помоями, которыми осчастливила нас столь заботливая, умная и дальновидная власть.

Чтобы таскать чистую воду на наш четвёртый этаж, нужны были вместительные ёмкости. Ума не приложу, чего ради Марек сделал большую тайну из факта, что канистры продаются в киоске около универсама? Полагаю, как хранитель тайны, он придавал своей персоне особое значение.

А уж по части «я лучше знаю» с Мареком никто не мог соревноваться. Когда он вырывал у меня из рук луковицу, которую следует резать не так, а по-другому, я соглашалась легко, в других случаях получалось хуже. Поучения в машине я долго терпела с ангельской кротостью, хотя мурашки бегали у меня по всему телу. Наконец я не выдержала.

– Послушай, дорогой, ты же знаешь, я вожу девять лет, и, если подойти логически, можно надеяться: управляться с рычагом передач я умею, к указателям привыкла, соображаю, что сперва следует включать мотор, а потом трогаться с места, вправо сворачиваю с правой полосы, а не с левой. Знаю да же – нельзя таранить другие машины на шоссе. Не надо так меня опекать и напоминать о каждом пустяке. Ты меня очень обяжешь, если перестанешь капать мне на мозги.

Марек возразил, что он мне, дескать, помогает. Теперь уже не мурашки, а мороз пробежал у меня по коже.

– Нет, не помогаешь. Ведь я веду машину, а не ты, и замечания только мешают. Я, правда, невосприимчивая, но все-таки. Попытайся не давать мне указаний вроде «переезжай на левую полосу, сбрось скорость, обгони этого, пропусти того, теперь поворачивай» и так далее. Посмотрим, что получится. Вдруг да я сумею проехать по городу…

Марек ещё поспорил со мной, у него-де развито желание помочь (черт бы побрал это его желание!). В конце концов он не столько согласился, сколько позволил упросить себя, и целый день прошёл спокойно. На другой день все началось снова. Я держалась, стиснув зубы, иногда мне удавалось не обращать внимания на его болтовню, однако через несколько недель я снова произнесла речь. И опять помогло на сутки. С тех пор, похоже, это вошло в привычку: он своё, а я своё. Хотя замолчать я его просила все чаще и чаще, результатов добивалась мизерных.

В довершение всех бед в нем пышно разросся грубый эгоцентризм. На словах прямо-таки неземное благородство, всю бумагу в мире, включая туалетную, можно было заполнить болтовнёй насчёт того, как порядочный человек должен относиться к ближнему своему, как обязан уважать чужие чувства и чужое время, помнить об интересах общества, оказывать всем и каждому одни лишь услуги и, Боже избавь, никого не затруднять. А вот на деле…

Длинный хвост покупателей мог образоваться в магазине – скрежет зубовный было слыхать на улице, – когда он выбирал самый аппетитный батон хлеба или двести пятьдесят граммов масла, ровненько и красиво отрезанного. Его ничуть не интересовали люди, пережидавшие взрыв его эстетических эмоций, а пресловутое уважение чужих чувств и времени, загнанное под пол, в таких случаях даже слабым писком не напоминало о себе. Но не приведи Господь, если кто-нибудь впереди него попробовал бы так привередничать!..

В машине происходило то же самое. Если мы искали номер дома, место стоянки, магазин, я должна была медленно ехать вплотную к тротуару, и какое ему дело до следующего за мной автомобиля, которому я, возможно, мешаю? Если водитель сигналил – значит, скотина и кретин, пусть удавится! А вот если перед нами кто-нибудь плёлся в поисках дома или магазина, то ясное дело – грубиян неотёсанный, омерзительный себялюбец, подлая свинья, с другими людьми не считается!

Нет, этой проблемы я с ним не обсуждала. Сама законченная эгоистка, я ничего не имела против личных интересов, но, во-первых, не до такой же степени – дай вздохнуть и другим, а во-вторых, без ханжеской болтовни! Надо все же иметь мужество признаться в своих недостатках! Когда я пыталась по этому поводу высказаться, он или сразу начинал злиться, или клеймил меня позором и смешивал с грязью: точь-в-точь по тому анекдоту про русских.

Вкратце: объявлен конкурс США – СССР, чей народ счастливее? Решали компьютеры. Вопрос в США: сколько душ населения приходится на одну машину? Компьютер ответил – одна с половиной; тот же вопрос в СССР – компьютер показал полторы тысячи. Второй вопрос: сколько пар обуви приходится на человека? Компьютер в США: в среднем семь с половиной пар. На русском компьютере скрип и скрежет, после чего появилась фраза: «Зато вы негров угнетаете!»

Именно так происходило и с нами. Уже после второй фразы насчёт эгоцентризма я слышала: а тебя вместе с машиной на опушке рощи пришлось вытаскивать. От такой логики человек дурел окончательно. Нет, прошу прощения, не человек, а влюблённая кретинка…

Второй способ прекратить дискуссию: оказывается Марек спешит, он в цейтноте. Или вдруг у него начинает все болеть – печень, позвоночник, срочно едем домой, немедленно займёмся лечением! Так ни разу мне и не удалось завязать с ним серьёзный разговор. А когда мы жили в счастье и согласии, жалко было нарушать хрупкое равновесие, и я добровольно отказывалась от критики.

Кстати, насчёт лужайки на опушке рощи… Всех Наших путешествий не упомню – путаю их последовательность, зато в памяти отчётливо засело, какое путешествие с каким идиотизмом связано. Представления не имею, что тогда случилось с машиной. Сыновья Марека, по возрасту находившиеся как раз на полпути между моими, собрались на каникулы в палаточный городок – сперва самостоятельно, а на часть срока – с отцом. Я везла их со всем багажом. Тронулись мы в путь, естественно, позже, чем запланировали. Проехали ровно двести километров, я свернула с шоссе где попало – наступил вечер, решили заночевать. И оказались мы на месте, каких вообще на свете не бывает.

Большой луг, абсолютно пустынный, где-то на самом горизонте едва виднеются постройки, невысокий холм с рощей, прелестная речка, вьющаяся в траве, и далеко-далеко – огромная стая гусей. Тишина и спокойствие неземные. Я вылезла из машины и объявила – дальше не еду. Вообще никуда. И домой не возвращаюсь. Останусь здесь до конца жизни, а удастся, то и навечно.

Мужчины ничего не имели против того, чтобы остаться в этом раю до завтра или даже до послезавтра. Поставили палатку. Я не интересовалась, что про меня подумают, – не приняла никакого участия в работе, пошла к речке и наслаждалась отдыхом. Возможно, собрала немного сучьев для костра – заготовка дров всегда доставляла мне удовольствие, наверняка больше от меня никакого толку не дождались. Лень, по-видимому, их тоже разобрала, гейзеров энергии я что-то не припоминаю.

А при отъезде выяснилось – стартер не работает, и точка. Все остальное в порядке. Луг так меня умиротворил, что я даже не расстроилась, и двинулась самым простым образом – меня толкали трое моих панов. Мотор завёлся с толчка, и я покатила. В целях эксперимента уже на шоссе я включила зажигание, повернула ключ: мотор отреагировал нормально. До сих пор не понимаю, почему на лугу сие устройство капризничало. Похоже, тоже лень разобрала…

Ладно, сразу отработаю эту поездку до конца. Остановились мы на Окмине, наверно, последнем чистом озере в Польше. Клянусь, на глубине четырех метров гальку на дне без труда удалось бы пересчитать. Почему-то, однако, все твердили, что можно найти место и получше, и на следующий день мы отправились дальше.

Сейчас уже не поручусь, где оказалось это «дальше». Может, и неподалёку. Окмин – маленькое озеро в окрестностях Сувалок, какой трассой нас черт понёс, не помню. Лезли мы куда-то в мазурские пущи, почему-то в памяти мелькает Белый Бор, хотя на карте он пребывает совсем в другом месте. Марек указывал путь. Ему помнилось, что где-то там есть прекрасные места на воде. Он забыл лишь об одном: со времени, когда он там побывал, прошло двадцать лет. Безлюдье превратилось в шумные палаточные городки, в прекрасных лесах поставили заграждения и ввели всевозможного рода запреты. Я поехала дальше, врезалась в лес; попробовала пешком пробраться в глубь дикой пущи – ноги мне посчастливилось не переломать, но комаров я не выдержала. Дикий лес, к нам даже лось выходил. Где-то мне все-таки удалось развернуться, хотя и не без усилий: у меня уже был не «горбунок», а «лимузин-1500». Мой господин и повелитель, недовольный всем на свете, вёл меня дальше. Дороги кончились, я ехала по лесному бездорожью. Стемнело. Наконец у какого-то озера двигаться дальше я отказалась. В свете фар виднелся мелкий песок и сплошные пни, за рулём я находилась уже четырнадцать часов. Я подъехала к старым мосткам для крепления плотов и вежливо объяснила – для езды необходим восход солнца. Каприз этакий: водитель любит вокруг и впереди себя хоть что-нибудь видеть.

Было уже за полночь. Мы остались около мостков в ожидании рассвета. О рыбе мечтать не приходилось: озеро забито лесом, бревна пролежали здесь несколько лет, экологическая среда изменилась, и рыба погибла или ушла в другие места. Мы разожгли костёр. Марек злился – не на кого переложить вину за происшедшее. Его сыновья свалились где попало и заснули. Я держалась лучше и совершила одно из своих самых блестящих деяний – решила отпилить круг от толстого елового пня, чтобы сделать потом тарелку.

Пилой пользоваться мне разрешалось, Марек уже проверил, умею ли я с ней обращаться. Выяснилось: умею. При свете костра я с энтузиазмом приступила к работе.

Однако еловый пень оказался несколько свежее, нежели мне представлялось. В древесине сохранилось много смолы, разогревшись от трения, она стала клейкой. И на полпути пилу заклинило намертво. Конец песне во славу труда, хоть бобров созывай, чтобы перегрызли дерево. Сталь с деревом слились в монолит. Пришлось признаться в преступлении. Тихим и жалобным шёпотом я сообщила: увы, пила застряла… Марек разозлился, слова не промолвил, но злость придала ему сверхчеловеческие силы: он сдвинул пилу и пилил дальше – не с целью доставить мне удовольствие тарелочкой, просто другого выхода не было, если он хотел заполучить обратно свой инструмент. Я с удивлением пялилась на него: опилки так и летели в разные стороны, а запах смолы мог вылечить целый санаторий туберкулёзников. Вот что значит мужская рука, не зря же я готова молиться на своё сокровище…

Отпилил, меня не убил, а тут и солнце взошло. Обозрела я местность и от души похвалила себя за упрямство. Кое-как я выехала из пней и рытвин и выбралась на более цивилизованную поверхность, но дивилась себе, пожалуй, не меньше, чем Мареку. Во всяком случае, я выполнила задание и образцово отработала долг – выпуталась из этой дикой пуши. Красиво там, ничего не скажешь, только вот условий для езды нет.

К полудню мы вернулись на Окмин. Поставила я машину где пришлось – под первым же кустом, и позволила себе расслабиться. Больше суток езды по просёлкам и эмоции у старых мостков, где вязали плоты, – имею право и отдохнуть. Тут-то моё сокровище критическим оком обозрело нашу тачку и вежливо, в самом деле вежливо, хоть и с нажимом, попросило меня поставить её иначе, ибо стоит она сикось-накось и некрасиво. Поистине этот человек не знал меры…

Я впала в вялое бешенство и отказалась – под страхом смерти до вечера к тачке не притронусь, упала на надувной матрас и в три секунды заснула мёртвым сном. Не знаю, кто из них надул мне матрас, во всяком случае, Марек угомонился – сообразил хотя бы временно оставить меня в покое.

Через четыре часа я проснулась и охотно выполнила его пожелание, хоть и не выношу педантизма.

Позднее божество снова проявило свои достоинства, и моё восхищение окрепло. Мы на время взяли у крестьянина плот, на который Марек водрузил мачту из сухой сосенки. А к ней прикрепил мою купальную простыню и таким манером превратил плот в парусную лодку. И хотя против ветра она не желала двигаться, да и лавировать было нелегко, но по ветру мчалась как черт.

А потом я вообще перестала что-либо понимать. Мне показалось, Марек умеет управляться с парусом, сам же хвалился. И вот мы очутились на Зегжинском заливе, где у Доната была нормальная парусная лодка. Не знаю, какого типа лодка, не разбираюсь в этом совершенно, – на ней установлены два полотнища. Донат куда-то отлучился, а мы, я и Марек, отправились с Янкой, отнюдь не скрывавшей своего полного неумения, в плавание. Мне и в голову не пришло беспокоиться – ведь Марек знаток. Короче, села я в лодку с полным доверием. На заливе гулял ветер и была небольшая волна.

Парусным спортом я не занималась, но когда-то держала в руках руль и даже с парусом управлялась. Господом Богом клянусь, уверенней я чувствовала бы себя в лодке одна. Марек с Янкой вытворяли такое, что превосходило всякое человеческое разумение. Я заорала и потребовала тотчас же вернуться, однако изменить направление тоже надо уметь, это даже я понимала. Воистину промысел Божий, что им не удалось меня утопить. Позже Марек, естественно, поведал: все из-за Янки, она что-то не так делала. С грехом пополам я удержалась от вопроса – на кой черт тогда он её просил это делать? Вроде бы собирался сам вести «Дар моря». И в конце концов, умел он или нет управлять парусной лодкой?

А на вёслах Марек продемонстрировал высший класс. Мы заплыли довольно далеко, озеро узкое и длинное, возвращались против ветра. Я сидела на корме, мы разговаривали о чем-то интересном, и вдруг до меня дошло – плывём мы не меньше часа, камыши бегут назад, он все время гребёт против ветра и против волн, говорит со мной и даже не задыхается. Боже милостивый, как будто и не работает – машина, а не человек! Я онемела от стыда: как я могла выкапывать мелкие недостатки перед лицом такого совершенства?..

Вообще на Окмине я пережила немало противоречивых чувств. Восхищение, восторг и всякое такое: со мной мужчина – бриллиант чистой воды и жемчужина без изъяна. К тому же любящий. А с другой стороны, в полчетвёртого утра меня спросонья поднимал жуткий грохот – бряканье и звяканье. Все представляют, как звук разносится по воде; а тут деревенское население выходило в озеро и пугало рыбу, дубася молотками по сковородкам и изображая литавры крышками от чугунов. Езус-Мария, невроз можно схватить. Я ведь говорила – рыба меня преследовала всю жизнь!

Не расписываю я и строгих Mарековых указаний: с грязными ногами вход в палатку воспрещён – и я каждую минуту бегала мыть ноги. Несмотря ни на что, мы досидели на озере до сентября. С четырнадцати лет я уже перестала быть неженкой, но вечернее омовение водой выше нуля всего на четыре градуса мало кому доставит удовольствие. Я потребовала возвращения, хватит с меня спартанских условий, в Варшаве полно работы и горячей воды.

В последний вечер перед запланированным отъездом Марек коварно и вероломно осведомился, не пожелаю ли я цыплёнка на вертеле. Этого цыплёнка я не прощу ему до конца жизни. Я никогда не жарила птицу на шампурах. Особенно на костре. Фазана в золе приходилось, а вот цыплёнка на шампуре не пробовала. Я, конечно, пожелала цыплёнка, а почему бы и нет? Марек отправился в деревню, купил молодого петушка…

Ужин мы слопали в два ночи. Жёсткий оказался подлец. Я имею в виду петушка. Все раздражение обернулось против меня – ведь сама же хотела! Ну уж нет, черта лысого, на сей раз я хвост не поджала, взбунтовалась и объявила напрямую: Марек прекрасно знал, как блюдо готовится, а я ведать не ведала про треклятый шампур, следовало предупредить, чего это стоит, или вообще не задавать дурацких вопросов. С таким же успехом Марек мог спросить, не желаю ли я поглядеть, как осьминог выпускает чернильную жидкость? Ну кто бы отказался? Только ведь потом выяснится, что с этой целью надо ехать в Австралию, и опять, значит, я виновата? Не желаю больше отвечать за гнусные инсинуации!!!

В ответ на мой монолог я услышала: он, Марек, сторонник науки эмпирической. Захотела цыплёнка на шампуре – пожалуйста, сама увижу, как выглядит непродуманное решение. Далее последовала сентенция: я уже не школьница, а он не учитель, чтоб меня натаскивать. Короче, мы поссорились и в результате конфликта оставили Окмин в шесть пополудни, хотя в планах фигурировало десять утра. Свёртывание палатки тоже не числилось среди операций, с которыми я блестяще справлялась. Я не умела этого, нигде не сказано, что я должна уметь все. Я привыкла бросать вещи в машину как попало, и вовсе незачем их старательно упаковывать. Закрываются дверцы, захлопывается багажник, и вопрос исчерпан. Дабы не возникло недоразумений, что перепалками мы занимались при детях и прочее, поясняю – ссорами мы наслаждались уже одни. Сыновья Марека давно уехали и участия ни в плавании под простыней, ни в поджаривании цыплёнка не принимали.