Текст книги "Новая Россия. Коридоры возможного"

Неучтенные ограничения

Для нашего дальнейшего продвижения в разработке объяснительной схемы следует учесть, что важной посылкой «веберианской» модели социальной трансформации является отсутствие в ее рамках обсуждения уровня социальной интеграции, складывающегося в ходе трансформационных изменений. Такое отсутствие, как представляется, базируется на презумпции сохранения этого уровня в ходе сложных, потенциально противоречивых процессов смены норм, ценностей и представлений, регулирующих социальную деятельность.

В результате такого исключения как бы подразумевается, что включенные в рассмотрение процессы социальной трансформации сами по себе, как бы по инерции обеспечивают достаточно высокий уровень социальной интеграции. Такое предположение в значительной степени обусловлено тем, что М. Вебер был включенным наблюдателем социальной ситуации, в рамках которой социальная интеграция не являлась острой проблемой. Важно также, что в своих исследованиях он сосредоточился на доктринальном аспекте религий, оставляя в стороне институциональную роль их функционирования. Этим же путем пошли и его последователи.

Но эту презумпцию нельзя просто принять, оставить ее без анализа релевантности. Тем более что последующий анализ социальных процессов, происходивших в рамках трансформационных преобразований, поставил под сомнение такую исходную позицию классика[174]174
  Подробнее эта проблема рассмотрена в Дискин И.Е. Институты: загадка и судьба. М.: Политическая энциклопедия. 2016.


[Закрыть].

Вопрос о включении в наше рассмотрение проблем социальной интеграции тем более важен, что, как отмечалось выше, уровень социальной интеграции или, напротив, дезинтеграции, аномии в большой мере определяет характер деятельности институтов и, соответственно, суть развития процессов, являющихся предметом нашего внимания.

Здесь важно отметить, что растущее социальное многообразие существенно обостряло проблему социального регулирования, социальной интеграции, без решения которых становились невозможными ни разделение труда, ни требуемая для него социально-политическая стабильность. Соответственно, коллизии, связанные с наличным характером социальной интеграции, существенным образом определяли как уровень социальной сплоченности, так и функционирование социальных институтов. Действительно, низкий уровень социальной интеграции и связанного с ней социального контроля обусловливает высокую вероятность достаточно распространенного оппортунистического поведения и даже активной оппозиции установленным нормам, регламентирующим функционирование социальных институтов.

Рассматривая этот круг проблем, связанных с социальной интеграцией, важно различать различные траектории рассматриваемого процесса.

Здесь следует выделить такие траектории, которые связаны с сохраняющимся влиянием религиозных оснований для регуляторных ценностей и представлений. При этом следует отметить, что религиозные доктрины сами по себе, задавая императивные этические и иные нормы, выступают мощным инструментом социализации и социальной интеграции. В принципе при наличии строгой ориентации верующих на нормы своей религии проблема социализации и социальной интеграции не должна возникать. Иное дело, когда религиозные догматы теряют свою значимость в качестве регуляторов.

В таких условиях институциональные механизмы начинают играть немалую роль в социальной интеграции протестантских сообществ, изучению которых отдал много сил классик социологии. Так, протестантские общины периода формирования того нравственного фундамента, который затем породил «дух капитализма», систематически практиковали дискуссии относительно того, какими должны быть социальные практики, соответствующие требованиям Нового Завета.

Аналогичным образом дело обстояло в иудейских сообществах, а также в китайских и отчасти в индийских и пакистанских диаспорах, которые впоследствии показали образцы коммерческого успеха. Эти соображения лишь подчеркивают значение процессов социальной интеграции для успешного функционирования институциональной системы[175]175
  Более подробно влияние такого рода механизмов социальной интеграции рассмотрены в: Дискин И.Е. Институты: загадка и судьба. М.: Политическая энциклопедия. 2016.


[Закрыть].

Но уровень социальной интеграции одновременно выступает и результатом эффективности институциональной системы. Эффективные институты в процессе своей деятельности создают положительную обратную связь, обеспечивают социальное вознаграждение тем, кто действует по предложенным нормам и правилам. Неэффективные же институты создают негативную обратную связь, обеспечивают социальную дезориентацию взаимодействующих с ними людей. В результате возникает отчуждение людей от наличной институциональной системы, происходит как делегитимация этой системы, так и социальная дезинтеграция.

Таким образом, уровень социальной интеграции тесно и непосредственно коррелируется с уровнем эффективности системы социальных институтов. В этом смысле уровень социальной интеграции (дезинтеграции) можно использовать в качестве косвенного индикатора эффективности институциональной системы. Как представляется, это соображение позволяет при разработке рассматриваемой объяснительной схемы включить уровень социальной интеграции в качестве одного из ключевых ее факторов.

Еще одним соображением является проблема измеримости. Если эффективность институциональной системы довольно трудно измерить и оценить, то уровень социальной интеграции эмпирически вполне измерим. Эти соображения являются дополнительным аргументом в пользу использования уровня социальной интеграции в качестве индикатора в рамках обсуждаемой объяснительной схемы.

Другим фактором, требующим обсуждения и, возможно, коррекции, является концептуальное предположение «веберианской» модели, что следствием распада традиционного общества и снижения регулятивной роли его норм является усиление регулирующей роли универсальных ценностей. Здесь мы сталкиваемся с имплицитной гипотезой об исключении из «нормальных» процессов социальной трансформации ценностей партикулярных.

Причина этого предположения также вполне объяснима. Концепция, основанная на доминирующем влиянии религии и идеологии в целом, не оставляет много места для партикулярных ценностей. Искренняя преданность религиозным заветам предполагает последовательное отвержение других, предположительно конкурирующих, ценностей.

Недаром одним из самых драматических сюжетов Старого Завета является испытание Авраама, когда Бог в доказательство верности потребовал от него принести в жертву самое дорогое – своего первенца Исаака.

Драматизм этого сюжета вдохновил многих великих живописцев. Выше лишь один пример тематизирования испытания веры – картина Рембрандта «Жертвоприношение Авраама». Сегодня, в преимущественно секулярное время, нам совсем не просто понять искренне верующих людей, стоящих перед этой картиной или перед другими полотнами великих мастеров на ту же тему и спрашивающих себя: «Смог бы я сам достойно пройти такое испытание веры?»

Популярность этого библейского сюжета, его значение как в христианской традиции, так и в мировой культуре в целом, являются важным аргументом в пользу учета и партикулярных, и универсальных ценностей в трансформационном анализе конфликта.

Более свежим примером является радикальная борьба либертарианцев с любыми проявлениями партикулярных ценностей, например в этикете по отношению к женщинам[176]176
  Здесь невозможно не вспомнить известное высказывание Г. Гегеля: «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса».


[Закрыть]. Собственно, именно аналогия радикального негативного отношения к партикулярным ценностям и традиционным нормам позволяет отнести «радикальный либерализм» к «гражданской псевдорелигии»[177]177
  Подробнее о «гражданской религии» см.: Стаут Дж. Демократия и традиция. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2009.


[Закрыть]. Здесь напрашивается аналогия с другой экстремистской псевдорелигией – псевдоисламским экстремизмом, который также искореняет любое проявление партикулярных ценностей.

В то же время, как было показано выше, анализ социальной реальности, в том числе отечественной, позволяет сделать вывод о значимом регулятивном влиянии партикулярных ценностей, включая их ключевую роль в функционировании социальных институтов[178]178
  Эти проблемы были более детально рассмотрены в: Дискин И. Институты: загадка и судьба. С. 64–70.


[Закрыть].

Соответственно, продвижение объяснительной схемы предполагает включение партикулярных ценностей – наряду с традиционными нормами и универсальными ценностями – в ряд экзогенных факторов нашей объяснительной схемы.

Еще одним ограничением обсуждаемой конструкции является то, что «веберианская модель» социальной трансформации не рассматривала каких-либо альтернатив и вариаций. Хотя нужно понимать, что это и не являлось задачей классика, который изучал вполне конкретную проблему: доктринальное влияние религий и, шире, идеологий на социально-экономическое, прежде всего институциональное развитие. Но при попытках расширения этой теоретической конструкции, построении более общей объяснительной схемы следует учитывать и стараться преодолеть эти ограничения.

Наиболее дискуссионной проблемой, связанной с возможностью использования «веберианской» модели социальной трансформации, является использование в этой концепции ценностей в качестве единственного фактора общественных изменений. Для понимания причины такого подхода важно учесть, что основные теоретические концепции того периода базировались на философском монизме[179]179
  Монизм (от др. – греч. μόνος – один, единственный) – философское воззрение, согласно которому разнообразие объектов в конечном счете сводится к единому началу или субстанции.


[Закрыть]. Дуализм и тем более множественность оснований рассматривались в качестве недопустимой методологической слабости. Спор шел лишь о природе соответствующего единственного начала. М. Вебер с его приматом ценностей оппонировал К. Марксу, который апеллировал в этом качестве к интересу.

Сегодня, когда магия монизма уже не довлеет над исследователями, можно рассмотреть возможности преодоления этого ограничения.

Ценности и интересы, их интеграция

При разработке объяснительной схемы, определении ключевых факторов, обусловливающих развитие рассматриваемых процессов, необходимо отразить в них обобщенные механизмы регуляторного влияния. Это значит, что нужно включить регуляторы, которые действуют наряду с ценностями. Ранее мы уже отмечали, что критерий силы регулирующего воздействия позволяет нам существенным образом продвинуться в понимании характера взаимодействия социальных регуляторов, с одной стороны, и социальных институтов, с другой.

В этой связи важно оценить регуляторную роль социально-экономических интересов, которые, например, в марксистской концепции оказывают преобладающее влияние.

Для оценки соотносительного влияния ценностей, с одной стороны, и интересов, с другой, уместно проследить историческое изменение этого их влияния. Выше мы уже отмечали статус ценности «верности» в средневековой Европе, существенным образом субординировавшей всю систему социальных регуляторов того времени.

Исторически, в течение тысячелетий, религиозные верования легитимировали соответствующие социальные регуляторы и тем самым определяли их место в системе регуляции. Соответственно, легитимные жизненные стратегии в течение весьма длительного периода человеческого существования были связаны с выполнением религиозных предписаний или аналогичных по своему регулятивному воздействию жестких нормативных долженствований. В качестве примера можно привести рыцарский долг – проекция «верности» – в европейской традиции или его аналог – кодекс Бусидо в японской.

По мере рационализации различных сторон экономических и социальных отношений религиозная система легитимации социальных ценностей снижала свою значимость и влияние. Меркантильный расчет начал проникать в самые сакральные сферы. Яркий пример здесь упомянутая выше торговля индульгенциями, которая была основана на идее, что деньги действительно становятся всеобщим (более того, тотальным) эквивалентом, включая даже освобождение от посмертного воздаяния за грехи.

Здесь нам важно отметить, что рационализация начала создавать качественно иные основания легитимации моделей социального действия. Рациональная критика прежних моделей легитимации разделила общество на приверженцев религиозного сознания с соответствующими ценностными основаниями легитимации социальной жизни, с одной стороны, и на тех, кто принял (в той или иной мере) новые, прежде всего рациональные основания этой легитимации, с другой.

Формирование новых моделей легитимации требовало своего теоретического осмысления. В качестве теоретической категории, характеризующей новые, рациональные основания для обсуждаемой легитимации, был выдвинут «интерес»[180]180
  Понятие «интерес», зародившееся еще в римском праве, получила развитие в трудах мыслителей эпохи Просвещения, когда концепции рационализации сознания получили преобладающее развитие. Например, интерес, по Гельвецию, есть «всесильный волшебник, изменяющий в глазах всех существ вид всякого предмета». – Гельвеций, К. Об уме / К. Гельвеций. – М., 1938. – с. 34.


[Закрыть].

Рефлексия интересов зачастую входила в противоречие с прежними, высоко значимыми ценностными приоритетами, отвергавшими рациональные, прежде всего меркантильные интересы, противоречившие нормам верности долгу и устремлениям спасения души. Она также приводила, как уже отмечалось ранее, к подрыву социального статуса религиозных установлений. Соответственно, эта рефлексия вела к выстраиванию иной структуры ценностей, норм и представлений, регулировавших меняющиеся социальные отношения.

Здесь важно отметить, что в процессе рационализации происходит выстраивание иной, вполне определенной иерархии ценностей, обусловливающих формирование жизненных стратегий. Ценности «первого порядка», выступающие в качестве смыслообразующих, дополнялись ценностями более инструментальными, тесно связанными с условиями реализации этих ценностей. Именно в процессе рационализации происходит координация между инструментальными ценностями, с одной стороны, и социальными интересами, с другой. Вполне очевидно, что результатом может стать как гармонизация и интеграция системы ценностей и интересов, так и их конфликт или, как сегодня модно говорить, когнитивный диссонанс.

Следует отметить, что в ходе реализации позитивного сценария этого процесса формируются социальные представления, которые выступают средством интеграции ценностей, норм и интересов[181]181
  См. Дискин И.Е. Модели легитимации и социальной динамики. ОНС. 2022. № 2.


[Закрыть]. Такое понимание места социальных представлений в нашем анализе позволяет показать механизмы интеграции разнородных по своим основаниям регуляторных механизмов. Соответственно, можно высказать предположение, что в результате социокультурных процессов формируются определенные типы социальных представлений, которые выступают когнитивными основаниями как для осознания социальной реальности, так и для формирования моделей социального действия, соответствующих сложившимся представлениям.

Выдвинутая гипотеза о роли социальных представлений позволяет использовать теоретические концепты, сформированные как в веберианской, так и марксистской традиции.

Предлагаемая концепция относительно механизмов интеграции регуляторов выступает также важной предпосылкой для понимания процессов социализации и социальной интеграции – необходимого, как уже отмечалось, условия эффективного функционирования социальных институтов.

Эта роль интеграции обусловлена тем, что снижение уровня противоречий между ценностями, с одной стороны, и социальными интересами, с другой, осуществляемое в рамках складывания сколько-нибудь целостных социальных представлений, является значимым фактором формирования соответствующих конструктивных мотиваций.

Снижение же противоречий является необходимым условием эффективного регулятивного институционального воздействия. Совершенно не случайно М. Вебер выделял в качестве предпочтительного ценностно-рациональное поведение, в котором, как он полагал, вполне органично сочетаются ценностные ориентации, с одной стороны, и рационализированный интерес, с другой.

Механизмы интеграции ценностей, норм и интересов, осуществляемой через складывание социальных представлений, оказывают результирующее воздействие на социальные регуляторы, а через них и на функционирование социальных институтов. Этим обусловливается наш интерес к анализу этих механизмов.

Можно предположить, что в течение длительного периода проблема интеграции ценностей, норм и интересов не являлась особо значимой. Интересы были довольно жестко загнаны в рамки, заданные религиозными нормами. В связи с этим уместно напомнить, что в догматике протестантских деноминаций богатство и коммерческий успех рассматривались не как личное достижение, но как божественное воздаяние.

Конкуренция ценностей и интересов если и существовала у отдельных личностей и групп, то носила либо латентный характер, либо воспринималась в качестве греховных помыслов и деяний.

Ситуация кардинально изменилась в Новое время. Собственно, социологической характеристикой Нового времени как раз можно считать смену источников легитимации социального действия и, соответственно, преобладающих механизмов социальной регуляции. На смену влиянию религии пришел рационализированный личный интерес, который, в свою очередь, легитимировал различные формы личного социального активизма. Мишель Маффесоли, как уже отмечалось, метко охарактеризовал эту модель личностного активизма как «прометеевскую» культуру[182]182
  Алиева Д.Я. Парадигматические сдвиги в социологии повседневности: концепция Мишеля Маффесоли. Т. 0. № 1. С. 115.


[Закрыть].

Наиболее четко этот разрыв, связанный с жестким противопоставлением ценностей и интересов, произошел в рамках марксистской теории. Уже в «Манифесте Коммунистической партии» в качестве одного из ключевых тезисов утверждалось, что капитализм основывается прежде всего на своих материальных (меркантильных) интересах, отбрасывая все идеалы феодализма: «Буржуазия сыграла в истории чрезвычайно революционную роль. Буржуазия повсюду, где она достигла господства, разрушила все феодальные, патриархальные, идиллические отношения. Безжалостно разорвала она пестрые феодальные путы, привязывавшие человека к его “естественным повелителям”, и не оставила между людьми никакой другой связи, кроме голого интереса, бессердечного “чистогана”. В ледяной воде эгоистического расчета потопила она священный трепет религиозного экстаза, рыцарского энтузиазма, мещанской сентиментальности»[183]183
  Карл Маркс, Ф. Энгельс. Манифест Коммунистической партии // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 19. С. 304–305.


[Закрыть].

При этом нужно ясно понимать, что марксистская полемическая заостренность на примате интересов в анализе общественных процессов была вызвана необходимостью проложить дорогу новому для того времени концептуальному подходу, сломать систему устоявшихся взглядов, основанных на примате «отживших» ценностей. Важным фактором, обусловившим характер соответствующей эволюции теоретических взглядов, было использование интересов в качестве пропагандистского инструмента партий, сделавших марксизм своей идейно-теоретической основой.

Соответственно, эти факторы: полемическая заостренность и задачи политической пропаганды – предопределили выход концепции примата интересов за пределы их первоначального теоретико-методологического ареала. Эта концепция, как всегда бывает с идеологически ангажированными конструкциями, быстро вышла за рамки своих основательных предпосылок – учет ценностного измерения развития был отброшен. Задачи партийно-пропагандистской работы также требовали существенного упрощения исторического материализма: интересы, в их примитивно меркантильном измерении, превращались в единственную мотивацию правящих классов. Недаром Ф. Энгельс в конце жизни упрекал германских социал-демократов в примитивизации идей своего друга и соавтора.

Такое упрощенчество давало реальные основания упрекать марксистов, в особенности в их советском изводе, в обращении к довольно примитивно понимаемым материальным интересам. Недаром братья Стругацкие в своей повести «Понедельник начинается в субботу» зло высмеяли логику профессора Выбегалло (его прототипом был Т.Д. Лысенко), начавшего конструировать «идеального человека» с «кадавра, желудочно удовлетворенного»[184]184
  Стругацкие А. и Б. Понедельник начинается в субботу // Библиотека современной фантастики. М.: Издательство «Молодая гвардия», 1966. Т. 7.


[Закрыть].

При этом нельзя не признать, что, несмотря на все упрощения, заложенная в марксизме традиция выявления интересов различных классов, слоев и групп, целых государств, их блоков и союзов представляет собой уже устоявшийся аналитический инструмент. Важной предпосылкой для этого стали как реальное возрастание роли рефлексии интересов при практической выработке стратегий разного уровня, так и включение коллизий и конфликтов интересов в контекст практически всех социальных, экономических и политических ситуаций. Можно сказать, что с легкой руки марксизма «призрак интересов» бродил и по сию пору бродит по миру. В этом смысле можно говорить о концептуальной победе марксизма.

Даже в рамках теории миросистемного анализа, заостренно критикующей марксизм, ее адепты обращаются лишь к интересам, игнорируя нравственно-ценностное измерение развития, которое, как представляется, было необходимой предпосылкой формирования рассматриваемых ими геосистем[185]185
  Валлерстайн И. Миросистемный анализ: Введение.


[Закрыть].

Главной проблемой марксистской концепции, связанной с приматом социальных интересов, является предположение о гомогенности социальных регуляторов на различных этажах социальной структуры. В то же время автор указывал на гипотезу гетерогенности таких регуляторов: на верхних этажах социальной иерархии преобладают интересы, а по мере движения к более низким ее этажам возрастает роль ценностей, прежде всего ценностей партикулярных[186]186
  Дискин И.Е. «Постмодернизм»: философская парадигма или социологическая объяснительная схема. Общественные науки современность. № 2. 2023.


[Закрыть].

Следует отметить, что и в рамках марксистской теоретической мысли ранее предпринимались попытки инкорпорировать веберианские подходы. Эти попытки принято связывать с именем Э. Бернштейна (1850–1932). Он вполне справедливо отмечал, что главным вкладом марксизма в социальную науку был учет материальных интересов[187]187
  Бернштейн Э. Очерки из истории и теории социализма / пер. с нем. С. Штейнберга. СПб.: Б.Н. Звонарев, 1902. Позднее эту линию продолжили теоретики еврокоммунизма.


[Закрыть]. Он тщательно проанализировал основополагающие марксистские тексты и убедительно продемонстрировал наличие множества апелляций К. Маркса к ценностным основаниям, прежде всего к социальной справедливости.

Однако известные обстоятельства политического противоборства привели к тому, что усилия Э. Бернштейна интегрировать достижения М. Вебера в марксистский мейнстрим не увенчались успехом. Ленинское осуждение ревизионизма Э. Бернштейна привело к почти полному табу на обсуждение его теоретических взглядов в отечественном дискурсе. Отчасти поэтому в рамках марксистской концепции проблема взаимодействия ценностей и интересов оставалась вне поля внимания.

Исключением из этого тренда стали рассуждения Антонио Грамши (его впоследствии рассматривали в качестве основоположника «еврокоммунизма»), в концептуализации которого немалая роль отводилась нравственно-этической проблематике. Исходной проблемой, обусловившей его исследовательский интерес, были механизмы социально-политического контроля относительно немногочисленной буржуазии над гораздо более массовыми слоями и группами. Соответственно, в свою концепцию он включал представления о гетерогенности социальных регуляторов на различных этажах социальной структуры, а также механизмы, позволявшие буржуазии формировать структуру социальных представлений, задававших картину социальных отношений, легитимировавшую власть буржуазии.

Концепции Э. Бернштейна и А. Грамши стали выражением общего растущего интереса к проблеме взаимоотношения регуляторной роли ценностей и интересов. Этот рост внимания, как представляется, объясняется тем, что в XIX веке ценности и интересы начали терять свою прежде устойчивую иерархию, характеризующуюся приматом ценностей. Со временем этот примат разрушался, интересы повышали свою регуляторную роль, и, соответственно, возникла необходимость анализа новых процессов их взаимодействия.

В условиях распространения рациональной социальной рефлексии в гражданском обществе Запада, функцию интеграции ценностей и интересов обеспечивали соответствующие специализированные институты: политические клубы, аристократические и интеллектуальные салоны. В ходе бесконечных дискуссий ценности и интересы неизбежно сопоставлялись, формулировались идеологические тезисы – синтез отрефлексированных ценностных представлений и интересов, сформированных на базе устоявшихся, сохранявших свое влияние культурных и религиозных традиций. Важным результатом соответствующего дискурса становилось формирование устойчивых социокультурных стереотипов, задававших структуру социальных представлений[188]188
  Дискин И.Е. «Колея» и гражданское общество. Общественные науки и современность. № 5. 2022.


[Закрыть].

Наличие системы специализированных институтов, в рамках которых шла интеграция ценностей и интересов, собственно, и создало основания для рефлексии, что интересы обусловливают формирование определенных ценностных представлений, что идеологии – это лишь ширмы для вполне четких классовых интересов. Это рафинированное и радикализированное представление затем легло в основу марксистской доктрины.

Социальное развитие, формирование системы образования, социализации и интеграции, дифференцированно взаимодействующей с различными слоями общества, способствовали росту гетерогенности как европейского, так и российского социумов.

Политическая жизнь в значительной мере использовала этот фактор и одновременно его усилила. Появление массовых политических партий, обращение к гораздо менее образованному и, соответственно, политически мало искушенному электорату, использование механизмов идейно-политической мобилизации существенно изменили соотношение влияния ценностей и интересов. Агитация, обращение к актуализированным ценностям и к поверхностно понимаемым интересам (что также приобретало характер актуализации ценностей) существенно сместили соотношение ценностей и интересов.

В этом смысле ленинские принципы политической стратегии, основанные на обращении к ценностям первого порядка, представленным как выражение коренных классовых интересов, приобрели почти всеобщий характер. Значимым фактором этого процесса был послевоенный вклад наследников троцкизма в выработку теорий политической стратегии, основанной на выделении новых слоев, наиболее страдающих от депривации и, соответственно, выступающих носителями «революционных» взглядов.

Ярким примером реализации такой стратегии является «склеивание» извращенно интерпретированных социально-экономических проблем афроамериканцев США с ценностью «сегрегации». Превращение этой ранее актуализированной ценности в ценность первого порядка, в свою очередь, требует переформатирования всей социально-политической и социально-экономической системы в соответствии с проекциями этой ценности.

Важным измерением глобального развития, одной из характеристик которого является рассогласование ценностей и интересов, было создание системы глобального социокультурного контроля, который компенсировал бы это рассогласование. Этой системе требовалась адекватная ценностная основа[189]189
  Более подробно эти вопросы освещены в: Дискин И.Е. Понимающая скорбь о крахе либерализма. // Тетради по консерватизму. № 4. 2021.


[Закрыть]. Такой основой стали идеологические воззрения глобалистской ультралиберальной секты «прогрессистов», в рамках которых сформировалась «новая расовая теория», субъективные критерии гендерных позиций, отвергающие заклейменную «бинарность», и т. д.

Соответственно, для утверждения этой идеологии в мире начинала складываться система институтов формирования глобальных ценностей и представлений. Усилия интеллектуального «ядра», продвигавшего идеологические догмы секты «прогрессистов», были подкреплены глобальными медиа и культурным империализмом Голливуда.

Одновременно, во многих странах мира, выходящих за пределы обобщенного Запада, сохраняли свое значение и влияние религиозные, этнические и культурные ценности. Они оказывали свое влияние на различных этажах социума.

Складывалось новое измерение социальной структуры, основанное на оппозиции традиционных ценностей, с одной стороны, и «прогрессистских» ценностей, с другой, на основе которого возникали новые рубежи противостояния. Слои и группы, ориентированные на глобалистские, «общечеловеческие» (на деле «прогрессистские») ценности, противостояли социальным общностям, зачастую целым государствам, привязанным к укорененным в национальной традиции ценностям и интересам[190]190
  Соответствующее противоречие, интерпретированное как противоречие между правами человека и правами народов, было проанализировано И. Валлерстайном. См.: Валлерстайн И. После либерализма. 2-е изд. М., 2003. С. 141.


[Закрыть].

Этот процесс рассогласования ценностей и интересов был закреплен неолиберальной революцией 1968 года, установившей «общечеловеческие» либеральные ценности в качестве всеобщего нравственного стандарта – гражданской религии. Основанием для того, чтобы новый статус корпуса либеральных ценностей оказалось возможным рассматривать в качестве доктрины гражданской религии, выступает ряд аргументов. Прежде всего эти ценности представлялись как внеисторические, общечеловеческие. Обсуждение их статуса и значимости в «нормальном» обществе уже не допускалось. Те же, кто предпринимал хотя бы робкую попытку, становились отщепенцами и изгоями.

Важным фактором радикального прочтения ценностей либерализма стала идейно-политическая «склейка» либерализма и демократии. Демократическими отныне признавались лишь те воззрения и политические режимы, в которых демократия основывалась на радикально либеральных ценностях. Нелиберальные демократии становились по меньшей мере подозрительными либо просто не признавались таковыми. Яркий пример – Венгрия и Польша, ряд государств «третьего мира», целый ряд политических партий и движений в Европе и по всему миру.

Следует выделить еще один результат превращения либерализма и демократии в суперценности, в нормативно определенные ценности первого порядка. Из круга ценностей первого порядка была изгнана ценность государственного суверенитета – гигантского достижения Вестфальской системы, вдохновительницы «весны народов» XIX века и борьбы с колониализмом века XX. Именно здесь лежат истоки легитимации «гуманитарных интервенций», активно поддерживаемых неолиберальным истеблишментом.

Возрастающее значение этих ценностей в качестве социальных регуляторов было обусловлено усилением эмоциональной составляющей повседневной жизни, которое блокирует при этом рационализацию жизни социальной. Банальным в связи с этим является упоминание рекламы, пронизывающей почти все грани повседневности, обращающейся прежде всего к эмоциональным реакциям потенциальных потребителей.

В этом контексте также важно обратить внимание на характер коммуникаций в Сети, где повышенная экспрессивность и эмоциональность выступают нормой, а попытки рационального аргументирования зачастую получают «отлуп»: «много букафф». В этом же ряду оказываются все виды «актуального» искусства, стремящегося ко все большей экспрессивности, при этом отбрасывается культурный контекст, который все же предполагает какую-то систему упорядоченных знаний и представлений и, соответственно, обращается в том числе и к рациональной стороне сознания.

Все эти процессы приводили, да и приводят к определенной социокультурной шизофрении, когда в одних секторах социальной жизни индивиды руководствуются преимущественно рациональными аргументами, а в других, напротив, превалируют эмоции. Ситуация обостряется еще и эмоциональной экспансией, продвижением повышенно эмоционального отношения к тем процессам и событиям, где ранее более надежным основанием были рациональные суждения. Таким образом, можно заключить, что социокультурная шизофрения, о которой сказано выше, снижает возможность рефлексии интересов – как индивидуальных, так и более общих, групповых и общественных. Социокультурная шизофрения приобретает еще одно измерение: возникает когнитивный диссонанс между ценностями и интересами.

Складывается впечатление, что в мире, а отчасти и в России, идет все более заметное расслоение социума: элитарные группы сосредоточены на рациональном (часто даже достаточно циничном) измерении своих суждений, оставляя «низам» ценностно-эмоциональное, минимизирующее влияния сколько-нибудь рационального дискурса. Если учесть при этом, что значительное число граждан нашей страны не слишком уверено, что их голос способен изменить их жизнь к лучшему, электоральная активность оказывается в большой степени оторванной от серьезного ответственного выбора. Здесь можно увидеть элементы игры: вам нужен наш голос? – получите, не жалко.