Текст книги "Кризис... И все же модернизация!"

Все обсуждавшиеся выше теоретические подходы характеризуются явной и отчасти намеренной односторонностью. Каждый из них объясняет некоторый определенный аспект, но не дает полной картины причин неразвитости. Вместе с тем эти локальные концепты выявили большое количество подводных камней, обрекающих проект в целом на неудачу – следует помнить, что за каждой из теорий стоят гигантские социально-политические трагедии. Накопленные за последние годы материалы анализа многих модернизационных программ показали явную взаимосвязь между кризисами в их реализации, с одной стороны, и недостатками их теоретической базы – с другой. Проблемы кроются в самом исходном представлении, из которого исходили архитекторы преобразований.

Модернизационные теории подвергались концептуальной критике. Сначала выяснилось, что идеи «азиатского чуда» (экономическое развитие, опережающее демократизацию) и специфическая конфигурация азиатских ценностей (достижительство, высокая дисциплина при низком индивидуализме) могут проложить дорогу в будущее. Однако последующие экономические кризисы быстро положили конец первоначальной эйфории. Затем сказались разочарования, преобладающие в посткоммунистических странах в силу того, что они не справились с одновременным развитием экономики и демократии в условиях либерализации рынка.

Следует выделить два направления критики модернистских теорий. Иммануил Валлерстайн выставил строгий счет антикапиталистическим движениям, отметив их неконструктивность[15]15
  Wallerstein I. Entering global anarchy // New Left Review. 2003. Р. 27–35.


[Закрыть]. Но он же указал на отсутствие перспектив современного капитализма. Он предсказывает приход «глобальной анархии», темный период борьбы между основными акторами мировой системы, исход которой неизвестен и не определен. Шмуэль Айзенштадт рисует картину «множественной модерности», не имеющей видимой тенденции к конвергенции. Его воззрения созвучны известной концепции «конфликта цивилизаций», но вывод Айзенштадта более масштабен[16]16
  Eisenstadt S. (1999) Multiple modernities in an age of globalization. 1999. P. 37–50.


[Закрыть]. Он предвидит несколько «современных цивилизаций», даже базирующихся на идеях фундаментализма и движениях национал-коммунализма.

Некоторое время назад теоретики политического развития предложили схемы, согласно которым, в развитие представлений Макса Вебера и Толкотта Парсонса, появление и консолидация демократических режимов в решающей степени зависят от появления и консолидации определенных индивидуалистических ценностей.

Результаты широкого переосмысления теоретических основ модернизационного процесса связывают со стадией неомодернизационного анализа[17]17
  Tiryakian E. Dialectics of modernity: reenchantment and differentiation as process. 1992. P. 78–96.


[Закрыть].

Эдвард Тиракьян суммирует представления о процессах модернизации следующим образом:

1. Модернизация – результат действий индивидов и коллективов – не продукт автоматического развития системы.

2. Это требует новых путей достижения их целей, осуществления их ценностей; но будут ли эти цели достигнуты, зависит от располагаемых ресурсов.

3. Модернизация – не консенсусный процесс, но конкуренция между модернистами, консерваторами и наблюдателями.

4. Наука – главная движущая сила, но религия и традиции не должны недооцениваться.

5. Общий критерий модернизации – развитие благосостояния всего населения.

6. Центры модернизации могут изменяться и сдвигаться.

7. Модернизация – нелинейный процесс, она включает в себя циклы и кризисы.

Подобный взгляд в существенной мере меняет прежние линейные представления о модернизации. В повестку дня оказались внесены радикально иные подходы к самому процессу. Малазийский премьер Мохамад Махатхир, например, был предельно четок в своем заявлении о том, что азиатские страны могут и должны проводить «“модернизацию” без принятия всех или хотя бы части ценностей европейской цивилизации»[18]18
  Цит. по: Валлерстайн И. Конец знакомого мира. Социология XXI века. М., 2005. С. 235.


[Закрыть].

Налицо явная тенденция к преодолению узко понимаемого экономического подхода, к интеграции более широких представлений о путях экономического и социального развития. Стало очевиднее, что модернизация не чудодейственное средство, позволяющее одним махом преодолеть проблемы развития, накапливавшиеся длительное время. Проблема внутренних культурных, исторических, социальных ограничений в реализации модернизационных проектов постепенно перемещалась в центр внимания исследователей, а также политиков, готовых считаться с реальностью.

Модернизация всегда представляет собой некий политический проект, а не продукт предшествующего «естественного» развития. Проекты, подаваемые как технократические, политически нейтральные, на деле далеко не таковы. Продвигающим их политическим силам зачастую не с руки акцентировать идеологическую и политическую подоплеку преобразований. При определении целей таких проектов ключевое значение приобретают представления о причинах неразвитости, которые формируются в ходе идейно-политической подготовки накануне старта модернизационного проекта.

Исторически формирование идеи преобразования общества, а также государства и экономики было тесно спаяно с идеями освобождения, разрыва с «темным прошлым». Эти идеи породили целый ряд концепций, рассматривавших Свободу и Освобождение в качестве главных условий преодоления неразвитости. Затем они были развернуты в идеологию либерализма, которая имманентно содержит парадигму модернизации.

Проведенный обзор теоретических воззрений позволяет сделать шаг в раскрытии существа модернизационных проектов. В центре их внимания находятся не только и не столько собственно ресурсы развития, сколько институциональные механизмы мобилизации, распределения и использования этих ресурсов, соответствующие целям конкретного модернизационного проекта. Там, где институциональная компонента оставлялась без внимания, шансов на успех не было. Именно успех институциональных преобразований позволяет удерживать изначальный курс модернизации, дает возможность реализовывать проект, корректировать его с учетом реалий, а не превращать в «крестовый поход». Если институты эффективны, то модернизация будет иметь успех, если нет, то нет. Можно сделать вывод, что модернизация – политически ангажированный проект развития, использующий эффективные институциональные преобразования для решения актуальных проблем этого развития в наличных специфических социально-исторических условиях.

§ 2. Социальная трансформация как модернизационная рамка

Наш обзор показал решающую роль институциональных преобразований для успеха модернизационного проекта. В то же время социальные науки проделали большую работу, для того чтобы показать, как глубоко и сами институты, и их функционирование погружены в макросоциальную среду. Эта среда, в свою очередь, во многом предопределяет мотивы субъектов модернизации, образцы их социального действия и, в силу этого, условия реализации модернизационных проектов. В еще большей мере эта среда обусловливает границы тех реформ, которые с успехом можно осуществить здесь и сейчас. Для провалов, понятно, ограничений нет.

Понимание, что такие ограничения существуют, пришло далеко не сразу. Долгое время глаза реформаторов застилала, да подчас застилает и по сей день, волюнтаристская греза о безграничных возможностях модернизации. Главное – наличие политической воли, желание энергично вести реформы. Учитывать готовность к ним обществ – занятие, недостойное подлинных реформаторов.

По мере накапливания опыта модернизации, осмысления причин острейших кризисов, возникавших в результате провалов, в центре внимания исследователей и политиков-реалистов оказалась проблема некризисного, в иных концепциях – «органичного» развития. Слишком часто модернизационные проекты приводили к социальным кризисам, чтобы можно было оставить этот факт без внимания. Более того, эти частые кризисы стали своего рода пугалом для национальных элит, размышляющих о проектах модернизации.

Для выявления причин этих кризисов нам необходим анализ взаимоотношений системы институтов, претерпевающих изменения в ходе модернизации, с одной стороны, и окружающей эту систему макросоциальной среды – с другой. Для этого, как отмечалось, необходимо расширить предмет нашего анализа, включить в него рассмотрение дополнительных внешних факторов, обусловливающих органичный или, напротив, кризисный ход институциональных изменений, модернизации в целом.

В социальной теории сложилось научное направление, связанное с анализом процессов социального функционирования в условиях качественных общественных изменений, как целенаправленных, так и «естественных», то есть не связанных с каким-либо проектом, – с анализом трансформации.

Представляется, что процессы трансформации можно охарактеризовать через качественные социокультурные изменения в моделях социальной деятельности и через соответствующие перемены в основаниях и характере функционирования социальных институтов[19]19
  Дискин И. Российская модель социальной трансформации // Pro&Contra. Лето 1999. Т. 4. № 3. С. 5–40.


[Закрыть]. Анализ коллизий, возникающих в результате взаимодействия меняющихся субъектов, с одной стороны, и институтов – с другой, позволяют оценить влияние этих изменений на ход реализации модернизационных проектов.

Предлагается инкорпорировать в эту теоретическую схему классическую веберовскую модель модернизационного перехода, связанного с процессами распада традиционного общества и становлением модерного социума. В соответствии с ней в ходе макросоциального процесса смены традиционного общества на модернизованное снижается значение традиционных социальных регуляторов (традиционных авторитетов, предписывающих жесткие нормы поведения, санкций непосредственного окружения и т. п.) и возрастает роль модерных регуляторов. В связи с этим прежде всего усиливается влияние рационального индивидуального выбора, базирующегося уже не на партикулярных нормах, а на универсальных ценностях, а также регулирующее воздействие социальных институтов, основанных на тех же ценностях.

Такие трансформационные процессы меняют характер массовых моделей социального действия. Макс Вебер выделяет традиционную, аффектированную, ценностно-рациональную и целе-рациональную модели. Одновременно меняется и макро-социальная структура – соотношение слоев и групп населения, ориентированных на соответствующие модели социального действия.

Предложенная теоретическая конструкция предполагает методологическую возможность перехода от микроанализа индивидуальных действий к макросоциальным обобщениям. Здесь автор не одинок.

Имеется, например, созвучная точка зрения Раймона Будона: «Нам представляется необходимым подчеркнуть, что веберовская парадигма методологического индивидуализма не ограничивается анализом процессов, происходящих в кратчайшей и средней по размерам временной перспективе; она может быть успешно приложена и к более длительным процессам»[20]20
  Будон Р. Место беспорядка. Критика теорий социального изменения. М., 1998. С. 170.


[Закрыть].

Для характеристики процессов трансформации с точки зрения предложенной конструкции важно рассмотреть две взаимосвязанные стороны преобразований:

• институциональную, связанную с намеренным изменением номинальных институциональных установлений – формальных институтов (норм, процедур или правил), с одной стороны, и «естественным» складыванием неформальных норм, обусловливающих в своей совокупности перемены в функционировании социальных институтов – с другой;

• макросоциальную, вызванную переменами в структуре деятельностных макросоциальных моделей в рамках соответствующих социальных институтов.

При таком подходе в центре нашего внимания оказывается сопоставление моделей социального действия, ценностных оснований, лежащих в их основе, с одной стороны, с функционированием тех социальных институтов, в рамках которых реализуется соответствующее действие – с другой.

Одновременно для нас представляет существенный интерес характер деятельности социальных институтов (их функциональность, дисфункции, эффективность в конечном итоге). Этот характер в большой мере зависит от соответствия механизмов, норм и правил, лежащих в основе рассматриваемых институтов, тем моделям социального действия, на регулирование которых ориентированы эти институты. Представляется, что характер такого взаимосоответствия меняющихся институтов и моделей социального действия будет в значительной мере определять судьбу институциональных преобразований, реализуемых в ходе модернизационного проекта, и, соответственно, исход такого проекта в целом.

Нас в дальнейшем будет интересовать, в какой мере и в каких формах изменение базовых, доминирующих моделей социального действия влияет на характер функционирования социальных институтов, на их развитие, и, наоборот, каким образом перемены в номинальных институциональных нормах (то, чем мы реально можем управлять) могут влиять на модели социального действия.

В ходе трансформации меняется актуальность тех или иных ценностей. Соответственно при изменении таких ценностных приоритетов, ценностной конфигурации сдвигается и оценка различных институциональных компонентов, институтов и, в конечном итоге, отношение к ходу модернизационного проекта. Реактуализация одних ценностей и снижение значения других в определенных, довольно ограниченных, но все же значимых пределах, вполне возможны. Здесь предмет анализа – граница целенаправленных идейно-политических проектов. Главное – не переборщить, не доиграться до разрушения социокультурной органики, до макросоциального кризиса. Социокультурная динамика – мощный, но очень взрывоопасный стимул развития.

Предлагаемый теоретический подход позволяет учитывать сценарии модернизации, в которых введение институциональных норм, расходящихся с ожиданиями включенных в социальные изменения групп, не приводит к ожидаемым переменам в функционировании социальных институтов[21]21
  Дискин И. Указ. соч. С. 7–8.


[Закрыть]. Здесь уместно напомнить пример, приведенный Максом Вебером, о том, как для стимулирования крестьян им была поднята плата. В результате, вопреки ожиданиям, крестьяне стали работать меньше, так как и при меньших усилиях могли обеспечить себе привычный уровень жизни. В итоге, как видно из этого примера, возникает дисфункция социального института, снижение эффективности процесса, регулируемого этим институтом. Возможна и симметричная ситуация, когда «естественные» изменения в моделях социального действия, меняющие в свою очередь неформальные правила функционирования социального института, вступают в противоречие с номинальными установлениями. Эту тенденцию достаточно подробно рассматривал в своих работах Карл Маркс, видевший в таких изменениях движущую силу социального конфликта, да и развития в целом.

Следует обратить внимание на временной фактор соответствующих изменений. Именно временная протяженность, скорость рассматриваемых процессов в большой мере определяет финальный характер взаимодействия моделей социального действия и институтов. Бывает, что время лечит, позволяет адаптироваться к изменениям. Но бывает, что время лишь копит противоречия и готовит взрыв. (Здесь уместно напомнить об «исламской революции» в Иране.)

Этот временной фактор делает предметом нашего исследования проблему адаптации. Процесс социальной адаптации характеризуется:

1) способностью различных социально-экономических слоев и групп населения, включая и элиты, осмысленно ориентироваться в существующей социальной и хозяйственной ситуации;

2) адекватностью вырабатываемых ими моделей социального поведения в сложившейся институциональной среде;

3) рациональностью использования различных располагаемых ресурсов для реализации своих потребностей и интересов[22]22
  См.: Социальная трансформация реформируемой России / Отв. ред. Заславская Т.И., Калугина З.И. Новосибирск,1999. С. 204–246.


[Закрыть].

Для нашего исследования важно, что в ходе процесса адаптации население осуществляет собственную, во многом субъективно обусловленную интерпретацию сигналов, посылаемых ему с макроуровня (путем установления норм и соответствующих санкций за их нарушение) на микроуровень, на уровень реальной деятельности населения. Иными словами, в ходе адаптации население, его слои и группы выступают в роли «социального критика», проверяющего практичность соответствующих нормативных установлений, их соответствие сложившимся социальным, культурным и хозяйственным практикам.

При этом важно иметь в виду, что результаты такой «критической» оценки будут сильно зависеть от исходной позиции «критика». Это, в свою очередь, означает, что для получения тех оценок институциональной среды, которые необходимы для продвижения модернизационных проектов, важно выделить «индикативные» слои и группы, интересы которых соответствуют содержанию реализуемого модернизационного проекта. Попросту, хочешь успеха модернизации, сначала найди социальную группу – лоцмана проекта.

Адаптационный процесс будет протекать совершенно иначе, если он не может ограничиться приспособлением к сложившимся практикам и нужно освоение качественно новых. Хорошо известны случаи, когда люди, располагавшие необходимой квалификацией и другими социальными ресурсами, в ходе реформ 90-х годов так и не смогли адаптироваться к новой реальности, сменить род своих занятий на новые, приносящие гораздо большие доходы.

Адаптация является также макросоциальным механизмом, обеспечивающим, в частности, оценку населением степени возможностей, которые институциональная среда предоставляет населению для решения своих насущных проблем. Очевидно, что благоприятная среда сильно мотивирует население на мобилизацию ресурсов, неблагоприятная – парализует способность к адаптации.

Вполне очевидно, что в ходе адаптационных процессов формируется диспозиция отношений к тем или иным институтам, институциональной среде в целом. Одновременно соответствующие оценки институциональной среды обусловливают эволюцию системы неформальных норм. Какие-то из них становятся еще более актуальными, а другие эту актуальность утрачивают, «засыпают». Меняющаяся система неформальных норм может соответствовать, а может и противостоять номинальным институциональным установлениям.

Вполне очевидно, что неформальные нормы и правила выступают более сильными регуляторами социальной деятельности, чем номинальные нормы. Наличие сильного «зазора» между неформальными практиками, с одной стороны, и номинальными установлениями – с другой, ведет к серьезным дисфункциям институциональной среды. Этот «зазор» ведет либо к прямому блокированию деятельности соответствующих институтов, либо к созданию каких-либо социальных механизмов компенсации такого «зазора», позволяющих поддержать, пусть и с трудностями, проблемами и значительными издержками, функционирование соответствующего института. Так, коррупция лишь один из таких механизмов, компенсирующих блокирующее действие обсуждаемого «зазора». Это понимание социальной роли коррупции ни в коей мере ее не оправдывает, но указывает, что для эффективной борьбы с ней необходимо устранение ее макросоциального фундамента, сужение «зазоров» между формальными и неформальными нормами.

Значение рассматриваемого «зазора» в том, что он накладывает существенные ограничения на масштаб институциональных преобразований – на введение новых формальных норм. Бессмысленно и контрпродуктивно вводить такие нормы, кардинально расходящиеся с доминирующими неформальными нормами. Так можно лишь наращивать «зазор», блокировать институциональное функционирование и растить коррупцию.

Но из сказанного не следует, что значительные институциональные преобразования вовсе невозможны. Просто они должны вестись не волюнтаристски, в соответствии лишь с замыслом реформаторов, а в соответствии с требованиями органичной трансформации. Это значит, что институциональные преобразования должны быть подкреплены переменами в структуре неформальных норм. Социальная инженерия, конечно, не всемогуща, но кое-что сделать все же можно. Главное – понимать всю эту проблемную перспективу и двигаться в такт социальным переменам, а не ломать народную жизнь через колено.

Столь часто осуждаемое реформирование «толчками» есть не что иное, как следование внутренней логике социальной трансформации, установлению взаимного соответствия между эволюцией неформальных норм, с одной стороны, и развитием формальной институциональной среды – с другой.

Крайняя сложность трансформационных процессов усугубляется претензиями на лидерство групп, крайне различающихся своими устремлениями. Под их влиянием в обществе актуализируются ценности, поддерживающие неформальные нормы, кардинально противостоящие логике реформирования. В результате вместо поддержки модернизации трансформационные процессы начинают генерировать кризис. (Именно плохое понимание лидерами реформ 90-х существа трансформации, тех ограничений, которые она накладывает на процессы реформирования, резко усилили социальные издержки преобразований.)

Для нашего рассуждения также важен вывод, что результатом адаптационных процессов является выстраивание социальной диспозиции слоев и групп населения, различающихся своим отношением к характеру реформ.

Значение адаптационных процессов для процесса трансформации ярко показывает Карл Поланьи на примере формирования новых городов в ходе промышленной революции в Англии: «В новых городах не было давно и прочно сложившегося среднего класса, не существовало крепкого ядра ремесленников и мастеров, почтенных мелких буржуа, способных послужить ассимилирующей средой для неотесанных работяг <…> Промышленный город Центральной или Северо-Западной Англии представлял собой культурную пустыню, его трущобы лишь отражали отсутствие какой-либо традиции и чувства гражданского достоинства. Брошенный в эту страшную трясину убожества и нищеты, крестьянин-иммигрант или даже бывший йомен, или копигольдер быстро превращался в какое-то не поддающееся описанию болотное животное. Дело не в том, что ему мало платили или заставляли слишком много работать – хотя и то и другое происходило слишком часто, дело в том, что физические условия, в которых он теперь существовал, были абсолютно несовместимы с человеческим образом жизни... И все же положение не было безнадежным: пока человек сохранял определенный статус, служивший ему опорой, пока перед ним была модель поведения, заданная ему родственниками и товарищами, он мог бороться и в конечном счете восстановить свое нравственное достоинство»[23]23
  Поланьи К. Великая трансформация. Политические и экономические истоки нового времени. СПб., 2002. С. 114.


[Закрыть].

Эта довольно длинная цитата основоположника теории трансформации вызывает явные ассоциации с ситуацией в России на рубеже XIX и XX веков, в СССР в 30-х годах. Это сходство не случайно – оно подтверждает наличие закономерностей, понимание которых может (при желании считаться с ними) снизить издержки реформирования, и тем более избежать кризиса.

Соответственно искомый позитивный результат социальной трансформации заключается в том, что введенные в ходе модернизации институты приходят в социокультурное равновесие с изменившимися моделями социального действия. Напротив, рост напряжений в ходе адаптации приводит к негативной оценке вводимых институтов. Социокультурный «зазор» между такими институтами, с одной стороны, и социальными практиками – с другой, перерастает в отторжение. Возникшие напряжения быстро превращаются в модернизационный кризис.