Текст книги "Кризис... И все же модернизация!"

Изложенные выше представления позволяют сформулировать гипотезу относительно влияния трансформационных процессов на формирование институтов. В классическом представлении этот процесс сопровождался секуляризацией, снижением регулятивного влияния религиозных ценностей на различные стороны социальной деятельности и, одновременно, повышением роли рациональности в регулировании социальных отношений. Это означает, что исчезает религиозная санкция (или существенно снижается ее значимость), поддерживавшая легитимность системы институтов. Подобная делегитимация приводит к нарастающим дисфункциям в государстве, к его ослабеванию и краху. Ключевая проблема – ценностные основания «нового режима».

Принципиальное значение имеет развилка: замещение прежней суперценности – фундамента институтов – иной, столь же значимой, или же, напротив, возникновение конфликта высокозначимых ценностей.

Влияние высокозначимых ценностей на институциональный генезис осуществляется, прежде всего, через ценностную оценку институциональных образцов и моделей социального действия. Такого рода прессинг, при условии широкого распространения в обществе высокозначимых ценностей, затрудняет выживание тех институтов, ценностные основания которых противоречат существующему порядку. В результате институтам, основанным на ценностях, сильно отличающихся от общепринятых, необходимо демонстрировать довольно высокий порог эффективности.

В рамках сценария формирования некоей новой суперценности следует рассматривать возможность какой-либо формы религиозного ренессанса, реформирования прежней религии или даже принятия новой религиозной доктрины. Из истории также хорошо известны примеры, когда авторитет религиозного или национального лидера способен выступить в качестве такой суперценности, упорядочивающей всю систему ценностей, норм и моделей деятельности, а также легитимирующей новую систему институтов. Наполеоновский миф сыграл важную роль в легитимации Второй империи во Франции. Отечественному читателю это также памятно: мифологизированное «возвращение к ленинским нормам» играло значительную роль в легитимации советского режима в постсталинскую эпоху.

Утверждению суперценности может способствовать и некая квазирелигиозная доктрина, если она актуализирует проблематизированные ценности, то есть ценности, которые уже превратились в предмет массового, очень острого социально-психологического переживания.

В целом сохранение прежней или утверждение новой суперценности обеспечивает последующее упорядочение новой системы ценностей и, на этой основе, адаптацию или переформатирование системы государственных институтов. Качественно иная ситуация возникает в случае, если подрыв прежней суперценности не приводит к утверждению новой. Здесь возможна новая развилка.

Первая ее ветка – различные виды ценностной сегментации. Хорошо известна социальная сегментация, когда разные социальные группы обращаются к отличающимся суперценностям. Собственно, такая ситуация является источником формирования классовой структуры, хорошо известной в марксистской научной традиции. Вопрос здесь в статусе этой базовой ценности. Если это суперценность, то дальше возникает вся логика классовой борьбы и революции.

Иная ситуация складывается в результате региональной сегментации. Этот вариант сильно коррелируется с рассмотренными выше сценариями дуалистической экономики. Вполне очевидно, что такая сегментация суперценностей является большой угрозой для целостности общества, источником раскола страны. В связи с этим актуальна судьба Украины, где налицо региональная ценностная сегментация. Вполне очевидно, что эта судьба будет зависеть от статуса ценностей, разделяющих юго-восток и запад этой страны, а также от того, насколько соответствующие ценности могут превратиться в суперценности, атака на которые абсолютно неприемлема.

Другая ветка развилки возникает в условиях слабой государственной легитимности и отсутствия доминирующей ценности, объединяющей активное большинство. Наиболее часто такая ситуация ведет к «ценностной смуте», когда значительные группы людей сталкиваются с внутренним конфликтом высокозначимых для них ценностей.

Весьма часто столкновение ценностей ведет к внутреннему кризису, к поиску путей преодоления «ценностной смуты». Вполне логичным способом выхода из подобной ситуации является актуализация одной из конфликтующих ценностей, превращение ее в суперценность. Собственно, активность политических лидеров часто направлена именно на повышение статуса одной из ценностей до суперценности. Возможна и зеркальная ситуация, когда политик, «оседлавший» латентную суперценность, становился реальным национальным лидером. Яркий пример – восхождение Леха Валенсы, актуализировавшего андеграундные ценности польского общества.

Именно сцепление доминирующих ценностей и лидерства – источник столь частого авторитарного выхода из ценностного кризиса. Но такой выход предполагает, что социокультурная ситуация создает предпосылки для превращения одной из конкурирующих ценностей в суперценность с последующим выстраиванием новой иерархии ценностей – опоры институционального генезиса. Собственно, эта модель и была с разным успехом реализована в рамках посткоммунистического транзита. Такое понимание служит также объяснением столь частого превращения ценности национальной независимости в суперценность в рамках постколониальной модернизации. Другой вопрос – насколько успешно освободившимся странам удавалось использовать эти возможности, в какой мере ценности национального освобождения на деле оказывались доминирующими для основных политических игроков. История показала, что эти ценности очень часто оказывались «парадными», на практике сильно уступающими по своему влиянию нормам непотизма и трайбализма. Подобная ситуация сильно ограничивает возможности модерного институционального генезиса, формирования эффективного государства. Это обстоятельство заставляет, с одной стороны, поддержать предостережения Френсиса Фукуямы против чрезмерного упования неоконсерваторов на возможности социального инжиниринга. С другой – отметить игнорирование им же социокультурного контекста государственного строительства[28]28
  Fukuyama F. After the neocons. America at the crossroads. Yale University Press, 2006. P. 114–154.


[Закрыть].

Однако возможность генезиса эффективного государства существует далеко не всегда. Ее условием является активный поиск ценностных оснований для социального функционирования. Чаще всего такая атмосфера стремления к заполнению ценностного вакуума характерна для трансформационного перехода от традиционного общества к модернизованному. Для достаточно модернизованных обществ характерен консенсус относительно ценностей первого порядка, встраивание их в одну регулятивную систему с другими, теперь уже равно значимыми ценностями.

Отсутствие четкой ценностной иерархии сильно затрудняет формирование целостной институциональной системы. Велика вероятность фрагментации, когда отдельные части институциональной среды базируются на различных ценностях. Это не только снижает эффективность самой институциональной системы, но и демотивирует социальных акторов, так как разные элементы рассматриваемой среды посылают им разнонаправленные стимулирующие сигналы.

Проведенный анализ показывает значение трансформационной диагностики, анализа характера и специфики макросоциальных изменений для выработки реалистичного модернизационного проекта.

§ 3. Модернизационные парадигмы

Анализ доктринальных идейно-политических установок, тесно связанных с основными течениями политической мысли и различающихся своим отношением к социоантропологической природе человека и к функционирующим институтам, позволяет лучше прояснить сущность трансформационных преобразований. Это позволяет также оценить роль и возможности в разрешении социокультурных трансформационных напряжений.

Снятие напряжений, как правило, связано с институциональным или социокультурным «шоком», меняющим сложившееся в предшествующий период пространство представлений, иерархию социальных ценностей. Одним из средств такого «шока» является «игра на понижение», фиксация тотальной неразвитости страны – объекта модернизационного проекта. Вероятно, что без этого невозможно обеспечить социальную поддержку преобразований, готовность общества принять издержки (зачастую сильно недооцененные) грядущих реформ.

Социокультурный «шок», в общем случае, связан с «вбрасыванием» ценностей, радикально отличающихся от тех, на которые прежде ориентировалось общество. Разом теряет социальную поддержку вся институциональная среда, покоившаяся на прежнем ценностном фундаменте. (Примером могут служить экономические реформы 90-х.)

Субъект-контекстуальные отношения уже рассматривались выше в различных сценариях модернизации. Среди них много волюнтаристских концепций, полагающих, что субъект преобразований (вождь, харизматический лидер и т. п.) обладает почти безграничными возможностями. Такие конструкции характерны, прежде всего, для эпохи Просвещения. Они до крайности романтизируют процесс трансформации, игнорируют рассмотренные выше социокультурные ограничения проводимых преобразований.

Иной, как представляется, более реалистичной точки зрения придерживаются теории, акцентирующие внимание на соответствии социальных интенций вводимым институциональным преобразованиям. Здесь роль личности – субъекта трансформации существенно ограничена интересами наиболее влиятельных слоев и групп населения, прежде всего правящего класса. Схожей позиции придерживается современная теория элит, которая полагает, что «элиты могут лишь то, что им позволяют делать внеэлитные группы».

Более широкая постановка вопроса характерна для веберианской традиции, которая фокусировалась на значении ценностей для регулирования социальной деятельности населения. Данная традиция была связана с анализом социокультурного контекста формирования соответствующих ценностей.

В этом смысле реакция общества на воздействие субъекта перемен может быть рассмотрена как системообразующая. Аналитическими характеристиками здесь выступают исходные отношения субъекта перемен, в нашем случае лидера модернизации, к наличным социокультурным предпосылкам: их учет или игнорирование. Возможно выявление большого разнообразия таких отношений, но для большей наглядности анализа эта диспозиция может быть введена в виде оппозиции: «вмененный», то есть преимущественно связанный с игнорированием имеющихся предпосылок, и «востребованный», то есть опирающийся на соответствующие предпосылки.

При таком понимании модернизация предстает частным случаем трансформационных преобразований, связанным с наличием сильного субъектного воздействия на ход социальных процессов. Ее основной признак – формирование институтов, рассматриваемых лидерами преобразований в качестве «современных» (в традиционно-нормативном или уже новом понимании). Эти лидеры зачастую не различают истоки собственных представлений о такой «модерности». «Модерными» представляются как институты, используемые «передовыми» странами, так и действительно современные институты. То есть институты, соответствующие собственному социально-историческому времени этих стран, наиболее полно отвечающие требованиям сложившейся ситуации, способные решить наличные социальные проблемы.

При анализе оппозиции «вменение – востребованность» крайне важно выявить причины, обусловливающие выбор конкретной модернизационной модели. Этот выбор связан с исходной оценкой субъектом модернизации макросоциального контекста. В этом смысле само понятие «модернизация» (осовременивание) в его исходной трактовке, как это было показано выше, всегда несет в себе следы нормативной установки. Другой вопрос, как формируется этот нормативный ориентир. Здесь возможны два варианта: образец берется из какого-то заимствованного конструкта или этот образец – целевой ориентир модернизационного проекта – конструируется исходя из проблемной ситуации реформируемой страны с учетом специфики ее развития.

Это понимание природы образца позволяет уточнить понятие «модернизация». Модернизация – специфический случай трансформационных процессов, когда субъекты институциональных преобразований ориентируются на некие избранные или сконструированные нормативные образцы. Такое понятие включает в себя оба подхода к выбору нормативного образца: как доктринально-заимствованный, так и проблемно-конструктивный.

Радикальное несоответствие между высокозначимой нормой, с одной стороны, и реальным состоянием общества, его ожиданиями – с другой, могло приводить к выводу, что такое общество недостойно того, чтобы потенциальный лидер считался с его готовностью к переменам. Примеры – не только колониальное культуртрегерство европейских держав в Африке и Азии, но и аналогичные по своей сущности реформы Петра I. Для отрицания субъектом трансформации права объекта предстоящих реформ – реально существующего общества – на диалог необходимо, чтобы субъект ощущал себя выведенным за культурные границы этого общества. Грубо говоря, такие модернизационные элиты должны ощущать себя в чужой, дикарской покоренной стране.

Напротив, «востребованность» возникает из представлений о том, что общество является достойным партнером модернизационного субъекта, заслуживает диалога. Она предполагает наличие значимых слоев и групп, проблематизирующих свое социальное положение, готовых оценивать соответствие предлагаемых преобразований своим интересам или, по меньшей мере, сформированным (зачастую мифологизированным или идеологически переформатированным) ожиданиям.

В этом смысле трансформационный процесс (в его веберовской модели) создает предпосылки для перехода от модернизации, способной опираться лишь на «вменение», к «востребованным» преобразованиям на основе последовательного расширения спектра целе-рациональных слоев и групп, которые, в свою очередь, и выступают социальной базой «востребованности».

Историческими примерами «вмененной» модели модернизации могут служить как конструирование системы институтов США в ходе дискуссий отцов-основателей, так и реформы Петра I. Примерами «востребованных» модернизаций могут быть как «Славная революция», которая возвела Вильгельма III Оранского на британский престол, так и великие реформы Александра II, подготовленные и духовными устремлениями передовой части российского общества, и огромными моральными потрясениями в результате поражения России в Крымской войне. Хотя, конечно, в этих реформах легко увидеть оба источника нормы: и заимствование, и конструирование. К востребованным преобразованиям следует также отнести и перестройку. Нарастающие экономические трудности и кризис политики Михаила Горбачева обусловили также первоначальную готовность народа к экономическим реформам начала 1992 года. Мера совпадения содержания этих реформ с ожиданиями, уровень рациональности в анализе проблем – отдельный вопрос.

Исторический опыт показывает, что для «вменения» нужно, чтобы лидеры модернизации ощущали себя некими «мессиями», несущими благо и свет своему народу. Да и «просвещаемый» народ должен чувствовать мессианский запал лидеров преобразований. Без этого модернизация довольно быстро выдыхается, превращается в циничное насилие без позитивного содержания.

Соответствующую идеологическую компоненту можно увидеть и при реализации «востребованных» преобразований. Однако гораздо важнее, что в варианте «востребованности» рациональные интенции существенно превалируют над идеологическими.

Таким образом, при анализе модернизационных процессов мы имеем две взаимосвязанные пары: «вмененный – идеологический», с одной стороны, и «востребованный – рациональный» – с другой. Ради выстраивания достаточно простой конструкции, позволяющей качественно различать модели модернизации, автор попарно «склеил» соответствующие модернизационные интенции и использовал оппозицию «идеологический – рациональный», покрывающую соответствующие пары. Вполне очевидно, что речь идет об аналитическом различении. Реальные модернизационные проекты, при преобладании одного из двух признаков, всегда имеют элементы другого.

Иным основанием для различения модернизационных моделей является характер преобразований: телеологические или, напротив, генетические подходы. Если общество предстает косным, пассивным объектом преобразований, то главной проблемой является выбор соответствующей телеологической модели – средств, инструментов претворения в жизнь избранного образца модернизации. Если же общество воспринимается в роли партнера (пусть даже младшего, чье мнение имеет малый вес при выборе модели реформ), то гораздо более важную роль начинают играть проблемы социального генезиса, поддержания и развития реально существующих жизнеспособных институтов; взаимной адаптации институтов и моделей социального действия. Этот генезис, по замыслу сторонников данного подхода, должен обеспечить эффективное решение тех проблем, анализ которых стал источником формирования соответствующего модернизационного образца.

Все эти вышевведенные четыре различения, взятые попарно, позволяют выделить четыре принципиально различные модели модернизации – модернизационные парадигмы:

• идеолого-телеологическую;

• идеолого-генетическую;

• рационально-телеологическую;

• рационально-генетическую[29]29
  Дискин И. Указ. соч. С.19.


[Закрыть].

Использование понятия «парадигма» опирается на исследовательскую традицию, в рамках которой «сложные решения, особенно коллективные, могут опираться на более или менее взаимосвязанные системы верований, которые при желании можно обозначить как парадигмы, поскольку по своим функциям и природе они действительно близки к куновским парадигмам»[30]30
  Будон Р. Указ. соч. С. 170.


[Закрыть].

Проблему органичности социальной системы или, в иной теоретической трактовке, снижения ее внутренней конфликтности, находящуюся в центре нашего обсуждения, следует несколько переформатировать в свете введенной выше системы парадигм. Здесь центральной проблемой становятся трансформационные последствия реализации соответствующей модернизационной парадигмы в том или ином макросоциальном контексте.

В истории хорошо известны примеры реализации идеолого-телеологической парадигмы – идейно вдохновленных и целенаправленных силовых преобразований. Достаточно вспомнить реформы Джироламо Савонаролы во Флоренции, создание государства иезуитов в Перу. Вполне очевидно, что идеолого-телеологическая парадигма тесно коррелирует с идеократизацией как способом преодоления трансформационных напряжений. Таким образом, идеолого-телеологическая парадигма, в силу своих исходных оснований и органичных для нее путей преодоления трансформационных напряжений, всегда несет в себе зародыш тоталитаризма, неразрывно связанного с идеократизацией. В этом смысле верно и обратное: отсутствие идеократизации – признак отсутствия и тоталитаризма.

Здесь следует отметить определенную правоту постмодерных критиков, которые указывали на связь идеологического нарратива с тоталитаризмом. Однако гиперболизация этого тезиса, полное отрицание позитивной роли идеологии влечет за собой блокирование любых модернизационных проектов, так как выдвижение целей модернизации и выбор ее институциональных средств, как это было показано в предыдущем параграфе, не могут осуществляться вне идеологического пространства.

Как всегда, между двумя крайностями лежит не истина, но проблема. Общей тенденцией является выдвижение целей модернизации в результате осознания общественных противоречий, пропущенных сквозь призму определенной идеологии. Без этого, без влияния идеологии, модернизационные цели теряют свою ценностную определенность и, соответственно, способность получать прочную социальную поддержку.

Крайне важно отметить, что в рамках идеолого-телеологической парадигмы, вопреки мифам об их «естественном» происхождении, осуществлялось формирование современной демократии и рыночного хозяйства. «Промышленная революция была лишь началом столь же глубокой и радикальной революции, как и те, которые вдохновляли умы самых пылких религиозных фанатиков, однако новая вера являлась насквозь материалистической; в основе ее лежало убеждение в том, что все человеческие проблемы могут быть решены, если удастся обеспечить неограниченный рост материальных благ»[31]31
  Поланьи К. Указ. соч. С. 52.


[Закрыть].

На основе подробного анализа роли государства в становлении свободного рынка Карла Поланьи показывает: «Чтобы обеспечить свободное функционирование системы, администраторам приходилось постоянно быть начеку. А потому даже те, кто страстно желал освободить государство от всех излишних обязанностей; те, чья философия прямо требовала ограничить сферу деятельности государства, оказались вынуждены предоставить самому государству новые полномочия, инструменты и органы, необходимые для практической реализации принципа laissez-faire. Этот парадокс дополнялся другим, еще более удивительным. Экономика laissez-faire была продуктом сознательной государственной политики, между тем последующие ограничения принципа laissez-faire начались самым стихийным образом. Laissez-faire планировался заранее, само же планирование – нет»[32]32
  Там же. С.158.


[Закрыть].

Читателю, хорошо знакомому с ходом отечественных реформ 90-х годов, ясно видно сходство: борьба за идейно вдохновленные либеральные реформы, с одной стороны, и во многом стихийное сопротивление «государственников», апеллировавших к проблемам реальной хозяйственной практики, – с другой.

Для нашего анализа процессов трансформации и модернизации важно не только то, что становление рыночного хозяйства осуществлялось в рамках идеолого-телеологической парадигмы. Не менее важно и то, что, следуя логике представленного выше анализа, сам тип преобразований, основанный на модном сегодня «ограждении от вмешательства государства», принципе laissez-faire, позволяет типологически отнести их к другой, но близкой идеолого-генетической парадигме. Здесь налицо парадоксальное сближение политических воззрений радикальных либералов и радикальных консерваторов, ревностно защищающих традиционализм, «естественное» развитие общественно-политических процессов от разного рода «радикалов».

Следование идеолого-генетической парадигме направлено на исключение какого-либо регулирующего вмешательства государства.

«Слепая вера в стихийный прогресс не позволяет нам понять роль правительств в экономической жизни. Роль эта заключается в ускорении или замедлении его в зависимости от обстоятельств; если же мы считаем этот темп в принципе неизменным или, что еще хуже, видим кощунство в самой попытке на него повлиять – тогда, разумеется, ни о каком вмешательстве не может быть и речи»[33]33
  Там же. С.49.


[Закрыть].

За такой позицией на деле скрывается глубокое недоверие к возможностям государства вскрывать насущные нужды общества, подлинные проблемы его развития. Крайние антиэтатистские настроения, распространившиеся не только в России, но и на Западе, ведут к заключению: наличное качество государства не позволяет доверять ему судьбы страны; в невмешательстве такого государства меньше риска. В этих позициях, и в аристократично-скептической и, напротив, в люмпенско-анархистской – впрочем, одинаково глубоко антидемократических по своим истокам, к сожалению, много правоты. Здесь сказывается как уровень социальных горизонтов властвующих элит, так и степень социальной ответственности внеэлитных групп, слишком склонных поддаваться политтехнологическим манипуляторам, соглашаться с примитивными ответами на сложные вызовы истории.

Из сказанного выше вполне очевидно, что идеолого-телеологическая или идеолого-генетическая парадигмы вряд ли могут стать основой реформ в современной России.

Идеолого-телеологическая парадигма не имеет на это шансов, так как сегодня она оказалась серьезно дискредитированной своей глубокой связью с тоталитарными проектами. Кроме того, следует учесть факт, что основная часть населения нашей страны высоко ценит достигнутое за последние полтора десятилетия невмешательства государства в личную жизнь граждан. Защита этой ценности – серьезный барьер на пути тотальной идейно-политической консолидации, являющейся необходимым условием для такой парадигмы.

Идеолого-генетическая парадигма, как это видно из предшествующего обсуждения, принципиально неприемлема для каких-либо целенаправленных преобразований и, следовательно, не может служить основой для модернизационных проектов. Она лишь может защищать продолжение модернизационного проекта, начатого, как мы видели, в рамках иной – идеолого-телеологической – парадигмы.

Таким образом, можно заключить, что альтернатива российской модернизации, ее «коридор возможностей» – выбор между рационально-телеологической или рационально-генетической парадигмами. Соответственно при обращении к принципам рационально-телеологической парадигмы речь идет о рационально обоснованном вменении социальных институтов, соответствующих реальной проблемной ситуации страны – объекта модернизации. Но здесь как раз и кроется основная трудность. Рационально-телеологическая парадигма, как отмечалось выше, основана на представлении о пассивном характере социальной среды, в которую имплантируются соответствующие институты. Такая парадигма и соответствующие ей модели модернизации по своим политическим интенциям близки к авторитарным установкам. Авторитарный модернизационный проект может быть оформлен и в виде демократического режима, за фасадом которого реализуется авторитарное по своему существу управление пассивным населением, лишенным реального влияния на содержание и темпы преобразований.

При таком понимании подлинное демократическое содержание политической системы может быть охарактеризовано не только через традиционные признаки: плюрализм, политические свободы, участие, но и через его модернизационное выражение: подлинное отношение власти – субъекта модернизации к ее социальному объекту. Налицо возможность модернизационного измерения демократии, характеризующее политический режим через его влияние на модернизационный процесс. Это влияние может выражаться в стимулировании, поддержке, или, напротив, в торможении и блокировке инициативы «снизу».

Важным последствием авторитарной установки обсуждаемой модели является систематически поддерживаемая позиционная дистанцированность модернизационного субъекта от объекта. Без нее действительно невозможно поддерживать реформаторскую мобилизованность, без которой, в свою очередь, трудно преодолеть реальную или мифологизированную «косность» среды. Но платой за эту дистанцию является все возрастающая сложность проникновения в проблемную ситуацию, которой живет реформируемое общество. Оно становится все менее познаваемым, все менее понятным. Соответственно меньше шансов на своевременную корректировку модели. (Ярким, но очень редким примером поддержания такой сложной реформаторской диспозиции, проблемного подхода при проведении авторитарной модернизации являются реформы, проведенные в Сингапуре под руководством Ли Кван Ю[34]34
  Ли Куан Ю. Сингапурская история: из третьего мира в первый. М., 2005.


[Закрыть].)

Приведенные парадигмальные различения добавляют еще одно измерение – взаимоотношения трансформационной парадигмы и цели модернизации. Выше мы видели тесную взаимосвязь постановки этой цели, с одной стороны, и успеха модернизационного проекта, его экономических и социальных последствий – с другой. Успешная модернизация – в большой мере результат осознания ситуации, проблем страны.

Без проникновения в такую ситуацию, без осознания определяющих ее факторов латентная проблемная реальность неосознанно переформатируется в набор предметов управления и регулирования. Следует отдавать себе отчет, что подобное переформатирование исходных проблем делает дальнейшее модернизационное воздействие в точном смысле слова бессодержательным.

Все эти рассуждения были необходимы для того, чтобы выделить особое, проблемно-предметное измерение взаимосвязи модернизационной парадигмы и конкретных целей модернизационного проекта. Собственно, изменения в подходах, которые претерпела теория модернизации за последние полвека, характеризовались широким использованием проблемного подхода к определению целей и задач модернизации при одновременном отказе от модернизации как набора наперед заданных, как на поверку оказывается, идеологически обусловленных мер и задач.

Наше предыдущее рассмотрение показало, что идеолого-телеологическая парадигма, уже в силу своих исходных оснований, принципиально избегает проблемного подхода. (Так, долгое время в рамках советской идеологии элементы хозрасчета были под большим подозрением относительно их соответствия социалистической доктрине.) Идеолого-телеологическая парадигма стремится к снижению проблематизации, подрывающей ее идеологические основания. Одновременно она всегда ведет, как мы это уже отмечали, к кардинальному упрощению, тривиализации своей исходной идеологии[35]35
  На это обстоятельство указала автору А.В. Остапчук.


[Закрыть]. Идеология «схлопывается» до достаточно примитивного набора идей, способных служить критериями для формируемой системы институтов.

Идеолого-генетическая парадигма также связана с интенцией к транспонированию исходных проблемных представлений в инструментальный ряд, «освященный» идеологической санкцией. Исходный, зачастую вполне широкий и основательный круг проблем под влиянием идеологических шор уплощается и превращается в набор идейно санкционированных институциональных инструментов. Здесь источник стремления к импорту институтов, характерного для многих модернизационных проектов. В утрате проблемного подхода – источник многих провалов модернизационных проектов.

Главная трудность реализации такого проекта в рамках рассматриваемой парадигмы состоит в том, что однажды сформулированная цель при ее телеологической реализации отрывается от исходного проблемного поля. Телеологический процесс также влечет за собой слабую обратную связь между объектом и субъектом управления, а также специфический информационный характер этой связи. В силу предметного характера постановки задач, спускаемых «сверху» «вниз» для их исполнения, эта обратная связь может характеризовать лишь формальное расхождение между поставленной задачей и результатом. Этого вполне достаточно для формальных, например инженерных, систем. Однако для социальных систем эта информация малосодержательна, так как она не позволяет судить о качестве решения исходной проблемы. Отечественному читателю бессодержательность подобной обратной связи хорошо понятна. Достаточно вспомнить советскую отчетность о выполнении плана по выпуску товаров народного потребления. Товары выпускали, но на решение проблем потребления это влияло мало.

Также следует добавить, что идеологизированное ограждение от вмешательства государства в ход генетического процесса влечет за собой иной, не менее опасный способ подавления и искажения обратных связей. «Символом веры» либералов является способность рынка и общества самостоятельно преодолевать подобные кризисы. Однако, как показывает идущий глобальный кризис, обществу приходится платить дорогую социальную цену за приверженность либеральному фундаментализму.