Текст книги "Как я пережил Холокост в Одессе"

Глава 4. Тюрьма – наше первое гетто

После двух дней томительного ожидания в ужасных условиях формальной регистрации в школе на Комсомольской улице нас в числе многих других евреев пригнали в бывшую Одесскую тюрьму. Это было 26-го октября, сразу после первой волны террора. Семьи наших соседей тоже были с нами. Тюрьма была почти пустой после массовых уничтожений евреев в дни террора. Но были и люди, которые здесь находились с первого дня оккупации 17-го октября и чудом пережившие дни террора. Были здесь и такие, которых пригнали даже в дни террора. Они рассказывали, что, когда их гнали в тюрьму, они видели большую колонну людей, которых гнали из тюрьмы и даже хотели к ним присоединиться. Потом они узнали, что эту колонну гнали в порт, и затем в портовом сквере их всех расстреляли, а их трупы сожгли. Люди, оставшиеся в живых после дней террора использовались, в основном, для захоронения трупов. Среди них был и Иосиф Каплер, впоследствии описавший в своих воспоминаниях, как они хоронили останки людей, сожжённых в девяти бывших артиллерийских пороховых складах[2].

“Нас повели во второй дворик тюрьмы. Здесь их ждали два отряда: один отряд эсэсовцев с пулемётом и автоматами, и второй отряд румынскими солдатами. Они приказали разобрать стоящие тут же заступы и записали каждого. Выстроились и пошли за ворота тюрьмы. На улице нас окружил отряд численностью больший чем нас было. А было нас 121 человек. Пулемёт следовал за нами.

Шли, как приказали, чётким шагом с лопатами на плечах. Шли понуро. Многие старики молились. Шли по дороге к пороховым складам. На тротуарах валялись трупы. Останавливались, копали ямы, бросали туда убитых, закапывали и шли дальше. Трупы были ограблены, лежали в одном белье, без обуви. Раны на голове, кровь на белье. У некоторых череп и лицо размозжены.

Пришли к артиллерийским складам. Вошли за колючую проволоку. От корпусов остались лишь прокопченные стены, потолков и дверей уже не было. Возле зданий валялись куски человеческих тел, трупы без голов, без ног, без рук. Одежда на них частично сгорела. Из помещений складов – удушливый дым с одуряющей вонью обуглившихся человеческих тел.

Между двумя корпусами нас остановили. Мы стояли, не двигаясь. Со всех сторон эсэсы и румыны с пулемётами. Мы ждали приказа рыть себе яму.

Немецкий офицер на ломанном украинском языке отдал приказ. Перенесите разбросанные тела в одну яму. Накопайте земли и засыпьте трупы, находящиеся в складах, но так, чтобы их видно не было.

Вблизи валялись обломки досок. Из них сооружали носилки. Куски тел и трупы переносили к яме, заполненной водой. Здесь трупы сбрасывали в воду. Яма была вместительной, но уже через два часа она была переполнена, пришлось рыть новую. Вот и новая переполнена. Приказали ямы засыпать землёй, а остаток трупов перенести в склады и засыпать.

Дали пятиминутный перерыв. Заметил золотое кольцо, документы и деньги. Поднял кольцо и паспорт. Паспорт оказался бессарабским. Недалеко другой паспорт – тоже бессарабский… Все документы бессарабские… Здесь погибли бессарабцы, радостные, что едут домой и целовавшие солдат – палачей. Женщины, дети, старики! Детские и женские искалеченные руки, ножки, головы мы хоронили! Грудные дети, двухлетние – в чём они виновны?..

Переноска трупов закончена. Теперь переброска земли. Слой должен быть в четверть аршина (около 20 см). Земли не хватало. Работа шла в девяти складах. Все девять забиты трупами. По моим расчётам и по мнению работавших со мной товарищей, в артиллерийских складах погибло свыше 30 тысяч человек… Солнце уже заходило, когда мы закончили эту работу. Приказали собрать лопаты и построиться. Офицеры пересчитали нас. Все налицо. Ждём, что прикажут рыть новую яму, но уже для нас самих…”

Потом их предупредили, сказать всем, что работали на разборке баррикад. Если хоть один расскажет правду, будут расстреляны все. В эту ночь уничтожили почти всех кто работал на артиллерийских складах. Иосиф Каплер спасся, чтобы потом рассказать эту чудовищную правду.

В тюрьме нас разместили в большой (человек 50) камере вместе с нашими соседями и другими семьями. По мере того, что как людей перегоняли в тюрьму после регистрации, она снова стала переполненной. Лежать было негде, спали в сидячем положении. Люди стремились занять лучшие места возле стен, чтобы другие не перешагивали через них. Но даже в этих ужасных условиях люди не теряли своё человеческое достоинство, отдавая лучшие места возле стен женщинам с детьми, молодым женщинам и взрослым девушкам, чтобы защитить их от пьяных румынских солдат и украинских полицаев. Каждую ночь они врывались в камеры с большими фонарями в поиске молодых женщин и девушек среди вновь прибывших. Те, кого они хватали, обычно обратно не возвращалась. Те же, которые возвращались, были в таком истерзанном состоянии, что казались потерявшими рассудок и всё время только плакали. Поэтому родители, братья и все родственники старались укрыть своих молодых женщин, закрывая их вещами или измазывая их лица и одежду грязью. Иногда удавалось откупиться от этих ублюдков ценными вещами.

В первую нашу ночь в тюрьме семья Череховских не была готова любым способом уберечь своих взрослых дочерей; никто не предупредил о том, что здесь творится, так как в нашей камере были все вновь прибывшие. Среди ночи румынские солдаты ворвались в нашу камеру и увидели дочерей Череховских. Все взрослые пытались как-то их заслонить, но было поздно. Румыны схватили девушек. Девушки и их родители так отчаянно кричали, что солдаты стали стрелять в воздух. Один из солдат направил револьвер одной рукой на Череховских, а другой стал демонстративно рвать одежду на одной из девушек. Она стала кричать: “Мама, помоги мне”. Никто уже не мог им помочь. Солдаты забрали девушек и с гоготаньем обещали скоро привести их обратно. Мы больше никогда не видели этих девушек. Люди говорили, что несчастных жертв насиловали много солдат, пока их жертвы не умирали.

Мы находились в тюрьме до середины ноября. Был приказ об освобождении евреев из тюрьмы от 3-го ноября, но нас освобождали партиями. Мы в тюрьме отпраздновали третий год рождения нашему самому младшему Владику 31-го октября 1941-го года. Отец написал на стене камеры: “Здесь сидел трёхлетний заключённый”.

В тюрьме люди жили в ужасных антисанитарных условиях, почти без пищи и воды. В тюрьме, где было согнано десятки тысяч евреев, было всего два туалета, и те не работали, так как не было воды. Поэтому люди оправлялись где могли, пренебрегая угрозой смертной казни. Начальство требовало оправляться только в туалетах, где женщины и мужчины сидели вперемежку. Вонь стояла по всей тюрьме. Люди страдали, прежде всего, из-за отсутствия воды, так как краны не работали. В первые дни люди добывали воду со дна почти пустого колодца: они вымачивали тряпки на дне колодца и потом отжимали эту мутную воду в свои посудины. В тюрьме начались инфекционные болезни. Люди умирали от болезней, голода и жажды; в основном, пожилые люди и дети. Наконец в одном из кранов появилась вода. К этому крану стояла колоссальная очередь людей с чайниками, кастрюлями, кружками. Использовались даже каски красноармейцев, найденные на тюремной свалке. Эту воду пили и готовили на ней пищу. У нас был чайник; мама варила в нём какой-то пустой суп и даже каши из продуктов, взятых из дому.

Когда наша семья садилась есть, вокруг нас собиралось много голодных детей, которые просили что-нибудь поесть. Было ужасно смотреть на этих голодных детей, но мама должна была прокормить своих троих детей и шестеро взрослых. Мы имели еду один раз в день. Мама старалась очень экономно расходовать наши продукты, но всё равно они кончились. Тут по тюрьме пошёл слух, что женщин стали выпускать за взятку из тюрьмы за продуктами. Мама отдала своё обручальное кольцо за такой пропуск. Вся румынская охрана любила подкупы, и солдаты внимательно осматривали всех прибывающих женщин, заставляя их отдавать кольца, серьги и другие украшения. Если женщина не могла снять кольцо или серьги, ей отрубали палец или кусок уха. Появились в тюрьме специалисты по снятию колец с помощью мыла и иголок.

Мы очень были рады, когда маме удалось получить пропуск на выход из тюрьмы за продуктами, так как мы уже сутки ничего не ели. Когда мама подошла к нашему дому, тройка, в которую входили наши соседи Рыбкин, Липинский и дворник Стоянов (болгарин) не пустили её в дом. Маме пришлось идти в комендатуру за разрешением войти в свою квартиру на короткое время. Она взяла из квартиры некоторые вещи, обменяла их на рынке на продукты, вернулась обратно в нашу квартиру и сварила целое ведро супа. Со всеми продуктами она направилась в тюрьму. Увидев, как румынские солдаты отбирают у людей еду, которую они несли в тюрьму, мама сообразила попросить извозчика отвезти её в тюрьму. Тот очень удивился и переспросил два раза куда ему надо ехать. Мама объяснила, что в тюрьме у неё трое детей, которым она несёт еду. Таким образом, мама благополучно добралась до нас с едой. Надо ли описывать, с какой жадностью мы набросились на этот суп. Еды нам хватило почти на неделю. Потом мы опять голодали. Мама искала новую возможность выйти из тюрьмы. Обручальных колец больше не было, но ей удалось присоединиться к другой женщине, у которой была очень большая семья, и ей разрешили взять кого-то в помощь. Сначала они должны были зайти в квартиру этой женщины. В её квартире жили уже другие люди, которые присвоили всё её имущество. Когда она пыталась взять что-то из своих вещей, эти люди позвали румынских солдат. Создавалась очень опасная ситуация, так как евреев румыны продолжали убивать без всякого повода, а тут был повод, так как эту женщину обвинили в краже собственных вещей. Чтобы разрядить обстановку, моя мама схватила стоящую на столе вазу с сахаром и стала угощать румынских солдат. Когда она дошла до последнего солдата, она вручила ему всю вазу, а сама бросилась бежать. Она боялась, что солдаты будут гнаться за ней. Так она добежала до нашей квартиры, чуть живая. Она снова обменяла вещи на продукты, и с этим ценным грузом вечером уже была в тюрьме.

После этого дня у мамы больше не было возможности выйти из тюрьмы за продуктами. Наша семья стала голодать, как другие семьи. Но в это время, согласно приказу властей, евреев стали партиями выпускать из тюрьмы. Власти боялись распространения эпидемических болезней из-за ужасных антисанитарных условий в тюрьме. Согласно этому приказу большинство евреев освобождались из тюрьмы, кроме молодых мужчин, до 50 лет, и молодых женщин без детей и девушек. Дети давали право на выход из тюрьмы, и люди комбинировали с детьми. Молодых мужчин не выпускали из тюрьмы, так как их использовали для тяжёлых и опасных работ, например, разминирования аэродромов. Мужчин заставляли работать до полного изнеможения, а потом их пристреливали. Не лучшая доля была у молодых женщин, их оставляли в тюрьме на потеху румынским солдатам. Две дочери Череховских, наших соседей, тоже остались в тюрьме. Родители пытались с ними повидаться перед выходом из тюрьмы, но солдаты с хихиканием сказали, что их дочерям очень хорошо в тюрьме. Молодые женщины и мужчины уже никогда не вышли из этой тюрьмы.

Моему отцу в это время было 45 лет, и мы все опасались, что его не выпустят из тюрьмы, так как ходили слухи о том, что мужчин до 50-и лет не будут выпускать. Поэтому отец, пока мы были в тюрьме, ни разу не брился и выглядел, как старый человек. В день нашего освобождения из тюрьмы, мама пошла на такую хитрость: она посадила в большую коляску всех детей (мне было в это время 7 лет, а моим братикам Толе 4 и Владику только исполнилось 3), и с этой коляской моего отца выпустили из тюрьмы. Моя мама в это время была молодой женщиной (ей было только 29 лет), но она так же, как её сёстры, оделась так, что, смешавшись с группой других женщин, сумела выбраться из тюрьмы. Вся наша семья из 9 человек благополучно вернулась в нашу временную квартиру. У нас не было проблем с нашей дворовой “тройкой”, чтобы попасть в нашу квартиру. Но у других были, большие проблемы так как их квартиры были уже заняты бывшими соседями. После тюрьмы люди продолжали помогать друг другу, жили по несколько семей вместе, поддерживали друг друга в горе и голоде.

Мы находились в нашей квартире до 10-го января 1942-го года. В этот период наша храбрая мама выходила из нашей квартиры на рынок, чтобы обменять некоторые вещи на продукты. Евреям не разрешалось выходить из их домов. Мы находились как бы под домашним арестом. Каждая такая вылазка нашей мамы за продуктами могла стоить ей жизни. Но у нас была большая семья: наши родители, нас трое братьев, наша бабушка со стороны мамы и трое маминых сестёр. Всем, слава богу, удалось благополучно выйти из тюрьмы. Но чтобы прокормить такую семью, даже при одноразовом питании в день, к чему мы уже привыкли в тюрьме, нужны были продукты. Кое-что было у нас дома (как соль, сахар, мука, крупы). Когда Советская Армия отступала, магазины продавали весь свой запас. Но этого было недостаточно, и только наша смелая мама совершала свои рискованные вылазки за продуктами. Мы ещё как-то помогали нашим соседям: Ане с дочерью и старикам Череховским, как мы их называли в нашей семье.

Кроме продуктов, было много других бытовых забот: где достать воду, дрова и многое другое. Эти вопросы мы уже решали сообща. Я рыскал по пустующим квартирам и подбирал оттуда всё, что могло гореть в нашей печке.

Мы знали, что это относительно спокойное время после тюрьмы должно кончиться новыми гонениями на евреев, так как власти выполняли поставленную Гитлером и Антонеску задачу об уничтожении еврейского народа. Сразу уничтожить оставшееся после всех зверских убийств еврейское население города они не могли, так как в Одессе после тюрьмы оставалось около 70 тысяч евреев; и власти решали вопрос как естественным образом уничтожить всех евреев Одессы.

Это послетюремное время было тоже далеко не спокойным для евреев. Евреи не могли выходить на улицу без жёлтой шестиконечной звезды на груди и обязаны были ходить только по мостовой. Каждый солдат и местный ублюдок могли делать с евреем на улице всё, что угодно. Кроме того, солдаты и местные тёмные людишки, бывшие уголовники, с нацепленными повязками со свастикой врывались в еврейские квартиры, открыто грабили, а то и убивали беззащитных людей.

В нашем доме всё было относительно благополучно. Но мы ждали худших перемен.

В этот послетюремный период относительного спокойствия для евреев Одессы где-то совсем рядом, в Дальнике, на марше смерти от Дальника до Богдановки, и потом в самой Богдановке гибли тысячи людей. В этот период после освобождения евреев из тюрьмы в Одессе был создан еврейский комитет. По воспоминаниям Иосифа Каплера [2], который был членом еврейского комитета, комитет возглавлял некто Подкаминский. Комитет помогал еврейским семьям, которые после тюрьмы лишились своих квартир и не имели крыши над головой, помогал людям продовольствием и с медицинской помощью всем, кто в этом остро нуждался. Комитет также составил списки евреев, оставшихся в Одессе после возвращения из тюрьмы. Леонид Дусман [7] привёл в своей книги эти списки, где также есть наша семья. Именно, по подсчёту Комитета к концу декабря 1941 года в Одессе оставалось около 70 000 евреев.

Наряду с освобождёнными из тюрьмы евреями, было небольшое количество евреев, которым удалось сбежать из Богдановки и вернуться в Одессу. Они рассказывали про ужасы, которые творились в Богдановке. Комитет помогал им с жильем и едой.

Иосиф Каплер пересказал историю одной женщины из Богдановки, обратившейся в еврейский комитет в конце декабря 1941 года. Она была среди тех 40 000 евреев, которые были изгнаны из Одессы в Дальник по приказу румынских властей, и которых потом дальше гнали в Богдановку. К концу декабря 1941 года около 80 000 евреев были в Богдановке, не только из Одессы, но из Бессарабии, Буковины и даже из Польши. Колонна, в которой была эта женщина, худела каждый день, потому что пожилые люди и маленькие дети не могли преодолеть этот двухнедельный «марш смерти». Когда ребенок или пожилой человек отставал или падал, полицаи их сразу убивали. Только молодые здоровые люди могли выжить на этом марше. Полицаи не разрешали местным жителям давать еду или одежду евреям, и много людей умерли от голода и холода. Наконец, когда колонна достигла деревни Богдановка, тех, кто пережил марш, поселили в свинарниках. Работу им не давали, ничем не кормили; они питались тем, что принесли в котомках из Одессы. Они очистили свинарники от снега и свиного помёта, и спали на земле, тесно прижавшись друг к другу. Отдельным смельчакам рискуя жизнью удавалось пробраться в село и обменять одежду на хлеб и молоко. Они оставались в этих свинарниках в течение многих дней, и каждый день люди умирали от голода, холода и болезней. Но худшее началось 22 декабря 1941 года, когда команда СС прибыла в Богдановку. Вместе с румынскими солдатами и полицаями, эта команда СС каждый день выводила одну-две тысячи человек к Бугу, к оврагам, где их расстреливали. Эту женщину с большой группой других евреев привели 23 декабря 1941 года к оврагам. Возле оврагов она увидела несколько молодых еврейских мужчин, стоявших рядом с открытыми бочками. Немцы приказали этим мужчинам раздеть их группу, оставив всех только в нижнем белье в сильный мороз. Мужчины, которые их раздевали, вынимали из одежды ценности и бросали в одну бочку серебро, в другую золото и золотые изделия. Одежду также сортировали и складывали в отдельные кучи. Потом им приказали стать лицом к ямам, и расстреливали их в спину. Эта женщина упала в обморок до выстрела, и это спасло ей жизнь. Ночью она выползла из оврага, и пришла в деревню в одной рубахе. Один крестьянин перевязал ей раны, дал ей одежду, еду и показал дорогу на Одессу. Она с трудом пришла в Одессу, её квартира была занята, а вещи растащены. Она пришла в Еврейский комитет и рассказала свою историю Иосифу Каплеру. Он помог устроить её в одну семью.

Глава 5. Слободка: Одесское гетто

В конце декабря 1941-го года оккупационные власти издали приказ, обязывающий всех лиц еврейской национальности, проживающих на территории Одессы и прилегающих пригородов, переселиться на Слободку в течении трёх дней, начиная с 10-го января 1942-го года. На Слобоке создавалось еврейское гетто. Это был страшный по своей жестокости, лживости и неотвратимости приказ. За любое уклонение следовал расстрел на месте. Высылка евреев в гетто на Слободку была организована с целью сконцентрировать их на небольшой территории, чтобы удобнее было готовить к дальнейшей депортации и уничтожению. Управдомам, дворникам и домовым тройкам так же под страхом смерти предписывалось изгонять евреев из домов и информировать местные полицейские участки об евреях, которые не выполняли этот приказ, после чего следовал расстрел. В приказе было сказано, что евреи являются социально опасными и их необходимо изолировать от остального населения. Приказ был подписан генералом Т. Петреску и военным прокурором К. Солтану. Согласно приказу всё имущество евреев должно было оставаться в их квартирах, переселяемым разрешалось брать только то, что они могли унести на себе.

Начался исход евреев из Одессы. Потекли потоки гонимых людей, надеявшихся, что им удастся выжить, пусть в изоляции и под постоянным преследованием. Люди шли как преступники, маркированные шестиконечными жёлтыми звёздами на груди. Шли все: дети, старики, инвалиды на костылях, все без всякого исключения. Видя еврея с жёлтой звездой, каждый негодяй, а таких было немало, мог избить такого человека, плюнуть ему в лицо, или раздеть догола в лютый январский мороз. Толпы евреев и одиночные семьи медленно двигались в сторону Слободки.

Некоторые оставались в городе, подвергая риску себя и людей, их укрывающих. Иосиф Каплер описывает, как их семью приютили русские друзья в Отрадном, ближнем пригороде Одессы, куда они пришли, крадучись, в тёмное время. Их гостеприимно приняли, проявляя искреннее сочувствие к отверженным: накрыли ужин, дали чистые постели. Они себя на какое-то время снова почувствовали людьми и крепко уснули. Но их хозяин не спал всю ночь, будучи на страже, если вдруг нагрянут немцы или румыны. Хозяева их заранее предупредили, кому куда прятаться. Утром хозяин принёс тревожные новости: расстреляли одного дворника за сокрытие евреев, избили управдома за то, что своевременно не выгнал евреев на Слободку, расстреляли кого-то с другой улицы за предоставление убежища евреям и т. п. Рассказывая всё это, он дрожал, губы его тряслись. В следующую ночь никто уже не спал, прислушиваясь к малейшим звукам, доносившимся с улицы. Утром Иосиф Каплер сказал жене, что они не могут подвергать своих друзей опасности и что им лучше перебраться на Слободку. Погибнем – так со всеми, а может быть спасёмся, так они решили.

Некоторые прятались в катакомбах. Давид Стародинский [3] в своей книге пишет, что он с матерью решили оттянуть время переезда на Слободку и спрятались в катакомбах, где их собралось около 20 человек. Катакомбы в Одессе образовались при застройке города, когда строительный материал, ракушечник, брали прямо из-под земли. Затем катакомбы служили контрабандистам для доставки в город товаров без пошлины. Позднее катакомбы стали убежищем для бандитов, и власти поставили в них перегораживающие стены, чтобы исключить свободное перемещение под землёй.

Когда эта группа оказалась под землёй на глубине пяти-шести метров, они поставили на некотором расстоянии от входа защитную стену, которая легко разбиралась для связи с внешним миром. Их друзья доставляли им еду и воду, но там был ужасно тяжёлый воздух, учитывая, что они оправлялись там же, в углу этого подземелья. Они хотели углубиться в катакомбы и перейти в другое, более чистое место, но не смогли разбить стену, сложенную из гранитных камней, скреплённых цементом. После трёхнедельного пребывания под землёй они были вынуждены покинуть своё убежище и перебраться на Слободку.

В другой поразительной истории Людмила Калика [4] в группе из восьми человек смогли пережить в подземелье 820 дней оккупации. После освобождения из тюрьмы и до 12 января 1942 года они жили в своей квартире. Это был последний день согласно приказу, когда евреи должны были покинуть город и переселиться на Слободку. Они решили спрятаться в секретном подвале своей квартиры, о существовании которого никто во дворе не знал. Этот подвал спас восемь человеческих жизней. Вход в подвал был закрыт крышкой, на которой постоянно стоял диван. Подвал был длиной метров 7 и шириной 3 метра. Пол в нём был сырой, земляной. Стены – каменные сырые, грязные. Долгое время туда никто не спускался, и всё покрылось плесенью и паутиной. Была ещё одна особенность их квартиры, которая помогла им осуществить идею с подпольем. В смежной с ними квартире проживали две взрослые энергичные девушки, тоже еврейки, но сумевшие в первые дни оккупации сделать себе караимские паспорта. В их дворе не понимали разницы между евреями и караимами, но немцы караимов не трогали. С помощью этих девушек они смогли прожить в своём подполье 820 дней. На девушек поступали доносы о том, что они еврейки, и их по несколько дней держали в румынской тюрьме, сигуранце, где их били и пытали. Но каждый раз им удавалось доказать, что они караимы. Когда Одессу освободили, этим девушкам выдали партизанские удостоверения. Сама Людмила Калика на протяжении двух лет после освобождения Одессы не переставала плакать и не могла отвечать на вопросы о том, как она спаслась. Только в 2004 году, к 60-летию освобождения Одессы, она опубликовала свои воспоминания.

Нас выгнали из нашей квартиры уже 10-го января 1942 года. Нам негде было прятаться: уж очень большая была семья (9 человек), и очень хорошо нас знали во дворе. Несколько румынских солдат, сопровождаемые членами дворового комитета (упомянутой выше тройки), вломились в нашу квартиру. Солдаты подгоняли нас прикладами ружей. Пока мама одевала нас, детей, папа собирал необходимые вещи. Мы знали, что мы больше не вернёмся в эту квартиру, но куда нас гонят и что с нами будет дальше, никто не мог предположить. Один солдат взял ведро с водой и залил огонь в печи. Комната сразу наполнилась смрадом и гарью. Мы уже были готовы, и мама стала искать свои сапожки, которые она приготовила, чтобы одеть в коридоре, но кто-то их украл. Маме пришлось идти в трескучий мороз, минус 20 градусов, в одних чулках. Нам разрешили взять телегу, что допускалось по данному приказу, и мы погрузили туда всё, что удалось собрать в такой спешке: постельное бельё, продукты и одежду.

На Слободке нашу семью, в числе многих других еврейских семей, поместили в местную школу, где мы все, не раздеваясь, спали на полу. Ночью было очень холодно, и детей положили между взрослыми, чтобы те нас согревали. На следующий день в школу пришли местные жители, посмотрели на еврейские семьи, которые сидели отдельными группами, и на багаж, принадлежащий семьям, и стали приглашать семьи к себе в дома. От властей они знали, что наше пребывание у них будет недолгим, и все наши пожитки останутся у них. Всю нашу группу из 13 человек, включая четырёх наших соседей, взяла миловидная женщина средних лет и привела в свой дом по адресу улица Тихая 12. Она выделила нам одну большую, пустую и неотапливаемую комнату, где мы так же, как в предыдущую ночь в школе, спали, тесно прижавшись друг к другу. Властями был установлен тариф за такое проживание в домах: одна немецкая марка за человека в день. В первый день мы питались привезенными продуктами. На следующий день мама продала мою скрипку и кое-что из вещей, и на эти деньги купила хлеб и другую еду.

Это была еда для всей нашей большой семьи. Мы оставались в этом доме в течение трёх дней. Между тем власти начали подготавливать бывшую суконную фабрику в качестве временного гетто, и окружили всю территорию фабрики колючей проволокой.

Наши хозяева были хорошими людьми. Они помогли моим родителям сделать большие деревянные сани. Мама положила большую подушку на сани и усадила на неё всех нас троих мальчиков. Каждый одел на себя столько одежды, сколько смог, так, чтобы мы могли в ближайшее время обменивать одежду на продукты питания. Остальные наши вещи остались в доме, где мы жили в течение этих трех дней. Мы поняли, что это было причиной тому, что эта милая женщина выбрала нас. В день отправки на суконную фабрику в нашей группе осталось только 11 человек. Старики Череховские, как мы их называли, покинули дом накануне вечером и не вернулись. Утром прохожие нашли их замёршие тела возле дома. Череховские говорили нам, что думают о самоубийстве, потому что не видят никакого смысла так жить и мучиться дальше после того, как потеряли своих двух дочерей в тюрьме. Наши родители пытались выжить, потому что с ними были мы, их дети. Они отчаянно старались сохранить свою и нашу жизнь в этих ужасных условиях, где каждый день проходил в борьбе за выживание.

Мы жили на суконной фабрике в течение нескольких дней, ожидая дальнейших гонений. Наконец, этот день пришел. Нас с другими, примерно тысячу человек, солдаты прикладами выгнали с фабрики и сказали, чтобы мы шли к железнодорожной станции Сортировочная. У нас ещё были сани для детей. Папа тащил их спереди, а все другие взрослые толкали сзади. Путь от фабрики до станции был долгий. В течение всего пути солдаты и полицаи подгоняли нас, чтобы мы не отставали от основной колонны. Наконец мы пришли к станции, где уже ждали вагоны для перевозки скота. Солдаты и полицаи заталкивали людей прикладами в вагоны, набивая их так, что люди могли только стоять, тесно прижавшись друг к другу. Нам сказали, что поезд отправится в Березовку. От этой станции люди шли “маршами смерти”, подгоняемые румынскими солдатами и украинскими полицаями к местам истребления: Доманёвка, Мостовое, Богдановка. Для нас Слободское гетто было коротким эпизодом в истории преследования, так как мы там находились всего одну неделю.

Гетто Слободка официально существовало до июня 1942 году, но большинство евреев были увезены оттуда к концу февраля 1942 года. Суконная фабрика использовалась в качестве временного накопителя, где власти подготавливали большие группы евреев для дальнейшей транспортировки по железной дороге до станции Березовка. Власти также использовали местную школу и баню для той же цели. Основное же Слободское гетто располагалось в огромном здании, которое было до войны студенческим общежитием Одесского института водного транспорта. Там люди размещались в пустых комнатах без отопления, около двадцати человек в одной комнате. Люди спали в одежде на полу, хотя зимой 1942 года было очень холодно, со средней температурой минус 20–30 градусов Цельсия.

Это здание было расположено позади железнодорожного моста, который охраняли румынские солдаты. Охранники проверяли документы у каждого выходящего из Слободки в направлении Одессы. Некоторые евреи рисковали идти в город, чтобы обменять свои вещи на продукты питания, с помощью паспортов других людей. Другие сумели оставаться в частных домах своих знакомых подольше, получая продукты от своих друзей в Одессе. Но каждый день власти формировали новую партию, около тысячи человек, и отправляли её по железной дороге до Березовки и от Березовки перегоняли в лагеря смерти в Доманёвке, Ахмачетке, Богдановке, Балайчуке, Виноградном (Вормс), Градовке (Мюнхен), Карловке и Мостовом.

В своих воспоминаниях о Слободском гетто Аркадий Хасин [5] писал, что он со своей семьей находился в этом здании бывшего студенческого общежития. Он вспоминает, что в те дни, когда власти готовили новую партию евреев для депортации, во двор въезжало много конных подвод. Румынские солдаты и полицаи тащили несчастных людей на эти подводы. Некоторые пытались спрятаться в туалетах, на чердаках, в подвалах. Но солдаты находили их везде и избивали прикладами. Все здание было наполнено стонами и криками. Но этот крик был гласом вопиющих в пустыне. Никто не мог помочь этим беззащитным и униженным людям. Депортации из этого здания продолжалось до конца апреля 1942 года. Аркадий Хасин со своей семьей был в последней партии, которую угоняли со Слободки. За ними закрылись высокие ворота, и одесское гетто на Слободке почти перестало существовать. Некоторые ещё прятались в частных домах на Слободке, с большой опасностью для себя и своих хозяев. Другие – в ещё существовавшей еврейской больнице, которая открылась на Слободке, когда гетто было охвачено тифом, кровавым поносом и другими инфекционными заболеваниями. Кроме того, больница принимала дистрофических и обмороженных больных, непригодных к дальнейшей депортации. Даже в описанном главном здании гетто верхний этаж был предназначен для больных, и румынские солдаты их не трогали.