Текст книги "«Покажи мне, зеркало…». Том 1"

Сев в карету, Мирабель бросила прощальный взгляд на великолепную усадьбу, в которой могла быть настоящей хозяйкой, успей она выйти замуж за недалёкого Родни. Кто же знал, что в тот роковой вечер, он, решивший подышать свежим воздухом, застанет её в объятиях своего лучшего друга прямо возле диких зарослей, где обычно никого в это время не было. Исполненный гнева он бросился в сторону дома, чтобы поставить в известность гостей и родителей невесты о том, что свадьба отменяется, когда испугавшийся огласки и последующим за ним позором его друг Тони, неожиданно вытащил из сапога пистолет и выстрелил ему в голову.

Выстрел, оказавшийся смертельным, перечеркнул все её далеко идущие планы. В ужасе от совершенного, ненавидя и себя и Мирабель соблазнившую и заманившую его в ловушку, Тони в спешке бежал, бросив любовницу возле окровавленного тела. Ей пришлось призвать на помощь весь свой актёрский талант, чтобы изобразить ужас и страдания перед теми, кто сейчас с факелами в руках бежал на звуки выстрела. Быстро приведя себя в порядок, она, заламывая руки и заливаясь слезами склонилась над остывающим телом, всем видом демонстрируя нечеловеческое горе.

Разумеется, никому и в голову не пришло обвинить в смерти барона его безутешную невесту. Каждый старался выказать ей помощь и участие, которыми она бессовестно пользовалась несколько лет, пока не встретила Райтона.

Райтон…

Откинув занавеску, молодая женщина бросила прощальный взгляд на поместье, когда заметила на высоком холме одинокого всадника, взглядом провожающего её карету. Она помахала ему рукой рассчитывая, что он хотя бы напоследок ответит ей тем же, но Райтон развернул коня и в тот же миг исчез из поля видимости.

Откинувшись назад, Мирабель чертыхнулась к глубокому ужасу сопровождающей её горничной и велела кучеру гнать во весь дух.

ГЛАВА 6

– Отец! – едва переступив порог я бросилась на грудь отца, ещё не успевшего разоблачиться с дороги. Спрятанная под кафтаном кольчуга, неприятно звякнула, когда я постаралась обхватить его покрепче. Это мне напомнило не только сегодняшние кровавые события, но и то, что даже правители несмотря на многочисленную охрану не могут чувствовать себя в полной безопасности вынужденные носить под роскошными одеждами металлическую сетку, призванную уберечь их от летящей стрелы наёмника или что ещё хуже– предателя.

Отец был не в духе. Впервые он не обнял меня в ответ, ограничившись тем, что погладил меня по голове и коротко сказал:

– Не сейчас, Фарах, я очень устал. Возвращайся в свои покои.

Но мне не хотелось никуда идти. Я знала, как несправедливо поступил отец с Джабиром не соизволив выслушать его оправданий. Желал он этого или нет, но я должна была объяснить, что произошло, пусть даже мне и влетело бы за самоуправство.

По-прежнему не выпуская отца, я упрямо замотала головой:

– Отец, мне очень нужно вам кое-что рассказать, и боюсь отложить разговор на потом не получится.

– Фарах! Я сказал не сейчас! – впервые хан повысил на меня голос.

Это был уже не отец, а гордый правитель своих земель. Но если он надеялся, что я испугаюсь и подобно другим сёстрам в слезах убегу в комнату, то очень сильно ошибался. Он сам всегда учил нас бороться за то, во что веришь и отстаивать справедливость до конца, так пусть теперь не осуждает за то, что мне придётся сделать.

– Государь, – я разжала объятия и смиренно склонив голову, опустилась перед ним на колени, как рабыня, но не как дочь, – клянусь Всевышним, что Джабир ни в чём не провинился перед вами, и если вам нужно кого-то наказать, то накажите меня за то, что, не спросившись отправилась на поиски лани, которую по приказу Гюльназ желавшей досадить мне, вывели за ворота дворца.

– Фарах, доченька, немедленно встань!

– Нет, отец, я останусь на полу до тех пор, пока ты не выслушаешь меня до конца! – упрямо покачав головой я оттолкнула руки отца, пытающиеся меня поднять и была несказанно удивлена, когда увидела его на полу рядом с собой.

– Упрямая, как ишак. И, в кого ты такая уродилась? – притянув меня к себе, он крепко обнял, пряча смешок в моих растрепавшихся волосах. – Хотя нет, знаю, упрямство тебе досталось от меня, а вот хитрость– это уже от матери, – уже открыто улыбнулся он, и глаза его потеплели, – та тоже знает, как вить из меня верёвки.

Как же я любила эту его улыбку! Она всегда смягчала суровые черты его лица, отчего оно становилось для меня самым прекрасным на земле.

Я по привычке потянулась к лучикам-морщинкам в уголках глаз, когда, вспомнив зачем я здесь, резко опустила руку.

Ожидавший ласки отец дёрнулся как от удара. Боль промелькнула по его лицу и исчезла так быстро, что я решила мне это почудилось.

Вздохнув, отец взял меня за подбородок и заставил взглянуть на себя:

– Хорошо, я выслушаю тебя, но при одном условии.

Обрадованная, я закивала головой готовая на всё:

– Конечно, отец, всё что угодно!

– Ты больше никогда и не перед кем не склонишь головы, поняла? Ты– дочь могущественного хана, в жилах которого течёт кровь великих государей и полководцев! Борись, умри если нет иного выхода, но никогда не склоняй головы!

Как калёным железом каждое слово отпечатывалось в моей голове. Упав в родные объятия, я и сама толком не понимая почему разрыдалась.

Выходила я от отца с чувством облегчения. Не таясь и не пытаясь приуменьшить свою вину, я поведала всё, как было на самом деле. Ни один мускул не дрогнул на лице повелителя, за всё то время, что я говорила, единственное, что выдавало его внутреннюю борьбу– это маленькая вздувшаяся вена на виске, которая пульсировала с бешеной скоростью.

Он ни разу не перебил меня, дав возможность довести рассказ до конца, и лишь тогда, когда я замолчала, ласково погладил по голове и велел идти в свои покои, не волнуясь ни о чём. На этот раз, я спорить с ним не стала. С чувством выполненного долга я возвращалась на женскую половину, не подозревая какая гроза разразится вскоре.

Не желавший пугать меня отец, едва дождавшись моего ухода, дал выход собственному гневу. В срочном порядке были проведены расследования и все те, кто оказался причастен к исчезновению лани были наказаны. Мои сёстры получили строгое предупреждение, лишившись возможности присутствовать на предстоящем грандиозном празднике, посвящённому двухсотлетию правления нашей династии. Зейнаб– хатун, которая вместо того, чтобы наказать виновных и организовать поиски моей любимицы предпочла взять их сторону, правитель предостерёг от ошибок в будущем, которые могли привести к тому, что она может лишиться всех своих привилегий и будет сослана в "Обитель слёз"– небольшой дворец на окраине, куда удалялись неугодные наложницы и вдовы правителей. Лишившись возможности жить среди роскоши и веселья, эти женщины проводили все дни и ночи за единственным занятием– оплакивали свою несчастную участь.

Баш кадыны была поражена. Меньше всего она ожидала, что её может коснуться такая судьба. Напрасно хан рассчитывал на то, что своим предупреждением сможет усмирить нрав непокорной супруги, этим он её только ещё больше разозлил и окончательно настроил против меня.

Ища выход своему гневу, она разнесла в пух и прах убранство своей опочивальни, чем привела в отчаяние служанок пол дня, приводивших комнату в порядок. Увидев входящего Джабира пропадавшего невесть где, она, не скрывая ярости набросилась на него:

– Как ты мог?! Для чего нужно было посылать гонца к отцу? Неужели ты не понимаешь, что эти ведьмы только и ждут, чтобы опорочить нас и выслать вон из дворца?

Если бы женщина не была бы так взбешена, она, как никто другой знающая своего сына, сразу же заметила бы, что с ним что-то не так. Задумчивый и отрешенный, он с удивлением посмотрел на учинённый погром:

– Что произошло?

– О, он ещё спрашивает! – всплеснула руками мать, – Где ты был, когда твою мать унижали и втаптывали в грязь? Ты хотя бы в курсе, что из-за гадкой девчонки, повелитель пригрозил отправить меня в "Обитель слёз"?

– Тебя? Но почему? – Джабир никак не мог собраться с мыслями, которые в этот самый момент были где-то очень далеко.

– Почему? Да потому, что тебе не хватило ума воспользоваться шансом, что на блюдечке поднесла судьба, разом покончив с проклятой девчонкой! Вместо этого, ты решил прийти ей на помощь рискуя собственной жизнью! Как можно было так сглупить? Неужели ты не понимал, что можешь погибнуть из-за неё?

– Матушка, я понимаю, что вы не в себе, опомнитесь, эта "проклятая девчонка"– дочь моего отца! По-вашему, я должен был отправить на смерть собственную сестру?

– Вот именно! Поверь, от её внезапной смерти всем было бы только лучше!

– Лучше?! Кому? Вам? – со сверкающими от гнева глазами он подошёл так близко, что Зейнаб ханым невольно отступила на шаг. Таким, она сына ещё не видела, и ей стало страшно. Подняв вверх указательный палец с красивым серебряным перстнем в виде сокола– символа нашего рода (Шахин– в переводе означает сокол), он поднёс его к самому лицу матери, заставив её сжаться ещё сильнее. – Жизнь этой, как вы ее назвали, «девчонки», в сотни раз ценнее для меня, чем все ваши жалкие жизни вместе взятые! Случись что с вами, – он с такой силой толкнул мать, что она, не удержавшись на ногах, упала на стоящую позади себя оттоманку, – я бы не пошевелил и пальцем! Но, если что случится с ней, – он угрожающе навис над сжавшейся в комок напуганной до смерти женщиной, – одного за другим, по очереди, я уничтожу вас всех!

Посчитав разговор оконченным, он пнул ногой, обутой в парчовый сапог большую подушку, предназначенную для сидения на полу и вышел вон с силой хлопнув дверьми.

Воспользовавшись его уходом, в покои вбежали служанки, стоящие за дверью, но госпожа жестом велела им уйти прочь, оставив лишь верную наперсницу Гюльсюм. Всё ещё отказываясь верить в то, что только что услышала из уст единственного сына, которого боготворила, Зейнаб ханым с помощью служанки осторожно села, проверяя целы ли кости.

Поведение Джабира, его отношение к младшей сестре в частности, и раньше её настораживали, теперь же, они её пугали. Нужно было срочно придумать план, как разлучить этих двоих, ибо до тех пор, пока сын будет открыто поддерживать девчонку, она бессильна будет что-либо сделать.

Идею, как ни странно, подбросила именно Гюльсюм, подобно верному псу ненавидевшая соперниц госпожи всеми фибрами своей души. Подложив под спину Зейнаб подушечки и смочив ароматическими маслами кончики пальцев, она, массируя госпоже виски принялась рассуждать вслух:

– Нужно придумать способ разлучить ханзаде с дрянной девчонкой. Негоже сыну ради невесть кого идти против собственной матери.

– Ты думаешь, мне это не приходило в голову? – Зейнаб ханум раздражённо поморщилась, – мягче, у тебя не пальцы, а жернова, всю кожу с меня содрала.

– Простите, госпожа, – подобострастно склонилась служанка, – больше этого не повторится.

– Надеюсь, – поморщилась Зейнаб, возвращаясь к интересующей её теме, – ты что-то говорила о способе разлучить этих двоих, говори, я же чувствую, что ты что-то придумала.

Гюльсюм коварно улыбнулась. Да, она знала один такой безотказный способ, и сейчас собиралась предложить эту идею госпоже.

– Господину Джабиру, как вам известно, исполнилось девятнадцать лет, и самое время начать задумываться о продолжении династии. До сих пор, по вашему приказу его наложницам давали питьё предотвращающее появление плода, что если нам перестать это делать? Велите заполнить гарем наследника самыми прекрасными девушками со всех уголков света, пусть они подарят ему крепких сыновей и красивых дочерей, и уверяю вас, как только у него появятся собственные дети, он забудет о сестре.

– Дети?!– Зейнаб так резко вскочила с места, что в руках служанки остались несколько вырванных волосков, но из-за волнения, она не обратила на это никакого внимания, – Ты права! Как же я раньше об этом не подумала? Если ему так хочется с кем-то нянчиться, то пусть делает это с собственными детьми!

На утро следующего дня, во все концы ханства были отправлены гонцы с повелениями от самой Баш кадыны. Всем торговым караванам предписывалось уделить особое внимание не тканям и сладостям, а живому товару. Самые красивые невольницы со всех уголков света должны были в кратчайшие сроки заполнить гарем будущего хана, и каждый купец, надеясь на богатое вознаграждение, бросился в точности выполнять возложенное на него поручение.

ГЛАВА 7

Двухсотлетие правящей династии Шахин грозило перерасти из семейного празднества в нечто гораздо более масштабное. Правители соседних дружественных нам государств ежедневно присылали послов с поздравлениями и ценными подарками. Огромные разноцветные шатры, принадлежащие гостям, заполонили всё свободное пространство на подступах к столице, заставляя местных жителей в страхе запирать покрепче двери по ночам и строже приглядывать за хорошенькими дочерями.

Особой честью нас почтила, и османская держава в лице визиря его величества Султана Ахмета– Ибрагима-паши, приехавшего в Гызылдаг вместе со старшим сыном Эрдемом, которому прочили блестящее будущее при дворе грозного повелителя.

Получив приглашение остановиться во дворце, они не переставая восхищались роскошью и убранством царящими тут. Ещё бы, ведь в отличие от богатого золотыми рудниками Гызылдага, не каждый восточный правитель мог похвастаться такой, всякого гостя приводящей в восторг резиденцией.

Занимая площадь равную небольшому городку, ханский дворец носящий поэтическое название "Гюльбахче", что дословно означало– "Цветочный сад", был построен из дикого камня. Имея два этажа, дворец тем не менее был так высок, что возвышался над всеми остальными постройками столицы, причём со стороны обращённой к городу, на крыше была сооружена специальная галерея, поднявшись на которую, можно было бесконечно любоваться красотами города и его неприступных стен.

Как и другие восточные резиденции, Гюльбахче был поделен на две половины: официальную мужскую и женскую, все окна которой были украшены шебеке– витражами, состоящими и маленьких кусочков цветного стекла и дерева, сложенных в неповторимые композиции изображающие цветы и экзотических птиц.

В отличие от женской половины, стены которой были чисто оштукатурены и украшены коврами, стены и фасад мужской половины были расписаны живописью изображающей сцены охоты и войны, а также геометрическими и растительными узорами. Потолки всего дворца так же были расписаны розами, а полы выложены мраморными плитами. Огромный внутренний выложенный мозаикой двор украшали сказочной красоты фонтаны, заставляющие в палящий зной искать спасения в своей тени и прохладе.

Прогуливаясь не спеша по саду, не уступающему красотой внутреннему убранству дворца, вдали от лишних ушей, Ибрагим-паша вместе с Шахбаз-ханом вели неторопливые беседы на интересующие их темы.

Дворцовые сплетники, которым несмотря на предосторожности всё же удалось уловить из их разговора пару-тройку фраз, поговаривали, что устраиваемый нами праздник был не единственным интересом османского посланца. Если верить слухам, Ибрагим-паша с целью укрепления собственной власти, собирался просить у Шахбаз-хана руку одной из его дочерей для своего сына, которого привёз с собой специально с этой целью.

Узнав об этом, старшие дочери хана всполошились. Совершенно позабыв о наказании отца и запрете принимать участие в празднествах, каждая старалась любым способом перещеголять остальных, чтобы привлечь к себе внимание сына паши. Самые красивые ткани были в срочном порядке выужены из сундуков и отправлены к портнихам, которые должны были в максимально короткие сроки пошить из них наряды, способные свести с ума не одного мужчину.

Меня их приготовления нисколько не интересовали. Будучи самой младшей, ещё не вступившей в пору зрелости, я не могла никого заинтересовать, да я и не пыталась. Меня волновали совсем иные проблемы, мало имеющие отношение к приезду гостей.

С недавних пор, Джабир несколько отдалился от меня, заставляя чувствовать себя одинокой и никому не нужной. Всё чаще он уединялся с новыми наложницами, постоянно пополняющими его личный гарем и всё меньше внимания проводил со мной, ограничиваясь лишь сухими ничего не значащими фразами. Он по-прежнему совершал прогулки за пределами дворца, но теперь предпочитал это делать в полном одиночестве, удаляясь на рассвете и возвращаясь поздно вечером, каждый раз всё с более мрачнеющим выражением лица.

Его холодность удручала меня, заставляя чувствовать себя виноватой в том, что из-за меня у них с отцом произошёл спор. И хотя, после нашего разговора отец призвал к себе Джабира и помирился с ним, что -то неуловимо изменилось в их отношениях, что не могло не беспокоить не только меня, но и Зейнаб ханым, которая после разговора с ханом предпочитала держаться от меня подальше, намеренно игнорируя моё присутствие.

Предоставленная сама себе, я вынуждена была развлекаться как могла: сбивала камешками установленные на высоком постаменте мишени; охотилась с силками на орущих павлинов из хвостов которых дёргала перья для крестьянских ребятишек в обмен на маленьких ящерок и кузнечиков, которых затем подбрасывала в комнаты сестёр доводя их до истерики; таскала из-под носа загруженного работой повара сладости, щедро делясь с евнухами и служанками которые в знак благодарности предпочитали закрывать глаза на мои шалости и не жаловались Баш кадыны и моей матери.

В один из таких дней, в очередной раз предоставленная сама себе, я переодетая мальчишкой и закрывшая часть лица платком оставив открытыми лишь глаза, развлекала себя тем, что вооружённая небольшим кухонным ножом, изображала короля воров Робин Гуда, о котором мне столько рассказывала матушка, и подкараулив прохаживающихся по дорожкам сада домочадцев и прислугу, всякий раз выпрыгивала из кустов с диким криком:" Кошелёк или жизнь!"

Кто-то изначально взвизгивал от страха, но уже в следующий момент принимался гоняться за мной, угрожая пожаловаться отцу, другие, весело хохоча бросали мне в ладошку мелкие монетки, подсказывая как получше спрятаться, чтобы меня не заметили раньше времени.

Сидя в очередной раз в засаде, я услышала приближающиеся шаги и довольно улыбнулась: мне удалось незаметно натянуть между деревьями верёвку и сейчас, собираясь выскочить из засады и напугать прогуливающегося, я собиралась здорово повеселиться, когда всё пошло совсем не так, как я планировала.

Шаги замерли совсем близко, но напрасно я прислушивалась в ожидании возгласа и проклятий, их так и не последовало. Потеряв терпение и решив проверить что случилось, я высунула голову из-за куста, под которым сидела, как кто-то грубо схватил меня за ухо:

– Попался, негодник! – пробасил надо мной голос с едва заметным акцентом, – я сейчас же отведу тебя на конюшню и велю выпороть как следует.

Как это выпороть? Меня?! Да что эти гости о себе возомнили?!

Всерьёз опасаясь за сохранность своего уха, я, глотая выступившие от боли слёзы пыталась вывернуться и убежать, но не тут-то было, хватка у незнакомца была очень крепкой. Изловчившись, я ткнула его в ногу ножом, немного, самую малость только для того, чтобы освободиться.

Вскрикнув, незнакомец выпустил меня и схватился за бедро. Очутившись на свободе, я бросилась домой, когда, не заметив натянутой верёвки, о которой совершенно позабыла споткнулась и растянулась на земле. От сильного удара повязанная на голове чалма слетела с головы и длинные волосы плащом накрыли меня с головы до ног.

Было очень больно. Не дожидаясь пока меня схватят вновь, я вскочила и отбежав на несколько шагов обернулась, откинув волосы назад. Чувствуя себя в некоторой безопасности на таком расстоянии, я выкрикнула:

– Невежда! Я пожалуюсь отцу, и он тебя самого выпорет на конюшне, как шелудивого пса!

Я много ещё чего могла ему наговорить, но послышались голоса и из-за деревьев показались встревоженные криками евнухи. Зажав ладошкой пылающее ухо, я поспешила ретироваться с места происшествия, столкнувшись в дверях с выходящим Джабиром.

– Фарах, что с тобой? – удивлённый моим видом спросил он.

– Не твоё дело! – огрызнулась я в ответ, не сбавляя скорости несясь в свою комнату. – Отправляйтесь в ад, а меня оставьте в покое!

Только оказавшись внутри спасительных стен, я позволила себя расслабиться и от унижения зареветь в голос.

Зря я сбежала. Нужно было дождаться помощи и выяснить имя дерзкого наглеца… нет, надо было пожаловаться Джабиру, уж он-то точно не стал бы с ним церемониться и наказал бы за оскорбление сестры. А вообще, ещё не поздно, и можно пожаловаться сразу отцу… Вот только приведу себя в порядок и непременно обо всём ему расскажу…

Ничего не понимающий Джабир с трудом подавив желание последовать за сестрой чтобы выяснить причину такого её поведения мотнул головой, приводя сбившиеся мысли в порядок и вышел во двор, где рядом с ошеломлённо стоящим сыном османского визиря успела собраться целая толпа причитающей прислуги.

– Эрдем бей, – обратился он к высокопоставленному гостю, когда заметил порез на его одежде и выступившую кровь. – Что произошло? Кто это сделал? Я велю казнить негодяя, осмелившегося напасть на вас!

– Простите, господин, – вмешался главный евнух, который тоже был тут, – случилось недоразумение. Это госпожа Фарах случайно ранила Эрдем бея! Прошу вас, простите её, она ещё совсем дитя!

– Кто она? – всё ещё не придя в себя спросил молодой человек.

– Моя сестра Фарах, младшая дочь Шахбаз– хана.

– Фарах, – словно запоминая едва слышно произнёс гость, в то время, как Джабир вскинув голову, удивлённо уставился на него, – Фарах…

ГЛАВА 8

Любой гарем, не важно, принадлежащий ли великому падишаху или простому купцу – тот же пчелиный улей, где каждый член общины чётко выполняет возложенную на него обязанность. Глядя со стороны, можно поразиться тому, как мирно протекает жизнь в обоих из них, где изо дня в день всё движется как налаженный механизм в определённом ритме, исключая любые сбои. Однако, стоит только чуть-чуть разворошить улей, изменить ритм жизни, происходящей в нём, как начинается самый настоящий хаос. Исчезает идеальный строй, в нарастающей панике все принимаются носиться из стороны в сторону, сталкиваясь и мешая друг другу. Перелезая через головы остальных, каждый думает лишь о спасении собственной жизни, напрочь позабыв о своих обязанностях перед обществом.

То недоразумение, что произошло сегодня днём, уже к вечеру вылилось в настоящую катастрофу. Слухи о покушении на жизнь сына визиря разнеслись по всему ханству со скоростью ветра. Пропущенная через тысячи ртов и ушей новость обрастала всё большими и большими подробностями, согласно которым, юноша лишился обеих ног и нескольких пальцев на руке. Сторонники Османов обвиняли в нападении персов, а персы, в свою очередь, готовы были поклясться, что турки специально покалечили парня, чтобы спровоцировать их на военные действия.

На фоне всего этого безобразия, вмиг облетевшего государство, паника разрасталась и во дворце, только причиной тому была отнюдь не царапина на бедре сына Ибрагима-паши, которая к слову говоря, уже затянулась, а новость о том, что между Шахбаз-ханом и великим визирем состоялся разговор, в ходе которого стало известно, что юноша определился с выбором невесты, имя которой будет объявлено сразу же после вечерней молитвы.

Легко представить, как отреагировали на эту новость обитательницы гарема. Не показывая чувств перед остальными, каждая девица в глубине души надеялась, что речь идёт о ней. Эрдем-бей был молод, красив, богат и на хорошем счету у самого султана, что делало его в глазах потенциальных невест просто неотразимым.

В отличие от той же Англии с её балами дебютанток, о которых так часто рассказывала мне матушка, на Востоке не принято было, чтобы мужчины и женщины собирались вместе. Рождение детей, свадьбы, похороны – всё отмечалось по отдельности. Ни один посторонний мужчина не смел видеть лица женщины, поэтому перед выходом из дома, нам надлежало покрываться с головы до ног специальным покрывалом– чадрой.

Жених получал возможность увидеть невесту только после свадьбы. Для этого, он отправлял в дом избранницы своих родственниц, которые вернувшись могли приблизительно рассказать о её достоинствах и недостатках.

В гареме, всё было ещё строже, ведь речь шла не о каких-нибудь простолюдинках, а о родственницах правителя. Само слово "Гарем"– произошло от арабского слова "Харам", что означало запретное, табу. Мужчина, осмелившийся увидеть непокрытую дочь, жену или сестру хана, мог запросто лишиться головы. И, неизвестно ещё чем могло закончиться сегодняшнее происшествие, если бы сын визиря увидел не меня, не созревшего ребёнка, которому еще не предписывалось ношение покрывала, а, скажем, мою старшую сестру Гюльназ, которой в прошлом месяце исполнилось шестнадцать.

Не сомневаясь в том, что отец предложит высокопоставленному гостю именно её, она заранее послала слугу к главному повару с наказом приготовить вдоволь угощений и сладостей по случаю её помолвки.

Не жалея ни презрения, ни насмешек, она ясно давала всем понять, что никто из сестёр ей не ровня. Завидев меня, пол дня скрывающуюся в своих комнатах в надежде избежать нагоняя и только сейчас рискнувшую появиться в общем зале, она ехидно заметила:

– О Аллах! Какое же это счастье выйти замуж за такого мужчину как Эрдем-бей и уехать вместе с ним в другое государство. У меня будет свой собственный дворец, огромный штат прислуги и ни одной надоедливой младшей сестры!

– Воистину! – отозвалась я, придвигая к себе большое блюдо со сладкой пахлавой, от одного вида которой рот наполнялся слюной. Запихнув в рот большущий кусок, я ничуть не смущаясь продолжила, – Фефи фефе нафа, фо…

– Что?

– Не болтай с набитым ртом, Фарах, это неприлично! – проходя мимо нас произнесла мама. Стараясь не обращать внимания на злобные взгляды Зейнаб ханым, она присела на мягкие подушки и поднесла стакан с шербетом к губам.

Проводив маму взглядом, я старательно прожевала кусок, и прежде чем отправить следом за ним в рот ещё один, повторила:

– Говорю, что ради такой вкусной пахлавы, готова самолично выдавать тебя замуж по сто раз на дню.

– Сплюнь, дура, – прошипела сестра. Обычно миловидное личико исказила злобная гримаса, превратившая её в настоящую ведьму, – не дай Аллах, накаркаешь беду!

– Тьфу-тьфу, – я сплюнула и на всякий случай постучала по дереву, – Гюльназ, ты не переживай, я не глазливая. Поверь, никто больше нас с сёстрами не желает, чтобы ты поскорее вышла замуж и навсегда исчезла из нашей жизни. Вкусная пахлава. Нужно сказать повару, чтобы в день твоего отъезда приготовил гору сладостей, такое событие нужно отмечать с размахом.

* * * * *

– Вели дочери придержать язык, Бановша, – Зейнаб ханым со стуком опустила стакан на серебряный столик едва не опрокинув его, – иначе мне придётся самолично преподать ей уроки вежливости!

Бану опустила голову, в душе понимая, что женщина права. Не чаявший души в дочери хан чересчур разбаловал её, прощая шалости, которые ни за что бы не сошли с рук другим детям. Подогреваемая ложным чувством вседозволенности девочка, порой была просто невыносима, дерзя тем, от кого в будущем могла зависеть её жизнь. Десятилетнему ребёнку невозможно было втолковать, что как бы им этого не хотелось, но защитник– отец не всегда будет рядом. Однажды, – Бану внутренне содрогнулась при этой мысли, – хана не станет, и трон займёт сын Зейнаб, Джабир. Можно не сомневаться, что полетят головы тех, кто смел выказывать им своё непочтение. И Фарах, если она к тому времени не выйдет замуж, окажется в смертельной опасности. Зейнаб ни за что не простит девчонке её неповиновения.

Испугавшись собственных мыслей, Бану, сославшись на внезапную головную боль извинилась и поднялась:

– Фарах, пойдём со мной, поможешь растереть мне виски мятным маслом.

Девочка жующая сладость удивлённо посмотрела на мать, но возражать не осмелилась. Сполоснув пальчики в поданной ей стоявшей рядом служанкой, чаше с чистой водой, она встала с места и кивнув сестре поспешила вслед за матерью, когда на пороге возникла грузная фигура старшего евнуха, который держа в руках раскрытый свиток с печатью, зычным голосом возвестил:

– Слушайте все и не говорите, что не слышали! – он трижды повторил эту фразу прежде, чем приступил к оглашению того, что ему было поручено, – По воле Всевышнего и с согласия нашего светлейшего государя Шахбаз – хана, его превосходительство Ибрагим-паша избрал невестой для своего сына и наследника одну из его дочерей! – пытаясь перекричать поднявшийся рой голосов, евнух торжественно провозгласил:

– Невестой Эрдем– бея стала…– он поискал глазами виновницу торжества и минуя взглядом улыбающуюся Гюльназ, остановился на выходящих фаворитке с дочерью, – её ханское высочество Фарах ханым Шахин!

– Что?!– хор голосов разорвал тишину, образовавшуюся тогда, когда каждая, затаив дыхание втайне от других надеялась услышать собственное имя.

– Мама! – не веря собственным ушам Бану повернулась и взглянула на испуганного ребёнка, в эту самую минуту крепко прижавшегося к ней. – Мама! Я не хочу! Мама!

– Это шутка такая? – Зейнаб– хатун вскочила с места и набросилась на евнуха, сжавшегося при её приближении. – Кто позволил тебе шутить такими вещами, Арзу-ага?

– К– клянусь Всевышним, госпожа, здесь нет никакой шутки! Приказ подписан ханом, вот поглядите! – дрожащими руками протянув список женщине, ага поспешил отойти на пару шагов назад.

Зейнаб ханым хватило минуты, чтобы перечесть указ трижды – всё верно, никакой ошибки быть не могло, невестой значилась младшая дочь хана. Она подняла голову и с ненавистью взглянула на ошеломлённую соперницу. Кабы не её титул, Зейнаб ни за что не упустила бы возможности вцепиться в волосы англичанки. Уж она бы…, впрочем …

Настроение Зейнаб стремительно улучшалось по мере того, как она осознала какие выгоды ей может это сулить. С отъездом дочери, что уже само по себе станет радостным событием для большинства присутствующих, Бану лишится возможности управлять ханом, ведь некому больше будет забираться к нему на колени со своим вечным: «Папочка!" Ужас на лице соперницы лишь подтвердил правильность её предположений. Оставшись одна, Бану станет уязвима, и тогда подчинить её своей воле будет проще, чем отнять конфету у младенца.

Улыбаясь собственным мыслям, она приблизилась к сопернице, пытающейся успокоить испуганную дочь. Гладя по головке крепко прижатой к её животу, Бану тихо шептала:

– Успокойся, родная, я уверена, что здесь какая-то ошибка. Я поговорю с повелителем, не бойся, никакой свадьбы не будет.