Текст книги "Добру откроем сердце. Секреты семейного чтения"

О рассказе Владимира Солоухина «Ножичек с костяной ручкой»

Рассказ построен на воспоминании автором случая из его собственного детства. Когда ему было восемь лет и ходил он во второй класс, привезли ему из Москвы красивый перочинный ножичек с костяной ручкой и зеркальными лезвиями. Он стал для мальчика настоящим сокровищем, и он широко его использовал в своих мальчишеских делах. Даже учителю ножичек пригодился для оттачивания карандашей. Мальчик всегда носил его в сумке. И вот однажды в сумке ножичка не оказалось. Обнаружил он это на уроке. И первая мысль, какая пришла ему в голову, что ножичек украли. Он сказал об этом учителю. В классе начался допрос – кто взял ножичек. Но никто не признался. Не дала результат и проверка сумок и парт учеников. И в тот момент, когда уже почти все ученики были проверены, ножичек выскользнул из одной из тетрадок хозяина. Этот факт шокировал мальчика. Вместо радости начались терзания. Он не знал, как ему поступить: сознаться, что ножичек нашелся, или промолчать. Ему проще было промолчать, но тогда останется впечатление, что в классе есть воришка. Из-за несчастного ножичка учеников обыскивали, ставили их в унизительное положение, сорвали урок. Хоть и неосознанно, но мальчик причинил классу зло. Признаться, что ножичек нашелся, означало поставить под удар себя, вызвать гнев и учеников и учителя. И все-таки он выбрал второе. Учитель выгнал его из класса. И вместо того чтобы бежать домой и выплакаться там, он встал около дверей школы, готовый на добровольную казнь – выслушивать упреки проходящих мимо одноклассников: «Эх ты!..»

В центре обсуждения рассказа дилемма: как поступить – выгородить себя, поставив под удар класс, или снять с класса позор ценой собственного унижения. Мальчик выбирает второе: совесть не позволила ему промолчать о находке, то есть солгать, хоть и хотелось, чтобы и ножичек, и он сам провалились бы сквозь землю.

Текст рассказа (в сокращении)

Из Москвы мне привезли небольшой перочинный ножичек с костяной ручкой и двумя зеркальными лезвиями. Одно лезвие побольше, другое – поменьше. На каждом – ямочка, чтобы зацеплять ногтем, когда нужно открыть. Отец наточил оба лезвия на камне, и ножичек превратился в бесценное сокровище. Может быть, не все мне поверят, но палку толщиной с большой палец я перерезал своим ножичком с одного раза. Чтобы вырезать свисток, напротив, нужна тонкая работа. И тут особенно важна острота. Из-под моего ножичка выходили чистенькие, аккуратные свистки.

С 1 сентября открылось еще одно преимущество моего ножа. Даже сам учитель Федор Петрович брал у меня ножик, чтобы зачинять карандаш. Неприятность как раз произошла на уроке, при Федоре Петровиче. Мы с Юркой решили вырезать на парте что-нибудь вроде буквы «В» или буквы «Ю», и я полез в сумку, чтобы достать ножичек.

Рука, не встретив ножичка в привычном месте, судорожно мыкнулась по дну сумки, заметалась там среди книжек и тетрадей, а под ложечкой неприятно засосало, и ощущение непоправимости свершившегося холодком скользнуло вдоль спины. Забыв про урок и про учителя, я начал выворачивать карманы, шарить в глубине парты, полез в Юркино отделение, но тут Федор Петрович обратил внимание на мою возню и мгновенно навис надо мной во всем своем справедливом учительском гневе.

– Что случилось, почему ты под партой? (Значит, уже сполз я под парту в рвении поисков.) Встань как следует, я говорю!

Наверно, я встал и растерялся, и, наверно, вид мой был достаточно жалок, потому что учитель смягчился:

– Что случилось, можешь ты мне сказать?

– Ножичек у меня украли… который из Москвы…

Почему я сразу решил, что ножичек украли, а не я сам его потерял, неизвестно. Но для меня-то сомнений не было: конечно, кто-нибудь украл – все ведь завидовали моему ножу.

– Может, ты забыл его дома? Вспомни, подумай хорошенько.

– Нечего мне думать. На первом уроке он у меня был, мы с Юркой карандаши чинили… А теперь нету…

– Юрий, встань! Правда ли, чинили карандаши на первом уроке?

Юрка покраснел, как вареный рак. Ему-то наверняка не нравилась эта история, потому что сразу все могли подумать на него, раз он сидит со мной рядом на одной парте. Про карандаши он честно сознался:

– Чинили.

– Ну хорошо! – угрожающе произнес Федор Петрович, возвращаясь к своему столу и оглядывая класс злыми глазами. – Кто взял нож, подними руку!

Ни одна рука не поднялась. Покрасневшие лица моих товарищей по классу опускались ниже под взглядом учителя.

– Ну хорошо! – Учитель достал список. – Барсукова, встать! Ты взяла нож?

– Я не брала.

– Садись. Воронин, встать! Ты взял нож?

– Я не брал.

Один за другим вставали мои товарищи по классу, которых теперь учитель (а значит, вроде бы и я с ним заодно) хотел уличить в воровстве. Они вставали в простеньких деревенских платьишках и рубашонках, растерянные, пристыженные… Каждый из них краснел, когда вставал на оклик учителя, каждый из них отвечал одно и то же:

– Я не брал…

– Ну хорошо, – в последний раз произнес Федор Петрович. – Сейчас мы узнаем, кто из вас не только вор, но еще и трус и лгун. Выйти всем из-за парт, встать около доски!

Всех ребятишек, кроме меня, учитель выстроил в линейку около классной доски, и в том, что я остался один сидеть за партой, почудилась мне некая отверженность, некая грань, отделившая меня ото всех, грань, которую перейти мне потом, может быть, будет не так просто.

Первым делом Федор Петрович стал проверять сумки, портфелишки и парты учеников. Он копался в вещичках ребятишек с пристрастием; и мне уже в этот момент (не предвидя еще всего, что случится потом) было стыдно за то, что я невольно затеял эту заварушку.

Прозвенел звонок на перемену, потом снова на урок, потом снова, но теперь не на перемену, а идти домой – поиски ножа продолжались. Мальчишки из других классов заглядывали в дверь, глазели в окна: почему мы не выходим после звонка и что у нас происходит? Нашему классу было не до мальчишек.

Тщательно обыскав все сумки и парты, Федор Петрович принялся за учеников. Проверив карманы, обшарив пиджачки снизу (не спрятал ли за подкладку?), он заставил разуваться, развертывать портянки, снимать чулки и, только вполне убедившись, что у этого человека ножа нет, отправлял его в другой конец класса, чтобы ему не мог передать пропавшее кто-нибудь из тех, кого еще не обыскивали.

Постепенно ребят около доски становилось все меньше, в другом конце класса все больше, а ножичка нет как нет!

И вот что произошло, когда учителю осталось обыскать трех человек. Я стал укладывать в сумку тетради и книжки, как вдруг мне на колени из тетрадки выскользнул злополучный ножичек. Теперь я уж не могу восстановить всего разнообразия чувств, нахлынувших на меня в одно мгновение. Ручаться можно только за одно – это не была радость от того, что пропажа нашлась, что мой любимый ножичек с костяной ручкой и зеркальными лезвиями опять у меня в руках. Напротив, я скорее обрадовался бы, если бы он провалился сквозь землю, да, признаться, и самому мне в то мгновение хотелось провалиться сквозь землю.

Между тем обыск продолжался, и мне, прожившему на земле восемь лет, предстояло решить одну из самых трудных человеческих психологических задач.

Если я сейчас не признаюсь, что ножик нашелся, все для меня будет просто. Ну не нашли и не нашли. Может, его кто-нибудь успел спрятать в щель, за обои, в какую-нибудь дырочку в полу. Но, значит, так и останется впечатление, что в нашем классе учится воришка. Может быть, каждый будет думать на своего товарища, на соседа по парте.

Если же я сейчас признаюсь… О, подумать об этом было ужасно!.. Значит, из-за меня понапрасну затеялась вся эта история, из-за меня каждого из этих мальчишек и девчонок унизительно обыскивали, подозревали в воровстве. Из-за меня их оскорбили, обидели, ранили. Из-за меня, в конце концов, сорвали уроки… Может быть, им все-таки легче думать, что их обыскивали не зря, что унизили не понапрасну?

Наверно, не так я все это для себя сознавал в то время. Но помню, что провалиться сквозь землю казалось мне самым легким, самым желанным из того, что предстояло пережить в ближайшие минуты.

Встать и произнести громко: «Ножичек нашелся», – я был не в силах. Язык отказывался подчиниться моему сознанию, или, может, сознание недостаточно четко и ясно приказывало языку. Потом мне рассказали, что я, как лунатик, вышел из-за парты и побрел к учительскому столу, вытянув руку вперед: на ладони вытянутой руки лежал ножичек.

– Растяпа! – закричал учитель (это было его любимое словечко, когда он сердился). – Что ты наделал!.. Вон из класса!.. Вон!

Потом я стоял у дверей школы. Мимо меня по одному выходили ученики. Почти каждый из них, проходя, задерживался на секунду и протяжно бросал:

– Эх ты!..

Не знаю почему, я не бежал домой, в дальний угол сада, где можно было бы в высокой траве отлежаться, отплакаться вдалеке от людей, где утихла бы боль горького столкновения неопытного мальчишечьего сердца с жизнью, только еще начинающейся.

Я упрямо стоял около дверей, пока мимо меня не прошел весь класс. Последним выходил Федор Петрович.

– Растяпа! – произнес он снова злым шепотом. – Ножичек у него украли… Эх ты!..

Вопросы к обсуждению:

1. Почему ножичек с костяной ручкой был мальчику так дорог? В чем его ценность?

2. Какие чувства испытал мальчик, когда обнаружил исчезновение ножичка? Приходилось ли вам испытывать подобное в жизни?

3. Как хозяин ножичка реагировал на обыск одноклассников, какие чувства он испытывал при этом? Почему он испытывал неловкость, отчужденность свою от класса в этот момент? Разделяете ли вы его состояние?

4. Почему признаться, что ножичек нашелся, было так «ужасно» для него? Почему все же он заставил себя признаться?

5. Вместо того чтобы скорее убежать домой и там прийти в себя, он остался стоять у дверей школы, готовый казнить себя укорами одноклассников и учителя. Как вы думаете, почему он так поступил?

6. Поддерживаете ли вы его поступок или осуждаете?

7. Виноват ли мальчик? Если «да», то в чем его вина?

О рассказе Надежды Васильевой «Полынья»

Среди книг Н. Васильевой, нашего современного писателя, есть немало сборников рассказов. Они не только издаются, но и переиздаются дополнительными тиражами, ибо рекомендованы для внеклассного и семейного чтения. Одним из таких сборников является «Жили-были» (2011), где помещен рассказ «Полынья». Речь в этом рассказе идет о четверых школьниках, которые в мартовский день, когда лед еще стоял на реке, но уже не был крепким, ушли на реку без разрешения взрослых. Самым серьезным из них был Лешка, умеющий рассказывать интересные истории и придумывать что-то необычное. Валерка, его друг, очень любил слушать Лешкины рассказы. Договорились пойти на речку после школы. Лешка взял трехлитровую банку, чтобы бросать в нее рыбешек, которые оказались на льду.

Около вмерзшего в лед плота была прорублена большая полынья. Лешка, присев на плот, выбирал живых еще рыбешек и опускал в банку. Рядом крутилась Жулька – любимая собачка Лешки. Проторчав около плота немного времени, мальчишкам, стоящим на берегу, стало скучно, и они отвлеклись, замеряя глубину лунок. Их насторожил надрывный лай Жучки: Лешка провалился в прорубь и с головой ушел под лед. Мальчишки были в ужасе, они «рванули на берег». Васька, самый старший из них, уговорил Пашку и Валерку ничего дома не говорить и сделать вид, что они у реки не были, а катались с горки. Дома хватились Лешки. Стали искать. Его мама, когда узнала, что Валерка Лешку не видел, еще больше расстроилась. Чего только Валерка не передумал в эту ночь. А потом на уроках все ждал, что вот дверь откроется и войдет Лешка. Но ожидания его были напрасны. В день похорон мать Лешки еле откачали. Стоя в похоронной процессии, Валерка услышал, что какой-то мужчина видел ребят на реке. Валерка выбежал, чтобы скрыться от людей. Ему казалось, что все смотрят ему вслед и осуждают.

После похорон Валерка очень боялся встретиться с Лешкиной мамой. Но через несколько дней, увидев Валерку, она пригласила его к себе домой, чтобы в память о друге отдать Лешкин аквариум. Когда он вошел в квартиру, ему бросился в глаза портрет Лешки в черной рамке, висевший на стене. И он вспомнил, как тонул Лешка. Пришел он в себя только на улице. Он поднял мокрые глаза к звездному небу и вспомнил, как Лешка любил выискивать созвездия. Валерке стало казаться, что он один в этом бесконечном пространстве холодных звезд. Ему стало очень тоскливо. Его печаль о погибшем друге соединялась с еще не до конца осознанной собственной причастности к этой трагедии. Из глубины души поднималось мучительное неодобрение самого себя. Облегчить это состояние помогла Жулька. Лаская любимицу Лешки, подняв ее на руки, Валерка произнес: «Будешь у меня жить?» На этом заканчивается рассказ, оставляющий впечатление щемящей боли.

Текст рассказа

В тот субботний мартовский день на реке их было четверо: Валерка, Васька Синяк с младшим братом Пашкой да Лешка Лебедев. Васька Синяков ходил уже в седьмой класс и верховодил будь здоров, хоть по росту от Валерки с Лешкой ушел недалеко.

Веснушчатое лицо Васькино до ужаса хитрющее, и по нему сразу видно, когда очередная каверза в голове зреет. Дразнилки из него, как из рваного мешка, сыплются, одна хлеще другой. И драчун, каких свет не видел! То кого-нибудь из малышей носом в снег ткнет, то головой вниз за ноги потрясет или подзатыльниками уму-разуму научит. И только Пашка, который был младше Васьки на пять лет и повсюду таскался за братом, как поплавок, не нюхал Васькиных кулаков.

Валерка с Лешкой Синяковых не больно-то жаловали. Но жили в одном дворе. Куда денешься? Над Лешкой Синяк любил измываться. Это он его Лунатиком и прозвал. Лешка и правда был немного странным. Даже на горке кататься не любил. После школы на лыжи – и один в лес уходит. Возвращается затемно. Смотришь: то какую-то звероподобную корягу оттуда тащит, то шишку величиной с ладонь, то камень причудливой формы. Дома у Лешки много интересного: и аквариум самодельный с озерными рыбками, и лук из вереска с железными наконечниками у стрел, и энциклопедий всяких. Бывать у Лешки Валерке очень нравилось. Начнет Лешка что рассказывать – так распишет, будто своими глазами видел: и добычу жемчуга, и землетрясения, и сталактитовые пещеры. А вот пацаны ему почему-то не верили. Но Лешка привык, что ему не верят.

Про издыхающую на льду рыбу Лешка Валерке на перемене рассказал. Договорились пойти на речку сразу после школы. Ранцы дома побросали – и вперед. Лешка, правда, еще банку трехлитровую с собой прихватил. К реке, вообще-то, родители ходить запрещали: зима мягкая, лед тонкий. Но впереди выходной, уроков делать не надо – авось не хватятся. По дороге Васька с Пашкой навязались.

Около деревянного, вмерзшего в лед плота была прорублена большая полынья. Снег вокруг нее до черноты пропитался водой. Из него клыками торчали осколки льда. Здесь, посреди реки, стоя на деревянном настиле, женщины обычно полоскали белье. Сейчас же от полыньи несло рыбой… На воде у бревен, лежа кверху брюшком, скопились мальки. В снегу вокруг полыньи их тоже было порядком.

Присев на скользкий плот, Лешка принялся выбирать из рыбешек тех, что подавали слабые признаки жизни. Он осторожно брал их в руки и опускал в банку с чистой водой. Рядом суетилась Жулька – преданнейшее Лешке существо, щупленькая рыжеватенькая собачонка с узкой лисьей мордочкой и необыкновенно тоненькими лапками. Спала Жулька в подъезде. Играли с ней во дворе многие, но стоило на улицу выйти Лешке, она крутилась только возле него.

Поторчав у плота некоторое время и не проявляя большого интереса к бредовой Лешкиной затее, мальчишки от нечего делать пошли измерять глубину лунок, просверленных рыбаками в небольшой заводи.

Надрывный Жулькин лай привлек их внимание не сразу. Обернувшись, увидели барахтающегося в воде Лешку. Жулька, повизгивая, металась по краю полыньи и все норовила ухватить Лешку за воротник куртки. Валерка с Пашкой так и застыли, открыв рты, а Васька злорадно хохотнул:

– Во Лунатику мамаша ради праздника всыплет за дохлых рыбок! Нашел время купаться!

– А вдруг он того… потонет? – еле вымолвил Валерка.

– Выкарабкается… – не совсем уверенно протянул Васька.

И мальчишки, не сговариваясь, все же припустили к плоту.

Лешка не кричал. Закоченевшими руками цеплялся он за острые глыбы по краям полыньи, силясь подтянуться на локтях. Ледяной край обломился в тот момент, когда мальчишки были уже в трех-четырех шагах. Лешка с головой ушел под воду. Мальчишки как вкопанные застыли на месте, с ужасом глядя на черную пузырившуюся поверхность полыньи. Лешкина коричневая спортивная шапочка, как пробка, вновь выторкнулась из воды, и дикий, совсем не похожий на Лешкин крик ударил ребятам по ногам. В ту же минуту подхваченное течением тело скрылось под обледенелыми бревнами плота, из-под которого доносилось приглушенное: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Мальчишки рванули на берег. Валерку трясло, и ноги никак не хотели держать. Пашка по-рыбьи глотал воздух. Васька прерывисто зашептал:

– Тикай! Дураки! И дома ни слова, ясно?!

– Вась, а может, маме Лешкиной скажем? – икая, спросил Пашка.

Брат изо всей силы смазал ему по затылку.

– Заткнись, уродина! Чем ты ему теперь поможешь?! Мы не были здесь, понял?! С… с горки катались, ясно тебе! И смотри!.. – потряс он кулаком перед Пашкиным мокрым носом. – Я тебе сопли-то утру. Я те мозги-то вправлю!

Домой приплелся Валерка еле живой. Он прошел в свою комнату, быстро разделся, выключил свет и юркнул под одеяло.

Поздно вечером к ним в дверь позвонили. Сердце у него екнуло: тетя Валя, Лешкина мать! Прислушиваясь к возбужденным голосам в прихожей, он изо всей силы вжимался в подушку. Мама вошла в комнату и, не включая свет, осторожно потрясла его за плечо.

– Валера, проснись! Ты Лешу Лебедева сегодня после школы видел?

– Не… – притворившись сонным, пробормотал он. – Мы с Васькой на горке катались.

Тетя Валя всхлипывала:

– Не знаю, у кого спрашивать теперь. С ним что-то случилось! Он никогда не задерживался так поздно.

Мама утешала ее, советуя не расстраиваться раньше времени. Отец звонил в милицию и в больницу.

Чего только не передумал Валерка за эту ночь! А к утру начал бредить. Вскакивая с кровати, кричал: «Тащи его, Жулька, тащи! Держись, Леха!»

А после праздника на переменах в классе царила непривычная тишина. О происшествии уже знали все. Ребята собирались по углам группками и шептались про мертвого Лешку, про водолазов… Валерка уходил в коридор. А на уроках все время оглядывался на пустующее Лешкино место и всякий раз вздрагивал, когда открывалась дверь, в надежде, что вот сейчас на пороге наконец появится угловатая Лешкина фигура и он с виноватой улыбкой на лице, как обычно, извинится за опоздание. Но Лешка не появлялся.

В день похорон уроков в их классе не было. Все ходили прощаться. Валерка с тихим ужасом смотрел на то, что когда-то было Лешкой, а теперь недвижно лежало в гробу, почему-то в белой нарядной рубашке. Валерка поежился: ему ведь холодно! Все это не укладывалось в Валеркиной голове.

– Мать-то еле откололи. Два дня не поднималась… так изводилась, что думали, руки на себя наложит, – донесся из-за спины чей-то старушечий шепот. – Совсем одна осталась, бедняжка! Три года назад мужа потеряла, теперь вот сыночка…

– Говорят, мужчина с рыбалки шел, видел, какие-то мальчишки в тот день с реки как угорелые мчались… Матери и сказал.

Валерка съежился, а уши так и ловили чужой разговор:

– Кто их знает. Может, и нарочно толкнули… Хулиганья теперь сколько хочешь… Чего от них хорошего ждать можно?!

Валерка боком стал выбираться из плачущей и вздыхающей толпы. Никто его не окликнул, но Валерке казалось, что все с немым осуждением смотрят ему в спину, а горький шепот преследует по пятам: «Такие никого не жалеют!»

Вечером его вызвал на улицу Васька.

– Никому не проболтался? – озираясь по сторонам, спросил он.

– Уйди! – У Валерки прямо руки чесались съездить по Васькиной физиономии.

Тот отпрянул.

– Эй! Не дури! Пойдем лучше ко мне с воздушки постреляем… Батя вчера с работы принес…

– Вот и иди! И стреляй! А от меня отцепись, понял? – И Валерка решительно направился к своему подъезду.

Поднимаясь по лестнице, он на одном дыхании пролетел мимо второго этажа, косясь на двери Лебедевых. До смерти боялся столкнуться с Лешкиной мамой.

И все же через несколько дней Валерка прямо-таки налетел на нее у крыльца.

– Здрасте… – пролепетал он и зачем-то остановился, будто к полу прилип.

– А-а… Валера? – не сразу узнала она его. – Давно тебя видеть хотела… У Алеши было мало друзей… Я уезжаю скоро. Тяжело мне здесь. Хочу тебе на память Алешин аквариум отдать. Он все твоего дня рождения ждал, хотел подарить.

– Не надо! Я… я… я не могу! – вырвалось у Валерки.

Если бы тетя Валя заметила, как хочется ему сейчас все рассказать ей!.. Но она устало и даже как-то безразлично стала уговаривать:

– Ты не стесняйся, возьми. Алеша о тебе столько хорошего рассказывал. Зайдем к нам.

На одеревенелых ногах поплелся Валерка за тетей Валей. Понять не мог: зачем идет? Но не идти тоже не мог.

Вешая его пальто, тетя Валя тихо сказала:

– Ты пройди в Алешину комнату. Аквариум все там же – на окне. Я пока чай поставлю…

Валерка открыл знакомую дверь… да так и отпрянул: со стены, с большого портрета в черной рамке, на него в упор смотрел Лешка, словно говорил: «Ты, Валера, аквариум возьми. Я ведь правда хотел тебе его подарить…» И вдруг мурашки поползли у Валерки по спине: вспомнилась полынья. Доверчиво улыбающиеся Лешкины глаза стали превращаться в те, обезумевшие от ужаса, какие видел он посреди зловещей черноты полыньи. В голове у Валерки надрывно загудело: «Бу-бу-бу-бу-бу!»

Пришел он в себя только на улице. Пальто и шапка были на нем, а шарф и рукавицы, видимо, остались у тети Вали. Он поднял мокрые глаза к небу: сколько на нем было звезд! Лешка бы сейчас выискивал знакомые созвездия: Андромеда, Кассиопея… Он, Валерка, кроме Ковша, никаких и не знал больше. Сейчас ему казалось, что он один в этом бесконечном пространстве холодных мигающих светлячков. Так тоскливо и худо Валерке еще никогда не было!

И вдруг он почувствовал чье-то легкое прикосновение.

– Жулька! – вырвалось у него. – Откуда ты взялась?

Опершись передними лапками о его колено, Жулька преданно заглядывала ему в глаза.

– Жулька! Жуленька! – лаская ее, плакал Валерка. – Будешь у меня жить? Ты не думай, мама разрешит, я уговорю… – И он осторожно взял трясущуюся собаку на руки.

Вопросы к обсуждению:

1. Что передумал Валерка в ночь после гибели Лешки? В рассказе об этом не говорится. Давайте поставим себя на место Валерки и представим ход его мыслей.

2. Почему ему казалось, что все, кто был на похоронах, смотрели ему вслед?

3. Почему у Валерки при встрече с Васькой, который подговорил ребят молчать, «прямо руки чесались съездить» по его физиономии?

4. Почему он боялся столкнуться с Лешкиной мамой?

5. Как воспринял Валерка приглашение Лешкиной матери зайти к ней домой и взять в память о Лешке его аквариум?

6. Почему у него мурашки поползли по спине, когда он увидел портрет Лешки в черной рамке?

7. Виноват ли Валерка в гибели Лешки? Если нет, то почему ему так плохо? Что он сделал не так? Какой жизненный урок из случившегося он, по-вашему, для себя вынес?

8. Какое чувство у вас вызывает Валерка? Что его соединяло с Лешкой?

9. Можно ли было избежать гибели Лешки? Поделитесь вашими соображениями.