Текст книги "Добру откроем сердце. Секреты семейного чтения"

О рассказе Николая Внукова «Новенький»

Отношение к новичку в классе – тема довольно частая для произведений о школе. Новичок всегда находится под пристальным вниманием класса. Нового человека проверяют на качества характера. В данном случае ребята решили зло подшутить над новичком.

Если шутка ребят из рассказа Р. Погодина причинила зло людям неумышленно в силу непонимания возможных последствий, то в рассказе Внукова в шутке скрыто преднамеренное желание унизить новичка, публично потешиться над ним. На первый взгляд кажется, что выходка Кольки – простое озорство. А если вдуматься – неоправданная жестокость. Однако шутка в адрес новичка неожиданным бумерангом ударила в самого́ шутника. Ответной шуткой – на этот раз заслуженным осмеянием обидчика – Борис заставил уважать себя. В том и другом случае шутка вызвала безудержный смех присутствующих. Однако сущность шуток здесь разная. На это различие и рекомендуем обратить внимание участников обсуждения рассказа.

Текст рассказа (в сокращении)

Наш географ, Сергей Иванович, запаздывал. Юрка Блинов у стола одной рукой поднимал за заднюю ножку стул. Орька показывал мне новую книгу с таинственным названием «Старая крепость». Краем глаза я следил за Юркой. Он поднял стул уже одиннадцать раз. Передние парты визжали от восторга. И тут вошел директор. Все бросились по местам.

Леонид Павлович никогда не приходил в класс просто так. Значит, что-то случилось. Но директор сказал: «Садитесь» – и вдруг улыбнулся. И тогда мы увидели новенького. Он шагнул вперед из-за директорской спины и остановился, будто показывая себя.

– Рыжий! – шепотом прошло по классу.

– С галстуком!

– А портфель-то, портфель!

В самом деле, у новенького был огромный портфель с двумя ослепительными замками и голубой галстук.

– Тише! – сказал директор. – Это ваш новый товарищ Борис Линевский.

Мы знали, что свободное место в классе было только одно – рядом с Галкой Щеголевой. Мы все посмотрели на Галку. Она покраснела и передвинулась на самый край скамейки.

– Линевский, – сказал директор, – подите сядьте за шестую парту в среднем ряду.

Новичок проскрипел ботинками по проходу и уложил в ящик парты свой портфель. Потом сел. Он все делал уверенно и спокойно, как будто всегда учился в нашем классе, а сегодня только случайно опоздал.

Директор кивнул нам головой и тихо вышел. Мы все обернулись к новенькому и стали его разглядывать. Он спокойно, без улыбки смотрел на нас, положив руки на крышку парты, как будто в любой момент собирался встать и уйти.

В класс вошел Сергей Иванович.

– Так-с, голубчики… – сказал он. – Значит, у вас пополнение? Очень хорошо. Сегодня мы начнем новую тему. Мы начнем изучать физическую географию стран света. Дежурный, где карта? Сходите в учительскую и принесите карту полушарий. А пока сделаем перекличку.

Орька толкнул меня в спину:

– Тебе нравится этот рыжий?

– Не знаю, – сказал я.

– Мне тоже не нравится. Посмотри, как он сидит.

Я обернулся и посмотрел на Линевского.

Он сидел очень прямо, как будто за спиной у него была стена. Руки он все так же держал на парте, и перед ним сиял чистенький учебник географии. Волосы у него были такие рыжие, что ломило глаза. Крупные веснушки рассы́пались по всему лицу. А глаза у него были серые и сердитые, как мне показалось. Он взглянул на меня и нахмурился.

И тут в голову мне пришла такая мысль, от которой я сразу вспотел. Честное слово, даже Орька никогда не придумал бы такое. Просто гениальная мысль.

– Орька, – сказал я одними губами, замирая от восторга, – у меня есть пирог с повидлом.

– Вкусный? – спросил Орька.

– Вкусный, – сказал я. – Мне мать дала на завтрак. Прямо не пирог, а торт. Но мы не будем его есть. Я отдам его новенькому.

Орька вытаращил глаза.

– Ты что, подлизываться?

– Ты дурак, Орька, – сказал я. – Помнишь, ты хвастался, что у тебя есть перец?

– Ну? – сказал Орька. Он еще не догадывался.

– Мы посыплем пирог перцем, и…

– Ух ты! – сказал Орька и стал шарить по карманам.

Он всегда носил с собой множество всякой всячины. Перец он отсыпал дома у матери на всякий случай. Кто знает, может, на что-нибудь пригодится.

– Нашел, – сказал Орька и показал мне пакетик.

Я достал из портфеля пирог.

– Не заметит?

– Не знаю. Наверное, нет. Повидло тоже красное.

Дежурный принес из учительской карту, и Сергей Иванович на минуту повернулся к нам спиной.

– Давай! – прошептал Орька.

Сверток с пирогом поехал по рукам к шестой парте.

– Итак, мы начнем с Европы, – сказал Сергей Иванович и постучал указкой по карте. – Рельеф Европы – самый сложный и самый интересный с точки зрения географии.

Мы притаились. Мы ждали. Попробует новенький пирог или не попробует? Глаза у Орьки сделались большие, губы надулись – вот-вот прыснет.

– Наиболее глубоко изрезаны северные берега Европы. Скандинавский полуостров… Что с вами творится, Линевский?

Я и Орька разом обернулись. Новенький сидел, обалдело вытаращив глаза. Рот у него раскрылся, по красным щекам сползали частые слезины. Он силился вздохнуть и не мог.

Я захлебнулся. Я больше не мог. Я закрыл лицо руками и положил голову на парту. Сзади тоненько взвизгнул Орька.

Сергей Иванович положил указку на стол.

– Встаньте, Линевский!

Новенький встал. По его лицу расплывались сырые веснушки. Теперь уже хохотал весь класс.

– Что с вами? – спросил Сергей Иванович очень спокойно. Он никогда не кричал, как другие учителя.

Новенький вытер слезы.

– Мне… – сказал он. – Мне… я поперхнулся. Можно выйти попить?

– Идите, – сказал Сергей Иванович.

– Ну и получишь ты сегодня! – сказал новичок, проходя мимо меня к двери.

На большой перемене мы разработали условия. Мы будем драться на старой базарной площади. Вечером там никогда не бывает людей, и никто нам не помешает. Мы будем драться, пока один из нас не запросит пощады.

Я не боялся. В прошлом году я дрался с Алимурзой Бесланеевым, а это пострашнее, чем какой-то Линевский. Алимурза подбил мне оба глаза, но я все-таки успел дать ему несколько раз по уху и в живот.

После уроков мы отправились к месту боя. С гор опускались сумерки. Пустая базарная площадь казалась огромной. Ни одного человека не было видно на ней. Мы выбрали хорошо утрамбованное место в той стороне, где по воскресеньям торгуют мукой и сеном. Все мальчишки нашего класса пришли смотреть, как я буду драться с Линевским.

Я почти не волновался. У меня была своя верная тактика: я всегда нападал первым и бил неожиданно, сразу. Мальчишки встали широким кругом. Я сбросил пальто и пиджак на землю. На другой стороне круга раздевался Линевский. Ему помогал Алимурза. Юрка еще раз напомнил:

– Драка до пощады. Без отдыха, без подножек. Лежачего не бить. За волосы не хвататься. На честность.

Меня вытолкнули в круг. С другой стороны вышел Борька. Он как-то странно, носками внутрь, поставил ноги, наклонил голову и закрыл подбородок и грудь кулаками.

Юрка крикнул: «Пошли!» Я ринулся вперед и что было силы с широкого размаха ударил Борьку по уху. Но удар не получился. Борька быстро присел, мой кулак пролетел над его головой, и я, не удержав равновесия, плашмя упал на землю. Кругом засмеялись. Я вскочил. Я разозлился по-настоящему, потому что сильно ссадил колено. Теперь я пошел на Борьку плечом вперед, стиснув зубы, вздрагивая от напряжения. Мы сошлись вплотную, грудь к груди, выжидая момент. Я слышал, как глубоко и спокойно дышит Борька. И вдруг он незаметным движением откачнулся в сторону, и это получилось так быстро и неожиданно, что я снова упал.

Кругом хохотали. А я, вскочив, уже не замечал ничего вокруг. Мне стало жарко. Круги плыли перед глазами, и там, среди этих кругов, смутно светлела фигура Линевского. Низко пригнув голову, выставив кулаки вперед, я побежал на Борьку, надеясь кончить драку одним ударом. Я решил взять Линевского «на бычка», то есть ударить головой в подбородок, а после, не давая опомниться, пустить в ход кулаки. Это был верный прием. Так всегда дрались мальчишки с Подгорной улицы. Я набежал на Линевского, втянул голову в плечи и, как пружина, всем телом бросился вперед и вверх.

…Я поднялся с земли только через минуту. Базарная площадь медленно поворачивалась и покачивалась под моими ногами. В голове гудело.

Юрка отряхнул мне рубашку и брюки. Николайчик своим платком вытер мне лицо. Я оглянулся. Линевский стоял в толпе ребят спокойный, уже одетый, со своим толстым портфелем в руках. Я рванулся к нему, но Юрка схватил меня за пояс:

– Хватит!

– Пусти, Блин!

– Хватит, – сказал Юрка.

– Нет, еще не хватит! – заорал я. – Пусти!

– Куда? Хочешь, чтобы он тебя ударил?

– ?!

– Хватит, Колька, – сказал Николайчик. – Ведь Линевский тебя еще ни разу не стукнул.

– Оказывается, он боксер, – объяснил Юрка. – А ну-ка, пожмите друг другу лапы.

Это была традиция. После боя самые злейшие враги должны пожимать друг другу руки. Но сейчас мне не хотелось протягивать руку Линевскому. Он сыграл со мной злую шутку.

– Давай-давай, не кобенься! – сказал Юрка и подвел меня к Линевскому.

Вопросы к обсуждению:

1. Согласны ли вы с мнением самого Кольки, что шутка его была гениальной?

2. Как вы оцениваете поступок Кольки, направленный на новичка? Почему у него возникло желание напакостить ему?

3. Что говорит о Линевском тот факт, что, закашлявшись от подсыпанного ему перца, он не выдал шутника учителю, а сказал, что просто поперхнулся?

4. Прав ли был Колька, считая, что Линевский сыграл с ним злую шутку? Чья шутка – Кольки или Линевского – вызвала у вас уважение? В чем между шутками разница? Надо ли прощать того, кто под видом шутки делает подлость другому?

5. Как вы думаете, успешно ли прошел Линевский испытание «на прочность» характера? И как, по-вашему, сложатся отношения между Колькой и Линевским в дальнейшем?

О рассказе Юрия Томина «Шутка»

Это рассказ о том, к каким необратимым последствиям может привести шутка, когда она безнравственная, когда под ее воздействием рушится, унижается человеческое достоинство, высмеивается настоящее, высокое, чистое в человеческих отношениях.

В основе сюжета рассказа – шутка, которая часто бытует среди подростков. Она выражается в виде формулы: А + В = любовь. Чаще всего ею пользуются шестиклассники, начинающие изучать алгебру. Именно им и посвящен рассказ, который ведется от имени учителя математики и одновременно классного руководителя шестого «А» класса. Воспользовавшись алгебраической формулой а + в, шестой класс, «самый дружный и самый горластый», подшутил над Аней и Володей, сидящими за одной партой и часто гуляющими вместе. Все усилия классного руководителя прекратить эту недобрую шутку не имели успеха. Она вышла за пределы класса, из бездумно веселой стала осознанно жестокой. С помощью злополучной формулы взаимоотношения Ани и Володи выставлялись на публичное обозрение и осмеяние. Шутка чуть не стоила Володе жизни. Подлинным виновником оказался не заводила Костя Радужный, а Коля Боков – «порядочный, скромный мальчик», тайно завидовавший Радужному. И хотя Бокова уже нет в школе, и надпись на скале выгорела, и Володя здоров, «но они с Аней по-прежнему сидят на разных партах».

Как оказалась возможной эта жестокая шутка в таком дружном классе? Не безумное ли веселье одноклассников способствовало ей? Не строится ли жестокость отдельных подростков на неумении всего класса быть добрым? Решение этих вопросов – «сверхзадача» обсуждения. Писатель не навязывает читателям готового ответа. Ответ должен сделать читатель в результате вдумчивого отношения к тому, что случилось в классе.

Текст рассказа (в сокращении)

Когда я вошел в класс, на местах оказались всего несколько человек. Остальные сгрудились в углу возле Кости Радужного. Он что-то рассказывал. Увидев меня, ребята со смехом расселись по своим партам.

Я ждал. Я уже успел привыкнуть к своему классу. Они считали, что в первые десять минут после каникул им позволено все. Эти десять минут – их право, которое они сами себе присвоили. Я не оспаривал этого права. Наконец они уселись.

– Здравствуйте, шестой «А»! – сказал я.

– Здравствуйте, Юрий Васильевич! – отозвался один.

– Юрий Васильевич, здравствуйте! – сказал другой.

– Здравствуйте! Здравствуйте! – говорили они по очереди.

И наконец из дальнего угла класса послышалось тихо, но отчетливо:

– Юрий, здравствуйте, Васильевич!

Здороваться по очереди (опять же в первый день) было их выдумкой, которой они очень гордились.

– Ну и хорошо, – сказал я. – А теперь достаньте новые тетради в клетку. Мы приступим к изучению алгебры. Раньше мы с вами имели дело только с числами. Если нам нужно было произвести сложение, мы писали так.

Я подошел к доске и написал:

2 + 3 = 5.

– Теперь представьте себе, что нам нужно записать сложение не двойки и тройки, а каких-то двух других чисел. Любых. Как поступить в этом случае? Давайте попробуем заменить цифры буквами.

И я написал на доске:

Вместо 2 подставим А.

Вместо 3 подставим В.

Тогда имеем: 2 + 3 = 5, или а + в =…

Я не успел написать, чему равна сумма. С последней парты, где сидел Костя Радужный, послышался шепот. Потом зашептались другие. Кто-то хихикнул, и вслед за ним рассмеялся весь класс.

– В чем дело? – спросил я.

За партой поднялся Радужный. Весь класс с надеждой смотрел на него. Костя радостно объявил:

– Юрий Васильевич, вы лучше напишите другие буквы, а то мы все равно будем смеяться.

– Почему?

– А потому, – сказал Костя, – что, когда мы читаем эти буквы, у нас получается не «а» плюс «бэ». Получается «а» плюс «вэ».

Снова раскатился по классу дружный смех. Теперь все смотрели уже не на Костю, а на вторую парту в левой колонке, где сидели Аня Мельникова и Володя Ефремов.

Я сделал вид, что ничего не понял.

– Сядь, Радужный! Ты прекрасно знаешь, что в математике русское «вэ» читается как «бэ».

И я дописал:

а + в = с.

Ребята уткнулись в свои тетради. Еще минута – и формула эта, в том смысле, в каком понимал ее Костя, была бы забыта навсегда. Но Костя считался самым остроумным человеком в классе. Он очень дорожил своей славой.

– Юрий Васильевич, – сказал он, – если вы пишите «а» плюс «вэ», то справа нужно поставить другую букву…

– Какую букву? – спросил я, глядя прямо на Костю. Я думал, что он не посмеет сказать, и тогда все кончится само собой.

Но если можно рассмешить класс, Костя себя не щадит.

– Букву «эл»! – выпалил он.

Опять грохнул смех. Кто-то от восторга затопал ногами. Аня Мельникова покраснела. Володя Ефремов сидел повернувшись к окну и не отрываясь смотрел на белую равнину замерзшей бухты. Он как будто ничего не слышал, но я видел, как медленно, почти незаметно он отодвигается от Ани на край скамейки.

– Радужный, выйди из класса! – сказал я.

На другой день Костя привел в школу мать.

Два дня Радужный боялся даже шевельнуться, и я уже забыл об этой истории с буквами. В конце недели я вызвал к доске Аню.

– Напиши алгебраическую сумму.

Аня взяла мел и аккуратно вывела на доске:

а + в =…

Рука ее задержалась всего на секунду, но это решило дело.

– Эл! – донеслось из глубины класса.

– Кто это сказал?

– Я, – встал Радужный. – Извините, Юрий Васильевич, вы же сами говорите, что у меня язык бежит впереди мыслей. Я только подумал, а оно само вырвалось.

Я видел, что Радужный говорит правду: «оно» действительно само вырвалось.

– Тебе нужно извиняться не передо мной.

– Конечно, – сказал Костя. – Я понимаю, Юрий Васильевич. – Он взглянул на Аню и вежливо – слишком вежливо! – произнес: – Извини, Аня, – затем обернулся к Володе: – И ты, Ефремов, извини, пожалуйста.

В голосе его было столько нежности, что шестой «А» прямо-таки взвыл от восторга.

Аня положила мел и, ссутулившись, пошла к своей парте. Она подняла крышку и села на самый край скамьи, словно боялась испачкаться о Володю. Володя покраснел и сжал кулаки. Мне показалось, что он сейчас бросится на Радужного.

Но шестой «А», самый дружный, самый горластый класс нашей школы, не научился еще быть добрым, он не замечал ничего. Ему было весело, и он смеялся, а все остальное не имело никакого значения.

Эту историю с формулой надо было прекратить, пока не поздно.

– Вот что, друзья, – сказал я, когда ребята немного успокоились. – Это очень скверно – то, что сейчас делается.

И я произнес речь. Я говорил долго и горячо. Я гордился тем, что нашел понятные ребятам слова. Они слушали внимательно, и, когда, закончив, я спросил: «Ясно?» – они хором отозвались: «Ясно!» В тот день у меня было великолепное настроение.

А на следующее утро перед уроком на бортике доски появилась надпись:

а + в = любовь.

Я заметил ее сразу, как только вошел. Я обвел взглядом класс. И я уже думал начать разбирательство. Но, пока я перелистывал журнал, мне в голову пришла мысль, что этого как раз не следует делать. Ведь получалось так, что каждое мое слово, сказанное в защиту Ани и Володи, оборачивалось против них. Я только лишний раз привлекал внимание ребят к этой формуле.

– Дежурный, сотри с доски.

Урок прошел спокойно.

В перемену ко мне подошел Володя.

– Юрий Васильевич, можно, я пересяду на другую парту?

Я был классным руководителем и должен был спросить: почему? Но я не спросил, хотя во мне все сильнее поднималось раздражение. Мне уже надоело делать вид, что я ничего не понимаю.

– Хорошо, садись.

– Спасибо… – сказал Володя и ушел, так и не взглянув на меня.

Во время большой перемены в учительскую вошел Коля Боков.

– Юрий Васильевич, – прошептал он, отведя меня в сторону, – ведь ребята поступают нехорошо. Я про «а» + «вэ».

– Отвратительно. Вот и скажи ребятам, если это повторится…

– Конечно, – сказал Коля. – Какое нам дело, если они влюбились! – Он посмотрел на меня, словно проверяя, как я отнесусь к этому слову.

Странный был парнишка Боков. Он очень любил говорить правильные слова. Порядочный, скромный мальчик. Но я знал, что Боков тайно завидует Радужному.

– Ты знаешь, кто написал?

Боков покраснел.

– Ну… вообще… как бы сказать…

– Радужный?

– Ну… вообще… я сам-то не видел…

– Ну что же, – я пожал плечами, – если ты не видел, тогда и говорить не о чем. Иди в класс.

После уроков я задержал Радужного.

– Слушай, Костя, если я еще увижу на доске эти надписи, будет худо.

– Да ведь ничего особенного нет, – сказал Костя, – мы просто шутим. А они уж очень заводятся. Вы же знаете, если человек обижается на шутки, его еще больше хочется дразнить.

Прошел целый месяц. Класс как будто забыл о Володе и Ане. И они, уже не скрываясь, уходили из школы вместе, хотя по-прежнему сидели на разных партах. Я был доволен, что все забыто и ничто больше не отвлекает класс от занятий. Но я ошибался. Они ничего не забыли. Вернее, кто-то из них…

Левее, пониже школы, течет река Ни́ва. Ребятам, сидящим у окна, доставляет удовольствие следить за подъемом воды.

В один из февральских дней, войдя в класс, я увидел, что ребята сгрудились у окна, выходящего к Ниве. Они толкались, лезли друг на друга, смеялись. Они были так возбуждены, что мне пришлось потратить пять минут, чтобы их успокоить.

– Что вы там увидели?

– А вы посмотрите, – сияя, сказал Радужный.

Я подошел к окну. Плоская белая Нива. Баркасы на берегу, занесенные снегом. Все обычно… И вдруг я увидел, что на темной отвесной стене утеса громадными белыми буквами было выведено:

А + В = Л.

Буквы большие, почти в рост человека.

Я повернулся к ребятам. Они сразу притихли.

– Ну что ж, молодцы! – сказал я.

Они переглянулись. По выражению моего лица они, конечно, поняли, что я не собираюсь радоваться вместе с ними.

– А может быть, это и не мы… – пробурчал кто-то в глубине класса.

И тогда они задвигались и зашумели. Они закричали: одни с обидой, другие – с возмущением, третьи – просто так, чтобы покричать:

– Да! Не мы!

Я посмотрел на Радужного. Он тоже кричал что-то, но, встретившись со мной взглядом, осекся, выпятил губы и уткнулся носом в парту.

«Он!» – подумал я.

Я был уверен, что это сделал Радужный. Но как заставить сознаться Радужного, если он не хочет? И вообще, кто я такой – учитель или сыщик?

Итак, я все больше запутывался в этой истории. А она, кажется, еще только начиналась. С этого дня все, что имело отношение к Володе и Ане, отражалось на скале. Они перестали друг с другом разговаривать.

И немедленно на скале появилась надпись:

А + В =?

Нужно было во что бы то ни стало прекратить проделки неизвестного «художника». И я вызвал Бокова.

– Коля, ты, кажется, знаешь, кто писал на доске. Он же, наверное, пишет и на скале. Скажи мне – кто? Я не буду его наказывать. Мы вместе с тобой пойдем сейчас к этому ученику и поговорим с ним. Иначе ему будет хуже – рано или поздно это откроется.

Боков переступил с ноги на ногу и одернул рубаху. Он не глядел на меня. Этот разговор был ему явно неприятен.

– Да весь класс не знает, – сказал он. – Все хотят узнать и не могут. А почему вы спрашиваете меня?

– Я же объяснил. Мне показалось, что ты знаешь.

– Нет, – сказал он наконец, – я тоже не знаю.

Он ушел. Белый знак вопроса по-прежнему маячил перед нашими окнами. Он постепенно бледнел и скоро стал едва заметен.

Наступил день Первого мая. По главной улице ребята шли к морю, чтобы зажечь костер. Володя с Аней были в одной шеренге, рядом. И так же, как все, они пели песни. А третьего мая на скале засияла свежая надпись:

А + В =!!!

В этот день ни Мельникова, ни Ефремов не пришли в школу.

Я объяснял урок, и внутри у меня все кипело. Ребята, видно, чувствовали мое настроение. Никто не смотрел в окно, никто не улыбался. Они сидели тихие и немного растерянные.

Прозвенел звонок.

– После уроков – собрание! – бросил я и вышел из класса.

Последний урок я проводил не в своем классе. Продолжая объяснять, я подошел к окну. Возле скалы стояла толпа. Два человека отделились от этой толпы. Они несли третьего.

Еще не веря своей догадке и не глядя на тех двоих, я знал, что они несут Володю Ефремова.

Они поднялись на гору, направляясь в поликлинику.

Я прибежал в поликлинику без пальто. Человек в белом халате мыл руки. Володи не было…

Я вернулся в школу к концу пятого урока. Класс встал мне навстречу. Они уже всё знали – я понял это по их лицам.

– Что же будем делать? – спросил я.

Класс молчал. Вид у ребят был растерянный.

– Юрий Васильевич, он поправится?

Радужный стоял, наливаясь краской. Внезапно он крикнул:

– Это не мы!.. Не мы! Никто не знает…

Словно по команде, ребята сорвались со своих мест, бросились к столу и обступили меня. Они кричали все сразу. Я обводил взглядом ребячьи лица – негодующие, обиженные, возмущенные…

«Нет, не из моего класса…» – с облегчением подумал я и вдруг увидел Бокова. Он не кричал. Он стоял позади всех и глядел в пол.

– Тихо! – сказал я. – Я знаю, кто это сделал.

Шум оборвался, как будто выключили радио.

– Я знаю, кто это сделал. Пусть признается сам.

Молчание.

– Тогда я буду спрашивать. Радужный?

Тот выдохнул воздух и мотнул головой.

– Боков?

Боков поднялся. У него дрожали губы, и, скажу по-честному, на какое-то мгновение мне стало его жалко.

– Почему… я… нет…

– Ты или нет?

– Юрий Васильевич… – дрожащим голосом сказал Боков. – Можно вам одному?.. Можно с вами выйти?

– Нет, говори при всех!

Боков отвернулся и, не глядя ни на кого, пошел к выходу. Он ушел, и класс проводил его молчанием.

Вечером Боков догнал меня на улице.

– Юрий Васильевич, – сказал он, заглядывая мне в лицо, – это не я. Честное слово, не я!

– Почему же ты ушел из класса и ничего не объяснил ребятам?

– Все из-за краски… Я только подавал банку с краской. На меня случайно капнуло, а писал не я. Я стоял рядом.

– Кто писал?

– Мой знакомый. Он из другой школы. Я рассказал ему, а он говорит: «Давай напишем!» А я согласился… Но я только краску подавал… и еще размешивал… Извините, Юрий Васильевич. Больше не буду. Я ведь честно признался… Хотите, я вам его адрес скажу? Красная улица, дом девять, квартира…

– Не нужно квартиры, – перебил я. – Думаю, Боков, тебе лучше уйти из нашей школы. Самому.

– Я же честно признался… – растерянно повторил Боков.

На другой день мать Бокова принесла заявление о переводе сына в другую школу. Директор не возражал.

За лето надпись на скале выгорела, поблекла, и осенние дожди стерли ее окончательно.

Володя давно уже совсем здоров. Но они с Аней по-прежнему сидят на разных партах.

Вопросы к обсуждению:

1. Как вы оцениваете то, что произошло в шестом «А» классе? Кто виноват в случившемся? Некоторые считают, что виноват только Боков, другие полагают, что главная вина – зачинщика Радужного, третьи обвиняют весь класс. Чью позицию разделяете вы? Почему?

2. Почему рассказ начинается с подробного описания поведения ребят в первые минуты после звонка на урок? Какое отношение это имеет к тому, что произошло дальше?

3. Можно ли считать шуткой то, что произошло в классе? Как «шутит» Радужный и как Боков?

4. Могла ли подобная шутка закончиться благополучно? В чем ее губительные последствия – только ли в том, что Володя сорвался со скалы и чуть не погиб? Проследите, как влияло каждое проявление шутки на взаимоотношения Ани и Володи.

5. Почему, хотя надпись на скале стерлась и Володя давно выздоровел, они с Аней по-прежнему сидят на разных партах?

6. В рассказе неоднократно встречаются слова «быть добрым». Как вы их понимаете? Какая связь между добротой и тем, что произошло? Как изменился класс в результате истории с «шуткой»?

7. Почему Радужного простили, а Бокову пришлось уйти из школы и класс провожал его молчанием?

8. Чему научила шестой «А» класс история с шуткой? Какой след эта история оставила в вашей душе? Случалось ли подобное в вашей жизни?