Текст книги "Вспомни Тарантино! или Седьмая ночь на «Кинотавре»"

В семь утра раздался звонок. Арсен сообщал, что приезжает в Лос-Анджелес 4 декабря.

Как всегда, он отнял у меня сон. Мне снился мой тбилисский дом, стол, абажур, папин сахарный бюст, мои родители пьют чай. За окном идет снег, во дворе я, только начавший бриться оболтус, в черном пальто до пят, катаюсь на коньках по замерзшей луже. Мама грызет папино сахарное ухо. От абажура льется мягкий свет. Кристаллики сахара сверкают на маминых губах. Я, тот, что на коньках, спотыкаюсь, падаю и ухожу под лед. Мама говорит папе: “Мальчик споткнулся”. Здесь я хотел поставить вторую точку… Но племянница киллера (не буду писать о ее возрасте и внешности, это авторская тайна) имела безрассудную смелость отнести в “Парамаунт” мой почти что завершенный вариант сценария “Кара-Богаз”. Я ничего об этом не знал. Сегодня племяннице пришло письмо от студии. Вице-президенту Энтони Штайнеру понравилось эпической творение мистера Драгомищенко, и он ждет его на деловой разговор…

И вот наконец-то финал, очень похожий на голливудский хеппи-энд. Мы с племянницей стоим в воротах великой студии “Парамаунт”.

Вперед, мистер Драгомищенко, без страха и печали!

Кафе сирот-водопроводчиков

1962 год. Тбилиси

Нас было тринадцать молодых поэтов, которые объединились в нелегальное поэтическое братство “Сироты”. Мы собирались в кафе-столовой на проспекте Руставели. У кафе было официальное название “Столовая № 6”, но мы знали, что это наше “Кафе сирот”. В дешевом туристском общепите в течение дня столовались приехавшие в Грузию со всего СССР командированные, экскурсионные группы… Ели котлеты, шашлыки, компот из сухофруктов. Здесь же можно было пить пиво кислое, незрелое. Здесь собирались и мы, сироты (по-грузински “облеби”). Нас не печатали, мы никому не были нужны. В шуме алюминиевых ножей, вилок, слева от стойки самообслуживания за длинным столом мы читали вслух свои стихи. Нам было по двадцать – двадцать пять лет, нас любили девочки-поклонницы, но ни Первый секретарь Коммунистической партии Грузии товарищ Василий Павлович Мжаванадзе, ни второй секретарь, ни третий, ни издательства, ни редакции газет, ни командированные, ни туристы… Никто не любил, кроме девочек-поклонниц. Но кое-кому из нас было достаточно и этого. Особенно если поклонница была похожа на Манану Гедеванишвили.

“А при чем тут водопроводчики?” – спросите вы.

Когда мы сложились в поэтическое братство, на первой же встрече выяснилось, что из нас трое – водопроводчики (по основной профессии): Алик Устинов, Георгий Соселия и Аквсентий Круз.

Другие: Дэви Иванов-Чиковани – ассистент киностудии; Марат Партугимов – портной, внук знаменитого тбилисского портного Бабкена; Жанри Лолашвили – художник-авангардист; Гуля Жоржоладзе – разбирала почту в почтовом отделении; Иза Почхуа – подруга признанного поэта Резо Амашукели (так она нам представилась). Но в сентябре пришел Евгений Метревели, и оказалось, что он тоже водопроводчик! За ним Темур Гажония – и он на “Чай-Грузии” работал в этой профессии, месяца три, но работал.

Под дружный хохот мы дали новое имя нашему братству: “Сироты-водопроводчики”! Это была шутка.

Но и сегодня, когда все разбежались по миру, по своим судьбам, редко встречаясь очень немолодыми, можно услышать: “Привет, водопроводчик!” Так было в Сицилии. Кто-то крикнул мне: “Привет, водопроводчик!” Я оглянулся. Отплывал большой паром, какой-то старик с палубы махал мне соломенной шляпой и кричал: “Я Евгений-водопроводчик!” Неужели это был Метревели? Паром уплывал. Я долго смотрел, пока лицо старика не превратилось в точку. Кричать не имело смысла, на пароме включили Челентано.

В столовой № 6 мы писали стихи, новеллы, рассказы, и все подражали мастерам магического реализма: Борхесу, Маркесу, Варгасу Льосе, Фуэнтесу, Неруде, Кортасару. В мире пресного, унылого социалистического реализма мы ловили далекие сигналы “латиноамериканского бума”. Помню, из какого-то издаваемого за Уралом литературоведческого журнала я вырвал страницу с фотографией Хулио Кортасара и прикрепил ее кнопками над моим письменным столом. Пабло Неруда очень смешно в том же журнале писал о моем литературном кумире:

“Тот, кто не читал Кортасара, – обречен. Не читать его – это серьезная болезнь, которая со временем может иметь ужасные последствия. Как если бы человек никогда не пробовал персиков. Он незаметно будет грустнеть, бледнеть, и, вероятно, у него постепенно выпадут волосы”. В те годы я старался делать все, чтобы не грустнеть, не бледнеть и чтобы волосы мои не выпадали…

Поэтому я ходил в “Кафе сирот-водопроводчиков”. Здесь происходило сближение очень разных личностей – здесь мы веселились, философствовали, влюблялись в девочек-битниц, в девочек-альпинисток (модное увлечение тех времен – покорять вершины кавказских гор), в консерваторских пианисток, консерваторских меццо-сопрано.

Прошло ужасно много лет. Но я помню нашу дружбу, наши споры, нашу ругань, мордобой, дружеские примирения, выпивки. Зимой мы уходили в подвалы Тбилисской публичной библиотеки имени Карла Маркса, там было тепло (почему-то в “Ка-фе сирот” в январе-феврале было холодно, дуло из щелей, надо было сидеть в пальто). А в “Карле Марксе” можно было читать великие книги, даже воровать великих авторов: Кьеркегора, Кришнамурти, Уитмена, Джойса, Селина, Дос Пассоса. В курилке можно было наслаждаться кубинскими сигарами (при затяжной блокаде американскими империалистами революционного острова Куба сигары, присылаемые Фиделем Кастро в СССР, стоили невероятно дешево).

Семь мраморных слоников

2016 год. Москва

Как-то раз, когда я рассказывал Томе Стэнко о моих странных, иногда нелепых встречах со знаменитостями, Тома, смеясь, сказала: “Напиши о них: о Галактионе Табидзе, о Сергее Параджанове, о Федерико Феллини, о Милоше Формане, Лаврентии Берии, о Сергее Довлатове, о Гарсия Маркесе, – такой «каталог знаменитостей»”. Засмеявшись в ответ, я обещал написать, потом забыл…

На днях, переселяясь в новый дом и укладывая с помощью моих сыновей Германа и Чанчура в картонные коробки всевозможные ненужности: семь мраморных слоников, куклу с фарфоровой головой, у которой один глаз закрывается, второй нет, акварельный рисунок с натуры “Ленин в гробу среди хризантем”, нарисованный неизвестным художником, – я наткнулся на серебряную сахарницу в стиле модерн с надписью: “Екатерине Григорьевне Бухаровой от Мишо и Като в день ее свадьбы. Баку. 22 мая 1916 год”. Говорится о бакинской свадьбе моей русской бабушки. Молодая машинистка-печатница Катя Бухарова вышла замуж за своего босса Давида Алексеевича Миндадзе.

Давид Миндадзе был богатый рыбопромышленник. Был щедр, добр, хлебосолен, купил трехэтажный особняк в центре Баку и, как я и рассказывал, по субботам устраивал “общий стол”. Приходили друзья, грузинское землячество, дедушкины любовницы… Приходил и один скромный юноша Лаврик. Он хорошо пел, входил в постоянный дедушкин домашний хор. Если Лаврика не было в какую-то субботу, дедушка слал за ним линейку (так назывались открытые коляски, запряженные лошадьми).

Прошли годы. Случилась красная революция. Давид Алексеевич Миндадзе не пожелал, как все богатые люди бизнеса, бежать в Стамбул, оттуда во Францию, в Америку: “Рыбку съесть и его величество император любит, и эти сраные ленины и карлы марксы”. Он вернулся из Баку в Тбилиси, стал служить в Грузрыбаксоюзе. Лаврик превратился в Лаврентия Павловича Берию и был главным человеком в Советской Социалистической Республике Грузия, где его звали “маленький Сталин”. В нашей семье вырос бунтарь, мамин брат Леонид. Он вошел в молодежное антисоветское общество “Дзмоба”. Его арестовали. Бабушка пошла к Берии, которого она поила и кормила когда-то в Баку.

Попасть к высокому начальству тогда, как ни странно, было не очень сложно. Екатерина Григорьевна сидела в приемной Лаврентия Павловича, ждала. Ровно в восемь утра открылась дверь приемной, появился он. Ни на кого не глядя, пересек просторное помещение. Бабушка встала, подошла к нему и сказала: “Здравствуй, Лаврик”. Берия остановился, чуть улыбнулся: “Здравствуйте, Екатерина Григорьевна. Все помню… Такой хашламы, как у вас в Баку, нигде не ел…” Бабушка воспользовалась бериевской улыбкой: “Я по поводу Леонида”. Получила ответ: “Очень нечистое дело, Екатерина Григорьевна, очень, а я, как вы помните, жуткий чистюля (засмеялся). Ничем не смогу помочь, ничем”. Берия неожиданно вынул из кармана плаща деревянную коробку: “Это вот передайте Давиду Алексеевичу, на удачу”. Сказал и скрылся за дверь своего кабинета.

Бабушка, расстроенная, вернулась домой. Из коробки высыпались семь мраморных слоников. Дядю моего Леонида сослали в Сибирь. Бабушка хотела разбить молотком семь “сраных слоников”. Дедушка не велел. “Назло этой твари, пусть охраняют нас”. Почему так решил Давид Алексеевич? Почему “сраные слоники” всю жизнь стояли на пианино в нашем доме? И сейчас, зная, что они не приносят счастья, не могу избавиться от них. Пианино давно уже нет, нет никого из участников этой истории, слоники скинуты в один из ящиков моего письменного стола, но они есть! Может, когда-то я разобью их мраморные хоботы, ноги, уши, растопчу, как хотела Екатерина Григорьевна Бухарова-Миндадзе, и что-то изменю в своей жизни? Не знаю.

Тома Стэнко предложила в “Каталоге знаменитостей” перечислять героев по алфавиту. Я начал с Берии, а нужна знаменитость на букву А. Не был знаком с Акутагавой, со сказочником Андерсеном, хотя писал сценарий о его жизни вместе с Эльдаром Рязановым. Эльдар снял по нашему сценарию один из своих последних фильмов “Андерсен: жизнь без любви”. С выдающимся драматургом Арабовым знаком чуть-чуть. О! Вспомнил, кто “А”!

Генерал артиллерии Валерий Антадзе. Герой Великой Отечественной войны. Вот уж странная, жутковато-нелепая история нашего знакомства! Я видел его фотографии в газетах военных лет. Высокий, под два метра генерал, отец моих соседок Тинатин и Полины Антадзе. Кончилась война. Генерал Антадзе вернулся с войны поздно ночью. Он ехал от вокзала на двух машинах. Вторая машина была набита немецкими чемоданами – с подарками дочерям, жене. Антадзе жили на нашем этаже в доме по Музейному переулку, 16.

Жена генерала Тассо в моем детском представлении была похожа на фею из “Волшебника Изумрудного города”, не злую, которую раздавил летящий, гонимый ураганом дом Элли, а последнюю фею, добрую. Помню радостные крики генерала с улицы: “Тассо, Тассо, я вернулся!” На веранде третьего этажа накрыли длинный стол. Праздновали возвращение героя! Генерал Антадзе обнимал жену, целовал девочек. Я с завистью глядел на немецкий корабль в руках Тинатин, где в трюме работала корабельная топка, из труб валил дым, капитан в белом кителе поднимал руку, приветствуя меня, ротозея. Жена генерала сказала мужу, указывая на ротозея: “Жених твоей Тинатин”. В действительности же я не любил дочь, мне нравилась ее мама, хотя я слышал соседские шепоты: “Тассо гуляет с маршалом Рокоссовским”. В пять утра кончилось застолье с пением, танцами, дом заснул… Я был первым, кто сполз с кровати, поплелся в туалет. Он на этаже был общий. Когда зашел, меня испугали босые ноги, медленно раскачивающиеся в воздухе.

Я поднял голову и закричал. Генерал Валерий Антадзе висел на собственном ремне. Прошло столько лет, но увиденный первый в жизни мертвый постоянно раскачивается в моем воображении. Почему генерал это сделал? Его артиллерия в клочья разнесла Берлин. Иосиф Виссарионович Сталин подарил ему серебряный портсигар с лаконичной надписью на грузинском: “Валерис беладисаган” (“Валерию от вождя”). Зачем красивый, сильный, с орлиным профилем победитель, прошедший от Керчи до Берлина, удушил себя? И где? В туалете! Я, маленький мальчик, смотрел на него, огромного, словно падающего с потолка туалета, и кричал. Несколько часов назад он танцевал с женой в обнимку, не стесняясь, при всех, целовал Тассо в напомаженные щеки. Неужели были правы те, кто считал причиной нелепого, трагического ухода боевого советского генерала Антадзе слова жены, которые она вроде бы сказала в постели: “Я спала со многими, и с маршалом Рокоссовским в том числе”?

Думаю, не стоит в “Каталоге знаменитостей” следовать алфавитному порядку. Генерала Антадзе я встретил в далеком детстве. Лаврентия Павловича Берию – на “Б” – я в глаза не видел, но его семь мраморных слоников достались мне в наследство. Далее следует буква В. Я знаю Вима Вендерса (мы дружески хлопаем друг друга по плечам при встречах на фестивалях кино в Берлине, Венеции, Сан-Себастьяне), люблю Вермеера Дельфтского. Мне нравится драматург и режиссер Вырыпаев, но я с ним не знаком. Кто еще на “В”? Братья Васильевы, авторы фильма “Чапаев”?

Вот буква Г – это Галактион Табидзе! Именно Г, а не Т, так как в Грузии его зовут только по имени, редко добавляют фамилию. Все знают: Галактион – он один! Мы с моим школьным другом Элизбаром Балавадзе столкнулись с Галактионом на лестничной площадке дома, где были в гостях у одноклассника. Не по школьным учебникам литературы мы знали, что по ночным тбилисским улицам часто бродит большущий, нетрезвый, белобородый бог поэзии. Его мы и встретили в ту ночь. Он медленно спускался по лестнице, тщательно осматривая каждую ступеньку. Бог искал что-то потерянное. Мы робко обогнали его, робко поздоровались. Галактион спросил: “Не видели ордена?” Рукой он указывал на пустой лацкан пиджака, где виднелась потертость и маленькая дырочка: “Я потерял его! Это ужасно!”

Все морщины на его лице были напряжены. Мы спешили, но не решились быстро сбежать по ступенькам… Нам показалось, что Великий Галактион нуждается в наших молодых глазах. “Он для меня очень дорог! Я должен его найти!”

Мы включились в поиск. Вышли на улицу Марджанишвили, медленно шли рядом с Галактионом, глядя себе под ноги. Елизбар спросил: “Орден кого?” – “Ленина”.

Вопрос был глупый. Кого же еще? Не орден же Британской империи, не знак нобелевского лауреата. Галактиона мало знали и знают в мире, разве что Пастернак, сказавший: “Он вершина, на которую мне не взобраться”, а также Ахматова, переводившая его стихи на русский. Поэт вдруг ударил себя по лбу, скорчил гримасу: “Я же был вчера ночью у Силибистро! Может, там оставил? В залог? А? Я же оставлял Ленина в залог… Оставлял!”

В летнем саду филармонии, в маленькой стеклянной забегаловке, где густо пахло вином, Галактиона и нас встретил буфетчик Силибистро. На вопрос поэта он ответил: “Галактион, ты же знаешь, у меня ничего не пропадает… Вот пистолет полковника Бузиашвили, он оставил его в туалете. Напился так, что не услышал, как пистолет выпал из кобуры (смеется) и грохнулся о мрамор. Ты вчера тоже крепко нализался, Ленин мог свалиться в унитаз…” – “В унитаз?” – “Хотя нет! Ты ушел с Лениным!”

Я оглянулся. В стеклянной забегаловке все смотрели на белобородого поэта, вслушивались в его диалог с буфетчиком Силибистро. Тот подозвал официантку, спросил ее: “Клара, Галактион уходил вчера с Лениным?”

Клара долго, задумчиво разглядывала пустое орденское место на лацкане пиджака: “Без него”. Силибистро поморщился: “Я точно помню, Ленин был!”

Клара, обиженная, что хозяин не доверился ее зрительной памяти, отошла к столу, где трое бритоголовых мужчин окружили себя дюжиной пустых бутылок. Они заказали еще: “Клара, только мукузани, тибаани сегодня не идет… И еще, позови этого мальчишку, что с Галактионом пришел”. – “Их двое”. – “Любого”.

Любым оказался я. Они вежливо спросили мое имя. Я сказал. “Слушай, пацан (зачем было спрашивать мое имя?), Галактион потерял орден? Да? Протяни руку”.

Говорящий указал на человека, которому мне надо было протянуть руку для пожатия: “Это Сергей Яковлевич Якобашвили. Он взломал замки всех приличных квартир в Тбилиси… У твоих родителей приличная квартира?”

Я растерялся. Не знал, что ответить. Сергей Яковлевич Якобашвили прервал говорящего: “Ираклий, да? Я очень люблю стихи Галактиона… Ты сейчас побежишь, тут рядом улица Камо, дом номер восемь. Квартира четырнадцать. Позвонишь два раза, откроет Марья Шалвовна Сац, такая еврейская кукла с зелеными глазами. Я ее маму (Сергей Яковлевич выругался), скажешь ей, что орден Ленина лежит в коробке из-под духов «Красная Москва». Скажешь, тебя послал Сергей, чтобы ты, сука, дала орден… Нет, ты так не скажешь…”

Трое засмеялись. Сергей Яковлевич Якобашвили спросил: “Ты же не думаешь, что это я у Галактиона его украл?” – “Нет”. – “Орден Ленина давно у меня валяется, одного невоспитанного полковника в поезде наказал… Значит, так. Шаг туда, шаг назад…”

Галактион и Силибистро уединились во внутреннем дворике стекляшки. Пили мукузани. Мы с Элизбаром бегом на улицу Камо. Марья Сац открыла нам дверь, нашла орден Ленина в коробке из-под духов “Красная Москва”. Мы быстро назад. Сергей Яковлевич Якобашвили подержал на ладони орден: “Я прямо как Калинин! Вручаю Галактиону… Черт, а как его отчество?”

Никто не знал. Друг взломщика приличных тбилисских квартир сказал: “На оборотной стороне Ленина цифры. Видимо, номерные… Как быть?” Сергей Яковлевич секунды три думал: “Пусть Ираклий отдаст ему, скажет, нашел вот, у этой клумбы… Вряд ли Галактион будет проверять, тот номер, не тот номер?!”

Радость Галактиона Табидзе была бурной. У бога оказались силы поднять меня в воздух, расцеловать. То же он сделал с Элизбаром… Потом посадил нас с собой.

В ту ночь, вдрызг пьяные, мы с Элизбаром валялись в клумбе летнего сада филармонии. Элизбар храпел. Я смотрел на тусклую луну и плакал от переизбытка мукузани и чего-то непонятного (наверное, счастья). Я шептал строки Галактиона:

 
Венчалась Мери в ночь дождей,
И в ночь дождей я проклял Мери…
 

Узнал ли Галактион, что орден Ленина был другой, обнаружился ли настоящий орден? Я не знаю. И зачем ему, одному из величайших в истории человечества поэтов, нужен был дурацкий-предурацкий орден Ленина на лацкане своего пиджака? Этого теперь не узнать. Очень скоро он выпрыгнул из окна четвертого этажа на асфальт… Выпрыгнул, выпал, помогли выпасть? Работники грузинского НКВД, если что им прикажут… не были особо разборчивы и не были неженками-белоручками. Историю поиска ордена Ленина я использовал в небольшой повести “Трактат о меде”, но там с Галактионом ходят по ночному Тбилиси два моих вымышленных героя, а не я с Элисбаром Балавадзе.

“Книг, прочитанных нами в детстве, больше не существует, они, словно корабли, покинули наш причал, оставив лишь ускользающие воспоминания. Если вы до сих пор вспоминаете то далекое время детства, напишите эти книги заново, напишите так, как вы эти книги тогда прочувствовали” (Бруно Шульц).

…Мама с папой часто ссорились. Мама хватала меня как чемодан, забрасывала в поезд, и мы нежданно-негаданно оказывались в Батуми. В Батуми я проучился восьмой-девятый классы. Грек Одиссей Иллиопуло, работник судоремонтного завода, и его жена, эстонка Эльза, поселили нас в своей трехкомнатной квартире (мама не хотела жить в тот раз у многочисленных батумских подруг и родственников). Иллиопуло сдали нам комнату с видом на батумский цирк, на фасаде которого висели большие портреты членов советского политбюро (Ворошилов, Молотов, Будённый, Хрущев, Булганин). Увидев их, мама долго смеялась, я не понимал тогда причины ее смеха. “Циркачи”, – сказала мама, показывая на серьезные угрюмые лица.

Наш квартирный хозяин Одиссей Иллиопуло делал зарядку с гантелями, я и мама смотрели на него с восхищением. Мама шептала: “Ираклий, займись гантелями”. Одиссей Иллиопуло был чемпионом Батуми по классической борьбе. При всей своей ослепительной физической мощи он был каким-то странным. Однажды, играя во дворе с женой Эльзой в бадминтон, он забросил волан на магнолиевое дерево, пошел за лестницей, вернулся и подошел не к той магнолии (я видел волан в гуще веток на другой магнолии). Крикнул ему из окна. Он кивнул мне головой и продолжал искать волан на том дереве, где волана не было. К нам в комнату вошла эстонка, попросила показать, где волан. Я показал. Мы кричали Одиссею, он не сходил с того безволанового дерева, прыгая с ветки на ветку. Потом затих в густой листве. Жена зовет, он не откликается. “Странные существа мужчины”, – сказала эстонка, опрыснув себя мамиными французскими духами “Сортилеж” – подарком от папы на Восьмое марта.

И вот этот Одиссей, тихий работник Батумского судоремонтного завода, вскоре стал городской сверхзнаменитостью. Его имя не сходило с уст батумцев, как мужчин, так и женщин. Появление на улице Одиссея взрывало толпу: “Одиссей! Одиссей! Одиссей!!!”

В Батуми приехали профессиональные борцы-тяжеловесы. На стенах цирка появилось сообщение: “С 7 по 17 октября пройдет чемпионат мира по классической борьбе. Участвуют лучшие борцы XX века”. Эти же плакаты висели на набережной, в порту, в гостинице “1 Мая”, где остановились тяжеловесы. Однажды мы с мамой заглянули в гостиницу и увидели иллюстрацию к дантовской “Божественной комедии”, к той части, что про ад. В вестибюле двигались несгораемые стальные шкафы, перекатывалось чугунные шары, которыми разбивают стены при сносе домов. Каждый весил сто пятьдесят – двести килограммов. Кто-то грыз хрустальный стакан. “Это для хорошего пищеварения”, – объясняли борцы удивленному администратору гостиницы “1 Мая”. Адский табор со своими женщинами, детьми, собаками, крокодилами колесил по провинциальным городам СССР. В Батуми они приехали в первый раз. У уличных пивных ларьков борцы пили пиво, громко смеялись, толкая друг друга, иногда задевая батумцев, не извиняясь.

В день открытия чемпионата мира цирк не был особо заполнен, Батуми был слегка запуган агрессивностью гигантов. Так как Одиссей Иллиопуло купил билеты, а жена Эльза простудилась, билет ее достался мне.

Арена. Тринадцать борцов в трико. Экзотические имена. Борьба шла по классическим правилам – кто кого уложит на лопатки. Батумцы аплодировали, но чувствовалось – без особого азарта. Утром второго дня было воскресенье, в дом к Иллиопуло пришли двое мужчин, спросили Одиссея, преподнесли Эльзе новинку того времени – нейлоновые чулки. Пока Эльза их примеряла, показывая моей маме и мне, ее муж Одиссей подписал контракт о выступлении на первенстве мира борцов-тяжеловесов. Он просил день-два, чтобы войти в боевую форму. Но его вывели бороться в тот же воскресный вечер.

“НАШ ОДИССЕЙ ИЛЛИОПУЛО ПРОТИВ БОЕВЫХ НОСОРОГОВ МИРА” – сообщило радио Батуми. Реклама сработала. Зал цирка был полон. Эльзу, маму и меня посадили в ложу.

Против Одиссея выступал Вольдемар Пивовский. Поляк. Одиссей, ловкий, гибкий, подвижный, никак не мог сдвинуть с места двухсоткилограммового польского гладиатора. Тот был обмазан оливковым маслом. Когда судья велел стереть излишки масла, Одиссею удалось обхватить поляка и повалить его на мат. На другой день весь город говорил о вчерашнем триумфе Одиссея.

В следующий раз он боролся с таинственной золотой маской. Одиссей приемом “двойной Нельсон” стал валить его. Золотая маска сопротивлялась, но все же рухнула, не выдержав бурю и натиска Иллиопуло!

В следующий вечер – новая победа. “Наш чемпион!”, “Наш грек!”, – вещало местное радио. В Батуми жило несколько тысяч греков еще со времен Александра Македонского, все они вечером кружились вокруг цирка.

Рядом с портретами членов советского политбюро на круглой стене цирка появился портрет борца Иллиопуло! Я был горд за нашего квартирного хозяина. Все в нем изменилось. Его медлительная речь, его примитивные фразы – “Когда жарко, я потею” – обрели какой-то магический смысл… Он появлялся на улицах, гром аплодисментов, вопросы “Завтра завалишь Бу-Букина?!”. Секретарь городского комитета коммунистической партии Виссарион Бухаидзе выделил машину ЗИС-110 с водителем лично для Одиссея Иллиопуло.

А борцы-профессионалы на балконах гостиницы “1 Мая” пили вино “Изабелла”, чачу и распевали громоподобные песни с ночи до утра. Непонятно, когда они тренировались? Их видели обычно на базаре в масках, в рогатых стальных шлемах.

И вот финал чемпионата мира! Сумасшествие творилось в Батуми в то воскресенье… Цирк, где зрители сидели друг у друга на головах, следил за поединком, затаив дыхание. Бу-Букин, похожий на Царь-пушку, и Одиссей кружились в каком-то гипнотическом танце, ни один не смог положить другого на лопатки.

Решение судьи: ничья! Финал переносится на завтра! Еще один, дополнительный финал! Билеты вздорожали в десять раз! Для меня финал бесплатный. Я держу Одиссея за руку и чувствую, как его слава, его величие проникают в меня! Оно принадлежит и мне! Гудят пароходы в порту. Впечатление, что это в честь завтрашней Одиссеевой победы!!!

Второй финал. На арене Бу-Букин и Иллиопуло. Свисток судьи! Бу-Букин хватает Одиссея за ноги, и все видят, как наш кумир, нелепо закрутившись, падает на мат. Бу-Букин оказывается на нем и припечатывает лопатками к матам.

Зал опешил. Зрители кричат: “Не считается! Иллиопуло споткнулся!” Судья не засчитывает. Вновь сходятся борцы. Бу-Букин что-то совершает с Одиссеем, и тот крутится, как крылья мельницы в сильный ветер. Потом Бу-Букин подсекает Одиссея ногой, сваливает и вновь прижимает лопатками к мату. Вновь крики: “Не считать!” Их свели в третий раз. И тут Бу-Букин поднял Одиссея в воздух, сильно прижал его к своей груди и стал жать, жать… Раздался громкий, протяжный звук! У меня округлились от ужаса глаза. Мой бог, мой Одиссей, что ты делаешь?! Как это сказать? Одиссей громко, протяжно пердит… Неприлично? Скажу это слово по-грузински “акуебс”. Так вот, наш Одиссей в тишине цирка акуебс! И тут раздался смех! Батумцы все поняли!

Одиссей Иллиопуло оказался жертвой хитроумного, давно продуманного спектакля. В труппу борцов, блуждающую по провинциальным городам и устраивавшую псевдочемпионаты мира, чтобы заманить побольше зрителей, берут местного как подсадную утку (в каждом городе свою), его ведут по отработанному маршруту к вершине славы, он все время побеждает, под него ложатся борцы труппы, изображая проигравших, и так до финала. А когда труппа уезжает, когда все деньги собраны, когда поезд гудит, Одиссей акуебс!

Знаете, что крикнула в хохочущую толпу жена Эльза? Прелестная эстонка, желая защитить любимого, крикнула: “Пердит – не Одиссей! Его пердение я узнаю из тысячи других!!!” Крикнула она это по-грузински: “Эс арарис Одисеис куили! Магис куилс вцноб атас схва куилисаган!!!”

Я вписал Одиссея Иллиопуло в “Каталог знаменитостей”! Мы с мамой, как и все батумцы, были влюблены в него в те великие семь дней его славы.