Текст книги "Жизнь как на ладони. Книга 1"

29

В отведённой Тимошке комнате было прохладно и тихо. Он сел за массивный письменный стол с тремя ящиками для бумаг и вытащил из кармана основательно помятый конверт, больше похожий на нечто среднее между использованным носовым платком и туалетной бумагой. Хотя с тех пор, как Тимка поселился у Петра Сергеевича, он видал разные конверты, а в прихожей Арефьевых их вообще лежала целая груда, такой ему ещё никогда не встречался. Во-первых, конверт был длинный и голубой, а во-вторых, в его правом углу располагался красивый тиснёный герб. Мальчик крепко разгладил письмо ладонью и потрогал герб: он был настолько выпуклый, что можно было понять, как скрещиваются на нем две чёткие линии. Именно так читают пальцами слепые люди, понял Тимка.

Сдерживая любопытство, он разрезал конверт костяным ножом для бумаг и вытащил письмо, испещрённое ровным почерком с завитушками на концах букв.

Мой дорогой друг Тимофей! – писал князь Езерский. – Спешу сообщить тебе, что наша ночная вылазка оставила в моей душе глубокий след! Благодарю тебя за то, что помнишь обо мне. Я сейчас очень занят фехтованием на шпагах, потому как на днях папа заявил, что России надо готовиться к войне с японскими самураями. Жаль, что ты не можешь тренироваться вместе со мной. Мой учитель, месье Жильбер, весьма искусен в фехтовании и смог бы сделать тебя настоящим мастером.

Ты помнишь нашего старшего лакея Никодима? С его сыном произошло большое несчастье: он доставал с дерева воздушного змея и расшибся о землю. Лучше бы это был мистер Найтли. Никодим стал совсем плох, и мама отпустила его домой для поправки здоровья. Утром помолился за здравие твоего названного батюшки, надеюсь на благополучный исход его болезни.

Я рад, что книга господина Альфреда Брема оказалась тебе полезной. Надеюсь, что смогу и впредь иногда доставлять тебе, мой милый друг, маленькие радости.

За сим заканчиваю своё послание с надеждой на скорую встречу.

Кн. В.Езерский

июль 1903 года.

Письмо от князя Всеволода озадачило Тимофея. Он ещё раз перечитал слова о войне с Японией и стал вспоминать: совсем недавно он где-то слышал об этой войне. Где же это было? В памяти промелькнула прогулка с горничной Машей к казармам Семёновского полка, улыбающаяся Досифея Никандровна с букетом белой сирени и её загадочная частушка:

 
Медна мера загремела,
Красна девка заревела.
Не реви, родная мать,
Иду с японцем воевать!
 

Значит, не только князь Езерский, но и бабка Досифея войну с Японией пророчит? Интересно, что же это за страна такая Япония, в которой живут одни самураи, и почему они хотят с нами воевать? Может быть, эти самые «самураи» и не люди вовсе? Надо обязательно спросить у Юрия Львовича или у учителя.

Тимошка подошёл к висящей на стене карте и долго искал на ней Японию. Страна оказалась малюсеньким островком, уютно расположившимся около огромного полотна Российской империи. Эти самураи, наверное, совсем сумасшедшие, если хотят напасть на такую могучую страну, как наша, решил мальчик. По нескольку раз он перечитывал диковинные названия городов и рек, нарисованных на карте. Особенно позабавило Тимку словечко «Ляо-дун», которым назвали целый залив на берегу Тихого океана возле жирно обозначенной точки с именем города «Порт-Артур».

В коридоре раздались знакомые шаги Танюши, и Тимошка поспешил отворить ей дверь. Девушка ответно улыбнулась и провела по Тимошкиному лицу мягкой ладошкой, пахнущей земляничным мылом:

– Тыма, Тыма, – глухо, но вполне внятно выговорила она. Было видно, что человеческая речь даётся Тане с великим трудом, но она старается изо всех сил.

Тима благодарно сжал в кулачок её хрупкие пальчики и раздельно выговорил в него:

– Пойдём на балкон.

Таня согласно кивнула. Они вспугнули двух наглых голубей, обосновавшихся на причудливо выкованной решётке небольшого балкончика, и немного постояли, наслаждаясь неярким закатным солнышком. Тимка так сильно устал в леднике, что в голове даже мыслей никаких не было. Он вяло перебрал в памяти подробности пожара и решил, что стоит как-нибудь на днях сходить навестить несчастного Коку. Вдруг с него родители и вправду шкуру спустят. Надо будет тогда его пожалеть. Тётка Маня один раз выдрала Тимку по спине берёзовым голиком за случайно перевернутую крынку с козьим молоком, после этого он неделю не мог рубаху надевать – грубая ткань липла к вздувшимся рубцам.

Глазастый Тимка усмотрел на крыше весёлого дядьку с чёрным шаром на верёвке и понял, что это трубочист. Мужичок ловко карабкался от дымохода к дымоходу и с размаху опускал в выложенные из красного кирпича трубы своё немудрёное орудие, успевая своевременно отворачивать лицо от облачка чёрной пыли.

Жалко, что мне обязательно надо стать лекарем, вздохнул Тимошка, быть трубочистом тоже неплохо. Прыгай себе по крышам. Весь город внизу как на блюдечке. Над головой птицы парят, ветерок обдувает. Даже можно было бы к князьям Езерским в гости набиться. Ведь, наверняка, им тоже трубы чистят. Вот бы Сева удивился!

С высокого тополя во дворе на Танино плечо слетел свежий тополиный лист. Она растёрла пальцами его пахучую зелень и вдохнула терпкий аромат робкого северного лета.

– Листок, листок, – сказал ей в кулачок Тимка, и девушка послушно повторила:

– Ыок.

Время от времени мимо стеклянной двери балкона демонстративно прогуливалась Зиночка, старательно делая вид, что Тимошка и Таня её совершенно не интересуют. Когда Зина проследовала мимо них, наверное, в десятый раз, Тимка не выдержал:

– Зина, иди к нам. Посмотри, на крыше трубы прочищают.

Перед таким приглашением Зиночка устоять не могла – разве найдётся хоть один человек в мире, который не хотел бы посмотреть на работу трубочиста-верхолаза? Втроём на балкончике стало уже тесновато, поэтому Зиночка решила, что ничего не случится, если она заберётся ногами на стул, на котором любила здесь сидеть Нина Павловна. Она мигом вскочила на лакированное деревянное сиденье и свысока взглянула на Тимошку: смотри, мол, какая я умная, мне всё в сто раз виднее, чем тебе. Зина вытянула шею и стала внимательно наблюдать, как трубочист приставил лесенку к самой высокой трубе на соседнем доме и, беспечно посвистывая песенку, стал карабкаться вверх.

– Некоторые девочки в нашем классе такие трусливые, что боятся залезать даже на гимнастическую лестницу, – изрекла Зиночка, глядя, как трубочист, стоя на верхней ступени лесенки, отвязывает от пояса свой шар, – не то, что я!

Я ничего не боюсь. – Она гордо выпрямилась, её нога скользнула по лаку сиденья, и девочка забалансировала, стараясь сохранить равновесие и не рухнуть на каменную мостовую.

Всё случилось так стремительно, что Тимошка не успел даже осознать происходящее: Зина закричала, стул грохнулся на бок, а Танечка, наступив Тимке на ногу, рванулась к сестре и поймала её на самом краю балконных перил.

– Девчонки, вы что? – только и смог сказать Тимка, глядя на рыдающую в голос Зиночку и напряжённо мычащую Танюшу.

То, что глухонемая девушка смогла почувствовать смертельную опасность, было вообще поразительным. Зина высвободилась из Таниных рук и встала на колени:

– Таня, Таня, прости меня за всё! – почти кричала она, глядя в растерянное лицо сестры. – Я плохая, а ты хорошая! Но я обещаю тебе, что тоже буду такой доброй, как ты. Поверь мне!

Она теребила Таню за руку и просительно смотрела на Тимошку округлившимися от ужаса глазами:

– Скажи ей, она тебя понимает.

Тимка заботливо поднял Таню с пола и её рукой погладил Зину по лицу. Зина поймала Танюшину ладонь, несколько раз благодарно поцеловала и срывающимся голосом обратилась к Тимошке:

– Тима, давай не будем ничего говорить маме с папой.

Мальчик согласно кивнул головой и подумал, что для одного дня событий уже более чем достаточно.

30

Хотя новый день народился солнечным и ясным, хороших новостей он не принёс. От Петра Сергеевича по-прежнему не было ничего слышно. Тимка сам лично подкараулил почтальона на лестнице и с надеждой заглянул в его увесистую сумку: вдруг заветная весточка завалялась на самом дне. Но почтальон в зелёной форменной фуражке отрицательно покачал головой и вздохнул:

– Пишут. Пишут…

На завтрак Тимка пришёл в подавленном настроении и без удовольствия принялся макать белый хлеб в чашку с какао. Он так расстроился, что даже не взглянул на разрумянившуюся Зиночку, которая намазывала сливочным маслом свежеиспечённый утренний кренделёк для Танюши. «Нашу Зину за ночь как подменили», – отметила Нина Павловна, глядя, как девочка заботливо хлопочет возле сестры, подавая ей завтрак.

– То, что нам нужно ехать в больницу, чтобы проводить твоего братца с тётушкой, оказалось очень кстати, – обратилась Нина Павловна к Тимошке. – Перед уходом на службу Юрий Львович попросил меня навестить его знакомого, что упал вчера с дерева. По стечению обстоятельств тот помещён именно в больницу принца Ольденбургского.

– Можно, я с вами поеду? – спросила Зиночка. – Я не помешаю.

Когда экипаж остановился около больничных ворот, тётка Маня с Кирьяном уже стояли наготове. Кирька в новой рубахе беспокойно вертел головой, высматривая Тимошку, а тётка сосредоточенно копалась в жалкой заплечной котомке, пытаясь затолкать туда большую стеклянную бутылку с молоком, выданную им на дорогу сердобольным фельдшером.

– Тимка, Тимка, на мою койку нового больного положили, – во всё горло оповестил подъезжающих Кирьян, – представляешь, как здорово! Этот мужик вчера с дерева упал, – Кирька таинственно понизил голос, – говорят, что он ловил там здоровенную змеюку. Вот таковскую, – мальчик широко развёл в стороны руки, чтобы показать, о какой змее идёт речь.

Тимофей и Нина Павловна понимающе переглянулись. Они уже догадались, что речь идёт именно о сослуживце Юрия Львовича.

– А ещё этот упавший с дерева дядька – сын старшего лакея князей Езерских, – подумал про себя Тимка, – поэтому я тем более должен о нём позаботиться, ведь Езерские мне теперь не чужие.

Нина Павловна подошла к тётке Мане и приветливо поздоровалась. Тётка настороженно кивнула в ответ и нахмурилась:

– Вы, барыня, это… – она замялась, – не думайте, что я совсем совесть потеряла. Я за Тимку вам благодарная. Вот только оплатить мне вам нечем. Бедняки мы.

– Бог с вами, Мария, – ответила Нина Павловна, и Тимка понял, что она тоже волнуется, – это мы должны быть вам благодарны за такого чудесного мальчика. Он принёс в наш дом много добра и радости.

Она помолчала и кивнула извозчику:

– Доставай.

Тот, кряхтя, выволок тяжёлую швейную машину в деревянном корпусе вишнёвого цвета и поставил около самых ног тётки Мани.

– Это вам швейная машинка. Примите её, пожалуйста, от нас в подарок, – простосердечно предложила Нина Павловна. – Мы с мужем надеемся, что она будет неплохим подспорьем. Тимофей нам рассказал, что вы рукодельница.

Тётка Маня посмотрела на машинку и оцепенела, как будто увидела перед собой привидение.

– Это мне? – спросила она севшим голосом, и Тимка понял, что тётка сейчас упадёт в обморок.

Но, видать, тётка Маня была крепким орешком, потому что в обморок она не упала, а выпрямилась, будто кол проглотила, и застыла на несколько минут, глядя в пространство одуревшим взором.

– Этого вам хватит на дорогу, – мягко тронула её за локоть Нина Павловна. – Вы ведь на себе тяжёлую машинку не унесёте, – она открыла ридикюль и протянула тётке Мане новенькую купюру в пять рублей.

Тётка машинально взяла деньги, зажала их в кулак, но осталась стоять на месте, как приколоченная.

– Мамка, ура, мы на извозчике поедем! – радостно запрыгал вокруг матери Кирька. – Мамка! Ну, мамка же! – он дёрнул тётку Маню за подол, и только тут она опомнилась.

– Барыня, Тимка, и вы, барышня, – посмотрела она на Зину, – не знаю, как вас и благодарить, – она закланялась в пояс, доставая руками до земли, норовя при этом прикоснуться пальцем к футляру швейной машины. – Мы теперь, знаете, как заживём! Ровно бояре! Кажинный день будем чай с белым хлебом есть, а сахаром прикусывать. Самовар купим…

Она сладко зажмурилась, представляя ожидающую их семью роскошную жизнь, и ещё раз от души поклонилась, на этот раз Тимке:

– Тебя, видать, мне Бог послал, чтоб я через тебя свет увидала. А я-то сразу этого и не поняла по жестокосердию своему. Урок мне на всю жизнь. Приеду, пойду в церкву каяться. Прощай, Тимушка, не поминай лихом. А когда проведать надумаешь, будешь самым дорогим гостюшкой. И вы, барыня, к нам пожалуйте, места у нас богатые, ягодные, по ночам соловьи в лесу заливаются.

Нина Павловна очень смутилась от выражения столь великой благодарности и с облегчением усадила Тимкину родню на подъехавшую телегу с неказистым извозчиком на облучке. Тимка почувствовал к брату лёгкую зависть: к вечеру Кирьян будет уже гонять кур по знакомому двору в родной Соколовке и рассказывать сестре Катьке про свои приключения. Поглазеть на вылеченного в столичной больнице парня наверняка придут и Тимкины друзья. Скоро ли он сам сможет их увидеть?

Тимошка обречённо повесил голову, но сразу же вспомнил, что ему теперь надо учиться на лекаря. А это – самое важное дело. Для этого можно и разлуку потерпеть. Не успела отъехать повозка с Тимкиными родичами, как из больничных ворот неторопливо вышли две дамы, пожилая и молодая.

– Вот это да! – ахнул Тимошка, глядя на богато разодетую барыню с крупными ярко-красными серьгами в ушах и в зелёном шёлковом платье, увенчанном бантом. – Сразу видно, что знатная особа со своей служанкой!

На фоне такой роскоши её скромно одетая спутница в сереньком платье с тонкой ниткой жемчуга на шее казалась совсем юной и незаметной.

– Это княгиня Езерская! Я встречалась с ней однажды, – шепнула детям Нина Павловна, – мы должны поздороваться.

Значит, эта роскошная госпожа – Севина мама, восхищённо воззрился на нарядную даму Тимка, ну, чисто царица! Он посмотрел на Нину Павловну и с удивлением увидел, что она решительно шагнула к прислуге в серой одежде и сделала реверанс:

– Добрый день, ваше сиятельство.

– Вы, кажется, Арефьева? – негромко поинтересовалась княгиня. – Я вас помню.

– Да. Я – Нина Павловна, а это – моя дочь Зина и Тимофей – приёмный сын нашего друга доктора Мокеева.

– Очень приятно, – ласково улыбнулась детям Езерская, – ваш мальчик чрезвычайно напоминает мне моего сына Всеволода и, наверное, такой же непоседа. Правда? – обратилась она к Тимке.

Тот словно язык проглотил. Княгиня звонко рассмеялась:

– В точности, как мой сын.

Она посерьёзнела и посмотрела на Нину Павловну:

– У вас кто-то болен?

– Мы пришли навестить сослуживца моего мужа, – ответила та, – вчера произошёл нелепейший случай. Эконом их ведомства свалился с дерева.

– Какое совпадение, – удивилась княгиня, – мы с Любашей здесь именно по этому поводу. Дело в том, что этот несчастный – сын нашего старшего лакея и моей няни, – она показала рукой на нарядную госпожу. – Ему уже лучше. Впрочем, увидите сами.

– А я-то думал, что княгиня – это та толстая, пожилая барыня в пышном платье с бантом, – разочарованно протянул Тимошка, когда женщины распрощались и уехали.

– Как ты мог такое подумать? – возмутилась девочка. – Разве может светская дама позволить себе надеть такой вульгарный туалет!

– Повезло, что я не светская дама, – облегчённо подумал Тимка, – я бы нипочём не освоил такую мудрёную науку, как женские наряды.

31

– Нина Павловна, кто такой «эконом»? – поинтересовался Тимошка, когда они неспешно шли к больничному корпусу.

– Это человек, отвечающий за хозяйство, – объяснила Арефьева. – Гаврила Никодимович – очень ответственный эконом, он держит всё хозяйство департамента в наилучшем порядке, поэтому сослуживцы его любят и уважают. Я смотрю, тебя, Тимофей, здесь тоже любят, – заметила Нина Павловна, глядя как Тимошка то и дело здоровается с проходящими мимо сестрицами милосердия.

Первым, кто попался им навстречу в больничном корпусе, был неизменный Яков Силыч, который, казалось, дневал и ночевал в своём крошечном кабинетике у входной двери, сплошь заваленном кипами бумаг. Фельдшер деловито пересматривал больничные карты и делал в них какие-то пометки, то и дело окуная перо в старенькую чернильницу с отбитым краешком.

– Кого я вижу! Наш лекарёк пришёл, – запанибратски приветствовал он Тимку.

Мальчик зарделся от удовольствия и гордо, как свой, поздоровался с ним за руку.

– Замечательный человек у вас растёт, – обратился Яков Силыч к Нине Павловне. – Я гляжу, вы и барышню привели на подмогу. Докторицей хочет стать?

Зина решительно одёрнула платьице и выступила вперёд:

– Я буду учительницей. У нас дома есть сестра Танечка, она глухонемая. Я придумала открыть специальную школу для слепых и глухих. Когда вырасту, конечно, – добавила она чуть тише.

– Ну и ну! – поражённо прошептала Нина Павловна и украдкой смахнула слезинку с глаз. – С нашей Зиной произошло чудо.

Тимка с уважением посмотрел на Зину и подумал, что это она очень правильно решила про школу для глухонемых. Особенные люди не должны быть заперты в четырёх стенах, им необходимо жить так же, как все остальные: иметь друзей, гулять, читать, работать, разговаривать друг с другом, пусть и на своём, понятном только им, языке. А для этого им, конечно же, нужны наилучшие учителя. Девочка заметила его взгляд и по привычке капризно дёрнула плечиком, но тут же опомнилась и приветливо улыбнулась Тимофею, как бы говоря: «Я исправлюсь, как обещала. Вот увидишь».

– Окажи нам честь, будь проводником, – обратилась к мальчику Нина Павловна, – ведь ты тут, как дома.

Это была сущая правда. За тот месяц, что он каждый день ходил к Кирьяну и ухаживал за «своим больным», так огорчительно оказавшимся бандитом, Тимошка сжился с больничными стенами и полюбил устоявшийся распорядок лечебного учреждения. Каждый врач и каждая сестра, даже самая молоденькая и неумелая, казались ему счастливейшими существами. Ведь их заветная мечта помогать больным уже осуществилась, а ему ещё Бог знает сколько времени надо учиться и учиться. Сначала в гимназии, а потом в Хирургической академии, которую заканчивал дядя Петя. Тимка торопливо прикинул в уме, через сколько лет он станет настоящим доктором. Получалась, что через пятнадцать. Тогда ему сравняется двадцать пять годков. Он горько вздохнул: двадцать пять лет – совсем старик.

Тимка распахнул толстую, крашенную белой краской дверь и продемонстрировал Нине Павловне и Зине перевязочную комнату.

– Здесь больным накладывают повязки и делают инъекции, – авторитетно объяснил он. – Видите, какая тут чистота. Это очень важно, чтобы не занести пациенту инфекцию в рану.

– Верно разъясняешь, – похвалил его Яков Силыч и обернулся к Нине Павловне:

– Не успеете, госпожа Арефьева, оглянуться, как Тимоша станет таким же отличным врачом, как Пётр Сергеевич.

Зря фельдшер упомянул доктора Мокеева, потому что Тимошкины глаза сами собой вдруг часто-часто заморгали, а на щеках появились тоненькие мокрые дорожки. Яков Силыч сразу всё понял:

– Нет вестей?

– Нет, – обреченно махнул рукой Тимошка и, как ни старался удержаться, всё-таки засопел носом, – совсем нет. Пропал бесследно.

По лёгкому шороху женского платья Тимка понял, что Нина Павловна тоже полезла в ридикюль за носовым платком и постарался взять себя в руки – неровён час, ещё и она расплачется. Стыдобушки тогда не оберёшься.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Яков Силыч и положил Тимке на плечо пахнущую лекарством руку, – служба наша непростая, тяжёлая. Куда только ни приходится лекарю добираться, чтобы помочь больному. Помню, в русско-турецкую войну я под Ловчей в плен попал, когда за раненым солдатиком на передовую полз. А плен у турок – это, я вам доложу, не сахар. Родным моим полковой писарь похоронку успел на меня отписать, жена по мне каждый день панихиды заказывала…

Он помолчал, заново переживая события почти тридцатилетней давности, и тихонько покачал головой:

– А, как видите, вернулся живой и здоровый. Иногда такие чудеса случаются, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Так и вы не убивайтесь раньше времени и не хороните живого человека. Слышите? – требовательно спросил он у Тимошки с Ниной Павловной. – Пётр Сергеевич обязательно вернётся. Сейчас не война и пропавших без вести не бывает. Небось, работает себе спокойно в глухом селе и знать не знает, что по нему в Петербурге слёзы льют. Заболтался я с вами, – внезапно заторопился Яков Силыч, извиняюще улыбнувшись. – Вот ваш знакомец, – он показал рукой на бывшую Кирьянову койку, – а я вынужден откланяться.

Он галантно поцеловал руку Нине Павловне, улыбнулся Зиночке с Тимошкой и поспешил к выходу, а они подошли к кровати, на которой едва помещался забинтованный темноволосый мужчина. Увидев изящную миловидную Нину Павловну, мужчина густо покраснел и стал натягивать на себя одеяло. Но, прикрыв грудь, одеяло обнажило его голые волосатые ноги, отчего бедняга смутился ещё больше, и его щёки стали совершенно бордовыми.

– Добрый день, Гаврила Никодимович, – как бы не замечая его усилий выглядеть благопристойнее, произнесла Нина Павловна. – Я – Арефьева, жена Юрия Львовича и бывшая сестра милосердия.

Нина Павловна – бывшая сестра милосердия, поразился про себя Тимошка. Так вон оно что, оказывается! Поэтому она и пошла в больницу, нимало не смущаясь мужской палаты и не обращая внимания на окровавленные бинты в тазу перевязочной комнаты. Упоминание про сестру милосердия быстро помогло Гавриле Никодимовичу побороть смущение, и он смог уже спокойно поздороваться с пришедшими.

– Мы видели, что к вам приходили ваша матушка и княгиня Езерская, – сказала Нина Павловна, чтобы завязать разговор.

– Да нет, сюда только матушка заглядывала, – улыбнулся мужчина, – её сиятельство княгиня не стали меня конфузить, на улице отдохнули, – он снова покраснел. – Какой резон меня навещать, госпожа Арефьева, если у меня только рёбра переломаны. Заживёт, как на собаке.

– У меня к вам поручение от мужа и сослуживцев, – объяснила Нина Павловна и достала из ридикюля конверт, – мне велено передать вам письмо с соболезнованиями и сообщить, что департамент с радостью оплатит вам наилучшее лечение и отдельную палату.

– Ай, спасибо! – жизнерадостно проговорил Гаврила Никодимович и подкрепил свою благодарность белозубой улыбкой. – Но только отдельная палата мне не надобна. Я человек не гордый, нрава кроткого и здесь перележу за милую душу. А Юрию Львовичу и всем моим товарищам по работе низкий поклон передавайте. Жаль, сам поклониться не могу, сломанные рёбра мешают.

– Как угодно, – распрощалась с весёлым пациентом Нина Павловна и положила на больничную тумбочку скромный букетик бегоний, который принесла с собой Зиночка. – Если позволите, мы ещё навестим вас.

– Милости просим, – пробасил Гаврила Никодимович и выразительно посмотрел на Тимошку, – а молодого человека ко мне почаще присылайте, он здесь персона известная, больные про него прямо поэмы сочиняют.

– Прибегай к нам, Тимошка, не забывай, – подхватили слова Гаврилы Никодимовича пациенты на соседних койках, – завтра прямо с раннего утречка и прибегай. Мы тебя ждать будем.

Тимка остановился, обвёл глазами хворых мужчин, с которыми давно успел подружиться, и согласно кивнул:

– Приду! Ждите!