Текст книги "Краски. Логово дракона. Часть 3"

07

На следующий день рано утром Дениэл поехал к отцу. Дождь утих, позволив сыну спокойно почтить память усопшего. Лишь серые тучи, разбухшие от воды, ползли ленивыми слизняками по небу.

Последний раз он видел родителя в начале августа девяносто четвертого перед началом рабочей недели, когда тот собирался идти в смену со своей пожарной командой. В выходные до рокового понедельника мальчик как раз отметил восьмилетие, и судьба, чтобы не откладывать дело в долгий ящик, поспешила поскорее преподнести свой чудовищный подарок. Беспечно слонявшийся все летние каникулы Дениэл провел тот день у Фишеров – они с Марком собирались ночевать в палатке под яблоней, и никто их не остановил в намерениях, а на следующее утро он вернулся домой наполовину сиротой.

Как ни напрягал он память, так и не смог вспомнить, кто и когда сообщил ему ужасную весть. Кроме того, Дениэл не помнил мать в то время, словно ее и не было рядом. Он не помнил, как выглядел отец. Память затерла все, оставив в сердце мальчишки лишь горячий вулкан боли.

Обширное кладбище раскинулось к северу от Миррормонта по дороге к Айсакве. Когда он был здесь в последний раз с четой Фишеров, новые могилы занимали лишь южную часть кладбища, располагаясь за старыми монументальными склепами прошлых веков. Теперь же современные памятники с фотографиями и без размещались по всему пространству, замыкая старинные камни в кольцо нового небытия, а совсем свежие горы земли притягивали взгляд уже от самого съезда с проселочной дороги.

Как же хрупка и невесома человеческая жизнь.

Молодой человек насилу нашел скромный надгробный камень без фотографии, поставленный, как точно знал Дениэл, пожарной службой, ставшей для родителя последним местом работы. У матери для такого почета мертвому человеку, разбившему ей сердце, не было ни сил, ни денег.

Нереальная ярко-зеленая трава кладбища, словно сбежавшая с заставки монитора, покрывала пространство вокруг могил, в том числе и Томаса Кентмора. Летом многочисленные вазоны с геранью и ухоженные кустики магнолий превращали невеселое место в цветущий сад, приветливо машущий посетителям шелестящей листвой, будто приглашая быть следующим на повестке дня. А вот ранней весной все было покрыто серым налетом мрака и тревожности. Возле белого стандартного памятника чуть выше колена стояли еще не успевшие выгореть искусственные цветы, вероятно, от Фишеров.

Дениэл подошел к знакомому камню и присел на одно колено, разглядывая потерянным взглядом витиеватости рисунка на мраморе. После чего нашел в себе силы подать голос.

– Здравствуй, папа, – поприветствовал он предка и замолк, подавившись горловым спазмом.

Оттого, что Дениэл отважился заговорить с запрещенным мертвецом вслух, у него скрутило кишки в тугой узел. Обернувшись, не видит ли его, восьмилетнего пацана с мокрыми щеками, кто-нибудь из Миррормонта, оставшегося в нескольких милях к югу от кладбища, он тут же понял всю абсурдность своего страха: ему давно уже не восемь. И мать его здесь не поймает.

– Я даже не знаю, рад ли я быть тут снова, – продолжил он, едва справляясь с горьким комом в горле. – У меня теперь совсем другая жизнь.

Дениэл сжал коробочку с кольцом в кармане куртки, вспоминая свою «другую жизнь». Он ощущал какое-то смутное чувство вины здесь, будто решил уже для себя, что не приедет больше к отцу никогда. И, очевидно, так оно и было: он вернулся в Миррормонт лишь для того, чтобы подвести итог своей жизни, там, где она началась когда-то. Дыхание его участилось, а речь стала отрывистой и емкой.

– Саре плохо без тебя, ты и сам видишь, да? Она не справилась. И я не справился. Подвел тебя, – его голос дрогнул, и визитер замолчал, проглатывая боль.

Спустя время Дениэл поднялся с колена, прикоснулся к кресту на камне, прощаясь, и пошел прочь, оставляя здесь львиную долю своей разбитой души. Беззвучные слезы ползли по небритым щекам и холодили лицо на ветру.

В полузабытьи он добрался до машины, вытащил фотографию, которую ему дала Аманда, и долго смотрел в глаза своему отцу. После чего, глубоко вздохнув, убрал картинку обратно в рюкзак. Еще одно дело сделано.

Через полчаса он уже был у Стива.

– Как дела, Дэн? – Спросил друг лучезарно.

– Так себе, к отцу ездил, – мрачно ответил тот.

Стивен сменился в лице, подстраиваясь под собеседника. Наверное, эта привычка сформировалась у него еще в школьные годы, когда Роджерс был щуплым юнцом, не умеющим постоять за себя. Это потом в его жизни появились задатки мускулов и такие внушительные друзья как Дениэл и Марк. Но привычки детства искоренить крайне сложно, сам Дениэл знал об этом преотлично.

Роджерс напустил грусти и скорби в свою поджатую теперь улыбку и произнес:

– Как он?

– Как ты думаешь, как он, Стив? – Воскликнул Дениэл возмущенно.

– Предполагаю, что без изменений, – пробурчал тот смущенно.

– Именно!

Дениэл помолчал, а потом решил сменить тему разговора, настолько болезненно ему дались воспоминания о посещении кладбища.

– Я тут вчера девушке подарок купил, – начал он, прочистив горло. – Хочешь, покажу?

– Хочу, – обрадовался смене декораций приятель. – Что за девушка? Красивая?

Без лишних рассказов Дениэл достал коробочку из кармана и протянул ее напоказ.

– Ты тоже собрался жениться, дружище? – Пробубнил Стив недоуменно, почесывая кудрявый затылок.

– Нет пока, с чего ты так решил? – Удивился он. – Это шутка такая?

Роджерс скривился от необходимости разъяснять очевидные истины большому тугодуму, но все же, впервые став серьезным и искренним, произнес тихим и вкрадчивым голосом, словно рассказывал подростку, откуда берутся дети.

– Это кольцо для помолвки, Дениэл.

– Да брось ты, обычное кольцо! – Рассмеялся тот напряженно, но тут уперся в серьезное, чуть надменное лицо друга.

Не выдержав угрюмого взгляда Стива, гость еще раз взглянул на свою покупку, и вдруг увидел украшение его глазами, а следом – глазами Алексы и ее родителей. Смеяться мигом расхотелось. Богатое и ажурное, кольцо действительно предполагало собой дарение по особому поводу. Даже день рождения, который ожидался у девушки в начале июня, казался не таким значимым событием, чтобы достать эту бархатную коробочку. Черт возьми.

– Я тебя уверяю! – Напирал Стив на без того капитулировавшего друга, призывая для пущего эффекта свою невесту: – Веллари, иди-ка к нам! Разговор есть. Вот скажи, это помолвочное кольцо?

Подошедшая к ним из подсобки рыжая бестия вытянула шею через плечо жениха, разглядывая «особенный подарок для особенного человека».

– Да, конечно! – Ответила девушка без нотки сомнения и протянула свою руку с точно таким же кольцом, украшенным отчетливой буквой «Р».

– Мамино кольцо, – пояснил жених. – «Р» – это Роджерс. Отец унаследовал его от своей матери. Когда город только основали, тридцать шесть семей приехали жить сюда, чтобы поставить на ноги производство и освоить дикие земли. Эти кольца делали по первой букве родовой фамилии. У тебя «Х»?

И только тут Дениэл заметил на украшении букву. Скрытую кружевной зеленью и яркими лилиями, он не разглядел ее в антикварной лавке в упор. Хотя в том состоянии мозга, в котором он пребывал в момент покупки, он бы вряд ли заметил хоть что-то, даже если бы оно прилетело ему прямо в лоб.

– Похоже, – прогудел Дениэл, чувствуя себя теперь полным идиотом еще и за то, что купил подруге чью-то семейную реликвию. – Или «К». Не понятно, витиевато очень.

Роджерс сбил ему весь настрой. Ощущая к ни в чем не повинному другу раздражение и злобу, он попытался мысленно поблагодарить одноклассника за важное открытие до того, как Дениэл угодил бы с этим кольцом в щекотливую ситуацию. Вроде бы, получилось, злость ушла.

– Но оно точно для помолвки. Так что, если ты не планируешь жениться, не вводи девушку в заблуждение! – Рассмеялся Стив, дав контрольный выстрел в идею, которая еще недавно казалась очень хорошей.

– Что же ей подарить тогда? – Растерянно спросил гость друга.

– Лампу! – Не думая, выпалил Стивен.

Дениэл помнил эти витражные лампы. Высокая ножка, тяжелая основа, а сверху геометрическое стекло, круглое или квадратное, все расписанное вручную опытными мастерами. Пожалуй, единственный вид сувенирной продукции, которую производил их захолустный городишко. Они были своего рода визитной карточкой Миррормонта.

– Нет, лампа для обычных людей. Алекса – необычная, – отрезал гость.

– Тогда сделай ей предложение и не мучай мой мозг, Дэни! – Возмутился Стивен.

– Мы с ней просто дружим, – сдержанно процедил он в ответ.

– Просто, да не просто! – Засомневался приятель. – Почему же тогда ты покупаешь ей помолвочное кольцо?

– Да никакое оно не помолвочное, что ты заладил?! – Рассердился визитер и повторил уже менее уверенным голосом: – Простое кольцо.

Своей настырностью Роджерс испортил и без того паршивое настроение до конца. Дениэл уже и сам понимал, что кольцо для предложения руки и сердца, не меньше. А девчонке было всего шестнадцать лет. Стоп! А если бы было больше, то что?

– Сколько еще «простых колец» ты купил? И для кого? – Назойливой мухой жужжал одноклассник, хитро прищуриваясь. – Ты явно на нее глаз положил.

– Стив, она дочка шефа, – вдруг смутился молодой человек. – Я не посмею…

Дениэл покрылся румянцем, когда представил девушку в своих объятиях. Такую хрупкую и милую. И совсем еще юную. Он едва ли надеялся на что-то, это был бы наглый плевок в сторону мистера Траста.

– Ого, дружище, да ты по-мелкому не играешь! – Расхохотался владелец мастерской, одобрительно похлопав друга по плечу: – Хорош! Засадить дочке начальника!

Дениэл едва сдержался, чтобы не разбить ему нос за эти слова, но вовремя спохватился и лишь с силой сжал кулаки и челюсть. Выдохнув дважды, он отобрал кольцо и положил его в карман куртки. Казалось, эти сальные шуточки запачкали в его сердце светлый образ Алексы. Чертов Стивен!

– Эй, не дуйся, парень! Я же без злобы! – Усмехнулся Роджерс, заметив реакцию собеседника, и примирительно ударил друга в плечо.

08

После того, как поздно вечером Мелани получила на почту последнюю партию своих эскизов, она смогла, наконец, расслабиться. Открытие выставки, которое состоялось вчера, было настолько эмоционально накладным событием, что она почти забыла о ссоре с Алексой. Бесконечная беготня по организационным вопросам выжала бы владелицу «Ювелирного Дома», как лимон, если бы не Молли. Разливаясь благодарностью к мягкой восприимчивой блондинке, Мелани все же скучала по собранной и исполнительной Джулии, которая бы сейчас в два счета решила все необходимые вопросы. Ровно до того момента, пока женщине не понадобились ее рисунки из офиса. Вот тут-то она и вспомнила, что там, в Сан-Франциско, никто не справится с заданием лучше ее бравого солдата.

А еще у нее перед отлетом провинился муж. И неплохо было бы его тоже втянуть в помощники. Поэтому, собрав губки дудочкой, она позвонила супругу и печальным голосочком расплакалась, что она растяпа, и ей срочно нужна его помощь, именно его и никого другого. Тот усмехнулся, оседлал коня, и поскакал спасать прекрасную принцессу.

К слову, о принцессах. Счастье женщины было бы неполным, если бы она не знала точно, что теперь бетонный дворец пустует, а особа королевских кровей занята, наконец, делом. Злорадно потирая руки, она ликовала, что Оливер так вовремя отправил своего водителя-переростка на отдых, и Алекса осталась без влияния этого кошмарного типа. Тот вернется лишь через две недели, как и сама Мелани, а значит, противостояние продолжится на равных в честных условиях.

С воспоминаниями о дочери ее снова охватил гнев и тоска, причем одновременно. Кроме того, вспоминая разговор с мужем в тот воскресный день, она выделила еще и страх, и отчаяние, и жалость к себе, но эти чувства казались менее важными, как солнечные зайчики со знаком минус. Они прыгали по стенам ее разума, заставляя иногда жмуриться, не более. А вот гнев слепил.

То обилие психологической литературы, которое женщина поглотила за последние несколько месяцев, не только помогло ей понять названия своих эмоций, но и указало путь к решению вопроса. Книги, все же, иногда бывают полезны, тут Алекса права.

Она знала, что сейчас ей может помочь. Дверь ее номера закрылась на ключ – она дважды потрогала ручку, чтобы убедиться в этом. Мелани смыла косметику, сняла белоснежную рубашку и надела синюю шелковистую пижаму, а волосы завязала мягкой бархатной резинкой. Украшения с рук и ушей отправились в микроскопическую шкатулку с мягким дном и стенками, которую она всегда возила с собой в командировки. Затем она взяла из своего номера класса люкс на две комнаты и гигантских размеров ванную белоснежное идеально отутюженное полотенце, скрутила его в жгут, села на край кровати и замерла, закрыв глаза.

Спустя несколько секунд она разъяренной фурией носилась по номеру отеля и била мебель тем, что было когда-то полотенцем из натурального бамбукового волокна. С ревом дикой кошки, агрессивно оголяя зубы и рыча, эта изящная красивейшая женщина в течение последующих десяти минут молотила жгутом по полу и стенам, косякам, столу и шкафам, осознанно стараясь избегать стеклянных предметов и кровати, на которой ей предстояло еще спать в течение двух недель. Она рычала одно лишь слово, которое заняло все пространство ее двухкомнатного жилья. Оно едва различалось в фоновом вопле амазонки с банным оружием – «Мотоцикл!»

После того, как она с грохотом приземлила свернутую махровую тряпку на восхитительное кресло эпохи ренессанса, обитое золоченной полосатой парчой, в ее номер настойчиво постучали.

Мелани замерла на секунду, судорожно соображая, что делать дальше. Она бросила полотенце на только что сраженное в честной битве кресло, рывком сорвала покрывало с кровати, в которую можно было уместить до десяти человек ее комплекции, откинула и смяла одеяло, включила ночник и аккуратно погасила верхний свет. Она сняла резинку с волос, и, мельком взглянув в зеркало, вытянула губы дудочкой, чтобы мышцы лица отвыкли оголять клыки.

За годы материнства, имея в дочерях девочку с особенностями, Мелани научилась таким восхитительным актерским приемам, что Оливер, горько усмехаясь, иногда сокрушался о Голливуде, лишившемся талантливейшей актрисы. К слову, она не собиралась гордиться своим актерским мастерством, воспитанным в трагических условиях. Более того, ей совсем не нравилось, что с дочерью искренне она могла только ругаться, а все остальные эмоции приходилось контролировать, иначе правда могла прорваться из ее переполненного сожалением и чувством вины сердца.

Но, тем не менее, сейчас Мелани собиралась «минуту назад спать».

Она на цыпочках двинулась в сторону двери, и, когда, достигнув ее, приложила к ней ухо, в дверь постучали еще раз более настойчиво. Женщина отпрыгнула от поверхности красного дерева, зажав рот рукой, едва не вскрикнув от неожиданности, и, встрепав себе волосы пальцами, щелкнула замком.

За дверью стоял швейцар и немолодая пара в одежде для сна под отельными халатами. Лица у троицы являли собой смесь смущения, напряжения и возмущения, но ни один из них еще не выбрал, чем сегодня вечером оперировать.

– Простите, мадам, – начал швейцар, увидев растрепанные волосы и заспанное лицо Мелани в щелку двери, – у Вас все в порядке?

Нарушительница порядка открыла дверь шире, чтобы всем незваным гостям «случайно» стало видно, что она только что очнулась от глубокого сна.

– Что-то случилось? – Спросила она, зевая.

Пожилая пара встревожено переглянулась, а швейцар, заметив их растерянность, ответил ей собранно:

– Ничего, мадам, простите за беспокойство. Добрых снов!

Он, выбрав напряжение, развернулся на каблуках и пошел чеканным шагом по направлению к лифту, оставив пару отдуваться. Мелани взглянула на них вяло и сонно.

– Простите, мэм, нам показалось, что кого-то убивают, – сообщил пожилой мужчина с сильным английским акцентом.

«Этот, похоже, выбрал смущение», – внутренне усмехнулась аферистка, но внешне даже мускулом не дрогнула.

– Как видите, я жива, – приподняла она бровь и вновь наигранно зевнула. – Может, шум был из соседнего номера?

– Я могу поклясться, что в вашем номере стало тихо только после стука в дверь! – Разгневалась его спутница, стрельнув злобным взглядом в Мелани.

Бедной женщине ничего не осталось, кроме как принять на себя возмущение, потому что все остальные эмоции расхватали галантные кавалеры.

– Миранда… – Осек ее мужчина смущенно и снова обратился к женщине в номере: – Простите нас, вероятно, мы ошиблись. Добрых снов!

Пара отправилась следом за портье. Мужчина смущенно теребил пояс темно-зеленого халата, догоняя свою разозлившуюся компаньонку.

– Что ты начинаешь, ты ведь не знаешь… – Блеял мужчина, растерянно оглядываясь на странную во всех смыслах ответчицу.

Мелани закрыла дверь, села на кровать и рассмеялась. Боже, ну и театр!

Ее радостный взгляд скользнул по зеркалу, из которого на нее снова смотрела чужая женщина. Мистер Гудвин явно сотворил чудо своими последними манипуляциями с ее лицом. Гладкое и свежее, наполненное жизнью и влагой, оно выдавало жуткий месяц подготовок только слегка синеватыми пятнами под глазами, но это легко убиралось косметическим средством. Женщина, которая и так скрупулезно следила за своим внешним видом, теперь явно не выглядела на свои неполные тридцать девять лет. Но платой за молодость стало лицо, в котором Мелани не узнавала себя.

Хотя, присмотревшись, она поняла, что тут дело не в возрасте. Изменилась мимика, общий вид лица, его выражение чувств и эмоций. Мелани наклонила голову и попыталась улыбнуться. Вышел безрадостный шакалий оскал вместо ее теплой душевной улыбки, которой она вытягивала на Балах деньги из бессовестно богатых людей. Что с ней случилось? Более того, как дальше с этим быть?

Однако сегодня она не готова была решать настолько глобальные вопросы. Ее отвлекли от локальной проблемы. С одной эмоцией было покончено – гнева она больше не ощущала, даже румянца на щеках не осталось. Мелани прикрыла глаза и расслабилась, заглядывая внутрь себя.

Пару минут спустя, из под век ее закрытых глаз хлынули нескончаемым потоком раскаленные слезы отчаяния. Ей было безумно жаль, что все так вышло с Алексой. С ее маленькой милой доброй Алексой, за которую она порвет любого.

«Дорогая наша, красивая доченька, как же мне жаль», – причитала в слезах Мелани, глядя в черные окна номера на двадцать первом этаже, за которыми на Париж темными крыльями уже опустилась глубокая ночь.

09

Алекса шокированная и потерянная сидела у себя в комнате, тупо уставившись в одну точку. Одна мысль теперь занимала ее голову: Дениэл больше не работал у отца, он вернулся к себе домой. Можно было и раньше подумать о том, что его дом – там, и не выстраивать каких-то глупых надежд на дружбу с человеком, который старше девушки на десяток лет. Очевидно, его связывает с тем местом гораздо большее, чем с Сан-Франциско, у него ведь там семья и друзья.

А может быть, даже и любимая девушка… Ведь он просто потрясающе эффектный и сильный мужчина! От этой мысли ее щеки вспыхнули смущением, а разум гневом, разорвав надвое ее ощущение реальности. Зато стало теперь понятно, отчего он проводил с ней все свое свободное время – чтобы не завести ненароком отношений здесь, в южном городе. Работа у ее отца была лишь заработком для Дениэла, не более, и теперь, получив желанное, он вернулся к близким. Все понятно и логично, как ясный день.

Слезы крупными каплями скатились по ее щекам, но девушка их тут же вытерла тыльной стороной руки. Она перекрыла поток мыслей лишь одной: больше они никогда не увидятся. А значит, какая разница, что за жизнь у него там?

Не хотелось ничего делать. Дипломная работа, и без того застопорившаяся в своем воспроизведении, теперь казалась насмешкой над ее стремлениями. Она никогда не попадет на вручение диплома, все ее надежды оказались самообманом. Если бы рукопись была на бумажном носителе, девушка подожгла бы ее сейчас прямо по центру своей опостылевшей комнаты, потому что далее писать эту гнусную баламуть у нее не было никакого желания. Более того, Алекса даже ответить себе не смогла, зачем ей юридический диплом. Зачем ей вообще это бесполезное обучение, когда вся остальная ее жизнь сводится к четырем стенам и непроглядному пожизненному одиночеству?

Какое чувство сейчас было важнее: отчаяние или гнев? Слабость или сила владела ее эмоциями? Алекса буквально разрывалась между злобным бунтарским голосом подростка в своей голове и уравновешенным меланхоличным вещанием педантичного психолога. Диссонанс стал настолько высок, что голова закружилась, и она едва не потеряла сознание, вовремя заткнув обоих.

Вместо того чтобы поддерживать внутричерепную баталию, девушка вышла из дома и отправилась на задний двор посмотреть на его жилище, о расположении которого примерно догадывалась.

Комната оказалась на нижнем этаже дома, частично закрытом ландшафтом. Алекса присела к земле и заглянула в одно из низких длинных окон на уровне ног, понимая, как глупо сейчас выглядит, наблюдай за ней кто-нибудь.

Да, все верно. Чисто убранное помещение, нет совершенно никаких личных вещей или признаков жизни. Кровать гладко застелена – этой ночью на ней никто не спал. Стол чистый, обуви не видно, курток тоже. Полотенец в темной ванной тоже не проглядывается. Дениэл уехал.

Может, это он стучал в ее комнату? А может, и мама. Или отец. Она корила себя, что поддалась импульсу и позволила своему гневу выплеснуться. Теперь уже не узнать подробностей того дня. Придерживая рукой свое разбитое сердце, которому вдруг стало безумно тесно в груди, Алекса поднялась в свою комнату и горько расплакалась.

К вечеру вялая и потерянная девушка смогла взять себя в руки. Было немного дурно, пол уходил из-под ног. Она проваливалась в какую-то мягкость, становилось трудно дышать, а мир начинал немного вибрировать и расслаиваться. Но всякий раз страдалица вспоминала лицо друга и выбиралась из этого. Она достала рисунки и стала перебирать их, после чего снова села рисовать, пока это успокаивало ее.

Через полчаса абсолютно выбившаяся из сил художница решила лечь спать, не дождавшись с работы отца.

Александра проснулась в четыре часа утра. Она села на кровати, сообразив, что вчера даже не расстелила ее и не разделась, и чувствовала себя другим человеком, отдохнувшим и смертельно уставшим одновременно. Горечь уступила место печали. Боль потери исказила вчера ее восприятие, слишком все это оказалось неожиданно. Но сегодня она чувствовала, что начался другой этап в ее жизни, более осознанный.

Ей стало безмерно жаль времени, когда она смущалась подойти к Дениэлу, поговорить с ним. Это так глупо – бояться исполнения своей мечты, вместо решительных слов и действий писать какие-то дурацкие письма Санта-Клаусу и ждать милости от случая. Ведь в один день можно потерять все возможности, которыми хочешь воспользоваться, но всегда откладываешь на потом.

Если бы сейчас Дениэл снова оказался рядом, Алекса бы ни за что больше не стала заниматься подобной чепухой! Она любыми путями дала бы ему понять, насколько он ей дорог, даже если бы об этом пришлось сказать напрямую. Выглядеть глупо или поссориться с мамой казалось теперь крайне низкой платой за искренность. Ах, до чего же бестолковой маленькой девчонкой она была еще вчера!

Было мучительно больно вспоминать его лицо, и она решила пока этого не делать.

Взгляд упал на рисование на столе. Она вошла в кладовку и в полутьме утреннего света, едва пробивающегося в ее подсобную комнату, стала разглядывать портреты, которые она воспроизводила много лет. Слезы снова подступили к глазам и она, смахнув их, решилась. Алекса вышла из каморки и уверенными движениями собрала по комнате все краски, кисти и листы, после чего унесла их в кладовку, плотно закрыв дверь в болезненное прошлое.

Покопавшись на столе, она нашла Его резюме. Теперь при наличии мобильного телефона можно было и позвонить приятелю, спросить, как у него дела, отчитать, что не попрощался. Но бередить раны пока не хотелось. Нужно было успокоиться и отпустить ситуацию. Все равно уже было поздно что-либо менять, он уехал. Листки отправились в ящик стола, а сама Алекса подошла к зеркальному шкафу.

Из отражения на нее смотрела за ночь повзрослевшая девушка. Слишком повзрослевшая. Она смотрела из зазеркалья на Алексу серьезными карими глазами, наполненными болью, с небольшими темными кругами под ними и слегка припухшими веками, выдававшими ее вчерашние слезы.

Подумав хорошенько, она сообразила, что может ей помочь сегодня. Алекса решила отправиться на пробежку. Она не занималась этим уже пару лет, с тех пор, как энергию для творчества ей стали давать мысли и занятия, общение с Дениэлом и родителями. Жизнь была наполненной, и тело не требовало движения. Но сегодня она ощутила себя в вакууме, в пустоте. Нужно было чистить разум агрессивными методами, другие уже не работали.

В шкафу по ее памяти не было подходящей одежды, но тут-то она и вспомнила о сером трикотажном костюме, кофту от которого так невзлюбила мама однажды. Девушка натянула непривычный наряд, пообещав себе решить одежный вопрос в ближайшее время, и вышла из дверей поместья, едва сработал замок сигнализации.

Пять утра.

Она обошла крыло здания и остановилась в предрассветном утреннем сумраке возле шезлонгов. Бассейн вспотел под пластиковым покрытием крупными каплями. На востоке небо едва начинало зеленеть от попыток солнца вставать, но оно не сильно спешило, предпочитая поваляться подольше под синим одеялом ночного покрова. Справа от девушки чернел зев открытого гаража, но туда было больно взглянуть даже мельком, поэтому она и не стала.

Алекса отважилась побежать, нарушая шорохом подошв звенящую тишину, прорезать которую не осмеливались пока даже птицы. Но спустя пару сотен ярдов, она, разогреваясь и набираясь смелости, бежала уже в полную силу, срывая дыхание. Иногда бег был на исходе возможностей, он прерывался на передышки, и снова рывком продолжался, вытряхивая душу из новоявленной спортсменки. Такой рваный ритм заставлял Алексу чувствовать себя живой, целой.

Задыхаясь, она пронеслась по дорожкам палисадника навстречу зеленым кустарникам, обежала несколько раз все клумбы и деревья, навестив свой любимый жасмин, который пока еще даже не собирался цвести. Напитавшись природой, она снова почувствовала в себе силы жить. По крайней мере, попробовать начать. Шатаясь от усталости и тяжело дыша, она побрела к себе в комнату.

Горячий душ смыл боль лишь наполовину. Алекса долго-долго стояла в ванной, подставив раскаленным струям лицо, пока от кипятка не стало противно. Все лучше физическая боль, чем душевная.

Девушка вышла в комнату и уселась на кровать, завернутая в полотенце. Что дальше? Каждая мысль, каждый шаг давались с трудом, словно реальность потеряла для нее всякий смысл. Впрочем, так оно и было. Алекса не могла толком сформулировать, для чего она есть. Дальше завтрака с отцом она даже смотреть не могла, потому что изо рта вырывался стон отчаяния лишь от одной мысли, что дальше нужно как-то коротать однотипные дни. Один за другим. Без него.

Знакомым скрипом дверной ручки отец обозначил, что пора напоить его какао. Страдалица, тяжело вздохнув, поднялась с кровати и направилась к шкафу на поиски одежды.