Текст книги "Армагеддон № 3"

А перед Седым возникал совершенно другой макет – с четкими задачами и филигранно отработанными приемами. Куда лучше Ямщикова он теперь понимал, почему одну группу спецназа выбросили прямо посреди села, на чьи-то огороды.

– Нет, ты представь такую картину! Вертушка повисла примерно в полуметре от земли, эти олухи попрыгали вниз, снега по колено. Имущество им на башку выбросили. Тут, значит, вертушка уходит и поднимает огромное облако снежной пыли, – задыхаясь от смеха, говорил Ямщиков, и Седой видел, что он так и не понял, кем же сам оказался в этом раскладе бабских штучек. – Они, значит, вообще ничего вокруг не видят! Потом снег осел, они, значит, оглядываются. Мля! Оказывается, в огород брякнулись! Кругом, значит, село. Стоят «чехи», ну, бабы там, мужики, – и все пальцами на них показывают. Смотрите, говорят, спецназовцы прилетели. Какая там в жопу боевая задача? Им же надо было засаду организовать, действовать скрытно. А тут вокруг дома стоят, люди толкутся, машины ездят…

– Дети ходят, – продолжил Седой.

– Да заткнись ты! – ответил Григорий.

– Ну и что они дальше делали? Ну, которые посреди села брякнулись? – без выражения спросил Седой.

– А ни чо… Что тут можно сделать? – пожал плечами Григорий. – Сели и стали курить.

– А потом? – не отставал Седой.

– А потом… тоже курили. Им ведь до утра никаких приказов не было.

– Повезло, – с каким-то непонятным для Григория подтекстом подытожил Седой.

Черной палочкой туши перед ним пролегла узкая дорога с глубокой снежной колеей. По ней, надсадно хрипя, поднимался пробник губной помады – старенький УАЗ. Перед самым селом ему наперерез выскочили шарики золотистых румян, в одном из которых он узнал Ямщикова в камуфляже с автоматом. Старик-водитель, полагавший, что все трудности этой рискованной поездки уже позади, от неожиданности даванул на газ, УАЗик дернулся, задняя дверца раскрылась, и пули кучно прошили кабину машины…

– У меня это уже под кожей! На стадии врожденного рефлекса, понимаешь? – доказывал ему Ямщиков. – Открылась задняя дверца, тут же выдвигается дуло пулемета! Здесь выживет тот, кто первым нажмет на пипку.

Седой смотрел на выжившего Ямщикова, стараясь понять, что же чувствовали пассажиры УАЗа, у которых никаких пипок не оказалось в наличии? Зато тут же, благодаря отличной реакции Ямщикова, на руках оказалось несколько раненых и убитый водитель 65 лет, занимавшийся частным извозом.

– Мне только потом приказ передали, что я не в засаде, а просто блок-постом стоять должен, – продолжал Ямщиков. – Раненым помощь оказали, отвели в укрытие… Ну, встали другие машины проверять.

– Других тоже расстреливали? – безжизненным голосом спросил Седой.

– Ты чо? Совсем уже, что ли? – оскорбился Григорий. – Мы всех пропустили. Мы штаб запрашивали, чтобы за ранеными машину прислали, в госпиталь доставили.

Глядя на отражение пропахших пылью бордовых занавесок в зеркальце укрытия, где сидели раненые задержанные, Седой с отчаянием понимал, что именно этот запрос его идиота-соратника стал для них приговором.

Интересно, а что же тогда помнит Ямщиков из наставлений Привратникам? Неужели он забыл даже послание о двух неразлучных? Неужели он уже не помнил, что вначале появляется один, но действуют они только вдвоем?

Ямщиков с восторгом описывал полковника, руководившего спецназом в других операциях. Он был свой в доску братишка, понимал всех с полуслова, заботился о спецназе, как отец родной. Седой с горькой усмешкой спросил его: «А перед самой операцией для ее руководства из Москвы прибыл другой полковник?»

– Да, – удивленно подтвердил Ямщиков. – А ты откуда это узнал?

– От верблюда, – отрезал Седой. – Продолжай!

Новый полковник, руководивший операцией, мог перекрыть дороги, где сидела группа Ямщикова, – резервными бойцами комендатуры на БТРах и милиционерами. Но отчего-то прибывший полковник этого не сделал. А когда прежний полковник прибыл для вылета к месту дислокации спецназа ГРУ, чтобы лично поставить там задачи по карте командирам разведгрупп еще до того, как они будут выведены в район села, вертолетов не оказалось. Вместе с ним должны были лететь другие офицеры штаба, авианаводчик, представители ФПС. Однако московский полковник организовал использование выделенных ему вертолетов так, что на ВПУ первым рейсом были доставлены кровати, спальные мешки, продуктовое довольствие, печи, напольные щиты для палатки и дрова… И, пока штаб ждал возвращения вертолета, перевозившего консервированное молоко, кровати и тушенку, Ямщиков приказал открыть огонь по автобусу, у которого случайно распахнулась задняя дверца…

– Ну, почему ты просто не отпустил этих людей? – простонал Седой. – Почему?

– По кочану! – зло оборвал его Ямщиков. – Если из штаба мне вдруг передают: «У тебя шесть «грузов двести»!» Я переспрашиваю, говорю, как шесть, если у меня – только один «двухсотый»? А мне опять говорят: «У тебя шесть «грузов двести»!» Ну, думаю, значит, эти люди чем-то страшно важны боевикам. Один из способов маскировки – маскировка под мирных жителей. Логично было предположить, что это разведгруппа для проверки маршрута. Сразу соображаю, что все мы – под прицелом… Этих людей сейчас точно будут отбивать! Продумываю задачу, как потом вывести свою группу живой. Радист запрашивает связь, никто не откликается. А мне же надо знать, куда отходить! Прошу по связи «огни», ну, куда артиллерия лупасить будет, прошу указать минные поля – тишина. Инфернальная обстановка. Приоритет всегда отдается той станции, где что-то произошло, понимаешь? Стоит тебе вякнуть в эфир, сразу ответ рисуется. А тут орем в эфир, а там никого…

– Там же женщина была! И молодой парень, почти мальчик! – прошептал Седой.

– «Женщина была!» – передразнил его Ямщиков. – Была, да сплыла! Много ты об этих женщинах знаешь… Тебя со мной не было, когда мы сбитых летчиков эвакуировали, а бабы с «антивоенным митингом» нам нарочно дорогу перекрыли. Мы по ним не стреляли, ждали, пока они разойдутся, а летчикам тем временем головы отрезали. Бабушка к вэвэшникам ходила, молочком поила «солдатиков», как только отчалила – так минометный обстрел. А скольких придурков такие вот добрые тетеньки отравили синильной кислотой? Мол, так жалко им пацанов! Я после этого должен чеченцам верить? Слушай, мы в Ачхое стояли, когда у нас одного майора на свадьбу пригласили, а назад привезли без головы. Ни хера себе, погулял на свадьбе братишка! В Шалях меняли двух омоновцев на трассе, а они там тоже сутки нас ждали без голов…

Ямщиков взял стоявшую у окна небольшую пластиковую бутылку с минералкой и осушил ее в несколько жадных глотков.

– Понимаешь, меня туда сбросили с вертолета – слепым. Я только утром узнал, что нами командовал какой-то новый полковник, приданный из Москвы! Я ведь только в части узнал, что, как дурак, блокировал общедоступную дорогу. Все орут: «Ты должен был сам догадаться, что приказ преступный!» Но мною до этого никогда преступники не командовали! И потом я же – не мент! Не гаишник! Я – спецназовец в засаде! Ты это понимаешь? Это мент, который без всякого приказа изобьет задержанных и карманы у них вывернет, может что-то сообразить, если ему прикажут расстрелять подследственных, а трупы сжечь. Он-то живо докумекает, что его ментовское начальство анашой обкурилось, а утром проспится и его же попкой кверху крайним выставит. А что могу я-то в засаде «сообразить»? Я только соображаю, сколько же эти самые «мирные жители» голов отрезали? Я соображаю, как до базы живыми уйти. Чо я еще могу в засаде соображать?

– Ну и этот полковник, который операцией командовал, потом сразу Москву вернулся? – задал риторический вопрос Седой.

– Ага, а ты откуда знаешь? – удивился Ямщиков.

– А на суде он что сказал? – не отвечая на вопрос Ямщикова, спросил Седой.

– Сказал, что не знает, кто командовал операцией, – упавшим голосом ответил Ямщиков. – Сказал, что в его обязанности входила только проверка документов…

– Понятно, – протянул Седой. – А тот, полковник, который братишек любил, он остался, да?

– Он совершенно замечательный товарищ! Такой ответственный! Сгущенку нам в тюрьму передавал! Так нас на всех судах поддерживал… морально. На всех трех судах… Или четырех… Не помню уже.

– Слушай, а его фамилия, случаем, не Остатний? – поинтересовался Седой.

– Конечно! Полковник Остатний! – обрадовался Григорий.

Седой покачал головой и нравоучительно процитировал: «Полковник Виктор Остатний сообщил нашему корреспонденту, что капитан Ямщиков объяснил свой беспрецедентный поступок следующим образом: «Все было просто, как два байта переслать, братишка! Я назначил киллеров с бесшумным оружием, а сам повел людей поближе к дороге, чтобы легче было потом подтаскивать тела к машине.»

– Вот падла! – выругался Ямщиков.

– А знаешь, Гриша, это все – результат той деликатной работы, выполненной твоим ведомством с широтой мышления, – заметил Седой. – А как ты себе-то, в своем мышлении представляешь, чем вы там занимаетесь… в целом? Какая-то ведь более высокая цель должна быть? Чтобы хоть солдатам можно было на двух байтах объяснить…

– Не прикидывайся! – резко ответил Ямщиков. – Мы устанавливаем конституционный порядок! Сам должен понимать, насколько нужен всем твердый конституционный порядок! А чеченцам – в первую очередь!

– Хорошо, допустим, – рассудительно ответил Седой. – Но сам-то ты, Гриша, хоть раз в жизни Конституцию в глаза видел?

– Что ты имеешь в виду? – растерялся Ямщиков.

– А что я еще могу иметь в виду? – вышел из себя Седой. – Будто бы я тебя, как облупленного не знаю! Лезет в пекло кому-то конституционные порядки устанавливать, сам Конституцию ни разу в руках не держал. Не надо на меня кидать такие пронзительные взгляды! Ах, какие мы нежные! Если бы ты ее видел хоть раз, уверен, обратил бы внимание на статью 53, где сказано, что за одно и то же нельзя судить два раза, а не то что… три или четыре – сколько тебя судили-то?

– Сказал же – не помню! Отстань! – рявкнул Ямщиков.

Он отвернулся от Седого, и они снова надолго замолчали.

– Значит, тебя опять из армии выгнали, – садистски прервал молчание Седой таким тоном, будто сам лично выгонял Ямщикова из армии.

– Не выгнали! – запальчиво возразил Ямщиков и тут же осекся. – Не выгнали! А… погнали. В военную комендатуру перевели, в Калининград. Не был бы ты такой сволочью, так мог бы разнюхать, почему это меня туда послали?

– А чего тут нюхать? Тебя не в Калининград, тебя вообще-то немножко подальше послали, – с раздражением заметил Седой. – Я давно заметил, что погоны весьма способствуют атрофии серого вещества. Ты помнишь, как литовские пограничники тебя спрашивали, не перепутал ли ты вагон или поезд? Причем, очень вежливо интересовались! Ты заметил, насколько все-таки больше культуры в странах нынешней Балтии? Даже, когда видят перед собою явного дебила, они механически мозги ему не встряхивают, а вежливо общаются! Мол, раз уж едешь явно не в ту сторону, так хоть бы рылом в сторону Польши повернулся. У тебя паспорт на все страны Шенгенской зоны. Тебя послали в Калининград, чтобы ты через Луговое или Железнодорожный в Польшу выкатился. А там – все дальше и дальше!

– Ну, выкатился бы яблочком, а дальше что? Сдернуть – это признать, что… что… все! Вот вам всем! – решительно сунул свернутый кукиш по самый нос Седому Ямщиков. – И, главное, прапорщицы комендатуры тоже суются с намеками: «А вы еще не уехали, Григорий Павлович? Что, билетов до Польши не было? Может, вам денежкой на дорогу скинуться?» Сучки те еще! Я думаю, щас! Как только рвану, они быстренько на меня все, что можно, повесят. Вплоть до ковровых бомбардировок Грозного!

Ямщиков резко осекся, заметив, какое впечатление произвело сообщение о ковровых бомбардировках на Седого. Собеседник сидел подозрительно тихо, с разинутым ртом. Кончик его крупного носа возле самого кукиша Григория заметно побелел.

– Ты чего такой, Седой? Ты меня слышишь? – засуетился возле него Ямщиков. – Не бомбил я их! Меня самого, знаешь, сколько наши же бомбили? Тебе валидол дать? Пойдем на воздух, слышишь меня?

– Сядь, Гриша, – тихо прошептал Седой. – Сядь!

Они сидели, не глядя друг на друга, думая каждый о своем. Ямщиков сжимал и разжимал огромные кулаки. Играя желваками на обветренных скулах, он что-то вполголоса бормотал незримым оппонентам. Седой сидел, опустив голову и растирая виски. Затянувшееся молчание прерывалось сигналами встречных поездов, разъезжающихся по однопутке с медленно тащившимся составом, тянувшим за собою опостылевший обоим прицепной вагон.

– Похоже, это конец, Гриша, – наконец выдавил из себя Седой. – Прикинул тут мысленно… У нас вообще нет никаких шансов. По-моему, нас слишком поздно призвали. Если здесь даже до ковровых бомбардировок по собственному населению дошло… Ты не хуже меня должен понимать, что все уже слишком поздно!

– Ну, поздно, так поздно, – безучастно заметил Ямщиков, раскрасневшийся от внутреннего монолога с прапорщицами комендатуры. – Наплевать. Знаешь, сколько у нас было таких же боевых задач, когда уже все поздно? Всю дорогу на прорывы бросали. Ничего, ремешки подтянем и идем. Куда деваться?

Он поднялся на верхнюю полку и принялся там энергично шуршать пакетами. В купе вкусно запахло свежими огурцами, маринованным луком и ветчиной.

– Слышь, Седой! Ты жрать не хочешь? – спросил он сверху. – Я что-то от таких разговоров разнервничался… Думаю, то ли нажраться, то ли выспаться перед дежурством?

– Лучше выспись, – устало ответил Седой. – Нажраться ты и на дежурстве можешь. Все время жрет до утра, чавкает… газетами шуршит… ножик роняет… А потом врет еще!

– Склочная же ты натура, Седой! – чавкая, ответил Григорий. – Меня тут другой вопрос занимает… Хватай бутерброд! Огурец сам порежь, если на культуру и вежливость потянуло. Я ведь пока на нарах парился, от нечего делать, много над чем задумываться стал. Вот прикинь такую ситуацию! Если меня не снимут с поезда, и мы доберемся до назначенного на днях Армагеддона, мы чем там будем заниматься, как ты думаешь? Мы с тобой, Седой, едем превышать пределы необходимой самообороны! Статья 37 Уголовного кодекса России… Я же в тюряге с ментами вместе сидел, мне там менты все объяснили. Между прочим, мы с тобой имеем право – нанести «любой ущерб» только в том случае, если сможем в суде твердо доказать, что сары на нас напали первыми. То есть представить суду неоспоримые доказательства. В виде твоего трупа, например. Нас ведь трое, а это, знаешь, сколько дает зацепок обвинению. Нас тут же бандой объявят.

– Кто это нас объявлять бандой будет? Сары, что ли? – разрезая огурец, ехидно поинтересовался Седой.

– Сам ведь знаешь, что они с виду вовсе не сары, а довольно влиятельные на сегодня люди, судя по общему бардаку, – развивая мысль, продолжил Григорий.

– Про бардак чего говорить, если мы давно из стран Балтии выехали? – намазывая на огурец горчицу, вставил Седой. – Белоруссию тоже миновали. За окно выгляни! Вот она, сынок, наша Родина! И бардак – это у нас нормальное состояние… Обычное, как ты уже отметил. В начале второго Армагеддона, в Гражданскую, каждое уважающее себя село здесь вообще по две банды имело. Противоположной идеологической направленности… Кстати, на мой труп попрошу не зариться!

– Да нужен мне твой труп! Себе оставь. Но ведь нельзя исключать такой вариант, если мы вдруг живыми останемся, а? – сказал Ямщиков, сверху подавая Седому булку и печеночный паштет. – Давай разберемся с насущными боевыми задачами. Ты ведь отлично понимаешь, что от нас останется, если предоставить сарам возможность для броска. А так все складывается, что нам выживать-то никак нельзя – засудят потом к едрене-фене. Это ты, папаша, верно заметил, что здесь нам с тобой, не Голливуд, где можно отколбасить всех собравшихся на какой-нибудь «миллениум» с гранатометом «Муха» во всю душу… Тут мы, братишка, до пенсии будем по каталажкам таскаться и всем доказывать, что мир спасли на хер…

– Про спасение мира вообще ничего нельзя говорить ни в коем случае, – решительно оборвал его Седой, тыча в сторону полки Ямщикова складным ножом. – О таких вещах лучше помалкивать, иначе в психушку посадят, а не в тюрьму. Тебе что, перед судом экспертизу в институте Сербского не проводили? Насколько я себе представляю, такому головорезу, как ты, перед судом непременно экспертизу проводят. Надо же выяснить, вменяемый ты или невменяемый?

– Сам-то вменяемый? – проворчал с верхней полки Ямщиков. – Едет в прицепном вагоне не к теще на блины, а на Армагеддон… Собирается превысить необходимую самооборону в отношении одичавших летучих мышек, размером с бегемота, и еще при этом – чужой вменяемостью интересуется… Вот говно!

– Не стану уточнять, от кого я все это слышу, – миролюбиво ответил Седой, намазывая паштетом новый бутерброд. – У тебя маринованных огурцов не осталось? Ты мой плеер возьми, послушай, какое ты – говно. Иногда бывает полезно узнать о себе мнение других.

– Не стану я это дерьмо выслушивать, – сказал Ямщиков, сосредоточенно роясь в пакетах. – Я же помню, что у меня здесь банка с огурцами стояла! Это Флик, поганец, к бабам своим упер! Заметь, утром все сухарики и орешки стырил… Ты бы повлиял на это чудо в перьях! Самим-то тоже надо что-то жрать, пока трупами не стали…

– Да как на него теперь повлияешь? – озабоченно заметил Седой. – Попробуй, повлияй, когда оно реснички и губки намазало. Там сейчас бабы на него куда большее влияние оказывают. С тобой-то вопрос понятен… Думаю, что тебя нарочно с поезда пока не снимают, чтобы за нами следить. Перед самым Армагеддоном могут снять, конечно… Хотя… Чего тянуть-то? Действительно, а почему тебя, Гриш, с поезда не снимают? Странно… Может, ты еще что-то скрываешь? Думаешь, нюх отшибло, так не разнюхаю, да?

– Не сняли, так, значит, снимут… Отстань! – машинально подытожил Ямщиков, продолжая сосредоточенно рыться в пакетах. – Кстати о бабах. Я видел, как они из ресторана пиво тащили. Нам бы тоже не мешало затариться. Чего всухую такие разговоры разводить? Как ты думаешь, Седой?

– Я, Гриша, думаю, что тебе надо было у этих сучек пиво отобрать, а ихние трупы с поезда скинуть, – внимательно прислушиваясь к чему-то, пробормотал Седой. – Я думаю, они специально в наш вагон сели, чтобы нам лишние проблемы создавать. Нет, ты это слышишь?

Из конца вагона раздавалось тихое поскуливание и хныканье двух нетрезвых женских голосов. Постепенно их плач становился все громче, а через минуту к нему присоединилось мощное женское контральто на одной высокой ноте, режущей слух. И, перекрывая набиравший силу бабий рев, наконец, послышалось неизменное соло Серафимы Ивановны: «Сволочи! Какие же все сволочи кругом! Всю страну продали! Меня тоже продали! Бедная я сиротинушка! И куды ж мне теперь приклонить головушку?»

В дверь тут же застучали, и мальчишеский голосок позвал из коридора: «Дядь Гриш! Они опять напилися и в голос воют! Забирайте свою, а то они Сашку разбудят!»

Матюкнувшись, Григорий спрыгнул с верхней полки. Седой тоже что-то пробормотал про себя явно в ненормативной лексике. Вслух он сказал быстро обувавшемуся Ямщикову: «Тащи эту идиотку сюда! Скандалов нам сейчас только не хватало…»

…Накрывшись одеялом с головой, Марина думала о том, что рассказывали ей подруги. Укутанная одеялом голова кружилась в такт покачивающейся на ходу поезда полке. Шмыгая носом, она вспоминала рассказ Анны, как ее сократили на работе, не отдав зарплату за полгода… Как мужа Ларисы хозяева фуры подставили с деньгами на бензозаправке и тыкали пистолетом в лицо… Как сама Лариса, беременная Сашкой, держала с другими работницами обогатительного комбината голодовку, чтобы ей выплатили долги по зарплате… Как зятя Серафимы Ивановны приковали к батарее и били прутком по голове, допытываясь, где он прячет акции, на которые они рассчитывали прожить зиму всей семьей… Слезы катились по щекам, хотелось завыть в голос, но она боялась, что Седой опять будет орать на нее, а Ямщиков – пихать в бок и шипеть: «Ну, ты, Флик, и гнида!» А вот если бы их так… Когда зима, работы нет, а детей надо в школу отправлять… Если бы им так?..

– Нашла об чем париться! Проехали! – вдруг ласково сказал ей прямо в голове тот самый странный змееныш, о котором она наводила справки у Серафимы Ивановны.

Змей обвивал ее кольцами шелковистой гладкой кожи и нашептывал, что впереди у нее большая трудная дорога, поэтому париться по мелким житейским поводам ей сейчас совершенно ни к чему. В особенности, разводить бабскую плесень по пустякам. Ей вообще стоит внимательно присмотреться к умению Ямщикова – вовремя послать всех далеко-далеко… Туда, где в пушистых травах светятся чьи-то глаза, а в них отражаются звезды никогда не виданного ею Южного Неба… И последнее, что осталось у Марины от нервных переживаний этого тяжелого дня, было убедительное шипение: «Только не верь всякой хрени, которую про меня Серафима бабам лепит! Так ей и скажи, что все это – беспардонная клевета и гнусные инсинуации!»

По потолку купе пробежали зеленоватые огни встречного состава, и она окончательно провалилась в пахнувшую пряным разнотравьем темноту…