Текст книги "Культурология: Дайджест №4 / 2009"

Даниил Андреев и его произведение «Роза мира»

Г.С. Померанц

Аннотация: В статье рассматриваются взгляды Д. Андреева – философа, культуролога, русского писателя мистического толка. В главном труде «Роза Мира» он воплотил свой духовный и мистический опыт, создал грандиозную картину зарождения, развития и конца мировой культуры.

Ключевые слова: Д. Андреев, духовное просвещение, миры возмездия, миры просветления, мистицизм.

Annotation: The article deals with some views of D. Andreev, who was the philosopher, culturologist and Russian mystical writer. In his principal work «The World Rose» he incarnated his spiritual and mystical experience, created the immense picture of the origin, development and death of the world culture.

Key words: D. Andreev, spiritual enlightenment, worlds of retribution, worlds of enlightenment, mysticism.

Андреев Даниил Леонидович (1906–1959) – одна из самых парадоксальных фигур в истории русской культуры ХХ в. Из его наследия можно выстроить несколько разных миросозерцаний: патриота и космополита; духовидца и политического реформатора; поэта и мыслителя. Трудность заключается в том, чтобы ничего не отбрасывать и не отодвигать в тень. Андреев считал себя в прошлом рождении брахманом, наказанным за нарушение дхармы (брак с неприкасаемой) рождением в России. Но это не мешало ему пламенно любить Россию. Андреев, подобно древним и средневековым мистикам, испытал в своих видениях «миры возмездия» и «миры просветления» – и размышлял о своем опыте со всей интеллектуальной культурой и эрудицией интеллигента ХХ столетия. Андреев никогда не отказывался от православия, почитал православных святых, соблюдал обряды и таинства, но не принимал всерьез ни одну из догм, отличающих православие от католицизма, – и даже монотеизм от религий Индии. Исторической почвой Андреева было «новое религиозное сознание» начала ХХ в., мистические искания Блока, Белого, Волошина. Но мифологическая, культурологическая и философская система, изложенная в трактате «Роза Мира», не имеет никаких аналогий; почетные сравнения («русский Сведенборг», «русский Данте») достаточно неточны.

Д. Андреев – поэт, но его создания – не сказки, как у Дж.Р.Р. Толкиена или М. Энде. Скорее – нечто вроде «Хождения Богородицы по мукам». Однако и «Хождение», и «Божественная комедия» Данте – гораздо более выстроенные, богословски обдуманные создания, поэтические фантазии в рамках сложившейся догмы. А в поэмах Андреева есть непосредственность ви́дения, которая ведет еще дальше вглубь веков: к VII в. (мекканские суры Корана) и к I в. (Откровение Иоанна Богослова).

Всякое ви́дение мистика расплавляет слежавшиеся пласты религиозной культуры и дает им застыть в новых кристаллах. Но степень свободы – даже измененного сознания – не одинакова. Там, где религиозная традиция имеет догматическую структуру, ви́дение воссоздает ее основные черты (или решительно отвергается). «Хождение Богородицы по мукам» остается в рамках православного деления на ад и рай. «Божественная комедия» сохраняет католичес-кую систему трех загробных царств (ад, чистилище и рай).

Д. Андреев свободен от этих ограничений. С юности пережив обаяние нескольких великих культур (русской, западной, индийской), он видит и поэтически воссоздает образ посмертия, не только не православный, но и не христианский. В его «мирах иных» есть и Христос, и святые, и синклит русских святых, но общий порядок – скорее индуистский. Есть множество миров без второй ипостаси. Нет ни суда, ни осуждения. Действует закон кармы. Под тяжестью кармы некоторые «шельты» (мигрирующая часть души) опускаются в «страдалище» и пребывают там, пока не освободятся от греха. Потом шельты поднимаются вверх, в миры просветления. Этому может помочь молитва Христа и святых; но она только ускоряет процесс, а не меняет его суть. Так, Иуда, после полутора тысяч лет в страдалищах, уже поднялся в первый из миров просветления, в Олирну. Он поселился на одиноком острове, над которым по ночам стоит зарево его молитв. Только немногие шельты, трижды отказавшиеся признать правоту Бога, погружаются в вечный мрак.

В трактате «Роза Мира» дается своего рода гносеология андреевской гностики. Первая ступень – озарение. Оно обрушивается неожиданно, как удар молнии, и дает яркую, но отрывочную картину. В следующие тюремные ночи потрясенный мистик стремился вспомнить увиденное и доглядеть его, связать обрывки в стройную картину. Этот период созерцания уже близок к поэтической интуиции и поэтическому творчеству в обычном смысле слова. Наконец, мистик мыслит и старается построить систему – с резко возрастающей возможностью ошибок.

Система Андреева ощутима во всех его крупных созданиях. Наиболее полно она отразилась в «Розе Мира». Россия рисуется одним из «сверхнародов»; она обладает своим «небесным кремлем» и своей чисто русской преисподней; из этой русской бездны (а не от соседних народов) идет главнейшее зло. В гениальной поэме «Ленинградский апокалипсис» битва за Ленинград осознана как сражение двух отвратительных демонов, уицраоров. Русский уицраор действует ожившей статуей Петра как дубиной. Над полем боя носятся клочья неприкаянных душ, а в недосягаемой вышине – светлые духи России, молитва к которым спасает героя, чуть не попавшего уицраору в лапы. Несмотря на патриотическое воодушевление первых строф, русский уицраор вызывает глубочайшее отвращение.

«Сверхнароды» Андреева – аналоги «культурного круга» О. Шпенглера или «цивилизации» А.Дж. Тойнби, но с надстройкой небесных миров и с углублением в преисподнюю, как в средневековых мистериях. Размышляя о прошлом, Андреев стоически принимает власть уицраора: «Лучше он, чем смерть народа, лучше он!» Так говорится в поэме «Рух», посвященной Смуте. Однако в «Железной мистерии» Андреев рисует самоубийство последнего (западногерманского) уицраора после победы его над всеми соперниками. Будущее представляется возможным только при преодолении имперской бесовщины.

Концепция Андреева имеет вселенский характер в самом буквальном смысле этого слова. Над синклитами сверхнародов – мировой синклит, а над российским «Антипетербургом» – всепланетарная преисподняя. И все это в рамках бесконечной вселенной Джордано Бруно, где некоторые миры далеко превзошли Землю, вовсе не знали грехопадения, а другие целиком попали в лапы демонов.

Весть, принесенная Андреевым, может показаться странной. Но в первой главе «Розы Мира» она излагается очень просто:

«…Я принадлежу к тем, кто смертельно ранен двумя великими бедствиями: мировыми войнами и единоличной тиранией… Никакие усилия разума, никакое воображение или интуиция не способны нарисовать опасностей грядущего, которые не были бы связаны, так или иначе, с одной из двух основных: с опасностью физического уничтожения человечества вследствие войны и опасностью его гибели духовной вследствие абсолютной всемирной тирании»1313
  Андреев Д. Роза Мира. – М., 1991. – С. 7–8.


[Закрыть]. Спасение от этой угрозы Андреев видит в международной лиге доброй воли, ограничивающей агрессивные возможности политики – и в сближении всех светлых, этических религий, солидарных в воспитании нового человека, духовно доросшего до власти, оказавшейся у него в руках. Андреев стремится к коренной реформе мировых религий. Его пафос – не духовное послушание, а духовное творчество; не отказ от веры в гениальную личность, а сближение гения с пророком. Именно эти гении-пророки, «вестники», должны приблизить человечество к новой вселенской сверхцеркви, способной противостоять инерции саморазрушения.

Все остальные политические силы современности представляются Андрееву или демонизированными, или не способными к сопротивлению. Он сочувствует гуманистическим традициям Запада, но с сомнением относится к возможности политического объединения Земли на демократической федеративной основе – без духовного и нравственного преображения. А между тем «внутренний пафос новейшей истории – в стихийном стремлении ко всемирному. Интернациональностью своей доктрины и планетарным размахом отличалось самое мощное движение первой половины нашего столетия (то есть марксизм-ленинизм. – Г.П.). Ахиллесовой пятой движений, ему противополагавшихся, – расизма, национал-социализма – была их узкая националистичность… Но к мировому владычеству стремились и они, и притом с колоссальной энергией… На что указывает это знамение времени? Не на то ли, что всемирность, перестав быть абстрактной идеей, сделалась всеобщей потребностью? Не на то ли, что мир стал неделим и тесен, как никогда? Не на то ли, наконец, что решение всех насущных проблем может быть коренным и прочным лишь при условии всемирных масштабов этого решения?»1414
  Андреев Д. Роза Мира. – М., 1991. – С. 9.


[Закрыть].

Ему представлялась международная организация, ставящая своей целью преобразование сущности государства путем последовательного осуществления всеохватывающих реформ бескровным и безболезненным путем, прежде всего – просвещением. «Приближается век побед широкого духовного просвещения, решающих завоеваний новой, теперь еще едва замечаемой педагогики. Если бы хоть несколько десятков школ были предоставлены в ее распоряжение, в них формировалось бы поколение, способное к выполнению долга не по принуждению, а по доброй воле; не из страха, а из творческого импульса и любви. В этом и заключен смысл воспитания человека облагороженного образа»1515
  Там же. – С. 10.


[Закрыть].

Первый опыт подобной организации Андреев видит в Национальном конгрессе под руководством Ганди, но Лига должна раздвинуть национальные рамки «до планетарных границ». «Травмированность войнами, репрессиями и всевозможными насилиями даже теперь вызывает широкое движение за сосуществование и за мир. Постоянно совершаются и будут совершаться события, разрушающие чувство безопасности, не оставляющие ничего от уюта и покоя, подрывающие корни доверия к существующим идеологиям и к охраняемому ими порядку вещей. Разоблачение неслыханных ужасов, творившихся за помпезными фасадами диктатур, наглядное уяснение, на чем воздвигались и чем оплачивались их временные победы, их внешние успехи – все это иссушает душу, как раскаленный ветер, и духовная жажда делается нестерпима… И вероятно в высшей степени, что мирообъемлющее крылатое учение – и нравственное, и политическое, философское, и религиозное – претворит эту жажду поколения во всенародный творческий энтузиазм»1616
  Там же. – С. 11.


[Закрыть].

Андреев не отрицает православия – как, впрочем, и никакой другой конфессии, но на путях к Розе Мира он релятивирует догматику. По его убеждению, совершенно ложных учений нет и не может быть. «Если бы появилось мнение, лишенное даже крупицы истинности, оно не могло бы стать учением, то есть переданной кому-то суммой представлений. Оно осталось бы собственностью того, кто произвел его на свет… Ложными, в строгом смысле слова, могут быть только отдельные частные утверждения, которым способен придавать иллюзию истинности заемный свет от частноистинных тезисов, соседствующих с ним в общей системе»1717
  Андреев Д. Роза Мира. – М., 1991. – С. 23.


[Закрыть]. Впрочем, если ложных суждений слишком много, их сумма «начинает обесценивать и крупицы истины», пока они не переводят всю систему в категорию отрицательных духовных величин. «Подобные учения принято (в Индии. – Г.П.) именовать учениями “левой руки”. Будущее учение Противобога, которым, по-видимому, ознаменуется предпоследний этап всемирной истории, построится таким образом, что при минимальном весе частноистинного элемента свет от него будет придавать вид истинности максимуму ложных утверждений»1818
  Там же. – С. 23–24.


[Закрыть].

Обосновывая духовный плюрализм Розы Мира, Андреев подчеркивает, что «никакие учения, кроме учений “левой руки”, распознаваемых, прежде всего, по их душевнорастлевающему воздействию, не могут быть отвергнуты полностью… Зерно относительной истинности, зерно познания “от нас” той или другой области транс-физического мира имеется в каждой из религий, и каждая такая истина драгоценна для всего человечества. Естественно при этом, что объем истинности систем, сложившихся в итоге опыта множества индивидуумов, как правило, больше объема истинности систем, распространенных только у небольших групп»1919
  Там же. – С. 24.


[Закрыть].

В Розе Мира все великие религиозные традиции, по его мнению, должны сохраниться, но будут переосознаны как ипостаси единой истины, лепестки единого цветка. Устраняются не вероисповедания, а гордыня вероисповедания, убеждения в собственном превосходстве. Все общины, основанные на импульсе любви, объединяются в действительной любви. Это не может быть делом религиозных иерархий. Религиозные конфессии, раньше всех провозгласившие интернациональные идеалы братства, отмечает он, теперь оказываются в арьергарде всеобщего устремления ко всемирному. Их связывает равнодушие ко всему внешнему и страх быть вовлеченным в царство «князя мира сего». Андреев признает, что этот страх имеет основания, но риск действия меньше, чем риск бездействия, ибо инерция ведет в пропасть. Он возлагает свои надежды на поэтических гениев-пророков, «вестников». Подлинная религия неотделима для него от поэзии, а поэзия – от религии:

«Образы искусства ёмче и многоаспектнее, чем афоризмы теософем или философские рассуждения. Они оставляют больше свободы воображению, они предоставляют каждому толковать учение так, как это органичнее и понятнее именно для его индивидуальности. Откровение льется по многим руслам, и искусство – если и не самое чистое, то самое широкое из них»2020
  Андреев Д. Роза Мира. – М., 1991. – С. 15.


[Закрыть]. Для Андреева Вестник – это тот, кто, будучи вдохновлен даймоном (духом-покровителем, сократовским демоном. – Г.П.), дает людям почувствовать сквозь образы искусства правду и свет, льющийся из иных миров. Такими вестниками Андреев считал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Л.Н. Толстого, В. Соловьёва. В этом ряду он мыслил и самого себя. В связи с этим Андреев вспоминает Бэкона, Конта, Штирнера, Ницше, Маркса, а также ученых-популяризаторов, интерпретаторов и «исказителей глубоких научных теорий». Общая черта темных вестников – сведение высокого к низкому, упрощение великих идей, то есть то, что называется редукционизмом. Обвинения, которые Андреев предъявляет Штирнеру, Ницше и другим, сводятся именно к утрате чувства бесконечности, к утрате высшего образа истины, к подмене идеи в платоновском смысле этого слова примитивом, способным завладеть массами и стать материальной силой. Светлые вестники ведут человечество к обновленному чувству вечного, темные – уводят от него прочь, к захваченности бренным, к бесовщине оторванных от вечности забот.

Задачи, которые ставит Андреев перед Розой Мира, по сути своей глобальные, вселенские; но эмоционально он привязан к России, к трагедиям ее истории и современности. Эти два плана не противоречат друг другу. Именно Россия, кажется ему, должна совершить первый шаг к Розе Мира. Именно Россия первой должна преодолеть имперский соблазн. Империи – дело прошлого. Империи создаются «человекоорудиями» (земными ставленниками) уицраоров. За спиной политических деятелей России – династия уицраоров, именуемых Жруграми. Они размножаются почкованием и пожирают друг друга. Жругр, пожравший отца, становится новым Жругром, и на земле воцаряется новая власть. Жругр 1 поставил у власти Рюриковичей, Жругр 2 – Романовых и Жругр 3 – большевиков. Попав в миры возмездия, все бывшие строители империи направляются в команду подневольных гигантов – строителей подземной твердыни демонов. От этого наказания освобождены только Александр I (старец Федор Кузьмич) и цесаревич Алексей Николаевич. Вместе с царями, вельможами и полководцами прошлого там таскают камни вожди новой России. Руководит этой бригадой Петр Великий – где-то в глубинах, под своим собственным памятником на Сенатской площади. Когда наступит последняя битва света с тьмой, гиганты смогут восстать; и те, кто присоединятся к свету, спасутся. Возможность спастись не закрыта ни для кого – даже для безбожников и гонителей веры.

В Ленине Андреев видит фигуру трагическую, вовлеченную в дела тьмы, но без сознательного служения тьме. Посмертие (иногда ценой долгих мучений) освобождает души от греха и открывает путь к «мирам просветления». Только Иосиф Сталин, став сознательным «человекоорудием» ада, избрал вечную тьму. Его ждет еще одно воплощение – в качестве Антихриста, – а потом падение на дно, где одно измерение пространства (черная линия) и никакого времени.

В «Розе Мира» нигде не проводится логическое различие между темным вестником и человекоорудием; но из контекста вытекает, что вестник действует через искусство, философию, науку, а человекоорудие – политически. Захваченность историей превращает человека в орудие, рычаг сверхъестественной воли к власти. Иногда это происходит без согласия и без понимания избранника преисподней. Уицраор обычно действует через бессознательное.

Выбор, который делает уицраор, диктуется его собственными соображениями. Он может, например, предпочесть инородца. Для больших кровопролитий это удобнее: инородцу легче быть безоглядным. Помимо Сталина (в связи с которым возникает эта тема), Андреев вспоминает корсиканца Наполеона. Неважно, из какой среды выбран диктатор, важно, что он чужд святыням данного народа. Идея ответственности Корсики за Наполеона или Грузии за Сталина настолько чужда Андрееву, что он ее даже не рассматривает. Рисуя картину революции в «Железной мистерии», он только один раз мимоходом дает реплику человека, коверкающего русский язык (на китайский лад). Демоны Андреева – это демоны, а не люди чужой крови; заговор, которому он противостоит, – это заговор ада, и каждый человек, который грешит (волей к власти, к мучительству и т.д.), – участник конспирации. Любовь к России не связана у Андреева с ненавистью к другим народам. В списке председателей Розы Мира он предвидит русских, немцев, индийцев, одного еврея и одного араба.

До какой степени в мире, нарисованном Андреевым, сохраняется свобода человеческой воли? В его Энрофе (т.е. на Земле) только немногие люди, невольные участники битвы уицраоров, сохраняют ясность духа, без которого невозможен свободный выбор. Однако помрачение (как мы уже упоминали) снимается в посмертии. И в следующем рождении человек снова приобретает возможность спастись и служить свету, а не тьме.

До какой-то степени это отражает опыт тюрем и лагерей, в которых многие узники, прозрев, освобождались от политических страстей, владевших ими на воле, обращались к вечному духу и сознавали необходимость духовного и нравственного сдвига во всей стране, во всем человечестве.

Теория и история пространственно-временных форм художественной культуры

Первый пейзажист Европы…2121
  Райкин А. Первый пейзажист Европы… // British style. – М., 2009. – № 21. – С. 63–67.


[Закрыть]

Андрей Райкин

В конце 2008 – начале 2009 г. в Музее изобразительных искусств им А.С. Пушкина проходила выставка живописи Джозефа Мэллорда Уильяма Тёрнера (1775–1851), еще при жизни имевшего статус «первого пейзажиста Европы». На выставке были представлены 40 картин, 70 акварелей и две гравюры. Уникальность выставки в том, что в российских музеях нет ни одной работы Тёрнера, а за границу произведения английского пейзажиста вывозят крайне редко. Кроме того, некоторые акварели художника экспонировались впервые. Именно в акварелях он зафиксировал первые впечатления, игру света и настроение, получившие экспрессивное развитие в больших работах маслом. В этом смысле Уильям Тёрнер опередил время, и не только свое. Невероятно одаренный художник, он уже в 27 лет стал самым молодым профессором Королевской Академии художеств. Но, несмотря на признание, большинство его полотен были впервые выставлены лишь в 1906 г. Публика начала века была шокирована. Оказалось, что Тёрнер создавал не только романтические, но и импрессионистические пейзажи задолго до появления самих импрессионистов. «Спустя сто лет уже понятно, что отец импрессионизма был еще и дедушкой абстрактной живописи. А до конца разгадать его фигуру нам еще только предстоит» (с. 65).

Начинал Тёрнер, как и многие его соотечественники, с акварелей. А затем акварельными приемами обогатил масляную живопись. Так родилась уникальная манера художника, которой не было ни у одного из современников. В годы учебы он усердно копировал античные бюсты, а затем воспел бушующую стихию. Ветер, солнце, дым и брызги воды будто сорвались с холста, атмосфера вышла за пределы картины. Так родился великий пейзажист.

Тёрнер много путешествовал по Европе. У «малых голландцев» он заимствовал мягкий, рассеянный свет, а из Италии привез светлый легкий колорит, которого еще не знала английская живопись.

Секретом необыкновенного колорита стал белый грунт для холста взамен коричневого или золотистого. Теперь холст напоминал акварельную бумагу. Краски на нем звучали особенно легко и светло, так что знаменитые британские туманы (совсем не мрачные) наконец-то получили адекватное живописное отображение.

Мир Тёрнер видел в образе стихий – воды, земли, огня и неба – и поразительно сочетал это с фиксацией современных событий, например взятием в плен двух датских кораблей или королевской регатой. Большинство работ художника – это стихия крупным планом. Если это вода, то «Бурное море с обломками кораблекрушения». Если огонь, то «Пожар Лондонского парламента» – ужасающий, но потрясающе красивый. Наконец, это небо, где часто разворачиваются главные события его картин: снежные вихри, дождь и тихие закаты. Тёрнер любил «переменную облачность», когда облака разыгрывают «батальную сцену» на голубом небе. Художник рассказывал, что для изучения облаков он «брал лодку, ложился на дно на спину, бросив якорь на реке, и смотрел в небо часами… пока не улавливал какой-нибудь световой эффект, который хотел бы перенести на полотно» (с. 66).

Парадокс, но в попытках дойти до живописной сути природных явлений, изображая атмосферу реально и почти осязаемо, художник создает чистый «impression».

В 1871 г. Клод Моне и Камиль Писсарро впервые увидели работы Тёрнера и были поражены. Оказалось, что Тёрнер пришел к тем же результатам, что и импрессионисты, только гораздо раньше. На одной из работ английскому пейзажисту удалось передать невероятную белизну снега – французам это было не под силу. При ближайшем рассмотрении оказалось, что художник писал белый снег не одной белой краской, а массой многоцветных мазков «один подле другого», которые и производили подобный эффект, если смотреть издали. С тех пор это излюбленный прием импрессионистов.

Творчество Уильяма Тёрнера при жизни, да и после смерти, вызывало самые полярные суждения – от «мазни сумасшедшего» до «гения пейзажа». Противоречива и личность художника. С одной стороны, угрюмый нрав, бессвязная речь, стремление сделать все по-своему. С другой – фантастическая работоспособность и стремление вывести национальную живописную школу на новую орбиту. Британский исследователь Лоуренс Гоуинг поразительно точно заметил, что «ни в одном художнике три традиционных побудительных мотива творчества – слава, деньги и любовь к искусству – не достигали столь совершенного равновесия, как в Тёрнере» (цит. по: с. 67). Позднее подобной оценки удостаивался лишь Пикассо.

Объективно о личности Тёрнера могут рассказать лишь его картины и знаменитое завещание. Все произведения – непроданные и выкупленные им – художник передал своей стране, а все значительные накопления завещал приюту для престарелых и неимущих художников и на открытие пейзажного класса в Академии художеств. К сожалению, из всех его желаний исполнилось только одно – картины остались в Великобритании и разошлись по главным музеям Лондона.

Единственной стихией, перед которой Тёрнер испытывал страх, всегда была человеческая жестокость. О ней – картина «Невольничий корабль». Если бы Уильям Тёрнер доехал до России, он бы наверняка стал первым передвижником – заключает автор статьи.

Э.Ж.