Текст книги "Под сенью наших берёз"

– Присмотри за ним, помоги ему. Справишься?

– Да, мама, я справлюсь, – ответил сын.

* * *

Всю дорогу назад Ангелина проревела, уговаривая теперь уже себя. Она страдала. Чудовищно. Чувство вины совсем извело ее. Но она понимала, что сейчас нельзя было оставлять Толю в той нездоровой среде. Она боялась, что он по подростковой своей глупости мог искалечить свою только начавшуюся жизнь. У Володи несмотря на то, что ему было всего девять лет, характер сложился упрямый, своенравный, и мама боялась за него тоже. Что ждет их в этой жизненной клоаке, кишащей домашним и уличным насилием? Чему они могут в ней научиться, какой жизненный опыт приобрести?

«Так, по крайней мере, Толя будет рядом с младшим и проследит за ним, чтобы был сыт, сделаны уроки, чтобы его не обижали, и сам найдет новых друзей, изменится в лучшую сторону, он же хороший парень», – убеждала она себя.

Сейчас Ангелине вспомнился такой же осенний день несколько лет назад. Вот так же она тихо плакала, идя по улице и не зная, где ей взять хоть немного денег до зарплаты, чтобы купить детям еды. У тех, кто мог одолжить, она уже заняла, и просить еще, не отдав прежний долг, было неудобно. Настроение соответствовало моросящему дождю, жухлой, промокшей листве под ногами. Стало немного жаль себя, слезы тихо, робко текли из глаз, и вдруг Ангелина увидела впереди себя полоску синей бумажки в разноцветной мокрой куче. «Не лист с дерева», – молниеносно пронеслось в голове. Она нагнулась, чтобы поднять, но порыв ветра расшевелил осеннюю горсть листвы, выхватил синюю бумажку, погнал ее по земле. Ангелина побежала за ней, ветер стих так же внезапно, как и возник, пять рублей, медленно кружась, приземлились у ее ног. Она оглянулась вокруг – никого не было, то есть и отдать потерю было, собственно, некому. Ей оставалось только возблагодарить Господа за то, что не оставил ее в отчаянии и позаботился о ее детях. Ей в тот момент, видимо, пять рублей были нужнее, чем тому, кто их обронил.

Воспоминания нахлынули на расстроенную мать, как кадры из кино, сменяя друг друга. Память выудила из хранилища историю про радиоуправляемую игрушку – великолепную красную машину. Толе было двенадцать лет, Володе – семь. Однажды Ангелина попросила сослуживца и хорошего приятеля одолжить ей немного денег на неделю, он вынул пятерку из портмоне и резюмировал:

– Теперь будешь должна пятнадцать.

Ангелина задумалась на минуту, спросила:

– Ты ничего не путаешь?

– Помнишь, Толика посылала недавно за десяткой?

Глаза Ангелины округлились, брови поползли вверх…

– Да вот он пару дней назад приходил, сказал, что мама просила одолжить десять рублей до получки. Я дал без лишних разговоров.

Ангелина была ошарашена, она-то не посылала сына ни за какими деньгами.

– Извини, ради Бога, я разберусь и, конечно же, отдам весь долг с получки.

Дома мама без предисловий спросила Толю:

– Где деньги, сын? На что ты их взял и почему не сказал мне? Я тебя не просила занимать их.

Он потупил глаза, плечи опустились, голова тоже, руки повисли вдоль туловища, он молчал. Тогда маме еще раз пришлось повторить вопрос уже более жестким тоном:

– Толя, ты слышал мой вопрос?

Володя смотрел на брата не отрываясь, в его взгляде чередовались паника, мольба, растерянность. Толя понимал, что, конечно, придется рассказывать правду. Нехотя он нагнулся и достал из-под дивана замечательный красный легковой игрушечный автомобиль. Две пары глаз с надеждой смотрели на маму.

В пятнадцати минутах ходьбы от дома располагался большой магазин с огромным, манящим ребятишек отделом игрушек. Дети часто бегали туда посмотреть на игрушечное разнообразие, богатство, но они ничего никогда не просили, прекрасно понимая, что денег на это просто нет. Но в тот раз, когда они увидели это чудо, которым можно управлять дистанционно, нажимая на кнопки пульта, им обоим отчаянно захотелось иметь ее. Да, у них были игрушечные машины: самосвалы железные и пластмассовые, изрядно уже потрепанные, обшарпанные. Но эта новинка, эта фантастическая машина – мечта каждого мальчишки, устоять невозможно. Дерзкая мысль клином вошла в Толино сознание – мама его посыла два раза к дяде Сергею за деньгами, заранее с ним договорившись. План созрел мгновенно, они с Володей отправились по заветному адресу. Будь что будет! Потом они объяснятся с мамой, она все поймет, и простит, и обрадуется вместе с ними великолепному приобретению. Дядя Сергей был удивлен, потому что Ангелина ничего ему не говорила, не предупреждала, что сын придет, но деньги дал. Получив их, мальчишки рванули в магазин, боясь упустить красную красавицу. А вдруг в этот самый момент кто-то собирается ее купить? Нет, вот она, на месте! Расплатились и, бесшабашно счастливые, побежали домой радиоуправлять. Два дня урывками, чтобы никто не видел, братья, не высовываясь из дома, гоняли с азартом и визгом машину по продолговатой комнате. Но блаженство длилось не долго.

Мама ругала их, и они знали, что за дело.

– Вы не должны были так поступать. Вы подорвали доверие человека, которого обманули, подвели меня. Я чуть со стыда не сгорела. Неужели вы не понимаете этого? – негодовала мама. – Вы поставили меня в неловкое положение, и поступку вашему нет оправдания, как ты мог, Толя?!

Мама понимала, как им хотелось иметь эту игрушку, если бы у нее были лишние деньги, да она бы каждому купила по такой машине! Но сейчас она не могла себе позволить купить ее. На эти десять рублей они могли бы протянуть неделю, а при жесткой экономии и все две. Кроме того, она была в долгах, как в шелках, и их придется отдать с зарплаты, а на что они будут жить целый месяц? Она смотрела на своих понурых сыновей, желание оставить эту чертову машину и здравый смысл яростно боролись в ней. Но согласие оставить игрушку значило бы пойти у них на поводу, поощрить вседозволенность, согласиться с тем, что она категорически не приемлет. Напротив, она должна была преподать им урок, объяснить, что их выходка недопустима, чтобы на этом примере они получили прививку от такого рода поступков. НЕЛЬЗЯ.

Назавтра была суббота. Ангелина планировала выйти на работу на несколько часов. Работа была сдельной, и ей часто приходилось работать сверхурочно, чтобы побольше заработать. Но не в этот раз. Накормив детей завтраком, она вместе с парнями, утирающими то и дело хлюпающие носы, отправилась в магазин.

– Мамочка, ну пожалуйста, ну давай оставим машину. Мы всегда будем слушаться! Будем ходить в магазин, да и вообще, – будем делать все, все! – уговаривали они ее с жаром.

Мама была непреклонна. В магазине никто не обрадовался их приходу и маминой просьбе принять товар обратно.

– Следить, женщина, надо за своими детьми. Такой товар не подлежит возврату, – напустились на Ангелину продавщицы в два горла.

Мальчишки стояли, опустив головы. Толя взял себя в руки, Вовка рыдал, размазывая слезы по щекам.

– Вы видели, что дорогую игрушку покупают дети, без взрослых. Как вам в голову пришло отпустить такой дорогой товар двум малолетним мальчишкам?

– Откуда мы знаем, может быть, родители дали деньги и разрешили купить машинку? – торгашки криком пытались защититься от назойливой мамаши и заткнуть ее во что бы то ни стало.

– Позовите заведующую, девочки.

На счастье, та оказалась на рабочем месте. Ангелине пришлось описать ситуацию снова.

– У меня нет лишних денег на покупку таких вещей, на эти деньги я могу купить пару обуви для одного из них.

Деньги вернули, осадок остался.

Автобус все дальше увозил ее от ее мальчиков. Какая печаль на душе. Какая боль, – как вся ее жизнь, где она вынуждена всегда одна, без помощи справляться со своими проблемами, рассчитывать только на себя, не ждать поддержки ниоткуда.

* * *

Через две недели после начала учебного года мастер цеха позвал Ангелину к телефону. Звонили из интерната.

– Магдалина Николаевна, мальчики дома не появлялись? – проскрипела трубка.

– Нет. Что случилось? – слова прозвучали как выстрел учащающихся ударов сердца.

– Они исчезли, в интернате их нет, – сказала воспитательница.

Ангелина осела на стул, стоящий возле стены. Накручивая длинный провод трубки на палец, спросила сдавленным голосом:

– Как это исчезли???

– Мы думаем, что они уехали в город, домой. Пожалуйста, сообщите нам, когда они объявятся.

Ангелина в полуобморочном состоянии отпросилась с работы и побежала домой. Но дома ребят не оказалось. Наташа и Кира были тоже обескуражены и взволнованы, узнав такую новость. Куда бежать, что делать? Невиданной роскошью – телефонами обладали единицы. Люди годами ждали очередь на установку заветного аппарата в своих домах. Только у одного деда – Героя Советского Союза, живущего в конце улицы, – телефон имелся. К нему обращались только в крайних случаях. Мама побежала туда, нужно позвонить в интернат и сказать, что мальчиков дома нет. Директриса обязана сообщить в милицию об исчезновении школьников.

Ангелина и девочки разделились и побежали по друзьям братьев. Обошли всех, ни к кому ни один из них не приходил. Явился участковый, расспросил, ушел. Ангелина бесконечно бегала к Герою звонить, узнать, не объявились ли беглецы в интернате. Наступила ночь. Мама не могла сомкнуть глаз. Она то сидела, уставившись в одну точку, то вглядывалась в ночь через отодвинутую занавеску, то выходила во двор, тихонько зовя сыновей по именам. В конце концов, девочки уснули, мама просидела всю ночь возле окна, поглядывая на часы. Как только стрелки показали восемь – раньше этого часа директриса не приходила на работу, – Ангелина пошла к обладателям заветной трубки звонить снова. Ничего. Опять неизвестность. В школу не возвращались, никто не видел. Ангелина вернулась домой, дочки уже проснулись, вопросительно смотрели на нее, спрашивать не было необходимости, и так все ясно по маминому лицу. Только она села за стол, как раздался стук в окно. Ангелина разглядела Синюю Птицу сквозь тюлевые занавески. «Пришла денег просить на опохмел, этого еще не хватало», – подумала Ангелина, но пошла на улицу, девочки за ней. С Птицей было все в порядке, она уже опохмелилась, кивнула маме, позвала идти за ней. Так же молча мама двинулась следом за сизым запахом перегара. Соседка подошла к низким дверям своего курятника и распахнула едва приоткрытую дверь, приглашая соседку войти. Согнувшись в три погибели, Ангелина втиснулась в крохотный курятник. В дальнем правом углу на сене виднелись две мальчишеские русые вихрастые головы – одна побольше, другая поменьше, туловища прикрывала старая фуфайка Птицы, которая обычно висела на ржавом гвозде на стене. Заканчивалась эта композиция торчащими в разные стороны ногами в школьных брюках и ботинках. Мама, не в силах произнести и слова, устало опустилась на табурет, стоявший возле дверного косяка, опустила голову на грудь. Не спавшая всю ночь, рисовавшая мысленно ужасные сцены, она будто мгновенно постарела. Кира приблизилась к маме, обняла ее.

– Мамочка, не расстраивайся, все же хорошо.

– Да, все хорошо, – автоматически повторила мама. Потом она устало, но довольно улыбнулась и пошла будить своих сокровищ. Нагнувшись почти пополам, она с умилением смотрела на них, обнявшихся во сне, чтобы согреться. Прикоснулась рукой к теплой щеке младшего сына, потом старшего, шепотом сказала:

– Пора просыпаться, беглецы.

Володя открыл глаза, приподнялся, обвил руками мамину шею. Куры, на удивление, дружелюбно отнеслись к нашествию непрошеных гостей в таком количестве, они курлыкали тихо, не возмущаясь.

Первым делом мама сообщила в школу и в милицию, что ее сыновья нашлись. Предстоял нелегкий разговор.

– Вы хоть понимаете, какой переполох устроили в школе? Вас искали всем интернатом по поселку. Воспитатель разволновалась, думала, с вами что-то могло случиться. Им пришлось звонить в милицию.

– Ма, мы не хотели, чтобы все так переживали, мы просто хотели домой, – искренне говорили мальчишки.

– А я, а сестры? Мы же места себе не находили от тревоги за вас. Я на вас так надеялась, так рассчитывала, – тихим, уставшим голосом сказала мама.

– Мам, ну давай мы останемся, я клянусь, что не буду больше водиться с теми парнями. Правда!

Как ни захлестывали чувства, как ни болело сердце от разлуки, разум Ангелины твердил: нет, пусть учатся там, хотя бы год, потом видно будет.

– Решение уже принято, Толя. Мы все обсудили, обо всем договорились. Пожалуйста, будьте крепкими, сильными, вы же мужчины. Так надо, это необходимость, это не навсегда. Помогайте друг другу, будьте вместе. Четверть не длинная, на каникулы я сразу же вас заберу, а в следующие выходные приеду навестить.

В воскресенье Ангелина увезла детей обратно. Они обещали, что такое больше не повторится.

Часть вторая

Появился он. Кира не помнила точно, когда и как, выскочил, как черт из табакерки. Сестра рассказала, что мама познакомилась с ним на дне рождения своей подруги. В кои-то веки она пошла куда-то, кроме работы. Кто-то из гостей привел его с собой. Познакомились. Торчал возле нее весь вечер. Проводил. Прилип. Через какое-то время стал жить с семьей. Поначалу это было даже интересно для маленькой Киры, которая никогда не знала отца. Не жил прежде мужчина в их доме. Она визжала от восторга, когда он подкидывал ее вверх, катал на плечах. Он был высокий, и она ехала на нем по улице, касаясь рукой веток огромных деревьев. Заглядывала за высокие заборы соседей и видела, чем они занимаются в своих огородах. Открылся новый мир. На его плечах она видела с другого ракурса змейки очищенных от снега тропинок, ведущих от калиток к входным дверям. Ей нравилось рассматривать снежинки, кружащиеся в высоте, ловить их ртом и просто поглядывать на прохожих свысока. Он под настроение мог и книжку вслух почитать, и поиграть в настольный хоккей и футбол – любимые игры братьев.

Но больше из хорошего Кира помнила их походы в лес за грибами и ягодами. В знании леса и умении пользоваться его богатствами не было ему равных. Ездили всей гурьбой с ночевкой, а то и на две ночи. Брали палатку, инструмент, плетеные корзины и ведра, жгли костры и готовили на них еду, слушали птиц, зверей – это было по-настоящему здорово! За время, проведенное в лесу, набирали очень много разных грибов, укладывали их аккуратно слоями, перемежая листьями папоротника, в корзинки и в сделанные из лыка большие короба – ранцы. Пещеры, так их называли, несли мама и он за спинами, как рюкзаки. Собирали и ягоды: клюкву, бруснику. За черникой ходили летом. Именно с тех времен Кира знала названия многих деревьев, птиц, трав. Возможно, тогда зародилась любовь к природе, ее щедрости, красоте, разнообразию, разноцветию, лесному аромату. Как пах осенний лес! Она знала этот запах наизусть: терпкий, густой, хвойный, свежий, напитанный дождем и росой, пожухлой листвой, грибами, остывающей с лета землей – такой вкусный! Хотелось как можно глубже вдыхать его. И другой, подкопченный дымком костра аромат леса приятно щекотал в носу. Кира сворачивалась калачиком между теплым боком мамы и сестры в палатке и слушала, как потрескивают ветки в костре, ровные, тихие голоса рядом и засыпала. Огонь нужно было поддерживать всю ночь, могли наведаться хозяева леса. Он сидел у костра, немного дремал, но был начеку. Утром мама варила кашу в котелке, раскладывала ее в плошки, одну на двоих, чтобы обойтись в этом походе минимумом посуды. После завтрака он немного спал, остальные шли собирать дары природы, недалеко. Без него нельзя было углубляться в лес, только он знал, как вернуться на место лагеря, заблудиться было проще простого. Он знал лес великолепно, этого не отнять. Ориентировался по солнцу, мху, коре деревьев, по ветру. Когда корзинки и пещеры были наполнены грибами, сверху их закрывали душистыми еловыми лапками. Убирали палатку, мусор. Заливали пепелище костра водой из речки и отправлялись в обратный путь к ближайшей станции. Иногда шли очень долго по лесу, уставали, отдыхали, двигались дальше – так далеко забирались в чащу. Нравилось ехать в электричке, разглядывать пробегающие мимо леса, деревеньки, озера и снова вдыхать грибной дух, щедро сочащийся из корзин. Возвращались домой усталые, но очень довольные.

На следующий день в том же составе принимались обрабатывать добычу, всем хватало работы: мыть, чистить ножки и шляпки, резать. Чего только не готовили: жарили картошечку с грибами, луком и укропом, варили грибной суп – грибовницу, как его еще называли – с обжаренным лучком, с густой сметанкой… м-м-м. Оставшаяся часть грибов шла на зимние заготовки. Какое же это было наслаждение – открыть баночку жареных грибочков в морозный день, бросить их на сковородку! Грузди, волнушки, лисички солили. Весело хрустели ими с отварной картошкой. На зиму в подполье складировалось огромное количество банок с разными вкусностями, великодушно подаренными природой и приготовленными мамиными руками: грибами, моченой клюквой и брусникой, вареньем. Деревянный бабушкин сундук в коридоре зимой был наполнен замороженной клюквой. Можно было набрать ее в стакан, замерзшую, помыть теплой водой, дать немного оттаять и мять ложкой прямо в стакане. Потом добавить сахарку, горячей или холодной воды – кому как нравится, – и готов полезный напиток, такой приятный на вкус зимой, особенно после длительного гулянья на морозце, прыжков с крыши в сугробы во дворе.

Прыгали все, только Кире почему-то было нельзя. Ей не разрешали, запрещали, отчего хотелось еще больше.

Забирались по перекладинам входной двери крыльца на крышу коридора, которая была значительно ниже крыши дома. Дух от полета даже с этой высоты захватывало так, что каждый прыжок сопровождался визгом восторга.

– Вовка, ну помоги мне забраться на крышу, брат ты мне или нет? – требовала Кира.

Однажды он сдался. Озираясь по сторонам и убедившись, что Толя все еще выбирался из сугроба, он подержал дверь, чтобы не вихлялась, и Кира могла влезть на нее. А с нее и на крышу. Ура! Получилось! Сугробы были высоченные, белые, пушистые, и расстояние до них для Киры казалось неимоверно большим. Сердце предательски громко екнуло. Но надо прыгать, иначе над ней станут смеяться. Кира разбежалась и сиганула вниз. Прыжок получился коротким. Лицо тотчас же будто обожгло, его плотно облепил снег. От горячего дыхания перед носом и ртом образовались углубления, но все равно дышать тяжело и холодно. И страшно. Она попыталась пошевелить руками, ногами – не поддаются, плотно увязли в снегу. Все пялились на отверстие, пробитое Кириным небольшим весом, и ждали, когда она начнет выкарабкиваться из-под снега, но она не спешила показываться на поверхности. Ничего не происходило. Никакого движения, никакого шевеленья. Толя, наконец, понял, что сестра просто застряла и не может выбраться из снежного плена. Они переглянулись и рванули к месту Кириного заточения. Рыли снег руками, Наташа притащила деревянную лопату для разгребания дорожек. Показались голова, лицо. Глаза девочки были полны ужаса, она вздохнула полной грудью и закашлялась. Не останавливаясь, компания прыгунов рыла вокруг Киры. Толя отбрасывал снег, достаточно плотный в глубине, лопатой. Когда Кира была освобождена до пояса, Наташа и Ромка взялись тянуть ее за руки, торчащие из сугроба, братья лихорадочно продолжали откапывать сестру. С трудом вытащили Киру из этих двухмесячных слоев снега. Валенки остались внизу. Пришлось выкапывать и их тоже. Толя схватил сестренку в охапку и бросился в дом. Укутали Киру в плед, напоили чаем с малиной и с той самой клюквой. Испуг постепенно исчез из ее больших глаз, глядящих на всех с виной и благодарностью. Затем глаза заморгали, стали слипаться. Кира уснула. Летать с крыши она не перестала.

* * *

Через полгода мама и он расписались. Год под одной с ним крышей прошел вроде бы нормально. Жизнь потянулась своим чередом. Возможно, чуточку легче стало маме справляться в материальном плане. У него не было постоянной работы, но что-то делал то тут, то там, подрабатывал, делал какую-то мужскую работу по дому. Лес по-прежнему щедро одаривал его летом и осенью, ездил туда почти каждый день. Излишки собранных ягод и грибов он продавал на рынке и совсем неплохо на этом зарабатывал. Наташе и Кире тоже пришлось примерить на себя роль продавцов. Однажды грибы, предназначенные на продажу, ждали своей участи в коробе возле двери вот уже два дня. Он не мог пойти сам, потому что накануне крепко принял на грудь.

– Может, мы с тобой попробуем продать? Что думаешь? Жалко, пропадут грибы, – предложила Наташа.

– Давай! А деньги маме отдадим, вот она обрадуется! – подхватила Кира с готовностью.

Сестра переложила часть грибов в ведро, тяжелый короб им было не унести, и они вдвоем отправились к ближайшему продуктовому магазину. Во дворе магазина раздобыли деревянный ящик, соорудили стихийный прилавок. Расстелили на нем газетку, разложили грибы на кучки, примерно такие же, как у других лесников, а то и больше на гриб-два, и стали ждать покупателей. Конкуренция была большая. Но, как ни странно, то ли грибы оказались столь хороши, то ли покупателей умиляли девочки в этом ряду других грибников, но продали быстро. Купили немного конфет – заслужили! – и понесли добычу домой. Вот мама будет рада, скажет, какие ее дочери помощницы и молодцы.

На следующий день сестры снова отправились торговать, но в тот раз он забрал все деньги и вернулся домой поздно, снова пьяный. Он переменился как-то резко, сразу. Трудно, наверное, было ему держаться в рамках приличий и притворяться целый год. Теперь его гнилое, жестокое, звериное нутро так и перло из каждой поры его естества.

* * *

Так начинался кромешный ад, в который он вверг всю семью на годы. Он стал пить чаще и больше, не обращая внимания ни на уговоры мамы, ни растерянные и испуганные взгляды детей. Страшила лютая агрессия, аккумулированная алкоголем. Он словно надевал на себя ободранную шкуру волка с кровожадной, перекошенной мордой, с оскалившимися острыми клыками.

Он заявился пьяный днем пожрать. Да, именно пожрать. Кира с недоумением наблюдала, как он схватил кастрюлю с супом с плиты и черпал ложкой прямо из нее. Жрал жадно, как шакал, который не ел много дней и сейчас был в опасности, в окружении охотников, озирался по сторонам. Струйки супа стекали по давно не бритому подбородку и капали обратно в кастрюлю. Вцепился в ручку сковороды и лопал прямо из нее, не положив еду в тарелку, как это делают все нормальные люди. Но что более всего поразило – даже не то, что он не снимал ни пальто, ни шапку и жрал из кастрюли и сковороды, а то, что он остался в черных кожаных перчатках. Кира не могла отвести от них взгляд. Одна рука в перчатке сжимала ложку, опускала ее в кастрюлю, подносила ложку ко рту. Другая рука в кожаной перчатке сжимала кусок ржаного хлеба… Сам он в этот момент как бы растворился в Кирином воображении, будто не было его. Только эти черные кожаные кисти жили сами по себе и пихали еду в рот: левая, правая, рот. Левая, правая, рот. Он напоминал ей фашиста из фильмов про войну.

Ангелина не знала, что делать, ее доводы действовать перестали, разговоры и уговоры, как пар от воды, растворялись в воздухе, не оставляя следа. В один из таких вечеров, придя с работы и застав его за бутылкой, она поняла, что терпение лопнуло, и ей пришлось сказать:

– Пожалуйста, собирай свои вещи и уходи. Я так жить больше не могу.

Кира ничего не успела понять, все произошло очень быстро, – мама уже лежала на полу, из ее губы текла кровь. Тяжелый, увесистый кулак ударил прямо в лицо. Кира расплакалась и закричала:

– Не трогай маму! Ты, гад, не тро-о-ога-а-ай!

Сестра прижала Киру к себе. Ошарашенная Ангелина, вытирая кровь, проговорила четко, чеканя каждое слово:

– Пошел вон! Убирайся немедленно и не возвращайся сюда! Никогда!

Ушел. Мама кинулась успокаивать девочек, что получилось не сразу. Надрывный плачь, а потом шмыганье носами продолжались долго.

– Все, все, тише, он больше не придет, – все же с сомнением в голосе говорила мама, обнимая обеих.

Кира видела и слышала скандалы соседей и уже, наверное, привыкла к ним, но чтобы вот так, в их доме, ударить их маму – это было дико, непостижимо, страшно. Стало так нестерпимо обидно за маму, что, казалось, Кира не только морально, но и физически ощущала боль на лице, будто он ударил и ее тоже. Наташа принесла перекись, обработала ранки. Кира жалась к маме, как слепой, замерзший зверек, тыкаясь носом в ее плечо, руку, и смогла полностью успокоиться, только когда ее маленькая кудрявая головка угнездилась на мамином плече, и мама обняла ее снова – получилось теплое, пахнущее родным запахом укрытие. Потом она часто спала на маминой руке, так она чувствовала себя в безопасности.

* * *

Он притащился через день, валялся в ногах, молил о прощении, клялся, что в рот спиртного не возьмет и что пальцем больше ее никогда не тронет, что это все водка проклятая, не соображал, что делал, и, наконец, что он без Ангелины пропадет, сгинет. В общем, использовал все известные ему приемы, доводы, которые приводятся в таких случаях. Не сразу, а после долгих уговоров, заклинаний, обещаний она все же простила его, вопреки надеждам девочек. «А мама обещала, что он больше не придет», – с сожалением подумала Кира. Но они уже никогда не доверяли ему, и настороженность прочно поселилась в их душах. Не пил, держался. Даже устроился на работу на кондитерскую фабрику. Теперь от него пахло сладкой карамелью, но это не меняло отношения к нему, даже если он приносил конфеты и угощал девочек. Брать их из рук живодера не очень-то и хотелось, слишком живым было воспоминание о том, как он побил маму, о крови на ее губе. Пусть сам лопает свои конфеты! И когда он вдруг снова исчез на несколько дней, Кира и Наташа не могли скрыть свою радость.

Потом заявился следователь и сообщил, что он был задержан в пьяной драке возле магазина, придется возбудить дело, грозит реальный срок. Наверное, полагалось грустить, жалеть, что его собирались лишить свободы. Кира еще не знала, что такое тюрьма. Но отчего-то она нисколечко не чувствовала ни горечи, ни скорби, когда услышала новость, наоборот, появилось чувство облегчения, ей хотелось прыгать от радости.

– Если бы не первая серьезная судимость, можно было бы говорить о смягчении наказания, возможно, даже об условном сроке, но в данной ситуации это вряд ли, – сказал следователь.

– Какая судимость? Вы о чем? – удивилась Ангелина.

– Вы что же, не знаете, что человек, с которым живете, отбывал срок за убийство? Ну, гражданочка, не имеете понятия, за кого замуж вышли? – Железная кружка с оставшейся на дне водой выпала из ее рук, звонко ударилась о деревянную половицу.

Гром среди ясного неба. Боже, как такое возможно? Почему он не рассказал Ангелине о своем прошлом? Почему скрыл? Почему врал? Да потому, что прошлое это было жутким, пугающим. Вряд ли она бы захотела связывать с ним свою жизнь, знай о нем все. На свидании он, давя на жалость на полную катушку, изложил свою историю так, что не пожалеть его, не посочувствовать не смог бы даже самый бездушный человек, а уж тем более Ангелина. Никто теперь не понимал, правду он рассказывал или нет, но, бесспорно, он рассчитывал растрогать ее, чтобы не потерять совсем.

Ему ничего не оставалось, кроме как убить, он защищал мать. Ему было семнадцать, и он работал в колхозе. Председатель – мужик сальный, наглый, слыл бабником. Он считал себя неотразимым, заглядывался на его мать – одинокая бабенка, ладная, авось не откажет такому удальцу, вероятно, так думалось ему. Да и привык он брать все что хотел. Колхоз считал чуть ли не своей собственностью и колхозников рассматривал как крепостных, хоть и избрали его для того, чтобы это он служил народу, делал все, чтобы облегчить жизнь бедных, голодных людей. Председатель завалился пьяный в их дом, повалил мать на кровать и начал срывать с нее одежду. Женщина кричала что было мочи, отбивалась от борова как могла, но сил справиться с ним у нее явно не хватало. В тот момент, когда председатель справился с обессиленным телом, когда распластал жертву, как пичужку, раздался оглушительный выстрел, отозвавшийся в каждом бревне дома. Боров обмяк на ней. Его мать попыталась спихнуть мужика с себя, но он был невероятно тяжелый. Сын стащил жирную тушу несостоявшегося насильника с ошарашенной матери. Старую отцовскую двустволку крепко, до белизны в костяшках сжимала его трясущаяся рука. Он с омерзением, неотрывно смотрел на труп, плюнул на него и опустился на стул. Его забила неуемная дрожь, он с отвращением отшвырнул ружье в угол и заплакал, плотно закрыв лицо руками.

Мать прижала его голову к себе, повторяя:

– Что же ты наделал, что же ты наделал…

Разбираться долго не стали, за председателя его приговорили к десяти годам заключения.

Наверное, было в нем тогда и много хорошего. Да, он защищал свою мать, если его история была неприукрашенной. Но, безусловно, десять лет, проведенные в неволе, не могли не сказаться на нем, не способствовали развитию его лучших черт. Лишения, годы за решеткой под постоянным прессингом, строжайшая дисциплина, распорядок перетряхнули всю его сущность. Дурь в голове копилась годами. Характер перелицевался в заключении, под влиянием циничных урок. Они издевались над ним, из еще ничего не видевшего в жизни мальчишки сделали шестерку. Такая собачья жизнь не могла не озлобить. Люди, или нелюди, отбывавшие с ним наказание, довершили его человеческий распад, начавшийся с того момента, когда решетка со скрипом в петлях и с его пронзительным криком в сердце захлопнулась за спиной.

Он вышел на свободу ожесточенным, никому не верящим, никому не нужным человеком. Провел всю свою молодость за колючей проволокой, не понимал, не знал, как жить дальше, как и на чем строить дальнейшее существование. Несчастная мать не дождалась сына, умерла. Была еще сестра, но она, имея собственную семью, не очень-то интересовалась родственником и пыталась оградить своих от общения с братом.

Неожиданной удачей для него стала встреча с Ангелиной на дне рождения, где он оказался совершенно случайно. Он уже не выглядел как загнанный в угол бездомный пес, успел приодеться, носил гражданскую стрижку, выглядел опрятно и вполне прилично, на нем был даже галстук. В компании он сразу заметил приятную молодую женщину с черными, блестящими, волнистыми волосами, смеющуюся так заразительно, сверкая белыми, красивыми зубами, что тут же хотелось подхватить этот радостный смех и остаться рядом. Открытое приветливое лицо, веселые глаза неопределенного цвета, очень белая ровная кожа – все нравилось в ней. Шло от нее какое-то тепло, материнское тепло, и глаза были добрыми, понимающими, как у людей, много переживших и видевших на своем пути. Симпатичная. Очень.