Текст книги "Арлекины и радуги"

Глава 5

Самолет начал снижаться; под ним побежали заплатки садов, пригородные домики, поля, залитые теплым весенним светом. Вера потянула с глаз темную маску, за которой спряталась от Кости, от разговоров, которые он мог вести, кажется, бесконечно. После взлета отказался послушать в наушниках музыку, сказал, что хочет побольше узнать про ее жизнь. С какой стати она так вдруг его пригласила? Они же знакомы всего два дня!

Вера загадочно улыбнулась, отшутилась:

– Мне хватило. Потом, разве ты не любишь приключения? Вот и я люблю.

– Я для тебя приключение?

– А как же!

Костя сделал вид, что обиделся, потом потряс головой, отчего волосы упали на лоб, и рассмеялся.

– Ну я не против.

Вера попросила прощения – устала, хочется по дремать, – надела маску, полученную в наборе с наушниками, тапочками и пледом. Костя открыл книгу, купленную в аэропорту, погрузился в чтение. Пару раз мимо проходила стюардесса, предлагала напитки, потом обед. Вера отказалась, а Костя что-то поел – она не смотрела.

Притворяясь спящей, она размышляла о том, как приведет его к себе – точнее, к Магнусу, поскольку жила пока в его квартире. Вообще-то, Вера сразу после того разговора хотела заняться поисками нового жилья, но тут срочно понадобилось лететь в Россию, возник вдруг Костя… кто бы мог подумать!

Посадочная полоса мягко легла под колеса шасси, справа пронеслось здание Швехата, венского аэропорта, потом самолет замедлился и подкатил к нему заново, уже плавно. Звякнул в кармане телефон: пришли сообщения от секретаря, от шофера, встречавшего начальницу отдела информации на выходе, рабочие новости и повестка дня. Костя поглядел в иллюминатор, потом на Веру – встаем? Она кивнула, поднялась с кресла. Костя подал ей плащ, лежавший на багажной полке, и, набрасывая на плечи, быстрым жестом погладил через ткань по рукам. Вера наклонила голову, еле заметно улыбнулась его ласке.

Даже у выхода из аэропорта, сквозь запахи дизеля и выхлопов, Костя ощутил непередаваемый аромат венской весны. Казалось, в нем смешиваются яблоневый цвет и сирень, хрусткие ирисы и тюльпаны, первые розы и терпкая гвоздика. А может, это пахли Верины духи, тут Костя не был уверен.

Подкатилась машина, шофер распахнул дверцу, и они нырнули в прохладный кожаный салон. Вера заговорила по-немецки: что-то спросила, кивнула, дала короткие инструкции. Немецкого Костя не знал, так что разговора с шофером не понял, но они тронулись с места, миновали шлагбаум и помчались по узкому шоссе – видимо, в сторону города.

Вера откинулась на спинку сиденья, повернулась к Косте и объяснила, что сейчас они завезут его домой, потом она отправится в офис, но вернется пораньше, а он пока сможет отдохнуть. Костя, конечно, нисколько не устал, но решил промолчать и посмотреть, как пойдут дела.

Ему до сих пор было невдомек, с какой стати поступило странное приглашение прокатиться в Вену – он так понравился новой знакомой, что она захватила его с собой, как игрушку? Верится с трудом…

За окном началось кладбище – по-европейски ухоженное, с аккуратными памятниками из светлого камня, нисколько не мрачное, а даже приветливое. Вера заметила, что Костя смотрит в его сторону, прокомментировала:

– Там похоронен Бетховен.

– А Моцарт? – тут же откликнулся Костя, всегда считавший Вену городом главного австрийского композитора.

– У Моцарта там только кенотаф. Он в другом месте похоронен.

– Действительно в общей могиле? И никто не знает толком где?

– Да нет, это легенда. Точнее, городская байка. У венцев в отношении Моцарта чувство коллективной вины.

– Вины? За что? Он же тут с императором общался чуть ли не с младенческих лет?

– С младенческих лет – это с императрицей, Марией Терезией. Она да, очаровалась малышом-вундеркиндом. Но малыши имеют свойство расти. А выросший Моцарт никому уже не был интересен. Да и новый император, Иосиф II, оказался прижимистым товарищем – хвалил скупо, платил тоже.

– Это который сказал про «слишком много нот»? Или тоже байка?

– Чистая правда! Он, видишь ли, на клавесине играл. И, наверное, не особо хорошо, вот ему и многовато нот показалось.

Вера засмеялась, запрокинув голову, Костя присоединился. Отсмеявшись, спросил:

– Так насчет могилы Моцарта что?

– Для начала, она не общая, а коллективная.

– Есть разница?

– Еще какая! Коллективные могилы тот же самый Иосиф II придумал, из рационализаторских соображений. За индивидуальную надо было платить из собственного кармана, а за коллективную – там до двенадцати человек хоронили, – платило государство. Вдова Моцарта осталась без денег, но это временно было, просто еще гонорар за «Волшебную флейту» не успела получить. Вот она и повелась на выгодное предложение. Хотя могла бы, конечно, одолжить под гарантию, ей бы дали. А так тело отвезли на кладбище Святого Марка, маленькое, за городом. Точнее, оно тогда было за городом, а сейчас почти в центре. Могила там есть. Со статуей ангела. Вот так.

– Любопытно. Ее можно посмотреть?

– Можно, если захочешь. Тут кладбища пользуются популярностью. Для прогулок и вообще… Венцы смерти не боятся – в таком-то антураже. Тут еще дом сохранился, где Моцарт квартиру снимал. А венчался он в соборе Святого Стефана, совсем рядом с моим домом.

На этих словах Вера слегка запнулась, вспомнив, что дом будет ее недолго, потом мысленно махнула рукой – пустяки.

Справа промелькнул парк за оградой, Вера объяснила, что это знаменитый Бельведер; там галерея, а в ней – Климт, его «Поцелуй», растиражированный на миллионах репродукций и открыток.

Въехали на Ринг, где бежали по сверкающим рельсам трамваи, обогнали один, другой, свернули в переулок между сахарно-белыми особняками. Под колесами вместо асфальта зашуршала брусчатка, уплыла вверх дверь поземного гаража, вспыхнули лампы дневного света, и шофер затормозил. Вера поблагодарила его – слово Danke Костя понял, – добавила пару распоряжений, после чего шофер поставил в лифт их чемоданы, и они вознеслись в обитой ковровым покрытием кабине с латунными поручнями и зеркалом в пол на третий этаж.

Брякнули ключи на связке, которую Вера достала из сумочки, распахнулась тяжелая входная дверь, и Косте показалось, что он вступает то ли в музей, то ли в фотографию из журнала «Дизайн интерьеров», так светло и гулко было внутри. На высоком потолке блеснула хрустальная люстра, Вера бросила на низкую банкетку плащ.

– Проходи, чувствуй себя как дома, – сказала, обводя рукой круглую прихожую с белыми стенами, на фоне которых сразу бросались в глаза намеренно оставленные там фрагменты старинной кирпичной кладки.

По гладким матовым доскам сероватого паркета – дуб, наверное, подумал Костя невольно, – он прошел следом за Верой в просторную комнату, одновременно гостиную и столовую, с современным низким диваном, креслами разных моделей с пестрой обивкой, тяжелым столом со стеклянной столешницей, водруженной на цельный фрагмент морского плавника – обточенную водой гигантскую корягу с распростертыми в стороны ветвями, похожими на осьминожьи щупальца.

Костя остановился в центре, заозирался по сторонам: в первую очередь на картины, для которых тут были созданы все условия – продуманное размещение, специальный свет, элегантные рамы. В одной ему померещилось что-то знакомое: искры от костра улетали вверх, две девушки в платьях ампир сидели на травке, из-за дерева выглядывал арлекин. Костя присмотрелся к автографу в нижнем правом углу, и действительно разглядел подпись К. С.

– Это правда Сомов? Подлинный? – спросил он изумленно, оборачиваясь к Вере.

– Правда. Мой любимый художник.

– Мне тоже нравится.

– Я заметила. У тебя в комнате репродукция висит.

– Да, оригиналами похвастаться не могу, – усмехнулся Костя.

– Я, собственно, тоже. Картина не моя, мужа. Хотя формально – его подарок на годовщину свадьбы.

Костя подошел ближе, благоговейно склонился к холсту. Искры превратились в пятнышки краски, и он сразу отступил, чтобы не терять ощущения колдовства. Румяные барышни хохотали, переглядываясь между собой, небо с одной стороны было еще розоватым от заката, а с другой сгущалась ночная чернильная синева.

С легким вздохом Костя перевел взгляд за окно, рядом с которым висел Сомов. То выходило на людную Кертнерштрассе, по ней тек непрерывный поток пешеходов. Напротив светилась вывеска кафе; уличные столики были расставлены на небольшом пятачке, застеленном досками и огражденном туями в горшках. Шум с улицы в квартиру не проникал, внутри было тихо и приятно пахло смесью сандала, кофе и ванили.

– Гостевая спальня там, – Вера указала в сторону короткого коридора, – пойдем, я покажу.

Костя как раз думал, где она его поселит – вряд ли с собой вместе, – и сейчас вопрос разрешился, пусть и не совсем так, как ему хотелось. Следом за ней он прошел через коридор к комнате, которую почти целиком занимала двуспальная кровать под изумрудно-зеленым покрывалом. Тумбочку в изголовье заменял настоящий барабан, на нем стояли прикроватная лампа и дорожные часы в кожаном футляре, наверняка старинные. Костя покопался в памяти и извлек оттуда подходящее слово: хронометр.

– Здесь своя ванная, – Вера распахнула дверь в тон стены, которую Костя сразу и не заметил. Ему открылась сияющая белизной мраморная плитка в бежевых прожилках, большое зеркало с подсветкой, стеллаж со стопками полотенец, шампунями и прочей косметикой в одинаковых голубых флаконах.

– Ты располагайся пока, осматривайся, можешь на кухне поискать что-нибудь перекусить. В холодильнике должны быть фрукты. А я съезжу на работу на пару часов, потом вернусь, и пойдем погуляем. Поужинаем где-нибудь. Ты же не против?

Костя помотал головой, потом, сообразив, что это может быть воспринято как отказ, еще и кивнул. Такая Вера – хозяйка большой квартиры, сотрудница международной организации на высоком посту, деловитая и сдержанная, – показалась ему незнакомкой, и он, смущенный, чуть ли не пожалел, что прикатил экспромтом в чужой город, поддавшись искушению.

– Тогда я побежала. – Вера вышла из спальни, оставив дверь открытой, и Костя отправился за ней в прихожую, провожать. Она указала на запасные ключи, висевшие на крючке возле платяного шкафа:

– Если захочешь выйти, бери. Но лучше дождись меня, ладно?

– Конечно, – кивнул он. – Я душ приму. И посплю, что ли. Чтобы быть во всеоружии.

Вера напоследок глянула в зеркало, поправила волосы – правда, они и так были в порядке, – и вышла. Костя услышал, как прошелестел лифт, потом заперся изнутри на задвижку и вернулся в гостиную. Снова встал перед Сомовым, прикидывая в уме, сколько такая картина могла стоить. Рассмотрел и другие, но они уже не были такими чарующими – в основном голландцы с их знаменитыми натюрмортами. Фазаны на закопченных столах, медные вазы с грушами и виноградом, тусклые бутыли коричневого стекла… Похоже, вкусы у Веры с мужем расходились кардинально.

Он прошел на кухню, блиставшую фасадами из полированной стали, с огромным холодильником, открывавшимся на обе стороны, как гардероб. Там была минеральная вода, несколько пакетов с соевым молоком, красиво упакованные апельсины, яблоки и клубника, гроздь бананов. Оторвав от нее один, Костя сунул его под кран, очистил и быстро прожевал. Выкинул кожуру, вытер руки девственно-чистым полотенцем, висевшим на стальном поручне вдоль столешницы. Увидел встроенную кофемашину, подумал было сварить себе кофе, но понял, что не знает, как работает загадочный агрегат, и решил не экспериментировать.

Вернулся обратно в коридор и, поколебавшись, заглянул в соседние двери. Там оказалось еще две спальни и библиотека, полная старинных томов в тисненых обложках. Костя достал один, потом другой – все на немецком. Он вздохнул, поморщился, поставил книги обратно. Сунулся в окно, но тут оно смотрело на переулок и ничего интересного внизу не происходило.

Оставалось только последовать плану, который он изложил Вере: принять душ и лечь спать, чтобы время прошло быстрей.

Сидя в машине, везущей ее через Дунай, Вера быстро набирала в телефоне сообщения секретарю: заказать на вечер стол в ресторане, на ближайшие дни обязательно билеты в оперу, освободить завтрашнее утро и вечер пятницы.

Проведя несколько часов в обычном плотном графике, она еще успела заскочить в салон на массаж и маникюр. Мастера, знавшие ее уже давно, о предпочтениях не спрашивали, просто улыбались и сразу приступали. Негромкая музыка, мягкий свет и приятные запахи внушали легкость и чувство уверенности в себе. Освеженная, обновленная, она вышла в наступающий вечер и пешком двинулась в сторону цветочного рынка.

Купила большой букет роз с зеленью эвкалипта, попросила завернуть в простую слюдяную пленку без украшений. С цветами в руках медленно прогулялась по переулкам до дома, поднялась на лифте и замерла перед дверью, не решаясь войти. Приложила руку к прохладному дереву, погладила светлую краску, коснулась скважины замка в медной накладке. Постаралась успокоить дыхание, улыбнулась, набираясь храбрости. Наконец, сунула в скважину ключ и повернула. Дверь не поддалась – похоже, ее заперли изнутри. Вера нажала на кнопку звонка, по квартире разнесся музыкальный звук, похожий на бой часов. Прошлепали шаги, стукнула защелка, и на пороге возник Костя в банном халате. Вид у него был встрепанный и удивленный.

– Я тебя разбудила?

– Ага, – кивнул он. – Свалился и заснул, сам не заметил как.

Он отступил в сторону, впуская ее; Вера протянула ему букет, и Костя неловко взял его одной рукой.

– Держи крепче, уронишь, – рассмеялась она, скидывая обувь.

Костя перехватил букет поудобнее, покрутил головой, придумывая, куда бы его деть.

– Неси на кухню, я сейчас.

Костя замер в нерешительности, словно забыл, где эта самая кухня. Вера подтолкнула его в спину, повернула в нужную сторону. Костя был босиком, голые ноги оставляли на паркете круглые теплые следы, которые тут же таяли, испаряясь.

В гостиной Вера взяла с консольного столика большую латунную супницу, которую использовала как вазу, и отнесла на кухню. Налила воды и опустила туда розы, сняв предварительно упаковку. Костя наблюдал за ее манипуляциями, почесывая в затылке и подавляя зевоту.

– Ну вот, – сказала Вера удовлетворенно, – красота же?

Костя наклонился и понюхал цветы, в блаженстве прищурив глаза.

– Роскошно, – подтвердил, кивнув головой. – Как прошел рабочий день?

Вера пожала плечами:

– Прошел. Сейчас переоденусь, пойдем ужинать.

– В какое-нибудь твое любимое место?

– Естественно. Называется «Медуза».

– Там шницели подают?

– А ты поклонник?

Костя смешливо фыркнул:

– Когда в Риме, делай как римляне.

– Значит, будем есть шницели.

Вера развернулась, собираясь отправиться к себе в спальню, но Костя ее задержал, встав на пути. Положил руки на плечи, наклонился поцеловать, и она поддалась, растаяла, обняла его поверх халата. Они прошли к ней в комнату, легли на широкую двуспальную кровать, полежали, глядя на потолок, где в сумерках поблескивала люстра, на которой настоял в свое время Магнус.

– Как ты тут оказалась? – спросил Костя вполголоса. – Почему-то мне все время кажется, что ты не отсюда.

– Может, так и есть, – ответила Вера. Костя, впадавший временами в самоуверенную слепоту, сейчас оказался неожиданно близок к правде, и Вере стало не по себе.

Чтобы не говорить больше, она приподнялась над подушкой, стащила через голову футболку, оставшись в кружевном белье. Костя, вдохновленный, погрузился в изучение ее тела, проводя по нему губами и кончиками пальцев, наклонился к плоскому животу, двинулся выше. Вера замерла, прислушиваясь к нарастающему возбуждению, подалась ему навстречу.

– Тебе не надо предохраняться? – прошептал он.

– Об этом не беспокойся.

Уже совсем стемнело, когда они вышли на Кертнерштрассе и двинулись в сторону Ринга. Вспыхивали впереди нарядные витрины магазинов; в уличных кафе сидели туристы, попивая аперитив. Приближался час, когда заполняются рестораны, публика съезжается в театры. Показался впереди фасад «Альбертины»: на белоснежном фоне галереи выделялся черный навес с золотыми буквами названия. Старый дворец Габсбургов выплескивал из окон электрический свет. В этом свете им открылась панорама потустороннего мира: на фоне зеленых боскетов, под нежной переливчатой радугой на колени кавалера присела девушка с тонкой талией, в напудренном парике. Кавалер губами прикасался к ее обнаженной груди, выглядывавшей из корсета; румяное личико дамы казалось одновременно лукавым и разгоряченным, розовели щеки, блестели темные глаза. Из-за зелени за парочкой подсматривал другой мужчина – в черной треуголке, отделанной золотым позументом.

– И тут Сомов! – воскликнул Костя, даже не поглядев на подпись под репродукцией в застекленной витрине. – Прямо-таки судьба! Сходим?

– Давай, – кивнула Вера. – Только завтра, сейчас уже поздно. Если хочешь, договорюсь, чтобы нас впустили до открытия.

– Ничего себе! Так можно?

– Можно. Мой отдел участвовал в организации выставки.

Вера не стала уточнять, что сама видела экспозицию несколько раз – в процессе расстановки и потом, на открытии. С куратором она провела много часов, обсуждая возможности доставки экспонатов из России, Франции и Америки; в последние годы цены на живопись Сомова взлетели, и музейщики, как и частные коллекционеры, боялись отсылать картины, несмотря на огромные страховые взносы.

Ко входу в «Медузу» вела лестница, покрытая ковровой дорожкой; гостей встречали швейцары в строгих костюмах. Их проводили наверх, усадили за столик перед окном, на котором горели свечи в натуральных морских раковинах. С одобрения Кости Вера сама выбрала вино, заказала ему обещанный шницель, а еще закуски, которые немедленно начали выносить с кухни. Ее немецкий звучал безупречно; Костя видел, что она тут далеко не в первый раз, поскольку с ней здоровались, как с постоянной гостьей.

– За твое путешествие, – подняла Вера бокал.

– Импровизированное, – улыбнулся Костя.

– Давно хотелось кому-нибудь показать город…

– Неужели больше некому? – Костя притворно воздел вверх брови. – К тебе не приезжают друзья? Родители?

– Друзей у меня нет, – бросила Вера чуть резко и, почувствовав это, поправилась: – Я же общаюсь в основном с коллегами. Им экскурсии ни к чему, они и так все здесь живут.

– А родители?

– Мама считает, тут нечего делать.

– Надо же…

Она явно чего-то недоговаривала, но Костя чувствовал, что настаивать не имеет смысла. В целом ситуация его устраивала, он тоже не горел желанием пускаться в откровенность. О чем рассказывать – о своем провале? Нет уж, он лучше помолчит. Рано или поздно правда все равно выплывет наружу, а пока можно просто наслаждаться вкусным ужином, вином и компанией красивой женщины.

Костя откинулся на спинку стула, выдохнул, глядя в окно. Темнота сгущалась, но небо, подсвеченное городскими огнями, оставалось синим.

– Я освободила на завтра день, – сказала Вера, – у нас с тобой большие планы.

– Посветишь меня?

– Пусть лучше будет сюрприз. Ты мне доверяешь?

– О да! – воскликнул он шутливо. – Целиком и полностью.

– Вот и хорошо. Как тебе, кстати, шницель?

Костя многозначительно указал глазами на пустую тарелку:

– Великолепно. Каждый день бы ел!

Вера уловила в его словах иронию.

– Это ты еще не пробовал тафельшпиц.

– Тоже местная кухня?

– Ага. Вареная говядина.

– И все? – изумился Костя. – Просто вареное мясо?

– Ну оно в бульоне. С овощами.

– Это меняет дело.

– Значит, в следующий раз попробуем. И кайзершмаррн.

– Дай угадаю – яйца? Всмятку или вкрутую?

Вера усмехнулась:

– Почти в точку. Бисквит крошат на кусочки и жарят с маслом и орехами. Подают со сливочным кремом. Обычно на завтрак. Рецепт самого кайзера, между прочим.

– Ну если кайзера… – протянул Костя. – Ему виднее.

– Но у нас с тобой будет завтрак не от кайзера, а от Троцкого.

– От кого, извини?

– Троцкого Льва Давидовича. Одно время он тоже жил в Вене, и было у него любимое кафе, куда мы и пойдем.

Покончив с едой, они пересели в кожаные кресла, заказали коктейли. Вере принесли черный матовый бокал с темно-красной жидкостью, в которой плавал цветок; Костя пил из стеклянной птички с соломинкой в хвосте смесь априкот-бренди с просекко. Опьянения он не чувствовал, да и откуда ему было взяться после сытного ужина с дьявольски, если честно, жирным шницелем из экологически чистой свинины откуда-нибудь с Альп?

Пришли официанты, распахнули окна, впуская в уютное нутро ресторана ночную прохладу, и Костя спросил разрешения закурить. Ему разрешили – если не будут жаловаться другие посетители. Жаловаться никто не собирался, и они с Верой выкурили по сигарете, попросили еще коктейль, потом еще и еще…

На улицу вывалились в состоянии вдохновенной эйфории, прошли до Бурггартена, где прогуливались собачники с разной мелочью – болонками, шпицами и йоркширскими терьерами. Побродили у статуи Моцарта с купидонами на постаменте; перед ней на газоне был высажен из какой-то розоватой травки большой скрипичный ключ. Вместо скамей там стояли садовые стулья из крашеного металла, но присесть на них не получилось – слишком холодные. Дошли до памятника Гёте в зеленой патине; Великий, расположившись в массивном кресле, задумчиво глядел в пространство.

Сад освещался прожекторами; последние группы туристов рассаживались по автобусам. На Ринге загадочно шелестели ветвями старые липы и каштаны, отбрасывая на асфальт пятнистые тени. Вера держала Костю под руку; эхо шагов, оттолкнувшись от стен, улетало к звездам.

В квартире их встретили тишина, запах роз, шелест портьер, которые Вера, едва войдя, задернула в гостиной. Она достала из холодильника минеральную воду, налила в два больших стакана.

– А кофе? Можно кофе? – попросил Костя.

Вера пошла варить кофе, согласившись с тем, что если сейчас, не протрезвев, ляжет спать, то назавтра проснется примерно такой же – чуть пьяной. Зашипела кофемашина, Вера нагрела под паром чашки, приготовила обоим двойной эспрессо.

– Слушай, – Костя взял у нее из рук чашку, – а твой муж не объявится экспромтом? Не хотелось бы ставить тебя в неловкое положение.

– Не объявится. Он со своей будущей женой в шале перебрался. То самое, где мне предложение делал. Она у него беременна.

– Так он тебе изменял?

– Получается, да.

– Извини, я не хотел… если тебе неприятно…

– Мне все равно, – Вера посмотрела Косте в глаза. – Честное слово.

Костю разбудило ласковое прикосновение: Вера погладила его по щеке, и он, медленно приоткрыв глаза, увидел ее лицо, склонившееся над ним. Она была уже одета, причесана; на барабане, заменявшем в его комнате тумбочку, хронометр показывал семь часов. Вера ушла от него, когда Костя спал, он и не заметил. И вот вернулась – готовая к выходу в город.

– Если хочешь попасть на Сомова, пока никого нет, поднимайся, – сообщила она деловито, – нас ждут.

– Я готов, – Костя оторвал голову от подушки, – только обуюсь.

Вера шутку не оценила:

– Нас куратор будет встречать. Так что лучше одеться.

– Слушаюсь, мой генерал! – Костя приставил руку к виску в салюте.

Шторы на окне были раздернуты, по потолку бегали солнечные зайчики. Костя прошел в свою ванную, наскоро принял душ, достал из чемодана чистую рубашку.

На Кертнерштрассе, вечно людной, в этот ранний час народу практически не было; кроме них с Верой торопилась куда-то еще пара человек. Вера широко шагала, увлекая Костю за собой, поправляла на тонком носу солнечные очки, рассказывала, сколько сложностей пришлось преодолеть, чтобы собрать выставку.

Путь до «Альбертины» занял каких-то пять минут. Вера свернула к служебному входу, где дежурил охранник. Тот куда-то позвонил, пропустил их с Костей через рамку металлоискателя, и по лестнице к ним спустился куратор: мужчина лет пятидесяти в джинсах и сером жилете поверх черной рубашки.

Вера познакомила его с Костей; куратор предложил показать им выставку лично.

– Хочешь экскурсию? – спросила Вера, оборачиваясь к Косте.

– Необязательно, – ответил он. – Мне бы просто картины посмотреть.

– Согласна. – Вера, похоже, обрадовалась.

Снова перейдя на немецкий, она объяснила куратору, что они справятся сами, тот кивнул и пропустил их вперед, к залам. Когда Костя проходил мимо него, мужчина внезапно дернулся вперед, всматриваясь в его лицо. Заговорил по-английски:

– Вы мне кажетесь знакомым. Я мог вас где-то видеть?

Вера притормозила, оглянулась. Костя замер на месте, не зная, что ответить. Потом решил идти ва-банк:

– Нет, вряд ли. Я живу в России.

– Наверное, показалось, – вздохнул куратор. – Хотя нет, знаю! Вы похожи на одного человека, я забыл фамилию… читал про него в интернете.

Костя поглядел на Веру, словно в поисках спасения, и она немедленно вмешалась:

– Константин только что приехал, вы не могли видеться раньше. Думаю, нам лучше начать, пока мы никому не мешаем. Большое спасибо, что помогли.

Куратор сдался, отступил в сторону. Костя улыбнулся ему, словно прощая ошибку: да, бывает, обознались.

Из служебного холла угольно-черного цвета они поднялись на первый этаж, миновали двух сфинксов, охранявших вход на выставку, и перед ними открылась картина, показавшаяся Косте поистине райской: знакомые полотна и картоны, жеманные барышни, радуги и арлекины.

– Твоя любимая какая? – благоговейным шепотом спросил он Веру.

– На этой выставке или вообще?

– Ну пусть будет на этой.

– Идем, покажу.

Она подвела его к темному холсту в золотой раме, висевшему в углу. Холст был немаленький, шириной метра полтора. Снова дама на коленях у кавалера, но на этот раз в интерьере. Кажется, художник изобразил их в спальне, перед трюмо. Мужчина был молод, лет тридцати, девушка – совсем юная. Он целовал ее в щеку, прикрыв глаза; она как будто немного испуганно смотрела в пространство. Хотя называлась картина «Влюбленные. Вечер», оба выглядели настороженными, а не расслабленными. Одной рукой мужчина перебирал пальцы девушки; их тень, преувеличенно мрачная, падала на обитую тканью стену комнаты. В окно за их спинами затекали сиреневые сумерки, спальню освещала свеча.

– Почему именно эта? – повернулся Костя к Вере.

– Они влюблены, но боятся друг друга. И всего, что вокруг. Им кажется, их любовь могут разрушить. Она непрочная. Но от этого еще более ценная, понимаешь?

Костя, обычно самоуверенный, бросил на Веру задумчивый взгляд.

– А мне кажется, они должны расстаться. И поэтому боятся. Их любовь разрушат они сами.

У Веры пробежал по спине холодок. Забылось солнечное утро за стенами галереи; сумерки с картины как будто заполнили зал. Она потрясла головой, избавляясь от наваждения, отвела глаза от мужчины с девушкой.

– Мы ее доставили из Еревана, из Национальной галереи. Пришлось целые переговоры провести. Почти на правительственном уровне. Но все получилось.

– Я в тебе не сомневался, – одобрил Веру Костя.

– Твоя любимая здесь тоже есть, – сказала она, показывая на проем между окнами. Костя узнал оригинал, с которого была сделана репродукция в его комнате, и обрадовался ему, как старому знакомому.

– Хотел бы ее себе? – поддразнила Вера.

– Ну еще лет триста, и я заработаю на фрагмент эскиза, – отозвался Костя со смехом. – Я же не твой муж…

– И слава богу, – пробормотала Вера себе под нос.

В соседнем простенке висел портрет обнаженного юноши со светлыми волосами и неестественно алыми губами. Называлась картина «Боксер», и Костя, подмигнув, прокомментировал:

– Красавчик!

Выставка занимала несколько просторных залов; чтобы обойти ее всю, потребовалось около часа. Костя успел даже устать от впечатлений. На выходе снова появился куратор и преподнес Косте каталог – на память. Тяжелая книга в суперобложке приятно оттягивала руку, когда они, покинув «Альбертину», направились в сторону следующего пункта Вериной программы: кафе, где сиживали и Троцкий, и Гитлер, и Ленин в их бытность в Вене.

Путь к нему лежал мимо Хофбурга, императорской резиденции, и Костя закрутил головой, отыскивая источник странного резкого запаха, витавшего в самом центре аристократической столицы.

– Чем пахнет? – спросил он. – Лошадьми?

– Точно, – подтвердила Вера. – Тут манеж находится, туристов катают в каретах.

– Я лошадей как-то в цирке понюхал, – проворчал Костя, – до сих пор забыть не могу.

– В цирке лошадей жалко, а тут они живут, как сыр в масле. Но запах, конечно, есть. Придется потерпеть.

– Аппетит отбивает, – добавил Костя недовольно. – Мы скоро придем?

– Уже пришли.

Вера показала на вывеску – медальон с золотыми буквами CENTRAL.

– Хорошо, что мы к самому открытию, – сказала она, взбегая по ступенькам, – тут через час очередь выстроится. Место историческое, туристы фотографироваться ходят.

Фотографировать в кафе действительно было что: и сводчатый потолок, убегающий вверх метров на семь, не меньше, и портреты императорской семьи, и богатая мебель, и витрины с пирожными. Все они стояли заполненные, нетронутые; сидело в «Централе» от силы человек пять. По старинной традиции там предлагали свежие газеты, закрепленные на увесистых деревянных цилиндрах с ручками; кто-то из гостей их действительно читал.

– Ну вот, сейчас приобщишься к венской традиции: сидеть в кафе, читать и вести разговоры. Чему, собственно, и предавались все знаменитые посетители.

– Революцию планировали?

– И это, и войну обсуждали, и психоанализ. Сюда и Фрейд захаживал, и доктор Юнг.

– Красивое место, – согласился Костя, – располагающее. А что здесь едят? Я как-то не привык завтракать пирожными…

– Мы закажем кофе. И несладкое что-нибудь.

Они заняли стол, и к ним поспешил официант, пожилой и солидный. Вера отказалась от меню, сразу сделала заказ. Кофе им подали по-венски: со взбитыми сливками и тертым шоколадом сверху. К нему принесли в графине воду; Вера поведала, что вода в городскую систему Вены поступает с ледников в горах, и считается самой чистой водой из крана в мире. Зато стаканы, в которые ее полагалось наливать, были старенькие, исцарапанные, будто остались со времен Первой мировой.

– Из моего, кажется, сам Фрейд и пил, – заметил Костя, покрутив стакан на свету.

– Очень возможно, – кивнула Вера. – Я бы не удивилась.

Сытный завтрак включал яичницу, хлеб с маслом, тушеные помидоры и бекон; официант поставил в середину стола корзинку с круассанами. На их счет у Веры тоже имелась история: круассаны придумали вовсе не французы – это венцы, веками оборонявшиеся от турок, заимствовали форму выпечки в виде полумесяца.

– Ты еще оперу обещала, – сказал Костя с набитым ртом. – Как только прилетим. Я все помню.

– Опера будет. В пятницу, мой секретарь уже заказал ложу.

– Прямо целую?

– Конечно.

– А что будем слушать?

– «Любовный напиток», Доницетти.

– Какая прелесть! Я в восторге.

Костя подумал, что немного утрирует тон, которым обращается к Вере: как будто она взяла обязательство его развлекать, а он волен одобрить ее или не одобрить. С другой стороны, примерно так оно и было, хоть Костя и не понимал Вериных причин. Может, с его помощью Вера собирается отомстить мужу за измену? Только зачем для этих целей ей понадобился едва знакомый русский – в ее ООН что, мужчин не хватает? Или там сплошная политкорректность и борьба с харассментом? Европейская повестка, все в этом роде? Возможно, возможно…