Текст книги "Смерть навынос"

На выходе на него налетела медсестра с приемного отделения и, схватив за руку, потащила обратно.

– Ой, Владимир Всеволодович, скорее, пожалуйста, – всем велели срочно вернуться на места! – тараторила она. – Сейчас обзванивают тех, кто сможет приехать помогать… Ой, там такое творится, такое!

– Да что творится-то? – не понял Мономах.

– А вы разве не слышали грохота?

Что-то действительно слышал – очень громкий звук, – но в большом городе в разгар рабочего дня чего только не услышишь, не говоря уже о том, что поблизости расположен военный полигон.

– Неужели теракт? – похолодел Мономах. – Или взрыв газа?

– Авария на перекрестке, прямо напротив нас, представляете? Просто жуть какая-то, нарочно не придумаешь: у грузовика тормоза отказали, и он въехал в пробку – машин просто тьма стояла на светофоре! А грузовик-то был груженный металлической арматурой, и она то ли вовсе не была закреплена, то ли плохо… Короче, машина на полном ходу перевернулась, груз посыпался на проезжую часть, легковушки – всмятку, что-то взорвалось и горит… Ой, Владимир Всеволодович, в приемном настоящий ад творится!

Все это медсестра говорила, несясь по больничному коридору рядом с ним, ноздря в ноздрю. Когда Мономах распахнул двери в приемное отделение, он понял, что она права: количество народу в крохотном помещении зашкаливало, пол был заляпан кровью, туда-сюда сновали люди в форме. Мономах бессознательно отметил, что среди них не было врачей «Скорой помощи», только пожарные и полицейские – видимо, они первыми оказались на месте происшествия и эвакуировали пострадавших в ближайшее медицинское учреждение. Не успел Мономах оглядеться, как к нему подскочил Мейроян. Обычно одетый с иголочки, с идеально подстриженной густой шевелюрой и усами, сейчас хирург выглядел взъерошенным, а его белоснежный халат покрывали кровавые пятна.

– Слава богу, вы здесь! – сказал он, перекрикивая плач, стоны и окрики полицейских, пытающихся помочь пожарным и санитарам втиснуть в свободное пространство каталки и носилки. Самых тяжелых пострадавших пришлось укладывать прямо на бетонном полу, подстелив под низ простыню или верхнюю одежду раненых. Приемное отделение напоминало поле боя.

– Пациентов, пришедших по записи на плановую госпитализацию, отправили домой, – продолжал Мейроян. – Часть из тех, кого притащили сюда, придется перенаправить в Джанелидзе или ФГБУ[1]1
  Институт скорой помощи имени И. И. Джанелидзе, ФГБУ – Всероссийский центр экстренной и радиационной медицины имени А. М. Никифорова МЧС России.


[Закрыть], ведь у нас нет ожогового центра, да и вообще… Черт, не приспособлены мы для оказания экстренной помощи!

– С ними связались? – отрывисто спросил Мономах, затравленно озираясь по сторонам. – Они едут?

– Едут, но в городе пробки – час пик ведь, черт его дери! Троих я определил к нам, в ТОН[2]2
  ТОН – травматолого-ортопедическо-неврологическое отделение.


[Закрыть], но тут полно народу с повреждениями позвоночника, и ни мы, ни Тактаров всех принять не сможем.

– Не паникуйте, Севан, – пробормотал Мономах, – поставим дополнительные койки… Санитары!

С той минуты, как он вошел в приемное отделение, у Мономаха было всего несколько коротких перерывов – на кофе и на перекус (благослови господь Алину, самую лучшую медсестричку в отделении, которым он руководил: она принесла начальнику бутерброды и домашний винегрет). Еще ему удалось немного вздремнуть под бдительной охраной санитарки тети Глаши, которая в течение часа держала оборону возле его кабинета, не позволяя никому нарушить покой заведующего. Ни один пациент не погиб, они сумели спасти всех. Тактаров в травматологии потерял троих. И вот, после всего случившегося, Мономах вынужден стоять здесь и выслушивать вопли Муратова из-за того, что в отсутствие наблюдения – из-за суматохи, творящейся во всех отделениях, – пациентка умудрилась свести счеты с жизнью!

– Почему на посту не оказалось медсестры, Владимир Всеволодович? – сурово сдвинув кустистые брови, вопрошал Муратов. Он определенно работал на публику, а именно – на мужчину и женщину, расположившихся за столом напротив кресла главврача. Женщина приходилась погибшей матерью, кем был мужчина, Мономах не уловил.

– Потому что постовая сестра занималась приемом пострадавших в аварии, – деревянным голосом ответил он на вопрос. – Как и почти все сестры практически в каждом отделении больницы.

– Мы сейчас говорим о вашем отделении, Владимир Всеволодович! – отмахнулся от его резонов главный, делая ударение на слове «вашем». – Как вообще девочка могла выйти на крышу?!

Мономах и сам удивлялся. То, что пациенты открыли окно, в порядке вещей: в это время года коммунальщики обычно стараются сверх меры и топят по максимуму, отчего перегруженные койками небольшие палаты становятся похожи на настоящие душегубки. Но вот то, что пациентка зачем-то вылезла через это окно на крышу соседнего нижестоящего корпуса, здравому объяснению не поддавалось. В палате в это время находилась лишь одна лежачая больная, которая, в силу своего положения, не смогла помешать девице сделать то, что она сделала. Она догадалась нажать на кнопку вызова медперсонала, но медсестры, включая постовую, занимались тяжелыми вновь прибывшими, поэтому реакция последовала слишком поздно, и девочка сорвалась.

Калерия Куликова входила в балетную труппу Мариинского театра. Полгода назад она получила травму коленного сустава. Кажется, это случилось во время репетиции – вроде бы девушку уронил партнер. Поначалу Калерия даже не обратила на это внимания: она чувствовала боль, но представители ее профессии привычны к таким вещам, и она испугалась лишь тогда, когда не сумела утром встать на ноги – они просто-напросто ее не слушались. Операция помогла юному дарованию подняться и вновь начать ходить, но, само собой, ни о каком скором возвращении в балет речи идти не могло. Неужели это стало причиной суицида?

– В истории болезни написано, что операция Калерии Куликовой прошла успешно? – продолжал Муратов, почему-то с вопросительной интонацией. – Это было несколько месяцев назад, а сейчас она лежала на реабилитации?

– Верно, – признал Мономах. – Я готовил ее к выписке, но возникли кое-какие проблемы.

– Проблемы?

– У Куликовой был значительный недостаток веса…

– Как вы не понимаете, она же балерина – они обязаны следить за фигурой! – вмешалась мать покойной. Ее глаза неестественно блестели, и Мономах предположил, что она находится под действием каких-то сильнодействующих препаратов. Которые, по всей видимости, ей не помогают!

– Владимир Всеволодович, как вес пациентки связан со случившимся? – поинтересовался Муратов. Хотя, пожалуй, «поинтересовался» – не совсем правильное слово: Мономах не сомневался, что главному неинтересно, как все было на самом деле, просто происходящее доставляет ему удовольствие. Муратов спит и видит, как бы убрать Мономаха не только с поста заведующего, но и из вверенной ему больницы. Он не может этого сделать без веских оснований. Имя Владимира Князева хорошо известно в медицинских кругах, ведь он является одним из ведущих врачей-травматологов города, поэтому его увольнение вызвало бы волну недоумения и даже возмущения. Уникальные операции, которые проводятся в ТОНе, зачастую не имеют аналогов. Мономаху удалось собрать под свое крыло лучших врачей, включая иностранных специалистов, и очередь к нему стоит на годы вперед. Это-то и не дает покоя Муратову и его приятелю, врагу и конкуренту Мономаха Тактарову, заву травматологическим отделением. Так что происшествие в ТОНе на руку им обоим, а что, как и почему – дело десятое! И меньше всего Мономаху хотелось сейчас рассуждать об особенностях профессии Куликовой, однако ему не оставили выбора.

– Недобор веса, как и перебор, имеют прямое отношение к реабилитации пациента с суставными проблемами, – пояснил он сквозь зубы. – А о причинах случившегося мне ничего не известно!

– Сестра сказала, что вы пообещали кормить Калерию насильно, если она не прекратит отказываться от пищи! – всхлипнула мать самоубийцы. – Может, она испугалась…

– Вы хотите сказать, что доктор Князев угрожал вашей дочери? – Муратов едва сдерживался, чтобы не запрыгать от восторга.

– Она была обессилена! – рявкнул Мономах. – Как она могла разрабатывать ногу и восстанавливать двигательную функцию, питаясь одним святым духом?!

– По-моему, слежка за диетой больных не входит в ваши должностные обязанности, доктор! – процедила Куликова.

– Ошибаетесь, входит! Недаром существуют такие понятия как «первый стол», «второй стол» и так далее: вашей дочери было предписано усиленное питание. Конечно, у нас здесь больница, а не мишленовский ресторан, и допускаю, что ваша дочь привыкла к другому рациону. Однако насколько я понимаю, вы не приносили Калерии домашнюю пищу, а нашу она есть отказывалась. Я не представляю, как у нее хватило сил добраться до окна и вылезти на крышу, ведь ее состояние кроме как анемичным не назовешь!

– У моей дочери не было анемии! – возмутилась Куликова. – Она была худенькой, как все балерины – а как вы себе представляете солистку, которую партнер не в состоянии удержать на вытянутых руках? Что, девочке всю жизнь прозябать в кордебалете, имея такой талант?!

– Я не балетмейстер, я – врач, – буркнул Мономах. – Мое дело – поставить больного на ноги и сделать для этого все, что потребуется. Даже кормить внутривенно!

– Владимир Всеволодович… – начал Муратов, но тут в дверь кабинета постучали и, не дожидаясь разрешения, вошли. Вернее, вошла – невысокая блондинка в белом халате со строгим пучком на затылке. Стройная, подтянутая и весьма деловая. Мономах знал, что она входит в состав комиссии по проверке деятельности больницы и лично Муратова на посту главврача. Кажется, ее фамилия Нелидова? В основном комиссия занималась бухгалтерским аудитом, однако включенные в нее врачи-специалисты ходили по отделениям, проверяли истории болезни и беседовали с докторами. Мономаху пока не довелось познакомиться с Нелидовой поближе, но те, кто уже имел это сомнительное удовольствие, утверждали, что она – дама въедливая и невероятно придирчивая.

– Простите, но я только что узнала об ужасной трагедии, случившейся в отделении ТОН, – елейным голоском пропела Нелидова, прикрывая за собой дверь. – Примите мои соболезнования, – обратилась она к родственникам самоубийцы, безошибочно определив, кто эти люди. – Однако, Тимур Айдарович, я не совсем понимаю, зачем здесь присутствует доктор Князев?

– То есть как это – зачем? – набычился главный. – В его отделении…

– Да-да, все так, – перебила Нелидова, – но ведь нам пока не известны причины случившегося, верно? Очевидно, они не имели отношения к безупречно проведенной операции, назначенной схеме лечения и реабилитации больной!

Переведя взгляд на Муратова, Мономах заметил, как толстая шея главврача наливается кровью. Ему все время казалось, что, не ровен час, главного может хватить удар – любая мелочь выводила его из себя, а тут женщина позволила себе вступить с ним в пререкания, да еще и в присутствии посторонних! Будь Нелидова его подчиненной, он тут же поставил бы ее на место, но, к несчастью Муратова, ее начальство располагалось гораздо выше его кресла, и ее мнение было важно в заключении, которое комиссия должна вынести по окончании проверки. Муратов не сомневался, что это заключение окажется положительным, ведь он подсуетился заранее, «занес» кому надо… И все же ссориться с Нелидовой не стоило!

– Верно, – с явной неохотой признал он. – Однако налицо вопиющая халатность персонала, не уследившего за пациенткой!

– Помилуйте, Тимур Айдарович, какая халатность? – всплеснула руками член комиссии. – Насколько я могу судить, вины доктора Князева здесь нет: он в тот момент находился в операционной. Медсестры не смогли сразу прибежать в палату, так как занимались экстренно поступившими пострадавшими, а не потому, что распивали чаи в сестринской или болтали по телефону! И, наконец, простите, конечно, – она быстро взглянула в сторону родственников юной балерины, – но здесь у нас не детская больница и не психиатрическая лечебница: предполагается, что в палатах лежат взрослые люди, отдающие себе отчет в своих действиях, – врачи и медсестры не обязаны привязывать их к койкам простынями! Владимир Всеволодович, вы разговаривали с пациенткой? – обратилась она к Мономаху.

– По мере необходимости, – ответил он. – Естественно, мы обсуждали схему реабилитации…

– Говорила ли вам Куликова о том, что намерена покончить жизнь самоубийством?

– Разумеется, нет!

– Замечали ли вы в ее состоянии хоть что-то, указывающее на это намерение?

– Нет, но я же не психиатр!

– Вот именно, Владимир Всеволодович, вы – хирург, а не психиатр. Если бы вам показалось, что больная склонна к суициду, вы вызвали бы соответствующего специалиста?

– Само собой. Но у Куликовой были проблемы только с питанием. Я разговаривал с ней, разговаривал с ее матерью… – Мономах мельком взглянул в сторону Куликовой. На лице у той было написано: «Ничего не знаю, впервые слышу!»

– Зачем?

– Пытался убедить ее проконсультироваться с психологом.

– И?

– И она посоветовала мне заниматься своим делом и не лезть в чужое.

– Ясно. Вот видите, Тимур Айдарович, – снова обратилась Нелидова к главному, – нет никакого смысла держать доктора Князева здесь и проводить разбирательство еще до того, как будет готов отчет патологоанатома! Мы понятия не имеем о причинах, подвигнувших бедняжку на столь радикальный шаг. Что же касается возможной халатности персонала… Что ж, тут еще нужно разбираться и разбираться. Обещаю вам, что лично займусь этим случаем и, если кто-то действительно виноват в гибели вашей родственницы, он понесет заслуженное наказание!

Последняя фраза Нелидовой была адресована Куликовой и ее спутнику.

– Ну уж нет, вам не удастся замотать это дело! – воскликнула мать. – Если я не найду правды здесь, то обращусь в другие инстанции!

– Я не могу помешать вам это сделать, – спокойно ответила на это Нелидова. – Но на вашем месте я бы, по крайней мере, дождалась результатов вскрытия. Потом вы можете действовать, как сочтете нужным. А теперь, если позволите, Тимур Айдарович, я украду у вас доктора Князева: он нужен мне по важному делу!

Муратов не нашелся что возразить, и Мономах в сопровождении Нелидовой покинул кабинет, оставив главного наедине с возмущенными родственниками покойной.

– О чем вы хотели со мной поговорить? – спросил Мономах, когда они отошли от вотчины главврача на безопасное расстояние.

– Я? – удивленно переспросила Нелидова. – Ну разве что о том, что вам сейчас следует отправиться домой и хорошенько выспаться, ведь двое суток на ногах – это не шутки! Да, и, Владимир Всеволодович, возьмите такси: в вашем состоянии садиться за руль просто неразумно!

И, оставив ошарашенного Мономаха пялиться ей в спину, Нелидова зашагала к лифту, стуча каблучками.

* * *

– А с чего ты взяла, что это может быть убийство? – недоуменно спросил Дед, когда Алла вкратце изложила ему свою точку зрения по делу. Дед, он же Андрон Петрович Кириенко, генерал-майор юстиции и руководитель следственного управления, являлся непосредственным начальником Аллы. Его совершенно не порадовала новость о том, что его собственная подчиненная стала свидетелем трагического происшествия со звездой сериалов. Еще больше он расстроился, когда она предположила, что гибель Ларисы Бузякиной могла быть и не несчастным случаем. Кириенко, как и большинство его коллег, не любил иметь дело со знаменитостями: эти люди неизменно возбуждают СМИ, особенно если речь идет о чем-то плохом, и находится немало желающих «порулить» следствием, указать «верное» направление и вообще – всячески путаться под ногами, мешая работать.

– Я не до конца уверена, – осторожно ответила на вопрос Алла. – Но, видите ли, Андрон Петрович, есть нестыковки…

– Например?

– Ну, во-первых, если не убийство, тогда – что?

– Да что угодно – несчастный случай, самоубийство, наконец! – развел руками Дед.

– Вот тут-то и начинаются нестыковки, о которых я говорила! Во-первых, с чего бы Бузякиной кончать с собой – у нее карьера только-только начала набирать новые обороты!

– Откуда тебе это известно?

– Так, поговорила кое с кем… За ужином она отлично себя чувствовала, прекрасно выглядела и была само гостеприимство. Человек в таком приподнятом настроении не станет бросаться с балкона!

– Хорошо, а несчастный случай? – не сдавался Дед. – Ты же сама говорила, что Бузякина много пила и почти ничего не ела: может, она вышла на балкон продышаться, голова закружилась от перепада температуры, и…

– Все возможно, – быстро согласилась Алла, – но перила на балконе достаточно высокие – Бузякина не могла просто оступиться! Чтобы упасть, она должна была перегнуться через перила или даже встать на них. Нет, что-то мешает мне в это поверить! Криминалисты нашли на балконе пуговицу – по виду, от свитера или кофты. На Ларисе в тот вечер было шелковое платье без пуговиц – получается, кто-то находился рядом с ней в момент смерти!

– Но ты же понимаешь, что пуговица могла оказаться там раньше, да? Ее могли обронить накануне, а то и вовсе за неделю до вечеринки!

– Она не просто упала, а была вырвана с мясом, Андрон Петрович! – возразила Алла.

– То есть ты предполагаешь наличие борьбы? – задумчиво протянул тот. – А что патолог говорит?

– Вскрытия еще не было – слишком большой наплыв покойников в выходные, а ведь смерть Бузякиной пока не признана криминальной. Но судмедэксперт сказала, что на запястьях и предплечьях жерт… то есть покойной, обнаружены свежие синяки.

– А чьи-то еще пальчики, потожировые следы обнаружены?

– Масса! Одной прислуги в доме Бузякиной человек двадцать. А еще гости…

– Знаешь, подруга, мне кажется, ты нагнетаешь! Может, дело в том, что погибшая – известная личность? Мы всегда думаем, что такие люди не могут, скажем, попасть под машину, переходя улицу в неположенном месте, – их обязательно должны сбить намеренно. Или, к примеру, знаменитости не умирают от паленой водки, их непременно травят завистники и прочие недоброжелатели!

– Все не так! – возмутилась Алла, но Дед остановил ее властным взмахом руки.

– Значит так, я даю тебе три дня – как в сказках, помнишь? Если за трое суток у тебя не найдется нормальных доказательств, мы закроем дело о самоубийстве. Ну или несчастном случае. Ты же понимаешь, как меня сейчас прессовать станут?

Алла напустила на себя виноватый вид.

– Ну вот – значит, знаешь. Жду тебя через три дня. Не найдешь оснований для возбуждения по убийству – не обессудь!

* * *

– Так это убийство или нет? – поинтересовался Антон Шеин, старший оперативник Аллиной бригады. Он был не только старше остальных по возрасту, но и наиболее авторитетным из них. Сам Шеин считал, что его жизненный опыт и вовсе незаменим: будучи несколько раз женат и разведен, он справедливо полагал, что прошел все семь кругов ада, попутно выяснив, что рая не существует.

– Пока ищем доказательства для Де… в смысле, для Кириенко, – ответила Алла, усаживаясь на свое место и привычным жестом хватая огрызок карандаша. – И еще – ждем результатов вскрытия Бузякиной. Я надеялась, что его проведет наш новый патолог-эксперт, Иван Гурнов, но у них в больнице что-то случилось – авария, кажется, – и неожиданный наплыв покойников в тамошний морг помешает доктору Гурнову нам помочь. Так что с телом работает другой патологоанатом.

– Алла Гурьевна, а почему вы считаете, что Бузякина… – начал было Александр Белкин, представитель «молодого поколения» в отделе. Едва миновавший двадцатидвухлетний рубеж парень по праву считался самым молодым опером СК в Санкт-Петербурге.

– Ох, Александр, не начинайте! – поморщилась она. – Я только что отвечала на этот вопрос наверху, и мне не хотелось бы повторяться! До тех пор, пока не установлено, что имел место несчастный случай или самоубийство, мы считаем случившееся убийством.

Алла засунула кончик карандаша в рот, и присутствующие как завороженные уставились на следователя: ее привычка, словно бобер, сгрызать в задумчивости карандаши почти до грифеля была им хорошо известна. Шеин даже заметил, что Суркова, похоже, предпочитает канцелярщину твердости HB – видать, вкус у нее какой-то особенный, не иначе!

– Пока мы ждем, – продолжила она, – давайте поработаем с людьми. В момент гибели Ларисы в доме находилась чертова туча народу, включая обслугу, – кто-нибудь просто обязан был что-то видеть, слышать или хотя бы подозревать!

– Зря потратим время! – процедил Дамир Ахметов, возясь со своим ноутбуком. – Если окажется, что это несчастный случай…

В этот момент кто-то настойчиво и громко постучал в дверь.

– Войдите! – крикнула Алла, и дверь тут же распахнулась настежь, впустив молодую женщину. Одета незнакомка была в длинную норковую шубу, блестящую, словно слюда, и сапоги на высоченном каблуке (Алла про себя поздравила незнакомку с хорошим чувством равновесия).

– Вы – следователь Суркова? – поинтересовалась вошедшая. – Я вас видела на банкете!

– Неужели?

Алла наморщила лоб, пытаясь припомнить это ничем не примечательное лицо, но не смогла: если она и находилась среди гостей, то ничем особенным себя не проявила.

– Я – дочь Ларисы Бузякиной, Дарья Томина, – представилась посетительница.

– Ах, вот оно что… – Алле тут же вспомнился невольно подслушанный в доме актрисы разговор. Женский голос, вне всяких сомнений, принадлежал Дарье, но кто же был ее собеседник? – Чем мы можем вам помочь?

– Я знаю, все думают, что мама случайно сорвалась с балкона, но я в это не верю. Вы действительно можете помочь: посадите убийцу!

– Погодите, – вмешался Антон, приближаясь сбоку неслышно, словно барс, – я правильно понимаю, что вы знаете, кто…

– Разумеется! – перебила девушка, вызывающе выпятив короткий подбородок. Алла заметила, что дочь Ларисы определенно пошла не в нее – вероятнее всего, в отца. Она была коренастой и круглолицей, ничем не напоминая утонченную, высокую мать. За исключением нескольких месяцев, когда Бузякина резко набрала вес, она всегда оставалась тонкой и воздушной. Лариса не могла похвастаться красивым лицом, но фигура была ее визитной карточкой. Дочка здесь явно подкачала, не спасали даже каблуки и дорогие шмотки!

– Вы можете назвать имя? – продолжил напирать Антон, игнорируя предупреждающий взгляд Аллы.

– Мою мать убила Инна Гордина! Не знаю, спланировала ли она это или все вышло случайно, но…

– Кто она такая, эта Инна? – прервала девушку Алла: ей не понравилось, что Шеин перехватил инициативу. И не потому, что она являлась сторонницей жесткой субординации, а исключительно из боязни, что его напористость может отпугнуть возможную свидетельницу. Как все мужчины, Антон предпочитал сразу брать быка за рога, а не рассусоливать, медленно приближаясь к сути вопроса.

– Змея она, вот кто! – буквально выплюнула Дарья.

– Вы присядьте-ка, ладно? – предложила Алла, выдвигая ближайший стул. – И объясните толком, какое отношения Инна Гордина имеет к вам и вашей матери!

Аккуратно подобрав полы шубы, Дарья опустилась на сиденье и закинула ногу на ногу. Алла невольно сравнила ее короткие, полные икры «бочоночком» со стройными ногами Ларисы – как же природа порой отдыхает на детях!

– Инна Гордина – дочка дяди Киры… то есть Кирилла Гордина.

– Это тот, которого посадили за махинации с загородной недвижимостью? – встрял Дамир, услышав знакомое имя.

– Правильно, – кивнула Дарья. – Он умер в тюрьме. Но папа сделал все, чтобы его семья не осталась внакладе: он помогал тете Оле, а когда и она умерла, Инна стала жить с нами. Имущество дяди Киры пришлось продать с молотка, чтобы рассчитаться с его долгами, но этого не хватило, и папа, пока мог, отдавал деньги кредиторам из своего кармана. А эта тварь так нам за все отплатила!

– Почему вы считаете, что Инна имеет отношение к гибели вашей матери? – спросила Алла. – На каком основании?

– На том основании, что в тот момент они находились вместе на балконе!

– Откуда вам это известно?

– Да я видела, как Инна туда входила!

– Вы видели их вдвоем?

– Нет, но… я видела, как Инна выскочила оттуда, а потом раздался крик снизу, и я побежала посмотреть, что случилось. А там… там мать, понимаете?!

– Инна, – медленно произнесла Алла, пытаясь прояснить сказанное и одновременно обдумывая полученную информацию, – вы говорите, что фактически стали свидетелем убийства матери?

– Ну… наверное, можно и так сказать, да! – тряхнула головой Дарья.

– Вы видели Инну после?

– Да вы хоть представляете, что я чувствовала в тот момент?! Моя мать умерла, ее убили!

– Скажите, Дарья, а зачем Инне Гординой убивать Ларису?

– Этого я не знаю, – буркнула девушка. – Но вот что я знаю: мать и Инна в последнее время без конца ссорились.

– Из-за чего?

– По-моему, это как-то связано с папой. Почему бы вам у самой Инны не спросить?

Когда Дарья Томина удалилась, получив от Аллы заверения в том, что она обязательно выяснит, что случилось с Бузякиной, в комнате на короткое время установился режим полной тишины. В этой тишине, густой, как сметана, слышалось лишь тиканье часов с боем – подарок Деда на какой-то праздник. Штука дорогая, но чужеродно смотревшаяся на фоне современной, почти спартанской обстановки кабинета.

– Что скажете, коллеги? – поинтересовалась Алла, первой нарушая молчание.

– Прям цыганочка с выходом! – ухмыльнулся Ахметов. – Нежданчик…

– А мне вот кое-что странным показалось, – задумчиво покачал головой Белкин.

– Ну, Александр, поделитесь с нами, – предложила Алла.

– Не знаю, заметили ли вы, но Дарья назвала Томина папой, а вот Бузякину…

– Она ни разу не назвала ее мамой – только матерью, верно! – перебил Шеин.

– Да, как-то не вяжется с дочерним горем и непреодолимым желанием наказать преступника, – пробормотал Ахметов. – И все-таки с этой Гординой поговорить необходимо!

– Согласна, – кивнула Алла. – Может, мы сразу все и узнаем: послушаем ее версию, выясним насчет алиби.

– Ну, Алла Гурьевна, – хлопнув себя по ляжкам, сказал Антон, – похоже, тут и в самом деле попахивает преступлением!

* * *

Иван Гурнов открыл калитку, и навстречу ему из дома вылетел огромный лохматый зверь. Если бы патологоанатом не знал, что Владимир Князев держит гигантского ирландского волкодава, он, несомненно, наложил бы в штаны и рванул за забор. К счастью, мужчина и собака были знакомы, поэтому Иван лишь ласково потрепал ее по холке и умело предотвратил его наскок себе на грудь (стоя на задних лапах, Жук был одного роста с долговязым Гурновым).

– Ну, и где твой папка? – спросил он и, по понятной причине не дожидаясь ответа от пса, двинулся к дому. Однако не успел Иван дотянуться до ручки, как дверь распахнулась и на пороге нарисовался невысокий, стройный молодой человек восточной наружности.

– Ты кто? – изумился Гурнов, отступив назад и едва не навернувшись на ступеньках.

– Я Сархат, – спокойно ответил незнакомец. – А вы?

То, что юноша – именно Сархат, а не Семен или Антон, было ясно и без паспорта, однако Иван был настолько удивлен, увидев в доме друга незнакомого человека, что не сразу нашелся что ответить на такой наглый вопрос. Он знал, что у Мономаха есть домработница, но мальчишка-гастарбайтер, ведущий себя здесь как дома, – дело другое!

– Ты меня в дом-то впустишь? – не отвечая на вопрос, поинтересовался Иван.

– Если вы к дяде Вове, то к нему нельзя, – вполне дружелюбно, но твердо заявил Сархат. – Спит он. Устал очень после суток. Вернее, после двух.

– Я в курсе, – поморщился Гурнов. – А долго спать вредно для здоровья – это я тебе как врач говорю!

– А, так вы тоже… погодите, а вас, случайно, не Иваном зовут?

Вот это да! Выходит, парнишка в курсе его существования, а сам Иван – ни сном ни духом?

– Точно! – кивнул он и, устав стоять в дверях, отодвинул Сархата в сторону и втиснул свое высокое тощее тело в дверной проем. Видимо, их короткая перепалка разбудила Мономаха, потому что из гостиной раздался его заспанный голос:

– Кто там пришел, Сархат?

– Совесть твоя, – отозвался Иван, входя в комнату. Мономах сидел на диване и ерошил руками короткий ежик волос, пытаясь окончательно проснуться. – Я, понимаешь, вкалываю, как раб на плантациях, пытаясь тебе угодить, а ты трубку не берешь!

– Почему – как раб? – непонимающе уставился на друга Мономах. – И как ты хочешь мне угодить? Который час?

– Половина одиннадцатого. Вечера, естес-с-сно.

– Ого!

– Ну да, даешь стране угля – хоть мелкого, но много!

Гурнов скинул пальто и опустился в мягкое кресло, сложившись пополам, словно кукла-марионетка, и скрестив тонкие ноги с острыми коленками.

– Так что ты там говорил про раба? – повторил вопрос Мономах.

– Я сделал вскрытие твоей девочки – ну той, балетной.

– Когда ты успел?!

– Как только, так сразу. Под шумок. Сам понимаешь, бардак, со всеми этими пострадавшими в аварии, трупы складывают пирамидкой… Но я решил, что с теми товарищами все ясно, а вот с пациенткой твоей… Короче, я решил подсуетиться, пока ее родаки не разнесли больничку к чертовой матери!

– У них какая-то шишка знакомая есть в комитете?

– Слава богу, не у них, а у кого-то из знакомых, но и этого достаточно, чтобы напугать Муратова!

– Да, он легко пугается, – скривился Мономах. – Особенно если чувствует, что можно перевалить с больной головы на здоровую!

– Ну с тобой у него ничего не выйдет, хоть он из штанов выпрыгнет от усердия: с девчонкой определенно произошел несчастный случай.

– Не самоубийство?

– Нет, и я докажу это любому следаку.

– Следаку?

– Один уже скачет по больнице, кузнечик, со всеми балакает. До тебя, значит, еще не добрался?

– Меня Нелидова отправила домой отсыпаться. А с тобой он разговаривал?

– Да, и я сказал ему то же, что говорю тебе: несчастный случай. Думается мне, он придерживается той же точки зрения: баба с возу, кобыле легче! Ты ж понимаешь, с самоубийством возни больше и для них, и для нас.

– Почему ты так уверен? – перебил Мономах. – Я понимаю, если бы девочка вывалилась из окна, но она зачем-то выбралась на крышу!

– Этого тебе ни одна гадалка не объяснит! – развел длинными руками Гурнов. – Черт знает, что там в ее глупой голове могло… Слушая, я ж забыл совсем!

Вскочив с места, Гурнов кинулся в прихожую, где оставил сумку. Вернулся он с бутылкой дорогого коньяка.

– Вот! – гордо водрузив ее на стеклянный столик, сказал он. – Ты меня поишь-поишь мейрояновскими подношениями, а я все не отвечаю. Верно, считаешь меня скупердяем?

Доктор Севан Мейроян и в самом деле частенько угощал Мономаха армянским коньяком, которым снабжала его многочисленная ереванская родня.

– Брось, мне одному столько не осилить! – отмахнулся он.

– А твой приживал что, не пьет? – выгнул лохматую бровь патолог.

– Не спаивай мне молодежь!

– И в мыслях не было – нам больше достанется. Слушай, а откуда он вообще взялся, этот твой Салават?

– Сархат, – поправил Мономах. – Так, пришел…