Текст книги "Побочные эффекты"

– А с кем же вы тогда говорили? – спросила Алла.

– С ее братом, Кириллом Таранько. Недавно у Людмилы случился скоротечный роман с неким Романом Бурлаковым, на поверку оказавшимся альфонсом. Он тянул из женщины деньги, но она вовремя поняла, что он из себя представляет, и порвала отношения. Однако эта ситуация, по словам брата, сильно повлияла на Таранько: она разочаровалась во всем роде человеческом!

– Даже так…

С другой стороны, Алла не удивилась: она и сама пережила нечто подобное, пока, через боль и переживания, не пришла к пониманию того, что жизнь гораздо больше, чем отношения с одним человеком.

– Раньше Таранько не увлекалась религией и была вполне адекватной и даже приземленной. После случившегося она стала еще более замкнутой и зачастила в церковь, расположенную недалеко от ее дома. Кирилл пытался ее вернуть к реальности, но она целыми днями читала Библию и еще какие-то брошюры и даже уволилась с работы.

– Вот это поворот! – хмыкнул Антон. – Тетку совсем развезло… Подумаешь, мужик жиголо оказался – что, других нет на свете?

– По-видимому, она его любила, – ответила Алла, вспоминая свой собственный семилетний гражданский брак. Видимо, Таранько считала своего альфонса последним шансом, выпавшем ей перед тем, как она ощутит наступление одинокой старости. То, что он оказался не тем, за кого Людмила его принимала, заставило ее возненавидеть и себя – за легковерие, и его – за предательство, а также всех, кто находился вокруг и был, по ее мнению, более успешен и счастлив. Чтобы не сойти с ума, она обратилась к религии. Более стойкие люди обычно идут к психологу, но некоторым требуется вера в то, что их жизнью управляет высшая сила, от которой все зависит. Иногда Алла завидовала таким людям, ведь это снимает с них ответственность за собственные неудачи и ошибки!

Заметив, что присутствующие глядят на нее с удивлением, Алла откашлялась и попросила Дамира продолжать.

– В общем, в один прекрасный день Кирилл позвонил сестре, а вместо ее голоса услышал автоответчик. Она сказала, что уезжает, просит ее не разыскивать и обещает связаться с ним, как только все наладится.

– Наладится? – переспросила Алла.

– В сообщении так говорилось, – пожал плечами Ахметов. – А через некоторое время брат вдруг узнает, что квартира сестры продана!

– История повторяется! – радостно потер руки Белкин. – Похоже, связь между делами и впрямь есть: какое-то несчастье – религия – исчезновение – продажа квартиры!

– Да, только вот в случае Сабуровой речь не о жилплощади, а о деньгах, но в целом жизненные обстоятельства фигурантов совпадают, – согласилась Алла.

– А я встретился с бывшей женой бесследно пропавшего Ивана Матюшина, – добавил Антон Шеин. – Раньше он был успешным менеджером по продажам автомобилей, но сытая и безбедная жизнь, судя по всему, ему противопоказана: мужик начал гулять, выпивать и вообще пустился во все тяжкие. Жене это надоело, и она ушла, забрав детей. Потом и карьера Матюшина накрылась медным тазом – так бывает, когда все разом наваливается… Ну, вы знаете. Он пытался вернуть семью, но бывшая ни в какую не соглашалась. Еще больше ее отвратило от него то, что он вдруг стал набожным. Раньше ни о каких церковных праздниках, кроме Рождества, он и не слыхал, а тут вдруг периодически стал ей названивать и поздравлять. Она все понять не могла с чем, а он осуждающе так, нравоучительно пояснял – то со Сретением Господним, то с Благовещением, то еще с чем-то… Окончательно ее терпение лопнуло, когда Матюшин детей начал в церковь таскать, учить их молиться да книжки всякие церковные подсовывать! Она перестала отвечать на его звонки и запретила общаться с детьми.

– Интересно, что в этом такого плохого? – нахмурился Дамир. – Ну, можно же было как-то поговорить…

– Не скажи! – возразил Антон. – Дело в том, что жена Матюшина – еврейка. Она исповедует иудаизм, но перед тем как пожениться, они с будущим мужем договорились, что религия не станет препятствием для их совместной жизни, и они оба не будут ставить никакие верования во главу угла. Она даже с родителями отношения из-за этого испортила – они были против ее брака с гоем!

– С кем? – выпучил глаза Белкин, услышав незнакомое слово.

– С неевреем, – быстро пояснила Алла. – Иудеи так называют тех, кто не принадлежит к их религии и национальности, то есть не является богоизбранным.

– Богоизбранным? – снова переспросил молодой опер.

– Я тебе потом про евреев объясню, ладно, молодой? – предложил Шеин. – Вернемся к Матюшину. В какой-то момент он вдруг пропал. Жена даже обрадовалась, ведь он перестал доставать ее своими религиозными заскоками, но потом вдруг выяснилось, что Матюшин продал квартиру, причем каким-то образом перед сделкой умудрился выписать оттуда детей, что является противозаконным! Она кинулась разыскивать экс-супруга с целью предъявить претензии, но не смогла его найти. Тогда она подала на него в розыск, впрочем, особо не рассчитывая на успех: ей объяснили, что в Питере нет специального отдела по розыску пропавших, как в Москве. Кроме того, нет никаких свидетельств, что Матюшин действовал не по своей воле! Однако без присутствия бывшего мужа жена не может попытаться через суд признать сделку купли-продажи недействительной, поэтому она поступила так, как ей посоветовали в отделе полиции.

– Это как же? – поинтересовался Белкин.

– Наняла частного детектива.

– О как! И что?

– Она всего несколько дней как это сделала, поэтому я сегодня планирую встретиться с этим перцем и поболтать по душам.

– Отлично! – сказала Алла. – Может, он успел выяснить что-то важное, и нам не придется начинать с самого начала? Сейчас наша основная задача – проследить путь всех пропавших людей до места назначения… Ну, или хотя бы одного из них. Будем надеяться, что, найдя его, мы обнаружим и остальных! А теперь я хочу рассказать вам кое о чем, что может оказаться связанным с нашим делом. Вы удивитесь, но тут опять замешан хорошо известный вам доктор Князев.

* * *

Артем стоял на крыльце, глядя в ту сторону, куда полтора часа назад ушел отец. После похорон прошло несколько дней. За это время отец ни разу не упомянул имя Олега, и Артем забеспокоился. Он знал, что братья были очень близки, даже родители не имели на Мономаха такого влияния, как Олег – и это несмотря на его независимый характер! Казалось, отец ведет себя как обычно, но Артем понимал, что это – лишь видимость. Иногда, когда он думал, что никто не смотрит, Мономах сидел, глядя в одну точку, и это могло продолжаться сколь угодно долго, пока его не потревожат. Тогда он тут же вскакивал и принимался за какое-нибудь занятие – чаще всего брал Жука и отправлялся с ним на прогулку, которая могла продолжаться несколько часов: в лесу его никто не беспокоил, и только бог знает, о чем он думал в эти часы. Бог и Артем, он тоже знал, что отец думает об Олеге и о том, почему несчастье произошло именно с ним.

– Дядю Вову ждешь? – услышал он голос Сархата за спиной и обернулся.

Артему нравился Сархат. Поначалу ему показалось странным, что отец приютил у себя паренька-гастарбайтера, но потом он свыкся с этой мыслью, поняв, что тот исполняет важную роль домоправителя в хозяйстве человека, который редко бывает дома. Наверное, Артему следовало быть рядом с отцом, но тот ведь еще полный сил мужчина, которому не требуется помощь и у которого может и, скорее всего, есть личная жизнь… Эта следачка, Алла, кажется – кто она ему? Алла тоже понравилась Артему, хоть он сразу понял, что она совершенно не во вкусе Мономаха: отец предпочитал высоких, длинноногих девиц с длинными темными гривами. Алла невысокого роста, коротко стриженная брюнетка, хотя, бесспорно, привлекательная – в своем стиле. Слегка полновата, но большинство мужчин, включая самого Артема, не считают это недостатком. Зато она умна и деятельна, что гораздо важнее кем-то выдуманных канонов красоты!

– Жду, – ответил Артем на вопрос Сархата.

– Он переживает. Олег… он его любил, да?

– Да, очень. Его невозможно было не любить!

– Но кто-то убил его, так?

– Так, – со вздохом признал очевидное Артем.

– Надо что-то делать.

– В смысле?

– Дядя Вова так с ума сбрендит! Ты же его сын, должен понимать…

– Полиция… вернее, целый следственный комитет занимается гибелью Олега.

– Да при чем тут это? Дяде Вове нужно дело, понимаешь?

– Он же работает! – возразил Артем. – Только один день взял выходной.

– Это-то и плохо! Значит, ему просто жизненно необходимо чем-то себя занять, понимаешь?

Артем с новым интересом взглянул на Сархата: похоже, парень знает Мономаха лучше него самого, раз способен безошибочно анализировать его поведение.

– И что ты предлагаешь?

– Ты его сын, – повторил Сархат. – Думай!

* * *

Антон не любил общаться с частниками. Несмотря на то, что они, как правило, бывшие сотрудники органов, за время работы Шеин сделал вывод, что сыщики склонны забывать о службе, стоит им податься на вольные хлеба. Однако они очень любят вспоминать старые времена, если им требуется помощь бывших коллег – ну, где тут логика?

Леонид Кузьмичев оказался таким, каким его себе представлял Антон: чуть старше сорока, невысокий, неприметный – подобного человека нелегко «срисовать», его не запомнят, даже если увидят несколько раз (ну, если, конечно, слежку ведут не кадровые разведчики).

– А че такая спешка-то? – нахмурился Кузьмичев, когда Антон вкратце изложил ему суть дела. – Я только в прошлую пятницу получил заказ!

– Хочешь сказать, что ничего не успел выяснить?

– Ну, почему же ничего…

– Давай вываливай!

– Может, объяснишь хотя бы, в чем дело? Матюшин этот – мужик никакущий, чем он мог заинтересовать СК?

– Ладно, так и быть, – вздохнул Антон, поняв, что общими фразами не отделаться. Что ж, справедливо: если уж детективу придется поделиться с ним информацией, то Антон просто обязан хоть чем-то его утешить. – Понимаешь, Матюшин – не единственный, кто вляпался в историю: таких как минимум пятеро – и это только тех, о ком мы знаем. У них есть родственники, которым не все равно, а ведь наверняка были и те, кто одинок, и кого никто не станет разыскивать! Мы подозреваем, что они попали в какую-то секту. Но главное не это, а то, что все эти люди, как и Матюшин, прежде чем исчезнуть, либо продали в спешке свою недвижимость, либо сняли все деньги с банковских счетов.

– Хорошо, – кивнул детектив. – Выяснил я, куда отъехал ваш Матюшин.

– Да ну, так быстро?!

– Других срочных дел не было, вот я и… Короче, есть одна заброшенная деревня неподалеку от Красного Села. Раньше там животноводческая ферма была – кроликов разводили, других пушных зверьков… Потом ферма накрылась, народ разъехался, осталась пара стариков, а в остальном – совершенно пустая деревня.

– И что, Матюшин там, что ли?

– Да не беги ты впереди паровоза, начальник, слушай дальше! Так вот, рядом с той деревней несколько лет назад начали селиться люди.

– Не в самой деревне?

– Нет, там разруха полная – дома покосившиеся, газа нет и света… Правда, у этих тоже ничего такого нет – только то, что, как они сами говорят, им Бог послал!

– У «этих»?

– Ну, какие-то старообрядцы они, что ли, – не знаю, я в таких вещах не разбираюсь.

– Почему именно старообрядцы?

– Да потому что живут они там, как народ в старину – ни телика тебе там, ни компа, ни мобилы!

– Так вот почему родичи ни до кого дозвониться не могут – у них сотовые отбирают!

– Не, не думаю, что отбирают, просто там связи нет – место уж больно глухое. Знаешь, я и не знал, что где-то в области бывают такие медвежьи углы – как в другой мир попадаешь, честное слово, в тайгу какую-нибудь! Если б не та деревенька заброшенная поблизости, я сказал бы, что в тех местах не ступала нога человека, во! И добраться-то туда на машине – ни-ни, только пешкодралом! Авто пришлось в лесочке, под кустиками оставить. Правда, оно там никому не нужно, к счастью…

– Так ты был в поселке?

– Ну, можно и так сказать.

– Темнишь!

– Да ничего подобного, только вот туда просто так не попасть!

– Что, забор высокий?

– Нет забора, но есть охрана.

– ЧОП, что ли?

– Не, местные – в смысле, из поселенцев. Они спрашивают, кто ты, мол, зачем пришел и так далее.

– Значит, тебе от ворот поворот дали?

– А вот и нет, впустили, когда я правду им сказал. Странно, да?

– Не то слово! Могли и не впускать, ведь ты частник!

– А я о чем! У меня никаких документов, кроме удостоверения частного детектива, и все же меня не прогнали. И даже Матюшина привели на разговор, прикинь!

– Да ну? – еще больше удивился Шеин. – Под конвоем привели?

– Мне так не показалось. Я сообщил ему, что его бывшая с сыном разыскивают. Он удивился, сказал, что не нужен был, они знать о нем не желали, а тут вдруг…

– Ну, ты объяснил ему, что не вдруг?

– Естественно! Я сказал, что у него большая задолженность по алиментам и, кроме того, квартира, в которой прописан его сын, почему-то оказалась продана.

– А он че?

– Говорит, что у его жены своя хата имеется, поэтому сын ни в чем не будет нуждаться. Того, как несовершеннолетнего выписали, он объяснить не смог – да и не пытался, честно сказать: мне показалось, он с головы до пят охвачен благостью!

– Не понимаю…

– Ну, он весь такой расслабленный, довольный жизнью, как будто все проблемы как рукой сняло, понимаешь?

– Интересно!

– Да не то слово!

– А как там вообще обстановочка, в общине этой, или секте, не знаю уж, как и сказать!

– Да и так верно, и так… Обстановка, как мне показалось, мирная: народ носит странноватую одежду – ну, как старообрядцы, что ли… Хотя и в джинсах людей видел, но – только мужчин. Бабы все в платьях или длинных юбках, вроде бы, делом заняты.

– Каким таким делом?

– А какое дело в деревне? За скотиной ходить, стирать-прибирать, воду носить… Знаешь, я как будто попал в русскую деревню лет эдак двести назад!

– И как тебе?

– Скучно. Но некоторым, видать, в самый раз!

– Хорошо, так с чем ты уехал?

– Ну, задание-то я выполнил, мужика нашел, а что касается алиментов и хаты, так это пусть соответствующие органы решают, верно? Только вот, сдается мне, ни черта они сделать не смогут: как они с него алименты снимут, если он не работает?

– Не снимут – посадят.

– Да ладно – многих, что ли, посадили? И кто, скажи на милость, в такую глухомань попрется – как ты ему повестку в суд вручишь, к примеру? Приедешь, скажешь, подать сюда Ляпкина-Тяпкина, а они – нетути, господа хорошие, у нас такого… Короче, думаю, дело дохлое: не получит разведенка Матюшина ни бабок, ни квадратных метров!

И что-то подсказывало Антону, что частный сыщик недалек от истины.

* * *

Мономах вышел на крыльцо и с наслаждением потянулся, делая глубокий вдох. В легкие ворвался свежий воздух с сосновым ароматом. В его поселке, конечно, тоже отличная экология, но здесь пахло иначе – как в российской глубинке, не тронутой цивилизацией. Наверное, такой же дух витал здесь и сто, и двести лет назад, не меняясь в зависимости от времени – оно просто остановилось, а жизнь текла где-то в другом месте, минуя этот забытый всеми уголок. В вышине, резвясь, носились стрижи, оглашая округу громким свистом. Их острые крылья разрезали густой, наполненный травяными и цветочными ароматами воздух, в котором, очевидно, было полно насекомых. Мономах любил стрижей – сколько таких маленьких, похожих на ящериц птичек они выходили в детстве с Олегом, и не сосчитать! Нравились они ему, во‐первых, из-за красивого полета, быстрого и стремительного. А во‐вторых, из-за покладистого нрава: ни одна птица не приручается так быстро, как стриж, не проникается таким доверием к человеку – возможно, потому что не сталкивается с ним в обычной жизни и не знает, на какие пакости он способен. Даже взрослый стриж спокойно сидит у тебя на ладони и лопает сверчков… А вот с малышами им с Олегом приходилось повозиться. Маленькие стрижики, выпавшие из гнезда, нуждаются в принудительном кормлении, а это, надо сказать, дело муторное и неблагодарное! Они не открывают рот сами, поэтому приходится раздвигать его пальцами, при этом птичка вырывается, крутит головой и плюется едой, а ты все время боишься, что сломаешь ей шею, порвешь клювик или повредишь горло, запихивая туда пинцетом насекомых. Зато потом, когда стрижонок подрастает, он начинает жадно требовать пищи, и тут – только успевай подносить сверчков! Но самое приятное – это когда, откормив и вылечив больного или маленького стрижа, ты идешь в поле или в парк его выпускать. Несешь в коробке, и он, почуяв свежий ветерок, начинает мелко вибрировать, словно маленький самолет на взлетно-посадочной полосе. Его хвост и крылья поднимаются, трепеща, в ожидании чуда. И вот оно происходит: стоит взять птичку в руки и раскрыть ладонь, как она немедленно взмывает в воздух. Постепенно набирая высоту, поднимается в небо, делает круг над твоей головой, словно прощаясь и благодаря за все хорошее, она исчезает в глубокой синеве или в облаках, возвращаясь в естественную среду. И, если повезет, в ближайшие десять лет стриж ни разу не окажется на земле, проводя все время в воздухе… Мономах думал о стрижах, когда оперировал – вспоминал, каково это, держать чью-то жизнь в своих ладонях, когда только от тебя зависит каждый вздох того, за кого ты взял ответственность. Ему редко приходилось иметь дело с экстренной хирургией, и все же… Был один ювелир, едва не лишившийся правой руки в результате дорожной аварии. Мономах собрал его кисть, словно мозаику, и человеку не пришлось менять сферу деятельности: он продолжал успешно работать, не переставая возносить хвалу Богу и сыну его – Мономаху! А еще он «починил» множество танцовщиков и балерин, которые не покинули сцену и вернулись в профессию как ни в чем ни бывало, хотя им прочили инвалидные кресла… Так что, может, Мономах и не спасал жизни в прямом смысле слова, зато он делал существование пациентов качественно лучше, а это тоже немало! Кроме того, во время операции иногда что-то могло пойти не так, и тогда к нему возвращалось это щемящее и в то же время будоражащее чувство – ощущение чьей-то жизни в собственных ладонях…

– Чай пить будешь? – раздался слегка надтреснутый голос позади Мономаха, и он обернулся. – С малиновым вареньем – сам варил!

Старик, у которого он поселился, имел удивительные старинные имя и отчество – Гордей Африканович, а уж за его фамилию любой российский нувориш отдал бы полцарства: Пушкин! В первый же вечер Африканыч, как он просил себя именовать, поведал Мономаху историю своей семьи. Вроде бы его далекий предок занимался литьем пушек при Петре Первом и даже ездил в Германию учиться этому делу у тамошних мастеров. По рождению крепостной, но позже освобожденный «за заслуги перед царем и отечеством», он имел то же имя – Гордей. Отчество «Африканович» не несло никакого особого смысла: просто отец Гордея звался Африканом – не самое распространенное нынче, но включенное во все словари русское имя.

Домик у Африканыча был небольшой, всего две комнаты, вторую из которых он и сдал Мономаху за чисто символическую плату. Когда он озвучил сумму, Мономаху стало неудобно, уж больно смехотворной она ему показалась, однако Африканыч ни в какую не соглашался на более приличные деньги. У Мономаха создалось впечатление, что хозяину дома компания гораздо важнее, нежели финансы – он считал, что пенсии вполне достаточно для нормального существования одинокого старого человека. Кроме того, у него имелся приусадебный участок, где, по мере сил, Африканыч выращивал всего понемножку: картошку, морковь, свеклу, репу и всевозможную зелень. Но была у Африканыча одна маленькая страстишка – розы. Огромные, разноцветные – от нежно-розовых до бордовых, они росли в его ухоженном палисаднике. О них Африканыч мог говорить часами, причем у каждого куста было собственное имя! По утрам и поздно вечером розы источали удивительный дурманящий аромат, с которым не смогли бы сравниться никакие, даже самые качественные, духи.

Варенье у Африканыча тоже оказалось очень вкусным.

– У вас на участке малины я что-то не заметил, – сказал Мономах, прихлебывая приятный на вкус горячий травяной напиток – Африканыч сразу сказал, что в местный лабаз, расположенный в ста километрах отсюда, редко завозят хороший чай, поэтому он предпочитает собственные сборы.

– Ты глазастый! – весло ответил старик. – Не моя малинка-то, Аграфенина!

– А кто такая Аграфена?

– Баба Аграфена… ну, в смысле, это для тебя она баба, а для меня – просто Аграфена. Ровесники мы, понимаешь.

– Где же она живет? – удивился Мономах. – Вокруг только заброшенные дома!

– Так она вон там, на хуторе, – неопределенно махнул рукой в сторону окна Африканыч. – За бывшей зверофермой. Вот у нее малина так малина – такого размера! – и он показал Мономаху сжатый кулак. – А сладкая…

– Почему народ из деревни сбежал? Тут красиво, природа…

– Что есть, то есть! Природа – это да, а вот работа… С ней-то у нас туго, сам видишь! При советской власти тут звероферма была, кролей разводили – на шубы, значит, на воротники для пальто. Только в перестройку, чтоб ей пусто было, она обанкротилась… Вернее, думаю, директор сам ее обанкротил, специально, и сбежал с денежками за границу. Вот народ и разбежался кто куда, и деревня брошенная осталась. Было несколько бабок-дедок, так все поумирали… Правда, пару лет назад какой-то богатей из Москвы купил это место и тоже, значит, звероферму организовал – а что, все коммуникации подведены, скважина, опять же, имеется. Начал выращивать ценных зверей – песцов, там, лисиц чернобурых…

– А работников где набрал? – спросил Мономах. – У вас же никого не осталось!

– Это точно – почитай никого! С собой народ привез. Ненашенских ребят.

– В смысле, гастарбайтеров из солнечных республик бывшего СССР?

– Точно, их, родимых. Ничего ребята были, не шумные, работящие. Не мешали никому.

– И что, не пошло дело?

– Ну почему же, пошло. Только потом у них там что-то случилось.

– Что именно?

– Ну, все зверьки поумирали вроде. Наверное, что-то не так с питанием? Или потравил кто.

– Зачем же кому-то травить зверей?

– А кто их знает? – пожал плечами старик. – Может, конкуренты какие нарисовались, решили мужика разорить? Не знаю, только вот работы не стало, и ребята ненашенские все уехали. Так что теперь в округе из живых – только я да Аграфена… Да еще одна бабка живет с внуком, но то – совсем в лесу, километра три отсюда.

– А как вы…

– Мы же на «ты» договорились! – укоризненно покачал головой Африканыч.

– Ну да, конечно – как ты относишься к новому поселению, не беспокоят тебя тамошние люди?

– Это ты про сектантов, что ли?

– Почему вы… то есть ты называешь их сектантами?

– А как их еще называть? – пожал плечами старик. – Ходят в непонятной одежде, молятся какому-то Ангелу…

– Ангелу?

– Ну не ересь ли? Я вот, конечно, не ахти какой православный, потому как постов не соблюдаю, да и в храм хожу только по большим праздникам, когда до райцентра кто-то подбросит, но я знаю, что молиться ангелам нельзя. Молятся только Богу, так? А у этих странных людей… Знаешь, раньше в поселке церквушка была – вон, аккурат между зверофермой и Аграфениным хутором, да только сгорела она лет тридцать назад. Так вот, эти поселенцы такую церковь отгрохали – что твой собор!

– Да ну?

– Правда, деревянная она, зато огромная. А еще Аграфена рассказывала, что икон там – видимо-невидимо!

– Она что, посещает ту церковь?

– Да нет, конечно! Аграфена вообще неверующая – так, из любопытства сходила разок…

– Они пускают посторонних?

– А чего там скрывать-то? Я, честно тебе скажу, ничего против них не имею: не беспокоят они меня, в свою веру обратить не пытаются, только за водой на колонку приходят. А мне что – мне воды не жалко. Только скоро они свой колодец обустроят и тогда перестанут сновать туда-сюда.

– Почему ты сам тут остаешься? – поинтересовался Мономах. – Может, лучше в райцентр перебраться? Не тяжело одному-то?

– Да нет, не тяжело… Я работаю по мере сил, через голову не прыгаю! Много ли мне надо? Да и как перебраться? Домишко мой ничего не стоит, да и если б стоил – кто его тут купит, в пустоши?

– А родственники есть у тебя, Африканыч?

– Внук есть в Питере, только он уж лет десять ко мне не наведывается.

– Что так?

– Ну, семья у него, дети – что им в нашей глуши делать? Нет, мне тут хорошо и одному: лес кругом, птички по утрам поют, воздух чистый… Тут и помру. Только вот одна беда: поселок сектантский разрастается, и скоро, может статься, досюда они доберутся. А я, знаешь ли, к тишине привык – вон, Аграфена за несколько километров, и меня это очень даже устраивает! Ты вот лучше скажи мне, мил человек, за каким лешим тебя сюда принесло?

– Не понимаю… – начал было Мономах, но хозяин тут же его перебил.

– Да все ты понимаешь, Володя! На отдыхающего ты, уж извини, не тянешь – не то здесь местечко, чтобы в отпуске пузо греть, верно? Ни моря тут, ни речки какой – только вон озеро лягушачье, комары да мошкара! Чего тебе надо здесь, чего ищешь? Иль у тебя в секте кто?

Мономах ненадолго задумался. Стоит ли говорить Африканычу правду? Не то чтобы он не доверял деду, но втягивать его в криминальные дела, да еще и попахивающие ладаном… А если сказать только часть правды?

– Ты прав, – со вздохом проговорил Мономах, приняв решение. – Брат у меня погиб.

– Ох ты ж, ешкин кот! Давно?

– Недавно совсем, неподалеку отсюда.

– Авария, что ль?

– Да.

– Он за рулем был?

– Да, и кто-то его протаранил на полной скорости.

– Ох ты ж… – повторил старик, сокрушенно качая седой головой. – Но ты-то чего здесь? Ну, жаль, конечно, твоего брата…

– Ты его, случайно, тут не видал? – спросил Мономах и достал из кармана телефон, показывая на экране фотографию Олега.

Старик внимательно вгляделся в снимок и покачал головой.

– Нет, милок, не видел. Что-то вы с братом не больно-то похожи!

– Мы сводные, по отцу.

– А-а… Да и с чего бы ему сюда заходить? Со стороны деревня наша совсем заброшенной выглядит! Или он к сектантам ходил?

– Похоже на то.

– Зачем?

– Хотел выяснить, чем они здесь занимаются.

– Он что, из милиции? То есть, кажется, сейчас говорят – из полиции?

– Ну да, что-то вроде того.

– Частный сыщик? – выкатил на Мономаха круглые, голубые и кажущиеся совсем юными глаза Африканыч.

Мономах кивнул – ну зачем старику знать, что Олег имел отношение к патриарху? Чем меньше ему известно, тем в большей безопасности он находится!

– Искал небось кого-то? – предположил между тем хозяин дома.

– Почему ты так решил?

– Ну, сам посуди: откуда в общине берется народ? Я тут, почитай, полвека живу, а первые появились лет пять назад. Сначала всего-то ничего их было – человек десять, а потом народ стал прирастать.

– Сколько всего людей в общине навскидку?

– Думаю, человек двести пятьдесят наберется.

– Так много?!

– Говорю же, они постепенно прирастали – то группами, то по одному. Начали дома строить – бараки на несколько человек. Я все с самого начала видел.

– А что ты думаешь о Досифее? – задал вопрос Мономах. – Он и вправду имеет отношение к церкви или самозванец?

– Точно не скажу, – вздохнул Африканыч. – Ходит он в поповском облачении, службы работает в дорогущих фелонях[7]7
  Фелонь – верхнее облачение священнослужителя для богослужения в виде парчового, вытканного золотом или серебром одеяния без рукавов.


[Закрыть], расшитых серебром и золотом – Аграфена сказывала. Да и часы у «батюшки» дорогие… Я, конечно, не разбираюсь, но они, по-моему, золотые, на толстенном таком браслете!

Ну, таким Мономаха не удивишь: он встречал вполне себе настоящих батюшек, презревших обеты скромности и нестяжательства, позволяющих себе ездить на коллекционных авто и носящих дорогие побрякушки, ведь грех алчности побороть труднее всего!

– Не слыхал ли ты о каких-нибудь происшествиях в общине или поблизости?

– Это смотря что считать происшествиями.

– Люди не пропадали?

– Так мне-то откуда знать, я ведь в общину не вхож! Правда… – начал было старик и тут же умолк.

– Говори, говори! – попросил Мономах, чуя, что, возможно, сейчас услышит что-то действительно важное. – Правда – что?

– Есть тут одна баба – не знаю, как ее звать… Странная она – ходит-бродит по округе, все сына своего разыскивает.

– Почему странная? Она из общины?

– Да нет, вроде, – они ее за забор не пускают, при мне ее однажды за шкварник выволокли да на дорогу выкинули, будто котенка или щенка какого! Я как раз мимо шел, и ребятишки, которые бабу вытащили, меня заметили. Они ее сразу отпустили – видимо, не хотели, чтобы о них плохо подумали, только я вот как кумекаю: хорошие люди женщин не обижают! А она, скажу я тебе, Володя, такой жалкой выглядела… Даже если она не в себе, это ведь не повод швырять ее, как вещь, верно?

– Верно, – согласился Мономах. – Значит, не знаешь, действительно ли у нее есть сын?

Старик покачал головой.

– В общине дети есть, как и старики, но не много, – проговорил он задумчиво. – В основном, взрослые мужики да бабы…

– Почему так, есть идеи?

– Думаю, чтобы работали. Они ведь все свое выращивают, только за мукой в Красное Село ездят да если поломается что и детали нужны.

– А с полицией у Досифея какие отношения? – решил сменить тему Мономах.

– По-моему, практически родственные.

– Это как же?

– Ну, у нас ведь тут полиции нету – вся она в Красном Селе. Вот оттуда полицай каждый божий месяц шастает. Сам не видал, но предполагаю, потому как не дурак, что не в церкву молиться он приходит!

– Думаешь, за мздой?

– А сам-то как считаешь? – фыркнул Африканыч. – Одного не пойму: если Досифей никакой не священник, куда ж церковь смотрит, а?

– У церкви, Африканыч, и так дел по горло, – пробормотал Мономах. – Куда уж ей вашими местными сектантами заниматься!

– Ах, ну да, конечно, – хмыкнул его собеседник. – У них дела, как это сейчас говорят – глобальные, да? А у нас, значит, неважные, мелкотравчатые… Ну, мне-то оно и ни к чему знать, лишь бы меня самого никто не трогал! А ты, выходит, думаешь, кто-то из подручных Досифея помог твоему брату на тот свет отправиться?

– Есть у них машины свои?

– А как же, я бы сказал – целый автопарк! – развел руками Африканыч. – Есть у них пара «газелек», грузовичок…

– А внедорожники имеются?

– Не знаю, не видел. Но это ничего не значит – говорю же, я с ними редко соприкасаюсь! Ты бы, милок, поосторожнее был: с виду эти сектанты мирные, но как вспомню, как они ту бабенку со своей территории вышвыривали… В общем, ходи да оглядывайся, усек?

* * *

Двое мужчин, сидя в тени раскидистых лип, наблюдали за небольшой группкой молодых мужчин и женщин, мирно болтающих на ступенях церкви. Внешность одного из них, высокого, представительного, с длинной белой бородой и седеющей шевелюрой, все еще густой, несмотря на почтенный возраст, сильно контрастировала с физиономией другого. Тот был невысокого роста, но широкоплечий и коренастый – во всем его облике чувствовались сила и уверенность. Его лысый череп блестел на ярком солнце, а из-под низко нависающих надбровных дуг с подозрением и недоверием смотрели маленькие, но яркие голубые глаза.