Текст книги "Дамский мастер"

11

И еще одно последствие было у первого, неудачного вечера. Галя и Виталий стали встречаться. Мне это было нетрудно обнаружить. Часто, снимая телефонную трубку, я слышала по параллельному проводу резкий, высокий голос Виталия и голубиное воркование Гали. А что? Для нее это неплохо. Виталий – мальчик серьезный. И Галя казалась счастливой. Каждые три-четыре дня она являлась с новой прической, на зависть всем институтским девочкам. То это была диковинная башня, делавшая ее лицо надменным и прозрачным. То – под девятнадцатый век – гладко, до глянца затянутые назад волосы и пышный, богатый узел на шее. А иногда – девические пряди, нежно рассыпанные по плечам, и косая челка над голубыми глазами… И каждый раз у нее было новое лицо, и с каждым разом она казалась счастливее…

Только это длилось недолго. Постепенно стали увеличиваться интервалы между прическами: неделя, две недели… И вот однажды я пришла на работу Галя плакала.

– Галя, милая, что с вами такое?

Она плакала по-детски, самозабвенно, глубоко шмыгая носом.

– Галя, что случилось?

Она потрясла головой.

– Ну, скажите же мне, маленькая, в чем дело? С Виталием что-нибудь?

Она снова потрясла головой отрицательно, по было ясно, что да.

– Ну, сядьте как следует, вытрите нос, поговорим.

Еле-еле удалось от нее добиться толку.

– Он меня не любит.

– Ну, зачем же так думать? Ведь было у вас все хорошо…

– Нет, не говорите, Марья Владимировна, я знаю: не любит.

– А вы его?

– А я его люблю. Раньше я не думала, что способна на такое серьезное чувство. А теперь полюбила… Надо же…

Снова потоки слез.

– Марья Владимировна, моя жизнь тоже не очень счастливая. Вы не смотрите, что я на мордочку ничего, меня ни один мужчина не любит.

– А Володя? – не удержалась, спросила я.

– Ну, что Володя? Володя женатик. Он только со мной встречался, пока жена в положении была…

Что ей сказать? Вот и жалко мне ее от души, а чувствую: нет у меня для нее нужных слов. Ортогональность проклятая.

Я погладила Галю по голове.

– Ну, успокойтесь, девочка, может быть, все не так уж плохо. Хотите, я с ним поговорю?

– Ой, поговорите, Марья Владимировна! Он вас послушает, я знаю. Он вас сильно уважает. Хотите верьте, хотите нет, мы когда с ним встречаемся, он только о вас и говорит.

Лестно, но нелепо.

12

– Виталий, – сказала я, – знаете, у меня с вами будет один серьезный разговор.

Он нахмурился.

– Это о Гале?

– Совершенно верно.

– Этот разговор я давно предчувствовал. Но, в конце концов, здесь вины моей никакой нет. Я интересовался Галей как подходящим материалом для прически, у нее живой волос, упругий и хорошо принимает форму под любым инструментом. Я пробовал на ней различные типы бигуди. А теперь я ее голову исчерпал, мне это уже неинтересно, я должен развиваться дальше, не могу же я всегда работать над одним типом волос.

– Как вы не понимаете, что здесь дело не в волосе.

– С другой стороны, вы сами можете понять, что я еще не готов, чтобы расписаться, – ни по возрасту, ни экономически. Мне еще нужно сдавать за десятилетку, не говоря уже об институте, а площадью я не обеспечен. Если бы у нее была площадь, я мог бы этим заинтересоваться, а то у нее одна комната, и там же мать и сестра.

– Виталий, как вы можете? Это ужасно, что вы говорите. Ставить такой вопрос в зависимость от площади… Как это цинично, неужели вы не понимаете?

Он поглядел на меня с таким искренним недоумением, что мне стало совестно.

– Для меня вопрос площади имеет огромное значение. Если я когда-либо женюсь, то только так, чтобы у меня и моей жены были приличные квартирные условия. Куда я ее приведу? В свой угол? Это несолидно. К тому же я имею к моей жене главное требование: чтобы она не мешала мне двигаться, а, наоборот, помогала. Я, например, много времени трачу на приготовление пищи: завтрак, обед и ужин, это все вычитывается из моего личного времени. Вполне может случиться, что я женюсь, а она меня будет тянуть в своем развитии.

– Ох, Виталий! Что вы только говорите! Разве это важно?

– А что важно?

– Важно одно: любите вы ее или нет.

Виталий задумался.

– Возможно, что и люблю. Я ведь еще молод и сам не знаю, люблю ее или нет.

Он занялся моей головой и замолчал. Я тоже молчала.

– Марья Владимировна, я хочу задать вам один вопрос. Можно?

– Разумеется.

– Марья Владимировна, я вас очень высоко ставлю по развитию, совершенно серьезно, и даже уважаю больше, чем родную мачеху… У вас, конечно, большой опыт. Я вас хотел спросить: по какому это признаку можно узнать, любишь человека или нет?

Вот так вопрос! Придется отвечать. Я подумала.

– Вы мне задали трудный вопрос, но я постараюсь на него ответить. По-моему, главный признак – это постоянное ощущение присутствия. Ее нет с вами, а все-таки она тут. Приходите вечером домой, открываете дверь, комната пустая – а она тут. Просыпаетесь утром – она тут. Приходите на работу – она тут. Открываете шкаф, берете инструменты – она тут.

– Это я понимаю, – сказал Виталий.

– Ну вот и хорошо.

Снова помолчали, на этот раз – подольше, и наконец он заговорил:

– Марья Владимировна, вы мне очень понятно рассказали признаки, и теперь я вполне уяснил, что в таком понимании я Галю не люблю.

– Ну как, поговорили? – встретила меня Галя.

– Поговорила.

Тут бы Гале спросить: ну как? Но она спрашивать не стала – и так все поняла. Чуткая девочка моя Галя!

Эх, горе женское! И всегда-то одинаковое, и ничем ему не помочь…

13

В середине зимы заболел и умер Моисей Борисович, и кресло рядом с Виталием опустело. Жалко: хороший был старик… Некоторое время продолжали еще его спрашивать по телефону – наверное, те красивые старухи с голубыми волосами, – а потом и эта ниточка оборвалась, и о старом мастере все забыли.

А к весне над соседним креслом появилась новая фигура – женщина-мастер по имени Люба. Крупная, тяжелая, как битюг, с вытравленными перекисью нахальными волосами. Она сразу невзлюбила Виталия – еще бы! Никто не хотел к ней – все к нему. Когда Виталий работал, она с показным равнодушием обтачивала пилкой свои ярко-лиловые ногти и пела: тирли-тирли. Иногда подходила к ожидающим и как бы невзначай бросала:

– Обслужимся, девочки? Э?

– Нет, мы уж подождем.

Ей доставались большей частью «перворазницы» – деревенские женщины с белыми морщинами на коричневых лицах, которые застенчиво вынимали из волос цветной пластмассовый гребень и спрашивали: «А на шесть месяцев у вас делают?..» Люба обслуживала их брезгливо, червяком поджав ядовито-красные губы.

Меня она тоже невзлюбила. Я, например, всегда с ней здоровалась, а она не отвечала. Как-то раз я задержалась, переводя Виталию английский журнал, и слышала, как она сказала кассирше:

– У самой дети взрослые, скоро внуки, а она – с мальчишкой. И думает, что интересная: фы-фы, а никакой интересности нет, одна полнота.

А Виталий начинал нервничать, все чаще обходился невежливо с осаждавшими его дамами, говорил: «Я один, вас много…»

И вот однажды, придя в парикмахерскую, я застала его плачущим. Если можно плакать сухо, то он именно это и делал. Он судорожно прибирал у себя на столе и плакал беззвучно и зло, хлопая ресницами. Эх, дети: тогда одна, теперь другой. Я подошла.

– Марья Владимировна, вы меня извините, я вас не могу обслужить.

– Что случилось, Виталий?

– Ничего особого не случилось, только я должен сейчас уйти домой.

– Ну, что же все-таки с вами? Не отпущу вас, пока не скажете.

– Я должен был это предвидеть.

– Что предвидеть? Ну-ка сядьте, Виталий, и расскажите мне все как есть.

Он сел:

– Марья Владимировна, я так и знал, что они не дадут мне спокойно работать.

– Кто «они»? Люба?

– Да, и Люба, и другие нашлись, солидарные с ней, мастера из мужского зала, и кассирша Алевтина Петровна. Я им давно раздражаю нервную систему своей работой. Ко мне клиентура ходит, я позволяю себе тратить много времени на операцию, план страдает, меня опять-таки к телефону нужно звать – все это озлобляет их против меня. Кроме того, имеется много желающих. Я просто не способен обслужить всех желающих, мне это не интересно даже экономически. Зачем это я буду причесывать каждую клиентку – она приходит в год два раза: на май и на ноябрьскую, от силы Новый год. Выбирая себе клиентуру, я всегда смотрю: могу ли я в данном случае почерпнуть для своего развития, а не то чтобы обслуживать сплошь и каждую. Они обижаются, пишут в жалобную книгу. На меня уже скопилось несколько жалоб, но мне это безразлично, поскольку меня интересует работа и только работа.

– Ну, а что же вас сегодня так расстроило?

– Произошел такой случай: они выкрали у меня из кармана записную книжку, где записаны адреса и телефоны клиенток, и эту книжку передали в профсоюзную организацию для разбора дела.

– Какого дела? Разве вам нельзя записывать любые адреса, какие вам вздумается?

– Конечно, формально можно, но фактически эти женские адреса показывают, что я имею свою клиентуру, а это строго запрещено. Я должен работать всех одинаково и давать план. Я себя до этого не допускаю, так как, давая план, я невольно буду скатываться в сторону халтурной работы. Сейчас, например, модная линия требует челочки. Эту челочку надо продумать, у меня на эту челочку больше уйдет, чем на целый перманент. В существующие нормы это не укладывается. Вот они, опираясь на все эти факты – записная книжка, жалобы, невыполнение плана, – собираются раздуть против меня целое дело.

– Подумаем, Виталий, нельзя ли вам как-нибудь помочь?

– Я уже думал, и помочь мне трудно. Дело в том, что у нас довольно бездарная директорша – грубости, оскорбления мастеров, буквально мат. К тому же Матюнин против меня.

– Кто это еще Матюнин?

– Это заведующий сектором парикмахерских нашего управления культурно-бытового обслуживания.

– А за что же он против вас?

– За мои выступления. Тут меня выдвинули секретарем комсомольской организации по району. Я не отказался, несмотря на отсутствие времени. Я должен выдвигаться в своем развитии, получать авторитет. Авторитет у меня не такой уж маленький, но и не очень большой, средний. Так вот, на комсомольском собрании я выступил и стал заострять вопрос. Говорю, говорю, заостряю…

– Какой же вы вопрос заостряли?

– Насчет амортизации инструмента. Говорю: когда будет возбужден вопрос о безобразиях выплаты компенсации на амортизацию инструмента? Так и сказал и этим очень выиграл в своем авторитете. Матюнину это, конечно, не понравилось, он сам заинтересован в том, чтобы амортизацию не выплачивать.

– Почему заинтересован?

– Он имеет от этой недоплаты прямую выгоду.

– Крадет, что ли?

– Не так чтобы буквально крадет, но пользуется.

– Неужели с этим нельзя ничего сделать?

– Очень трудно. Эти предприятия культурно-бытового обслуживания, грубо говоря, тащатся за хвостом у государства. А они – Матюнин и такие же, как он, – пользуются тем, что до сих пор государству в своем движении некогда было навести в этом деле законность. Взять, скажем, расход материалов. Существует определенная норма на операцию. Тут недодал, тут заменил, а некоторые ухитряются пускать в ход вторично, и это все деньги. А еще я позволил себе заострить вопрос о культуре обслуживания. Лучше плохо обслужиться у культурного мастера с хорошей внешностью, чем то же плохое обслуживание иметь плюс хамство. Это возбудило против меня тех мастеров, которые еще не овладели культурой обслуживания…

– Послушайте, Виталий, – сказала я, – а что, если я ему позвоню?

– Кому?

– Да Матюнину, будь он проклят.

– Я был бы вам очень благодарен.

– Ну, так давайте телефон.

Я набрала номер. Мне ответил жирный, чувственный бас:

– Матюнин у аппарата.

– Товарищ Матюнин? С вами говорит директор Института информационных машин профессор Ковалева.

– Очень приятно, – сказал бас.

– Товарищ Матюнин, тут в одной из ваших парикмахерских работает молодой мастер, Виталий Плавников.

Матюнин молчал.

– Вы меня слышите?

– Слышу, – ответил он суховато.

– Так вот, я уже второй год у него причесываюсь и должна сказать, что это выдающийся мастер, настоящий художник…

– У нас все мастера хорошие, – сказал Матюнин железным голосом.

– Но этот мастер… Вы же знаете, что у него отбоя нет от клиентов…

– Не нахожу в этом мастере ничего особенного. В нашей системе все мастера квалифицированные, сдают техминимум, умеют выполнять модельные прически и все виды операций. А на этого Плавникова постоянно поступают жалобы: грубость с клиентами, невыполнение плана…

– Нельзя же строго требовать выполнение плана, когда речь идет о художественной работе.

– По-вашему нельзя, а у нас вся работа художественная. Что же, нам всем план не выполнять?

– Все-таки я бы вас очень просила учесть мой отзыв о его работе. Наверное, вы не от меня одной это слышите.

– Виноват, я больше слышу жалобы. Кроме того, откуда я могу знать, кто это со мной разговаривает?

Я бросила трубку.

– Я так и знал, – сказал Виталий. – Он еще и потому против меня имеет, что я не вношу ему денег. Делаю вид, что мне это неизвестно.

– Что неизвестно?

– Существует такое неявное правило – конечно, нигде оно не приводится, – что каждый мастер, желающий спокойной работы, должен вносить ему деньги, не очень большие, но порядочные, три-четыре рубля в месяц.

– Господи, что вы говорите, Виталий? Может ли это быть?

– А отчего же? В нашем запущенном участке такие явления среди администрации случаются. Зарплата небольшая, чаевых нет, они и стараются улучшить свое положение. Зачем бы, например, он, с высшим образованием, сидел на такой должности?

– А у него, мерзавца, высшее образование? Какое же?

– Юрист. Мне, между прочим, нравится такое образование, если, конечно, употреблять его по прямому назначению. Я бы охотно поступил на юридический…

– Ну, ладно, об этом речь еще впереди. Сейчас хорошо бы его изобличить.

– Матюнина? Чересчур хитер. А где свидетели? К тому же, пока я состою в этой системе, такое прямое выступление может принести вред моей работе, сделать ее прямо-таки невозможной.

И вдруг неожиданно он сказал:

– А я, Марья Владимировна, хочу уходить.

– Из этой точки?

– Из дамских мастеров.

– Да что вы, одумайтесь: у вас готовая специальность в руках, а самое главное, вы любите эту работу и у вас талант.

– Такой талант слишком неподходящий для нашего времени. И еще я вам скажу, Марья Владимировна, я на свой заработок по количеству не обижаюсь, но мне не нравится его качество. Мне приходится зависеть от доброго желания клиентов, которых я даже не всегда уважаю.

– Понятно. Но только вы не торопитесь. Хотите, я поговорю о вас на киностудии? Может быть, они вас возьмут?

– Я уже узнавал. На киностудии требуют специальное образование, художественный техникум, там не важно качество работы, а одна бумажка.

– А мы посмотрим, может быть, и выйдет. Только не торопитесь, ладно? Ну, до свиданья, Виталий, не расстраивайтесь.

Виталий встал:

– Я уже настроился обратно. Я вас обслужу…

…А с киностудией оказалось все не так просто, как я по наивности предполагала. Во-первых, не было вакансии. Кроме того, действительно требовалась бумажка. Но мне обещали подумать: уж очень я просила за Виталия. Скрепя сердце я даже выдала его за своего двоюродного племянника (но знаю, есть ли такое родство?).

– Только по вашей просьбе, и то вряд ли, – сказал мне администратор.

14

Дома шел очередной спектакль с мальчиками. Мне никогда не удается их убедить, что я сержусь на них совершенно серьезно. Из всего они делают балаган.

– Паяцы, – сказала я.

– Ты разве человек? Нет, ты паяц! – заорал Коля омерзительным голосом.

– Что ты орешь, дурак?

– Опера «Паяцы», музыка Леонкавалло.

Ох, как мне иногда хочется дать ему в ухо – почему-то именно ему, а не Косте.

– Юность, – подал голос Костя, – ты понимаешь, мать, юность требует особого внимания, чуткости, так сказать…

Зазвонил телефон. Подошел Коля:

– Владычица, тебя. Кто бы он ни был, молюсь богу за его душу!

Я взяла трубку:

– Слушаю.

Я не сразу узнала голос Виталия. Он весь звенел изнутри.

– Марья Владимировна! – закричал он. – Марья Владимировна, можете меня поздравить! Я больше не дамский мастер! Я покончил с этой специальностью!!

– Что вы? Так скоро? Я же просила вас не торопиться… Мне кое-что обещали…

– Не нужно ничего, Марья Владимировна. Я хочу быть обязанным только себе.

– Вы что, ушли с работы? Куда же?

– На завод, учеником слесаря. Я очень доволен, очень!

– Как же так? Отчего так внезапно?

– Я внезапно не поступаю. План продуман во всех деталях. Буду работать в коллективе, сдам за десятилетку, потом за институт. Но вас, Марья Владимировна, как исключение, я всегда буду обслуживать. Я согласен ездить к вам на дом, хотя бы это было и трудно по времени.

– Спасибо, Виталий. Большое спасибо. Желаю вам успеха, понимаете? Если нужна будет какая-нибудь помощь…

– Я понимаю. Я вам позвоню.

– Звоните. Всего вам хорошего. Спасибо, спасибо…

Я положила трубку и стояла, разглядывая свои ладони.

Эх, чего-то я тут недосмотрела…

– Что случилось? Хорошее или плохое? – спросил Костя.

– Сама не знаю. Пожалуй, хорошее.

Ну что ж?.. Счастливого пути тебе, Виталий!

1963