Текст книги "Дамский мастер"

7

Ко мне пришла Галя.

– Марья Владимировна… Вы меня, конечно, извините…

– В чем дело, Галя? Опять за безразмерными?

– Нет, нет, ничего подобного. Марья Владимировна, я хочу к вам обратиться по личному вопросу, но как-то неудобно.

– Ну, ну, говорите.

– Марья Владимировна, я давно хотела спросить: кто вам делает голову?

– Какую голову?

– Я хочу сказать, прическу.

– Ах, вот вы о чем. А я-то сразу не поняла.

– Вы меня, конечно, извините, Марья Владимировна. Но, верите или нет, мы тут с девочками на вас смотрим и удивляемся. В вашем возрасте так следить за собой далеко не все следят. Честное слово. Я не для того, чтобы что-нибудь, а от всей души. Хотите, девочек спросите.

– Ладно, ладно. А к чему вы это все ведете?

– Я хочу узнать, Марья Владимировна, кто это вам так стильно делает голову, и, может быть, вы меня устроите к этому мастеру? Очень вас прошу, если, конечно, вам это не обидно.

– Почему обидно? Охотно поговорю с Виталием.

– Вашего мастера зовут Виталий? А он сильно пожилой?

– Ужасно пожилой, вроде вас.

– А что? Я для девушки уже немолодая, двадцать четвертый год.

Галя вздохнула.

– Еще бы, – сказала я. – Старость.

– Нет, вы не скажите, Марья Владимировна, в нынешнее время мужчины девушку считают за молоденькую только если лет семнадцать-восемнадцать, ну двадцать, не более. И то если одета со вкусом.

Я окинула Галю пристрастным глазом: ужасно она мне нравится. Одета, конечно, со вкусом. И где только они, наши девушки, каким верхним чутьем всему этому выучиваются – непостижимо! Все на ней чистенькое, простенькое, коротенькое, ничего лишнего – ни пуговицы, ни брошки, ни бус. Вся подобранная, вся на цыпочках, на острых игольчатых каблучках. Такую вещицу мужчине, наверное, хочется взять двумя пальцами за талию и переставить с места на место.

– Вы прекрасно одеты, Галя, и вам никак нельзя дать больше восемнадцати – двадцати.

– Вы шутите, Марья Владимировна.

– Истинная правда.

…И правда, я никак не могу стать на такую точку зрения, с которой есть разница между восемнадцатью и двадцатью тремя…

– Ну, спасибо, – сказала Галя. – Так я вас очень попрошу, Марья Владимировна, скажите вашему Виталию, чтобы он меня причесал. У нас в субботу вечер молодежный. Не забудете?

– Не забуду.

Я не забыла и в следующий раз, сидя перед зеркалом, сказала:

– Виталий, у меня к вам просьба. Есть у меня девушка Галя, моя секретарша. Миленькая девушка, между прочим. Так вот, ей очень хочется, чтобы вы ее причесали. Моя голова ей очень понравилась.

– Какой волос? – сухо спросил Виталий.

– У нее? Ну, как вам сказать… Светло-каштановый, пожалуй. Ближе к блондинке.

– Цвет мне безразличен. Длинный, короткий?

– Скорее, длинный.

– Если ей «бабетту» нужно, так я «бабеттой» не занимаюсь. Этот вид прически меня не интересует. Теперь девушки большинство делают «бабетту», и, я скажу, напрасно. Этот обратный начес только видимость создает, что волос пышный, а на деле он только взбитый и посеченный. Другая сделает «бабетту» и не расчесывает целых две недели. Волосу это бесполезно.

– Нет, Виталий, она мне про «бабетту» ничего не говорила. Сделайте ей что-нибудь красивое, по своему вкусу.

– Интересная девушка? – деловито спросил Виталий.

– По-моему, очень.

– Я потому спросил, что я иногда интересных девушек позволяю себе обслуживать без всякой материальной точки зрения. Меня интересует проблема выбора прически в зависимости от размера лба, длины шеи и прочих признаков. Это легче проверять на девушках, чем на солидной клиентуре. У солидной клиентуры уже и волос не тот, и форма лица не так выражена, и к тому же она требует себе определенную прическу, а не ту, которую я как мастер ей предлагаю. С другой стороны, много занимаясь девушками, я рискую не заработать себе на жизнь. Но время от времени я должен проверять на девушках свои теории.

– Ну, так проверьте их на моей Гале.

– Хорошо, я согласен.

– Так я ей скажу, она вам позвонит.

– Лучше я сам ей позвоню. Телефон?

– Мой служебный.

– Отлично. Я ей позвоню.

8

Суббота – короткий день. Как для кого. Для меня этот день оказался длинным. Я даже опоздала на молодежный вечер. Когда я пришла в клуб, уже начались танцы. Я люблю смотреть на ноги танцующих. Они часто говорят больше, чем лица. А обувь? Туфельки, туфельки, туфельки – импортные, остроносые, невесомые, с тонкими, почти фиктивными каблуками. Хвала тем, кто, не пошатнувшись, ходит на этих прелестных фиктивностях (я не могу). А рядом с туфельками – покровительственно – мужские полуботинки, а то и ременные сандалии, а то и совсем сапоги… И много – ох как много! девичьих пар: туфельки с туфельками. Танцуют изящно, старательно, независимо, как будто ничего другого им и не нужно. Эх, девушки, бедные вы мои! Давно прошла война, выросло другое поколение, а все вас слишком много…

Среди большинства модных туфелек особенно заметны те, что в меньшинстве, те, что попроще: босоножки, сандалеты, даже тапочки. Пожалуй, даже мило в тапочках, если ноги легкие, прямые… И как-то отдельно заприметилась мне пара зеленых парусиновых босоножек. Как эта пара хлопотала, как перебирала, как притаптывала! На каждый такт музыки она делала не одно, не два, а штук десять неуловимых движений. Интересно, какая у них хозяйка, у этих босоножек? Я скользнула взглядом вверх по толстеньким икрам и увидела девушку – совсем молоденькую, лет семнадцати с паклевыми стоячими кудряшками (Виталий сказал бы: баран). Вся она была коротенькая, крепенькая, как репка. Узкое, выше колен, ярко-золотое парчовое платье кругло обтягивало маленький выпуклый зад. Она деловито танцевала за кавалера с тонкой и томной девицей чуть не на голову выше себя. Люблю девушек, которые танцуют за кавалера, – с ними можно дело иметь…

И еще среди множества танцующей обуви привлекли мое внимание огромные желтые полуботинки на чудовищно толстой рифленой подошве. Что-то они мне напоминали, но что? А, понятно. В этих полуботинках танцевал стиляга. Не теперешний стиляга, а старомодный, образца 1956 года. Он словно сошел живой со страниц «Крокодила» – в своем мешковатом клетчатом пиджаке, коротких, дудочками брюках, с огромными ногами на рубчатой подошве, с длинными, неопрятными волосами… Старомодный стиляга!

А где же моя Галя? Попробую отыскать ее по ногам. Это оказалось нетрудно – я сразу нашла глазами две грациозные ножки в серых туфлях с мечевидными носами. Интересно, как причесал ее Виталий? Я подняла взгляд на ее лицо и сразу поняла, что Галя – красавица. Не просто хорошенькая девушка, а именно красавица. Или это из-за прически? Тяжелые, густые, как льющийся мед, темно-золотые волосы текли вокруг головы – иначе не скажешь. Она танцевала с каким-то парнем, зачарованно глядя ему в лицо, и эмалевые глаза плавились. Кто же этот парень? Володя, что ли? Ох, да это Виталий!

Как же я его не узнала? В черном костюме он был какой-то необычный, я бы сказала – не такой узкий, даже представительный. Глядя суровыми глазами поверх великолепной медовой прически, равнодушный к своим ногам, он еле заметно, ритмично переступал ими, чуть подрагивая коленями. Это, видно, модная манера танцевать: не двигаясь с места.

Чудеса! Галя – и Виталий…

Радиола, захлебнувшись, умолкла. Пары пошли вразброд, волоча обрывки серпантинных лент. Но тут музыка снопа заиграла: вальс.

Вот бессмертный танец! Сколько на моем веку состарилось и умерло танцев, а он все тот же – самый любимый. Замелькали вертящиеся пары. Рядом со мной откуда-то взялся Лебедев.

– Марья Владимировна, один тур!

– Бог с вами, Вячеслав Николаевич. Я давно уже не танцую.

– Не танцуете, а сразу видно, что хочется.

– Откуда это видно?

– А вы всем существом своим отбиваете такт: раз-два-три, раз-два-три… Разрешите?

Я отстранилась:

– Право, не стоит. В другой раз, в другой обстановке.

– Эх вы, трусиха!

Он подхватил какую-то девочку и закружил ее. Ловко танцует старик. И завидно и грустно.

…Вот так и стой и смотри, как кружится-кружится мимо тебя вальс…

9

Музыка замолчала – вальс кончился. Принесли микрофон. На середину зала вышла культурница Зина – спортивного вида девушка с тонкими, до плеч голыми загорелыми руками и сказала в микрофон:

– Добрый вечер, товарищи!

– Добрый вечер, добрый вечер, – загудело в ответ.

– Начинаем второе отделение нашего затейно-массового молодежного вечера. В программе – вечер смеха, массовые игры.

– Ну вот, опять массовые игры, – досадливо протянул девичий голос.

– Не мешайте, товарищи. Товарищи, освободите пространство для массовых игр. Будьте дисциплинированны, товарищи.

Люди сдвинулись к самым стенкам. Меня сначала притиснули, потом узнали:

– Марья Владимировна, да вы вперед проходите.

– В первый ряд, Марья Владимировна!

– Не нужно, – отбивалась я, – мне и здесь хорошо.

– Да вы отсюда ничего не увидите.

– Увижу, право, увижу.

Вытолкали меня таки в первый ряд, черти.

Зина хлопотала в центре свободной площади. Принесли мешок. Из мешка она стала вынимать одного за другим резиновых надувных зайцев – уже надутых. Каждый заяц с кошку величиной. Она чинно, серьезно усаживала их бок о бок на полу. Я автоматически считала зайцев – пятнадцать штук. Народ молчал.

Вот кончились зайцы, и из мешка появились ружья – одно, два, три, четыре игрушечных ружья и еще какие-то загадочные предметы из картона маски, должно быть, что-то розовое.

– Внимание, товарищи. Объясняю игру. В массовой игре принимают участие две пары: две девушки и два молодого человека.

Кругом засмеялись.

– Дисциплинированнее, товарищи. Смеяться будете потом. Игра называется «Охота на зайцев». Кто желает принять участие в игре?

Толпа жалась. Никто не выходил.

– Ну, выходите, товарищи, быстренько, проявляйте активность.

– Эх, была не была! – крикнула одна девушка и выскочила на середину.

Это оказалась та самая – в золотом платье. Молодец, репка!

Лиха беда начало. За репкой вышла еще девушка – эту я знала, лаборантка Тоня, – и еще два мальчика, оба из нашего института, один покороче, румянец пятнышками, а другой – длинный-длинный, с распадающимися волосами, в джинсах. Как будто бы Саша Лукьянов, но я не была уверена. Если Саша Лукьянов, то я ему уже два выговора подписала. У этого парня ноги были слишком длинны, и он все переминался, сгибал то одну, то другую.

– Еще раз внимание, товарищи. Объясняю игру «Охота на зайцев». В игре участвуют четыре человека. Каждый из них должен надеть свое ружье на плечо.

Посмеиваясь и стесняясь, ребята пролезли в ременные петли детских ружей.

– Так. Объясняю дальше. Каждый из вас четырех получит свой угол. Расстанавливанию участников по углам. В центре зала сидят зайцы. Видите зайцев?

– Чего же не видеть, не слепые, – сказал короткий.

Кругом стояло погребальное молчание. Зайцы сидели шеренгой, очень унылые, свесив мягкие холодные уши. Один все норовил свалиться на бок. Зина его поправляла.

– Каждый из вас должен настрелять как только можно больше зайцев и снести их в свой угол, понятно? Вы снимаете с плеча ружье, прицеливаетесь в зайца и производите выстрел. Настоящего выстрела, конечно, не происходит, так как ружья детские и ничем не заряжены в целях безопасности игры. Убив зайца, вы несете его в свой угол, понятно?

– Понятно, – грустно сказал длинный, согнув на этот раз правую ногу.

– Теперь я вам одену маски. Чтобы вы не могли ничего видеть, глазные отверстия масок заклеены. Понятно?

– Чего тут не понять, школу кончили, – сказала репка.

– Внимание. Надеваю маски.

Длинному досталась унылая маска пьяницы с торчащими ушами и висячим лиловым носом. Короткому – что-то желтое, плоское, принюхивающееся. Уродливую старческую харю в платке нацепили Тоне. Но страшнее всего оказалась женская маска, которая досталась веселой золотой репке. Раздутая, синевато-розовая бабья голова, почти без глаз, с одним ухом, с паралитически раскрытым, скошенным набок ртом. Клиническая маска идиотки. Все четверо замаскированных с ружьями на плечах стояли среди зала, словно выходцы из кошмарного сна алкоголика.

– Внимание, приготовились. По моему сигналу играющие начинают игру по охоте на зайцев. Внимание, начали!

Зина свистнула в свой свисток, не то спортивный, не то милицейский. Первой тронулась с места девушка – золотая репка – с розовым ужасом вместо головы. Она сняла ружье, старательно прицелилась, «выстрелила» в невидимых зайцев и, твердо ступая, отправилась за добычей. Должно быть, и в самом деле трудно сохранить направление, ничего не видя. Она взяла правее, чем нужно, прошла мимо зайцев, присела на корточки и стала шарить по пустому полу, бессмысленно поводя идиотической головой. В зале раздались отдельные смешки.

«Какой ужас, – думала я, – что это такое?..»

Теперь схватил ружье долговязый в джинсах – Саша Лукьянов или не Саша Лукьянов? – тот, с головой пьяницы. Он, видно, стремился внести в номер что-то свое: выстрелил, сказал «пиф-паф» и направился к зайцам гусиным шагом, высоко вскидывая ноги. Этот оценил расстояние довольно удачно. Сначала он наступил на зайцев, разбил шеренгу, потом сориентировался, сел на пол, нашарил двух и, держа их за уши, понес в чужой угол.

– Не сюда, не сюда! – кричали ему.

Многие уже хохотали, раздалось два-три свистка. Зина попыталась вмешаться и что-то организовать, но ее уже никто не слушал. Остальные маски тоже включились в игру… Через несколько минут в зале творилось нечто невообразимое. Все четверо в масках, забывая стрелять, слепо и тупо валандались по свободному пространству, спотыкаясь, сталкиваясь, ощупывая друг друга, беспорядочно хватая и перетаскивая с места на место злополучных зайцев. Кругом хохотали. Никто ничего не понимал, но смеялись все громче; я не понимала: чему тут можно смеяться, это же страшно! – и вдруг почувствовала, что не могу больше, что хохочу вместе с другими…

– Ну, это черт знает что такое, – сказал рядом со мной чернявый плечистый парень, сунул два пальца в рот и закатился молодецким посвистом – сущий соловей-разбойник. Два-три заливистых свистка в разных концах зала ему ответили.

– Товарищи, вас просят соблюдать дисциплину! – надрывалась в микрофон культурница.

…Меня кто-то схватил за ногу. Я посмотрела вниз и увидела страшную, скособоченную морду идиотки. В охоте за зайцами девушка совсем потеряла направление и шарила по ногам зрителей.

– Сейчас же снимите маску, – резко сказала я.

Она выпрямилась и отвела маску вбок. На меня глядело милое, румяное, вспотевшее личико.

– Девочка, – сказал я ей, – не надо вам этого, не надо.

Она заплакала.

Господи, еще этого не хватало.

Я подошла к Зине:

– Немедленно прекратите это безобразное зрелище.

– Что случилось? – спросила Зина, но тут же узнала меня, взяла свисток и длинно, пронзительно засвистела: – Внимание, товарищи! Игра «Охота на зайцев» окончена. Первый приз – собрание открыток города Москвы получает… Как вас зовут, товарищ?

Но «товарищ» – высокий парень с распадающимися волосами – уже сорвал с себя маску и хорошим футбольным ударом запустил ее в конец зала. Двое других тоже скинули маски, подбросили их, и вот они запорхали, заплясали над головами. «Эх, эх!» – кричали, бросали, хохотали в толпе. Маске пьяницы надорвали нос, и он понуро болтался, словно сетовал.

Зина подошла ко мне, ломая руки:

– Что же мне делать? Массовый вечер срывается…

– А разве у вас еще не все?

– Нет. По плану мы должны еще разбивать горшок…

– Пустите меня к микрофону, – сказала я.

– Пожалуйста…

…Что я им скажу? Не знаю. Но что-то надо сказать, непременно. Когда я подошла к микрофону, зал притих. Я сама не узнала свой голос. А слова!..

– Дорогие мои ребята, – сказала я. – Дорогие мои мальчики и девочки. Мои хорошие мальчики и девочки. Вы меня простите, что я так к вам обращаюсь. У меня два сына в таком же возрасте. Старшему – двадцать два года, младшему – двадцать…

…Что я несу? Но остановиться уже нельзя. Множество глаз смотрит на меня, и стало совсем тихо.

– Дорогие мои, – говорю я, – вы сейчас смеялись. Вы смеялись невольно, но могли не смеяться, это я по себе знаю, я тоже смеялась вместе с вами. Но разве это настоящее веселье? Бывает, например, веселье от водки. Такое веселье мой сын называет «химическим». То, что у вас было сейчас, – это тоже химическое веселье…

– Правильно, правильна – закричали отдельные голоса.

Кто-то свистнул, другие зашикали.

– Я не умею по-хорошему вам объяснить, в чем тут дело, но чувствую, что это веселье – плохое. Как бы это выразить? Ну, вот иногда мальчишки кидают камнями в собаку и тоже при этом смеются… Разве им весело?

Теперь заплакала Зина.

Я собрала все свое мужество и сказала:

– Только вы не подумайте обвинять Зину. Она не виновата, виновата одна я. Простите меня. Мы еще подумаем. Мы еще придумаем с вами настоящее, умное веселье. А пока его не придумали – давайте танцевать. Пожалуйста, вальс!

И сразу же, как по волшебству, радиола заиграла вальс. Я стояла вся в поту. Нечего сказать, выступила…

Ко мне подскочил тот самый – высокий, в джинсах.

– Марья Владимировна! Позвольте…

Я кивнула и подала ему руку. Все равно терять нечего после такого позора. Он повел меня, сильно поворачивая, и вот платья, пиджаки, рубашки, лица слились, вращаясь, в один туманный круг, в котором изредка ярким бликом вспыхивал, поворачиваясь, кругленький золотой зад…

– Вы Саша Лукьянов? – спросила я своего партнера.

– Это точно, – ответил он.

Больше мы не говорили. Вальс кончился. Меня обступили ребята.

– Марья Владимировна, следующий танец – со мной…

– Нет, со мной, я первый подошел…

– Хорошенького понемножку, – сказала я и вышла в фойе.

Мне было нехорошо. Сердце, должно быть. Вот живет человек и не знает, что есть у него такой мешок внутри, проходит день, и он узнает, что есть у него такой мешок. Ничего не поделаешь…

– Марья Владимировна, что с вами? Вы так побледнели…

А, это Галя, и Виталий с ней.

– Галочка, воды мне, если можно.

Галя принесла стакан воды. Она и сама-то побледнела. Неужели я что-то для нее значу? Вот бы не подумала.

Я выпила воды и сказала:

– Ничего. Просто голова закружилась. Много лет не танцевала. Сейчас пройдет.

10

В сущности, я глупа. Мне самой это совершенно ясно, но другие почему-то не верят, даже самые близкие друзья. Считают, что я кривляюсь.

Вот, например, с этим вечером. Глупее моего поведения трудно было выдумать. Наверно, каждому человеку знакомо острое чувство стыда, когда он, оставшись один, стонет и потряхивает головой при постыдном воспоминании. Так я стонала и потряхивала головой, вспоминая свое выступление на вечере. Возможно, еще придется держать ответ в какой-нибудь инстанции за «срыв мероприятия». Это, впрочем, меньше всего меня пугало.

Когда на следующей неделе я пришла к Виталию, он встретил меня сухо и молчаливо.

– Ну, как вам понравился наш вечер? – спросила я, чтобы разбить молчание.

– Вечер, конечно, ничего, нормальный. Я вообще против таких вечеров. Я хожу на них только потому, что хочу изучить разные слои. Но в данных слоях я ничего интересного для себя не нашел. Пусть я не кончил десятилетку, а из них многие имеют даже институт, но я ничего в них передового по сравнению со мной не вижу…

Когда чего-нибудь стыдишься, так и тянет ковырять это место. Я спросила:

– А что вы думаете о моем выступлении?

– Вы на меня, конечно, не обижайтесь, Марья Владимировна, но ваше выступление было слишком простое, без формулировок, и оно меня не удовлетворило. От вас, как от руководителя учреждения, можно было ждать более глубокого анализа.

– Неужели же вам понравились эти зайцы?

– Зайцы! – Он презрительно махнул рукой. – Кто говорит о зайцах? Глупая игра, не дающая ни уму, ни сердцу.

– Ну, так что же, по-вашему, я должна была сказать?

– Я не могу вам указывать, я для этого не имею достаточного образования. Но я хотел бы более определенных формулировок. И потом, танцевать вальс с парнем, который, извиняюсь за выражение, не постеснялся прийти на вечер в джинсах, – это, по-моему, не соответствует вашей солидности…

Так… Осудил.

Все это, конечно, понемногу сгладилось. Я даже просила извинения у Зины и предложила ей помощь в организации второго молодежного вечера. Мы даже провели его, этот вечер… Очень помогли сами ребята, особенно Саша Лукьянов. Это оказался удивительный парень, парень с замочком! Как растения выдыхают кислород, так он выдыхал смешное. Достаточно было увидеть, как он обширной ладонью, словно лопатой, отгребал назад плоские волосы и потом грозил им пальцем, – лежите, мол, смирно, – чтобы понять, что это талант первоклассный.

Есть разные сорта юмора. Тот сорт, что у Саши Лукьянова, – самый загадочный. Ну что, собственно, он сказал? Повтори – не смешно. А все надрываются, плачут от смеха. Согнет ногу – умрешь.

Мы с Сашей Лукьяновым, электризуя друг друга, тратили на подготовку к вечеру целые вечера. Мы безудержно изобретали. Чтобы вместить все наши выдумки, вечер должен был бы продолжаться сутки. Приходилось самоограничиваться. Вечер мы назвали «тематический-кибернетический», для оформления привлекли механиков, инженеров… Все на полупроводниках. Гостей встречал специально изготовленный робот-хозяин, который сверкал глазами, кланялся и выкрикивал слова приветствия… Исполнялись стихи и музыка машинного сочинения. Разыгрывалась кибернетическая лотерея… Передавались поздравительные телеграммы в двоичном коде, которые надо было расшифровывать… Правда, не обошлось без неполадок: робот-хозяин скоро испортился, один глаз у него потух, и он стал говорить без передышки: «…аствуйте, аствуйте, аствуйте…» Но Саша Лукьянов стукнул его молотком по голове, и он замолчал…

В общем, вечер прошел и даже имел успех, по успех довольно средний, непропорциональный затраченным усилиям. Я сама чувствовала, что это – не совсем то… На другой день я вызвала секретаря комсомольской организации Сережу Шевцова. Парень медлительный, но солидный, а главное, не врет.

– Ну как ребята – довольны вечером?

– Ничего, – сказал он без энтузиазма.

– Ну, а что они говорят?

– Разные есть мнения. Одни довольны, а другие говорят: раньше лучше было.

– Как, эти зайцы?

– Нет, какие там зайцы. – Он махнул рукой вроде Виталия. – Зайцами у нас никто не увлекается. Хохочут так, от нечего делать. Нет, они говорят, что раньше оставалось больше времени на танцы…

– Хорошо, Сережа, мы это учтем.

Да, думала я, оставшись одна, нет ничего таинственнее смеха. Нет ничего неуловимее. В чем тут секрет? Для одного смешно, для другого – глупо. Для одного смешно, для другого – страшно. Для одного смешно, для другого скучно… Может быть, надо было просто выпустить на эстраду Сашу Лукьянова и заставить его согнуть ногу…

Так, не совсем бесславно, но и не триумфально кончилась моя работа в качестве внештатного затейника.