Текст книги "Эффект прозрачных стен"

Глава 18

Поговорив с Кристиной, Ася задумалась. Легко сказать – добыть биологический материал для экспертизы. Но как это осуществить? Для начала она решила воспользоваться советом Кристины и посмотреть в Интернете, что лучше всего подходит для проведения анализа ДНК.

Ответ, выданный браузером ее мобильного телефона, прямо-таки обескуражил. Оказывается, стандартным материалом для проведения генетической экспертизы для установления родства служил буккальный эпителий, в переводе на русский язык – соскоб с внутренней стороны щеки. За сравнительно небольшие деньги курьер мог привезти специальный набор для сбора образцов в домашних условиях. Этот способ считался самым надежным, но был отвергнут Асей как технически невыполнимый. Судя про информации из Интернета, нестандартные образцы типа волос, ногтей, крови, зубных щеток и т. д. тоже годились, но требовали специального хранения, дорогостоящего оборудования и к тому же не гарантировали результата. То есть Ася должна была надергать у тарасовской семьи волос, настричь ногтей, а на выходе получить ноль.

Терзаемая подобными мыслями, она заглянула в комнату Маши. Та лежала на кровати, в ушах наушники, в руках – смартфон. Большие пальцы с коротко остриженными ноготками бойко скользили по экрану. Да, вряд ли она скоро соберется стричь ногти. Самое реальное – раздобыть зубные щетки. Вот только как это сделать? Ведь исчезновение зубных щеток не может остаться незамеченным.

– Что-то мамы долго нет, – пожаловалась девочка, не отрывая глаз от экрана.

– Тебе чего-то нужно? – всполошилась Ася. – Только скажи! Может, чаю? Сока? Поесть чего-нибудь?

– Нет, – Маша покачала головой. – Просто пусто как-то. Я привыкла, что Неонила все время здесь. Когда она ушла, мама пыталась дома сидеть. Но я же видела, что ей все это скучно. У нее там, – оторвав руку от смартфона, Маша неопределенно махнула рукой, – своя жизнь. Я так хотела ей рассказать про витамин В₁₇, позвонила, а она сказала, что не может говорить. Что перезвонит.

– Ну раз сказала, значит обязательно перезвонит, – Ася присела на край кровати и осторожно коснулась золотистой головы.

Девочка не отстранилась, и Ася погладила волосы, неожиданно оказавшиеся жесткими и упрямыми.

– Какая она была, Неонила? Понимаю, что не смогу ее заменить, но я хотя бы должна знать, к чему стремиться.

– Она была очень доброй. Вся добрая – лицо, руки, ноги… Ну, вы понимаете…

«Бедное одинокое дите, – подумала Ася, – при всей родительской любви и заботе она скучает по уволенной няньке. Если у меня когда-нибудь будут дети и я стану перед выбором: строить карьеру или растить ребенка, я выберу… Что?»

В этот момент у Маши зазвонил телефон, и Ася, чтобы не смущать девочку своим присутствием, тихо выскользнула из комнаты.

Она прошла в комнату Неонилы и тихонько прикрыла за собой дверь. Ася не стала зажигать верхний свет, щелкнула выключателем настольной лампы с желтым абажуром, отчего комната наполнилась добрым золотистым светом. «Вся добрая…» – вспомнились Машины слова.

Она не должна находиться здесь, в чужой комнате, это неправильно, это плохо. Хотя как уловить грань между «хорошо» и «плохо», если речь идет о счастье ребенка? Ася покачала головой, и камни трезвости и мудрости в ее сережках одобрительно звякнули. К тому же Лада разрешила жить в этой комнате, соответственно, и пользоваться всем, что в ней находится. Значит, ответственность за Асино вторжение в чужую жизнь лежит на ней. Или нет?

В комнате царил полный порядок. Ася коснулась голубой, расшитой ирисами шторы, взяла лежащую на столе книгу. Достоевский, «Преступление и наказание». Раскрыла наугад посредине.

«Во всем есть черта, за которую перейти опасно; ибо, раз переступив, воротиться назад невозможно».

Поздно. Она эту черту уже переступила. И Ася решительно потянула за ручку ящика стола. Первое, что бросилось ей в глаза, – мобильный телефон. Федор пытается отследить по нему Неонилу, а он лежит себе преспокойненько в столе.

Ася нажала кнопку, сенсорный экран засветился. Дождавшись загрузки приложений, Ася полистала телефонный справочник. Прохор Сергеевич… Лада Викторовна… Машенька…

Телефон вдруг вздрогнул и зазвонил. Рингтон самый простой – как у допотопного телефонного аппарата с диском для набора. Имя абонента не высветилось, и Ася не собиралась отвечать. Но и сбросить вызов не решалась. Однако звонивший был настойчив. Резкие звуки нарастающей громкости, взрывавшие тишину полутемной квартиры, могла услышать Маша. Асе в данный момент это было совершенно ни к чему, и она нажала на зеленую трубку на экране.

– Здравствуйте, Неонила, вы меня не знаете. Меня зовут Федор, и мне очень нужно с вами поговорить, – сообщил взволнованный мужской голос.

– Здравствуйте, Федор, – сказала Ася. Голос показался ей очень знакомым, и она решила уточнить: – Подождите, вы наш Федор?

– Что значит «наш»?

– Это Ася, Федор. Ася Субботина.

– Не по-о-онял, – задумчиво протянул Федор. – А почему ты говоришь по телефону Неонилы?

– Что непонятного, я его нашла в ее комнате! Включила, а тут ты звонишь.

– Что непонятного, что непонятного… – пробурчал Федор, и Ася почувствовала в его голосе досаду. – Ты тоже считаешь меня тупым бараном?

– Что ты, Федя! Вовсе нет! Ты очень даже острый. А кто сказал, что ты баран?

– Кто, кто… Иван Станиславович, вот кто. Наши бараны – вот как он нас с тобой назвал.

– И меня тоже? Да не может такого быть, – возразила Ася, а сама с грустью подумала – может.

Кристина рассказывала, что Иван в офисе разговаривал со всеми на повышенных тонах, причем именно из-за Аси. Про баранов она, конечно, не сказала, но, скорее всего, просто из солидарности с Асей. Ну, или из жалости. От этих мыслей стало нестерпимо грустно.

– Ася! Не молчи! – горячо заговорил Федор. – Мы должны доказать, что вовсе не бараны, и что острее даже ямайских жгучих перцев, острее американских перцовых баллончиков! Что они по сравнению с нами даже не халапеньо, а самые что ни на есть сладкие болгарские перчики.

– Федор! – попыталась вставить слово Ася.

– Да, я! – прервал он ее. – Вспомни, как мы расследовали собаку! Как было весело!

– Расследовали собаку… – повторила Ася. Она хотела сказать, что так говорить неправильно, но Федор не стал слушать.

– Мы и Тарасова расследуем! И ребенка найдем! Я уже все придумал. Они ищут Неонилу, а мы станем искать ребенка. Помнишь, как на самом первом собрании, когда Кристина Сергеевна назначила Ивана Станиславовича самым главным, помнишь, как я предложил перво-наперво найти место, где обитала дочь Неонилы после того, как мать ее оставила в роддоме? Помнишь?

– Я…

– Я нашел дом малютки, сейчас его ломаю.

– Ломаешь?

– Виртуально. Будь спок! Никто не пострадает. Главное скажи – ты со мной?

И он замолчал, ожидая Асиного слова.

– Зачем я тебе, если ты уже все нашел?

– Во-первых, не все. А во-вторых, не умею я с тетками возрастными разговаривать. Придуриваться, что мне интересны их разговоры. Они меня враз раскусят. А ты вся такая… Где надо помолчишь, где надо слезу пустишь. Эмпатия это называется. Так вот у тебя этой эмпатии на всю нашу контору хватит, а у меня вообще нет. Ну так что? Согласна?

– Федор, я не знаю. Мы же все-таки команда…

– Команда… а знакома ли ты, Ася, с восьмым правилом Фингейла? Оно гласит, что работа в команде очень важна, ибо… – тут Федор сделал глубокомысленную паузу, – ибо позволяет свалить вину на другого. Короче, Ася, ты со мной или нет?

У Аси вертелся на языке вопрос: «А разве мы с тобой – это не команда», но она понимала всю бессмысленность этого спора. Есть такое выражение «Ты и мертвого уговоришь». С Асей было все с точностью до наоборот. Она, конечно, не пробовала, но не сомневалась, что даже труп способен уговорить ее на любые, вплоть до противоречащих здравому смыслу, поступки.

– Завтра поговорим, хорошо?

– Хорошо, но пообещай, что ты со мной. И что никому ничего не скажешь.

– С тобой… Не скажу… – подтвердила Ася.

– Вот и правильно. А то если не выгорит дело, Иван Станиславович будет над нами смеяться. А так не знает ничего, и нет повода для смеха. Компрене?

– Мама! – раздался за дверью радостный вопль Маши, а следом топот по коридору.

Ася поняла, что вернулась Лада, и быстренько свернула разговор:

– Компрене, Федор, компрене. Извини, я не могу разговаривать.

– Давай, попытайся… – Федор еще что-то говорил, но Ася выключила телефон и выскользнула из комнаты Неонилы.

Мать и дочь она нашла на кухне.

– Предлагаю выпить чай с пирожками, – вымученно улыбнулась Лада. – Хорошо хоть сегодня не пятница, и никто не будет пенять за поглощение углеводов после обеда.

Ася видела, как ей тяжело, и уважала ее за мужество, с которым она держалась, скрывая от дочери события сегодняшнего дня.

– Ты уроки сделала? – спросила Лада, когда с пирожками было покончено.

– Нам ничего не задали, – отмахнулась Маша.

– Ну-ну, – похоже, у Лады не было сил спорить.

– Пойду проверю, – Маша нехотя встала.

– Давай, давай, – напутствовала ее мать.

– Как самочувствие Прохора Сергеевича?

– Не знаю, меня выставили. У матери Прохора большие связи в медицинских кругах. Она прибежала, как только узнала о случившемся, развила бурную деятельность, и я ушла. Она собиралась перевезти его в свой медицинский центр, но, к счастью, доктор запретил это делать. И как не побоялся?!

Она немного помолчала, не отводя глаз от Асиного лица, а затем спросила в лоб:

– Ася, вы ничего не хотите мне рассказать?

– Нет! – Ася решительно замотала головой, постаравшись сделать как можно более честные глаза. – Или да. О чем?

– Этот мужчина, Иван Станиславович, кто он вам?

Ася задумалась. Конечно же, после событий в больнице такого вопроса следовало ожидать. И конечно же, ответить на него правдиво нереально. Но стоит соврать один раз – и дальше почти по Достоевскому, назад пути нет. Придется барахтаться во лжи, с каждым словом все глубже и глубже погружаясь в ее трясину.

– Когда-то мы, – медленно, обдумывая каждое слово, начала Ася, – мы были друзьями. Мы и сейчас друзья, только не такие близкие.

Лада смотрела на нее с недоверием.

– Ну, то есть это он думает, что не близкие, и я тоже думала, что не близкие. А как увидела его с перевязанной головой…

Из груди куда-то резко ушел воздух, Ася как будто снова оказалась в гулком коридоре больницы.

– Господи, Ася! – всполошилась Лада. – Простите!

Она подтащила стул поближе, уселась рядом с Асей и обняла ее крепко-крепко.

– Это вы меня простите, я… я…

Ася вдруг испугалась, что тушь от ее мокрых ресниц испачкает безупречный жакет обнимавшей ее женщины. Жакет был в порядке, и Ася немного успокоилась. До такой степени, что смогла выдвинуть вполне жизнеспособную версию того, как оказалась в доме Тарасовых. Она рассказала о подаренном билете на концерт в Альберт-Холле, о необходимости срочно заработать денег на поездку в Англию и о благосклонности судьбы, столкнувшей ее с Рыбаком, благодаря протекции которого она нашла работу.

В глазах Лады заметно поубавилось недоверия. Чтобы подтвердить правоту своих слов, Ася даже сбегала за сумочкой и показала конверт с билетом. Неизвестно, куда бы завела Асю фантазия, начни Лада разговор о музыке, но звонок домофона положил конец разговору. Лада отправилась открывать, а Ася решила помыть посуду. Попутно она прислушивалась к разговору Лады с поздними гостями. Но, к сожалению, кроме того, что гостей этих двое, ничего понять не удалось – Лада закрыла дверь в гостиную.

Ася помыла чашки и тарелки, вытерла их насухо полотенцем и открыла шкаф, чтобы поставить посуду на место. Первое, что бросилось в глаза, – упаковка пакетов с зип-застежками. Тут же вспомнилось поручение Кристины об образцах ДНК. Если не взять щетки сейчас, подходящего момента может не представиться.

Взяв из упаковки три пакета, Ася скользнула в ванную, находившуюся рядом с кухней. Вот они, щетки. Стоят в стаканчике. Синяя, розовая и фиолетовая. Открыв зеркальную дверцу настенного шкафа, Ася обнаружила целую россыпь запасных щеток – и синих, и розовых, и фиолетовых. А значит, проблем с чисткой зубов возникнуть не должно. Остается проблема с собственной совестью, не желавшей мириться с присвоением чужого имущества, пусть даже и столь малоценного.

«Бери, это же для дела!» – шепнули камни трезвости и мужества. И Ася взяла. Осторожно, стараясь не коснуться щетины, упаковала каждую щетку в отдельный пакетик и, вернувшись на кухню, засунула щетки в сумочку, так свое-временно принесенную для демонстрации Ладе английского билета.

«Наверное, нужно поставить запасные, чтобы никто не заметил пропажи», – подумала Ася, и камни одобрительно звякнули: «Давай». Ася направилась в ванную и чуть не столкнулась с высоким темноволосым мужчиной в полицейской форме. От неожиданности Ася вздрогнула и выронила из рук сумочку.

– Здравствуйте! – мужчина поднял сумочку и протянул Асе. Свободной рукой вытащил из нагрудного кармана удостоверение. – Старший оперуполномоченный Медведев Александр Михайлович. Вы – Анастасия Субботина?

Ася кивнула, зачем-то протянула руку к удостоверению, полицейский молниеносно спрятал его в карман и спросил:

– Могу ли я задать вам несколько вопросов?

– О чем? – Ася не могла заставить себя успокоиться.

– Вы в курсе, что произошло сегодня с Тарасовым Прохором Сергеевичем?

Ася несколько раз кивнула, медленно пятясь в кухню.

– А почему вы так нервничаете, Анастасия, извините, не знаю вашего отчества?

– Павловна…

«Послушай, Павловна, возьми себя в руки, если не хочешь провести ночь в обезьяннике!» – зло прошипели на ухо камни трезвости и мужества. Ася села за стол, жестом предложив Медведеву сделать то же самое. «Где надо промолчишь, где надо слезу пустишь», – вспомнились слова Лебедева. И Ася пустила.

– Потому что сегодня чуть не погиб мой жених, – сказала она и выразительно всхлипнула.

– Жених? – переспросил Медведев, усаживаясь на стул и вытягивая ноги. Ася невольно обратила внимание на ботинки старшего оперуполномоченного. Симпатичные, на вид очень удобные и наверняка мягкие. Вот только очень пыльные, отчего выглядели усталыми. Асе даже захотелось предложить чаю или кофе. Не ботинкам, конечно, а Медведеву. Но делать это на чужой кухне она сочла неуместным.

– Да, жених. Рыбак Иван Станиславович. Он, кстати, тоже когда-то работал в полиции. Может, вы его знали?

– Нет, не знал.

Тут Ася без всякой просьбы со стороны собеседника выложила историю с билетом и даже продемонстрировала его, стараясь, чтобы злополучные щетки при этом не вывалились из сумочки. Она видела, что Медведев слушает, как говорится, вполуха, рассказ ему абсолютно не интересен, но продолжала, так как этот монолог ее успокаивал.

– А скажите мне, Анастасия Павловна, где вы были сегодня с тринадцати до четырнадцати? – спросил старший оперуполномоченный, когда она вернула конверт с билетом в сумочку.

– Почему вы спрашиваете? – всполошилась Ася. – Вы меня подозреваете?

– Нет, что вы, Анастасия Павловна! Конечно, не подозреваю. Так где?

Ася задумалась.

– Я была здесь, в квартире.

– Кто еще с вами находился?

– Лада. Лада Викторовна.

– То есть с тринадцати до четырнадцати вы с Тарасовой находились здесь, в квартире. Так?

– Вообще-то нет, не совсем. Я приехала где-то около часа и обнаружила, что забыла в квартире ключи. Хотела уже отправиться в школу за Машей, и тут приехала Лада. Лада Викторовна. Я не смотрела на часы, но в половине второго мы точно были здесь. А потом позвонили из больницы.

– Вы можете точно сказать, в котором часу приехала Тарасова?

– Подождите! Вы что, ее подозреваете?

– Анастасия Павловна, я никого не подозреваю! Просто такой порядок. Я обязан опросить всех, кто мог что-то знать о потерпевшем.

– Но я его совсем не знаю! Даже не видела никогда. Я здесь второй день. Но твердо уверена – Лада не могла стрелять в своего мужа.

– И на чем, разрешите поинтересоваться, основывается ваша уверенность?

– Не знаю. Просто я уверена, и все. Она очень хороший человек.

– Многие серийные убийцы в обычной жизни просто душки. Этакие ангелы. А копнешь поглубже – а у них собственное кладбище. Хорошо, Анастасия Павловна, не буду вас больше задерживать. Вас не затруднит завтра с девяти до одиннадцати подъехать в Ленинский РОВД для составления протокола?

После ухода Медведева Ася погрузилась в раздумья. Они подозревают Ладу. Конечно же, это просто смешно. Трудно представить Ладу в шикарном пальто и с развевающимся по ветру шарфиком стоящей на крыше и целящейся в мужа. С другой стороны, для следствия она, безусловно, первая подозреваемая. И еще она была ужасно огорчена, когда днем приехала домой. Прямо-таки убита. Даже выпить собиралась. При ее-то здоровье! Явно неспроста. Нужно узнать у Вани, в котором часу в них стреляли. Офис «Железобетона» совсем близко. Минут за десять можно доехать. Если без пробок…

– О чем они у вас спрашивали? – Голос Лады вырвал Асю из размышлений.

– Где я была с часу до двух.

– И где вы были?

– С вами. Ведь так?

– Так. – Лада немного помолчала, потом сокрушенно добавила: – Бред какой-то! Они меня подозревают, представляете? Хорошо, что Маша ничего не слышала. Надо, кстати, сказать ей, чтобы ложилась спать. Сходите, Ася, пожалуйста, а то из меня как будто всю энергию выпустили. Не чувствую ног.

– Разве вы не хотите ей ничего рассказать?

– Что вы, Ася! Зачем девочку втягивать в этот кошмар?!

– Но она уже достаточно взрослая, чтобы все знать. Дети в таком возрасте лучше взрослых чувствуют изменение атмосферы в доме. Вы не обманете ее, просто надев маску «Все хорошо». А если Маша поймет ваше молчание по-своему? И это понимание будет кардинально отличаться от реального положения вещей? Вот представьте, если бы врач сегодня в больнице вместо обнадеживающих слов, сказанных уверенным тоном, прошел бы мимо, пряча глаза. Что бы вы почувствовали? А еще Маша может подумать, что все случившееся как-то косвенно связано с ней. Сами того не желая, вы ввергнете дочь в пучину вины.

– Сдаюсь. – Лада подняла руки. – Только не сейчас. Сейчас не могу. Может, утром… Точно – утром.

Маша по-прежнему лежала на кровати. Асе пришлось коснуться плеча девочки, чтобы привлечь к себе ее внимание.

– Папа пришел? – Маша подскочила, вытаскивая из ушей наушники.

– Пока нет.

– А мама где?

– Она легла, плохо себя чувствует. И ты ложись, пора спать, завтра рано вставать. – Маша скорчила недовольную гримаску, и Ася, погладив ее по голове, успокаивающе добавила: – Зато завтра пятница, в субботу можно будет поспать подольше.

– Да, пятница это здорово. Мы по пятницам ходим с Ольгой Эдуардовной на всякие выставки, концерты… – Маша мечтательно улыбнулась, а Ася поморщилась – из памяти еще не изгладилось свирепое лицо бывшей балерины. – Вы не думайте, она хорошая, добрая.

– Как Неонила?

– Нет! – Маша замотала головой. – Неонила особенная. Мне так хочется, чтобы она вернулась…

– У тебя, случайно, не осталось ее фотографии? Мне бы очень хотелось посмотреть на нее.

– Сейчас посмотрю!

Маша какое-то время листала фотогалерею мобильного, потом радостно заявила:

– Вот, нашла! Это мы в детском парке.

Ася всмотрелась в изображение на телефонном дисплее. Обыкновенная женщина среднего возраста с мягкой улыбкой на мягком лице. Ася немного увеличила изображение. Теперь почти весь экран занимали глаза Неонилы. Глаза эти, устремленные на Асю, были полны бесконечной любви и бесконечной грусти.

– Хороший снимок, – похвалила Ася. – Можешь мне переслать?

– Конечно, – без лишних «зачем» и «почему» ответила Маша.

Уже выходя из комнаты, Ася услышала:

– Только не рассказывайте маме, как мы ходили в библиотеку. Хорошо? Я сама…

За суматохой последних часов Ася так и не вспомнила о необходимости поставить в стаканчик в ванной запасные зубные щетки.

Глава 19

Выйдя из комнаты девочки, Ася заглянула в гостиную. Лада сидела в кресле, поджав под себя ноги.

– Заснула?

– Нет еще. Вы бы зашли к ней. Она так скучает…

– Нет, я не могу сейчас. Я знаю, что ужасно перед ней виновата, но боюсь расплакаться, и тогда все станет еще хуже.

– Все будет хорошо, – Ася стояла столбом посреди гостиной, не зная, что делать.

– Не будет! Не будет! – закричала Лада. – Они же меня подозревают! Меня! Как будто я могла…

И тут словно лопнула плотина, не выдержавшая натиск эмоций. Лада разрыдалась, беззвучно, отчаянно и горько. Она уже не казалась безупречно элегантной работодательницей, хозяйкой дома. Испуганная одинокая женщина билась в рыданиях, и Ася не могла стоять истуканом и смотреть на это. Она шагнула к креслу, уселась на подлокотник и, обняв Ладу, прижала ее голову к себе. Крепко-крепко. В боку мгновенно стало горячо от Ладиных слез.

– Тише, тише, – Ася гладила женщину по судорожно вздрагивающей спине. – Никто вас не подозревает. Я сказала, что вы были со мной. И завтра еще скажу. Меня к следователю вызывают. Приду и скажу – не стреляла.

Ася не была психологом, но чувствовала, что сейчас нужно говорить. Все равно что, смысл сказанного не играет роли. Главное – говорить. И она говорила. Долго. Пока не заговорила Лада.

Она родилась в военном городке. Отцу с матерью было уже за тридцать, и обзаводиться потомством они не планировали – в сложных условиях гарнизона было не до того. И хотя у офицеров части прибавление семейства периодически случалось, отец Лады, капитан Виктор Иванович Одинцов, следовать их примеру не спешил. Но жена о беременности узнала слишком поздно, ребенка пришлось оставить.

Одинцов мечтал о сыне. Таком же, как он сам, – энергичном, целеустремленном, решительном. Только более удачливом. Он смог преодолеть неприязнь, возникшую к кричащему свертку, который вручила ему медсестра у дверей роддома. Но полюбить – всем сердцем, без оглядки, – не смог. Когда Лада подросла, отец отдал ее не в ту школу, куда каждое утро возил детей городка автобус, а в специальный спортивный интернат. В интернат брали исключительно одаренных детей, и капитану пришлось приложить немалые усилия, чтобы пристроить туда дочь-тихушницу. На родительском собрании в конце года классный руководитель, в прошлом олимпийский чемпион, посоветовал отцу забрать девочку из интерната. «Замкнутая», «слабенькая», «не приспособленная», «не сможет» – слова тренера звенели в ушах капитана всю обратную дорогу, заставляя его крепче сжимать руль, чтобы не дать вылиться бушевавшему в нем гневу. Не сжимай он руль, где гарантия, что пальцы его не сомкнулись бы на тоненькой шейке, торчавшей из груды одежды на соседнем сиденье. По этой же причине, втолкнув дочь в квартиру, капитан отправился в казарму и трое суток не возвращался домой. Постепенно гнев его улегся. «Буду сам», – решил он и поутру стал выгонять дочь на пробежку, поддерживая ее собственным примером. Но вскоре ему это надоело – кому охота в сорок лет бегать ни свет ни заря. С началом широкомасштабных учений бег по утрам прекратился. «Ничего, – успокаивал себя капитан Одинцов, – пойдет в училище, там из нее человека сделают».

Мать Лады нигде не работала. Чтобы как-то себя занять во время ожидания мужа со службы, она начала шить. Неожиданно у нее получилось. Стоило пару раз пройтись по улице в сшитом своими руками платье, как все подруги, не совсем подруги и даже вовсе не подруги выстроились в очередь с просьбой сообразить и им что-нибудь подобное. Мать никому не отказывала. Одинцов считал занятие жены бабской блажью, но терпел. Какая разница, чем занимается жена? Лишь бы в доме была еда да поглажены рубашки. Да еще чтобы на сторону не смотрела. Но как-то раз, придя домой чуть раньше положенного, Одинцов увидел Ладу, увлеченно строчившую на машинке что-то яркое. Из его дочери, надежды и опоры, будущего доблестного офицера, хотят сделать портниху, обшивающую чужие зады? Вспышка гнева была такой сильной, что Одинцов не смог сдержаться. Он расшвырял тряпки, разорвал бумажные выкройки, высыпал из шкатулки разноцветные катушки с нитками и долго самозабвенно топтал их ногами, а потом, плюнув на ужин, ушел из дома, смачно грохнув дверью напоследок. Неделю капитан жил в казарме, периодически глуша остаточные вспышки гнева, напоминавшие глухие раскаты уходящей грозы, спиртом. Спирт был низкокачественным, отвратительной очистки, пах резиной, из-за чего носил название «калоша». Чтобы хоть как-то облагородить живительный напиток, туда, для отстоя сивушных масел, добавляли марганцовку, а для запаха – чеснок.

Вернувшись, вместо завтрака и покаянных слез, Одинцов обнаружил на столе записку. Сухие строки извещали, что жена забрала дочку и ушла. Собирается подать на развод.

Суд состоялся через три недели. Одинцов заручился поддержкой юриста из части. И тот смёл жалкие доводы жены, что, мол, девочке лучше с матерью. На весах Фемиды с одной стороны оказалась взбалмошная, бездомная, никогда не работавшая женщина, бросившая мужа, а с другой – доблестный защитник Отечества с блестящими характеристиками со службы, квартирой и гарантированным заработком. Сомневаться в решении суда не приходилось. Единственное, на что согласился Одинцов, – жена может навещать дочь раз в неделю. И как показало время – не зря. Она приезжала, наводила порядок, готовила еду, которой дочери с отцом хватало на несколько дней. А через год Одинцова перевели в другой город, и визиты эти прекратились.

Лада росла замкнутой, апатичной, с отцом практически не общалась. Могла часами смотреть на репродукцию какой-нибудь картины в журнале. Как-то их класс повели на экскурсию в художественный музей. Лада никогда раньше не была в музеях и, впервые увидев такое большое количество картин, ощутила сильнейшее головокружение. Ее даже пришлось усадить на стул возле двери, на котором сидела старушка-хранительница. От экскурсии у Лады осталось смутное воспоминание. Словно попала в сокровищницу Али-Бабы и, не сумев даже одним глазом посмотреть на сокровища, была выдернута оттуда требовательной рукой. При первой же возможности Лада вернулась в музей и стала его постоянной посетительницей. Она могла часами беседовать с полюбившимися картинами, а они в ответ одаривали ее своей энергией. Как же ей хотелось уметь вот так же рисовать! Но вряд ли это понравится отцу. А ей очень не хотелось его огорчать. Сотрудники музея заметили настороженную, тихую, словно тень, девочку. Неоднократно пытались поговорить с ней, но она ускользала от разговоров. Ей никто не был нужен. В душе она считала себя какой-то неправильной. Ведь есть же в ней что-то плохое, из-за чего ее не любят собственные родители. А вдруг человек, который пытается с ней сблизиться, увидит в ней это плохое? Нет, лучше пусть никто не узнает!

Когда у нее будет ребенок, все равно, мальчик или девочка, она будет любить его. И обязательно говорить об этом каждый день. И не только говорить. Окружать любовью, словно мягким невесомым покровом. Дом ее ребенка будет пропитан любовью, как пропитан весенний лес запахом первоцветов. Ее ребенок будет знать, что он самый-самый. Самый любимый, самый красивый, самый талантливый. И что мать всегда им гордится, даже если повод для гордости маленький-премаленький.

А ее отец? Он вышел в отставку, устроился работать охранником в частную фирму рядом с домом. Практически не пил – прежние злоупотребления подорвали здоровье: пошаливала печень, скакало давление. Когда ему очень хотелось выпить, он жевал дольку чеснока, вспоминая термоядерную «калошу».

От матери Лада переняла способность к шитью. Из приобретенных на распродаже тканей шила себе разнообразные наряды. Причем знала наверняка, что некоторые из них никогда не решится надеть. Платье Джекки Кеннеди, например. Темно-синее, из шерстяного крепа, с бантом на талии.

Для шитья она всегда выбирала время, когда отца заведомо не будет дома. Не хотела лишний раз раздражать его. Она все время старалась уступать ему и все-таки иногда – крайне редко – пыталась настоять на своем.

Когда Лада сообщила, что не будет поступать в военное училище, отец ничего не ответил. Развернулся молча и вышел из комнаты. Позвав его вечером ужинать, она чуть было не отступила от своего решения. Казалось, отец от разочарования постарел сразу на десять лет.

С тех пор они почти не разговаривали. Лада, как могла, пыталась помириться с отцом, готовила ему любимые котлеты с чесноком, приносила горячий обед, когда он заступал на дежурство. Там все и произошло.

В первый раз увидев Прохора, Лада подумала, что это студентик, подрабатывающий в секте свидетелей Иеговы. А может, и не подрабатывающий, а действительно верящий в Божье Царствие – уж очень печальными и голодными были его глаза. Особенно когда он понял, что Лада не собирается его пускать. Прямо Бемби диснеевский. Потом, конечно, Бемби исчез, уступив место большому начальнику. Но Лада знала: начальник – всего лишь маска, скрывающая истинное «я» Прохора Тарасова.

– Я не могла в него стрелять. Это как стрелять в ребенка. Нужно быть полным отморозком… – всхлипнула Лада.

Ася посмотрела на часы. Полвторого. А спать совсем не хочется.

Встреча на проходной «Железобетона» стала для Лады судьбоносной. Эта проходная разделила жизнь девушки на две части – до и после. До – она была мечтательной тихушницей, а теперь она своими руками претворяла мечту в жизнь. И пусть она никогда не думала, что будет заниматься созданием новых кафе, она отдавалась этой работе до конца, позабыв об учебе и доме. Последнее обстоятельство очень раздражало отца. Он, может, и смирился бы с заморскими разносолами с непривычными российскому уху названиями, сменившими привычные котлеты с жареной картошкой, но то, что Прохор не платил Ладе денег, сводило на нет все плюсы новой жизни Виктора Одинцова. При этом его тупоголовая дочь находила создавшуюся ситуацию вполне нормальной, считая, что деньги платят только женщинам легкого поведения. А они с Тарасовым – партнеры, друзья и товарищи.

– Он просто пользуется тобой, – твердил отец при каждой встрече. – Помяни мое слово! Надоешь – и выгонит тебя на улицу в чем мать родила. Узнаешь тогда, почем фунт лиха. Смотри, сюда не беги. Не пущу!

Лада любила Тарасова, была в нем уверена, но яд отцовских слов отравлял ее жизнь. Привыкшая жить одним днем, Лада стала экономить деньги, выделяемые Прохором на хозяйство. Она не смогла уволить домработницу и Машину няню, так как это лишило бы ее времени, которое можно было бы потратить на зарабатывание денег. А зарабатывать она могла единственным способом – шить. Заниматься шитьем дома Лада побоялась. Не знала, как отреагирует на это Прохор. Конечно, Тарасов не бросится топтать катушки, подобно отцу. Он слишком интеллигентен для этого. Но рисковать не стоит. Первую мастерскую Лада устроила в крошечной комнатке, снятой за гроши у бабы Насти, старушки-пенсионерки. Расклеила объявления, призывая желающих отремонтировать старые вещи и пошить новые. И потихоньку народ пошел. Лада не отказывала никому. Ушивала платья, подшивала брюки и юбки, перелицовывала пальто. Постепенно круг клиентов рос, телефон добросовестной портнихи передавался из рук в руки.