Текст книги "Королевская кровь. Чужие боги"

– Сдержанно? – осведомилась капитан, склоняясь над сумкой и пряча улыбку. Она вставила пистолет обратно в кобуру и сложила его поверх банок с вареньем.

– Вы были великолепны, Люджина, – серьезно ответил Игорь. – Я сам бы не провел вербовку лучше.

– Спасибо, – она покачала головой, стряхивая сонное оцепенение, и поднялась, провожая глазами двух знакомцев, Ситникова и Поляну, которые входили через достоверно хлипкую калиточку хутора, о чем-то вполголоса тревожно переговариваясь. – Но вы сами знаете, что это было слишком просто и быстро. Он молод, прям, бесхитростен, неагрессивен и не пытался меня переиграть. Если б к сотрудничеству пришлось склонять вас, вы бы меня знатно потрепали.

– Но вы бы все равно справились? – с теплотой спросил Стрелковский.

– Еще не знаю, – Люджина прямо посмотрела на него и потянулась. Не хотелось никуда ехать, хотелось остаться здесь, в этом залитом солнцем благоухающем саду. – Вы ведь очень крепкий орешек, полковник.

– Ну а как вы? – поинтересовалась северянка у Игоря, когда, попрощавшись с хозяйкой и обходя коз, они подошли к машине. – Удачно пообщались с отцом Олегом?

– Плодотворно, я бы сказал, – Стрелковский поставил в багажник гостинцы от Дорофеи и мягко захлопнул его. – Он мне напомнил одну притчу из Первокниги. Вас отвезти домой?

– Нет, – она не стала спрашивать, что за притча. Снова потянулась, прежде чем сесть в машину. – Вечером у меня консультации, Игорь Иванович. Я из Управления и поеду.

– Этак вы и родите, консультируя, – проворчал он, выруливая и начиная спуск по дороге с холма.

– Может и рожу, – легко откликнулась она. – Родильное отделение там как раз в двух шагах.

Первокнига, Притчи

Однажды у святого Лаврентия, в молодые годы бывшего простым лекарем-виталистом и ходившего по Рудлогу для помощи занемогшим, порвались башмаки, подаренные почившей матерью. Лекарь очень любил свою матушку, а башмаки были единственной памятью о ней. Поэтому он надел башмаки с оторвавшимися подошвами и продолжил ходить в них. Он привык к тому, что ноги у него ранятся о камни, замерзают зимой или обжигаются о раскаленные камни летом, привык вынимать из них колючки и занозы. Зато матушкины башмаки были на нем, и казалось ему, что и ее благословение с ним до тех пор, пока он их носит.

Как-то раз лечил он дочку богатого купца и вылечил. Купец в благодарность осыпал его золотом, которое лекарь тут же роздал бедным, а дочка подарила ему удобные сапоги. Но на нем уже были его любимые башмаки, и поэтому он не взял сапоги.

Как-то лечил он брата набожной графини и вылечил его. И графиня подарила лекарю земли, которые он тут же роздал крестьянам, а также целых пять пар самой разной обуви. Но на нем уже были его любимые башмаки, и поэтому он ничего не взял.

И как-то пришла к нему бедная вдова из дальней деревни и стала умолять вылечить ее маленького сына от горячки. Она шла к лекарю целый день, и целый день нужно было идти обратно.

Лекарь очень спешил вслед за вдовой, но на середине пути пошел сильный дождь, дорогу развезло, и он стал утопать в грязи. Будь на нем башмаки с крепкой подошвой, он шел бы куда быстрее. А когда домик вдовы уже был виден вдали, дорога пошла вниз, и лекарь, упав, сломал ногу.

Бедная вдова не в силах была тащить его на себе. Был выбор – лечить себя или пытаться добраться до мальчика. И лекарь пополз, волоча сломанную ногу по грязи. Но когда он приполз, сам полумертвый от боли, у мальчика уже была агония.

Шесть дней лекарь держал душу мальчика в теле, шесть дней он лечил его тело. А на седьмой, когда ребенок выздоровел, оказалось, что у лекаря в сломанной ноге началась гангрена. Но виталистических сил остановить ее уже не было, и тогда лекарь сам отпилил себе ногу и едва сумел остановить кровь.

Пока он болел, к дверям его дома приезжали и купец с дочерью, и графиня с братом, и многие-многие, кому он помог, и снова предлагали помощь.

И на этот раз он не стал отказываться – взял и деньги, и земли, и построил на них обитель Триединого, и при ней – лечебницу для бедняков, и школу, и странноприимный дом, и стал учить крестьянских детей, и лечить, и помогать. А лечебницу и школу он назвал именем матушки.

Когда он уже был глубоким стариком, ученики вспомнили историю про башмаки и спросили, где же они теперь. Святой Лаврентий показал амулет, сделанный из кусочка сильно изношенной кожи, который он носил у сердца, постучал по деревянной ноге и сказал:

– Если носить старую потерю, теряешь то, что дается сейчас. Если нести старую потерю, потеряешь много больше того, что ты уже потерял. Настоящая память и любовь – это не носить старую потерю, сбивая душу, а творить новое и благое во имя ее.

Глава 8

25 апреля, Матвей Ситников

– Да, да, – на ходу говорил Дмитро в трубку, жестом показывая Матвею, чтобы дал еще одну сигарету. После дежурства они расположились за столом в уголке сада, который Дорофея Ивановна выделила для курящих, и сейчас вокруг толпились и дымили, переговариваясь, с десяток бойцов. Из-за дома пахло борщом и картошкой с укропом: смена обедала, и друзья планировали присоединиться после перекура. – А эвакуацию не начали, мам? Понятно, понятно, не волнуйся и батю успокой. – Он перекинул ногу через лавку и поманил Ситникова за собой, глазами указав на калитку. – Я сейчас с Матюхой обсужу все и перезвоню.

– Что такое? – спросил Матвей, когда они с Димкой ушли шагов на тридцать вниз по дороге, которая пересекала шоссе на Иоаннесбург и уходила дальше меж холмов к деревушке Березовой, что расположилась на берегу небольшого озерца. До деревушки было минут пятнадцать ходьбы, там они иногда закупались сигаретами.

– Давай еще пройдем, – нервно ответил Поляна, оглядываясь, – наверняка у Дорофеи тут прослушка везде выставлена.

Он поспешил ниже, и только когда они вошли в небольшой березовый лесочек, росший меж холмов, остановился.

– Мамка говорит, иномиряне ночью сильно продавили нашу армию и уже ведут бои на окраинах Менска. – Дмитро зло сплюнул истлевшую сигарету и втоптал ее во влажную землю. – Мэр и администрация сбежали, не дав оповещение об эвакуации, военные отступили, но сейчас пытаются создать для жителей коридор и не дать врагам замкнуть кольцо вокруг города. Надо моих вытаскивать, Сита. Мамка говорит, там с нашей пять семей пятнадцать человек. Осилим?

– Не знаю, – честно сказал Ситников. – Надо пробовать, Димыч. И командирам доложить. Мало ли что пойдет не так, чтобы знали, где мы.

Они с Димкой тренировались, в свободное время иногда создавая переходы в Иоаннесбург: навестить универ, что-то забрать из общежития… но это сорок километров, а не шестьсот. И да, один раз, используя Поляну, как опорного, удалось открыть Зеркало в Пески, к матери с сестренкой и Светлане – чтобы передать новости о Четери и узнать, как свои. Но тогда Матвей переходил один, согласовав это с командиром агентско-гвардейского отряда и со Свидерским, и до возвращения было шесть часов, чтобы отдохнуть для открытия обратного портала. Но создавать стабильный коридор для других людей? Держать его не полтора десятка секунд, которых достаточно для перехода одного человека, а несколько минут?

– А если запретят? – тоскливо спросил Димка и потянулся за еще одной сигаретой. – Нарушать приказ? Так-то мало ли что мы делаем в свободное время, Матюх. Отчитываться не обязаны.

– Это ты не обязан, – с серьезностью ответил Матвей. – А у меня, Димыч, есть обязательства. Сегодня вечером сюда Свидерский со Старовым придут по мою душу. И я должен быть здесь. Это очень важно.

– Важнее, чем мои родители? – спросил Поляна, нехорошо прищурившись. – Да чем ты таким занят?

Ситников не ответил, докуривая и взвешивая все за и против. Бросил сигарету.

– Не психуй, – сказал он веско. – Сам подумай, откуда нам сейчас проще строить Зеркало. На хуторе часовня Триединого, там все стихии стабилизированы. А уже здесь, – он поднял голову, переходя в первый магический спектр, – смотри, как мотает их.

Они некоторое время смотрели на подрагивающие, ежесекундно меняющие скорость и плотность потоки стихий. Действие подземного святилища заканчивалось шагов за десять от хуторского забора – там потоки текли ровно, даже набирая силу.

– За деревней есть небольшой храм, – упрямо сказал Димка. – На берегу озера. Можно от него попробовать.

– Можно, – согласился Ситников задумчиво. – Тем более что из Березовой до Иоаннесбурга ходят автобусы. Я дам твоим ключи от теткиной квартиры, поживут там.

– Так что? – нетерпеливо и с явным облегчением проговорил Поляна. – Я звоню мамке? Пусть через полчаса ждет нас? Как раз дойдем туда.

Матвей повернул голову к хутору, затем к деревне.

– Не торопи их. Нам поесть надо, – сказал он так же спокойно. – И подготовиться.

Димка вскинулся… и ничего не сказал. Кивнул. У них всегда так было – Поляна пер вперед, Ситников вносил размеренность.

– На голодный желудок мы переход не удержим, быстро выжрем резерв, – продолжил Матвей. – Надо еще у Дорофеи молока выпросить. И накопителей бы нам…

– Может, у отца Олега из часовни свечей взять отгоревших? – загорелся Дмитро. – Лучше бы камни, но и свечи хорошо. На крайний случай поддержат резерв.

– Попроси, – согласился Ситников. – Звони матери, Дим. Пусть, – он посмотрел на часы, – к трем будут готовы. Скажи, чтобы брали только документы и деньги. Сам понимаешь, чем тяжелее нагрузятся, тем сложнее нам будет. И предупреди, что, возможно, всех соседей вывести не сможем. Завтра тогда выведем.

– Все сам знаю, – проворчал Димка, спешно набирая номер на телефоне. – Да топай, Матюха, в гору. Обед ждет. В горочку, горочку, давай, времени нет!

Матвей усмехнулся и пошел к хутору, слушая, как Поляна, шагая следом, быстро объясняет все матери. Димка, когда нервничал, становился на редкость заведенным и на месте стоять не мог. А вот сам Ситников привык все продумывать, прежде чем действовать. Они были не похожи – и при этом великолепно уравновешивали друг друга.

После обеда Матвей подошел на кухню к Дорофее Ивановне (капитана Дробжек и полковника Стрелковского уже за столом не было) и попросил банку молока. Хозяйка окинула его подозрительным взглядом, но трехлитровую холодную банку выдала, и сверху еще добавила два каравая. Видимо, решила, что стандартным обедом Матвей не наедается.

Димке удалось раздобыть свечи – отец Олег был в часовне один и совершенно удовлетворился объяснением, что огарки нужны как накопители для тренировки переходов.

Никто не задержал двух конспираторов, командирам было доложено, что они идут прогуляться в деревню; туда, сменив военную форму на гражданскую, друзья и направились – до трех часов оставалось еще сорок минут. Вокруг шелестели пышной листвой и сережками березки, Матвей нес неудобную скользкую банку, Димка грыз горбушку каравая, и добрались они быстро. Прошли по главной улице Березовой, здороваясь с любопытными жителями: среди местных давно запустили легенду, что все мужчины с хутора Дорофеи – ее внуки и правнуки, и, похоже, старушку-ликвидаторшу тут считали хорошо погулявшей в юности и наплодившей десятка два детей.

Небольшой храм, стоявший поодаль, за яблоневым садом, был открыт, но служительницы внутри не оказалось. Видимо, тоже ушла на обед.

Озеро плескало метрах в тридцати от здания, и стихия Синей была здесь мощнее, прочнее, усиливая и землю, и воздух. Друзья зашли за храм, чтобы не привлекать внимания Зеркалом, расставили свечи на песке по широкому кругу, в центр которого встал Матвей. Он имел больше опыта в дальних переходах, но опорным все-таки решили делать именно его – Димка лучше знал и Менск, и своих родителей и легче мог настроиться на них, чтобы перейти.

– Мам, – сказал Поляна в трубку, – готовы? Все, я иду.

Он кивнул Матвею, засовывая телефон в карман, встал рядом с ним в круг свечей – и они зашевелили пальцами, как почти год назад в кабинете Свидерского во время сдачи зачета.

Целая жизнь прошла с той поры. Они стали сильнее, собраннее, опытней. И Зеркало на этот раз выстроилось ровное, большое, без волн и дрожи, и стал в нем проявляться двор родителей Поляны, силуэты людей…

– Три, два, один… держи! – Дмитро перекинул почти все нити плетения на Матвея, оставив две проводные, – и тут же шагнул в Зеркало, и сразу же, ступив на землю по ту сторону, сплел стабилизирующее, укрепив выход. И только после этого оглянулся.

Родители и ближайшие соседи с детьми, которых Димка знал с детства и учился с ними в одной школе, стояли совсем рядом. А двор и окрестности были полны людей, которые держали огромные баулы, связки с кастрюлями, вещами, чемоданы. Кто-то приехал на мотоцикле, кто-то качал ребенка в коляске. Какие пятнадцать человек? Сотни полторы как минимум. И все эти десятки людей, загудев, закричав радостно, качнулись к Зеркалу, стоило тому перестать дрожать.

– Стоять! – рявкнул Димка, удерживая переход, и толкнул от себя по кругу слабенький мгновенный щит, останавливая народ. По лицу покатился пот – это оказалось сложнее, чем он думал. – Мам, да как так? Мы не вытащим всех!

– Димочка, но не можем же мы их бросить, – со слезами проговорила его замечательная мама, которая, к сожалению, никогда не умела держать язык за зубами. И, конечно, все сделала по-своему: собрала четыре чемодана и кучу сумок.

– Димыч, что там? – прогудел с той стороны Матвей. Судя по голосу, ему тоже было сложно. – Поскорее давай!

Толпа напирала, грозя снести и Димку, и Зеркало.

– Так, – зычно проговорил он, усиливая голос и невольно копируя ледяные интонации Тандаджи. – Мама, папа, бросили все вещи. В Зеркало! Объясните все Матвею!

– А мы? – закричали из толпы. – А как же мы?!

– Остальные! – еще громче проговорил Поляна, едва не зашипев от напряжения. Отец и мать без слов бросили чемоданы и скрылись в Зеркале. – Остальные! – он добавил усиления в голос. – Если хотите жить, выполняем мои команды! – родители вышли, и он кивком подозвал соседей с грудным ребенком на руках. – Сегодня мы не сможем вывести всех. Будете рваться – погибнем все! Завтра мы откроем Зеркало в то же время. А сегодня выводим женщин с детьми. Без вещей, с собой берем только деньги и документы. Я сейчас сниму щит, но если кто рванется вне очереди – оглушу стазисом! Выстроились в очередь! Шагаем только по моей команде! Иначе разорвет!

Еще одни соседи прошли по его кивку, и Дмитро слизнул пот с губы, снимая щит – слишком много он отнимал сил. Народ роптал, но ждал. Ситников тоже проседал: Зеркало подрагивало.

Пошли женщины – Димка командовал «Вперед!» и удерживал Зеркало, цепляясь за ослабевшие стихии как моряк за щепки во время кораблекрушения. Он смог вывести человек сорок, когда Зеркало задрожало, затрепетало – и, под крики и аханье толпы он последним усилием стабилизировал его, чувствуя, как с той стороны неожиданно мощно вливает силы Матвей, – и скользнул в сокращающийся переход.

Очнулся он слабый как котенок, дезориентированный от головокружения и тошноты, трясущийся от холода. Неподалеку раздавались матушкины причитания, ругань отца, плач детей и взволнованные возгласы женщин. Сильно пахло пирогами с яблочным повидлом. Кто-то прямо над ухом укоризненно тараторил:

– Только я пироги вытаскивать, как чую – у храма стихии в воронку сворачиваются. Я на крыльцо с противнем и выскочила. Гляжу – уж Миша торопится, кричит, чтобы к храму шла. Прибегаю, а тут вот… молодцы эти геройствуют… так с противнем и бежала…

На лоб ему легла прохладная сухая рука и от нее полилась сила, восполняя выжженный внешний резерв, восстанавливая затронутый внутренний. Поляна открыл глаза. Над ним склонялась улыбчивая пухлая старушка в белом одеянии настоятельницы храма, поверх которого был повязан заляпанный мукой кухонный фартук с рюшами.

– Очнулся, голубчик, – удовлетворенно проговорила бабулька, выпрямляясь и многозначительно складывая пухлые руки на груди.

Чутьем, выработанным за годы студенчества, Дмитро осознал, что его сейчас будут ругать, и поспешно застонал – тем более что голова после окончания подпитки закружилась с удвоенной силой. Подействовало – старушка лишь улыбнулась, погрозила пальцем и скрылась из поля зрения.

– Сыночка, – бросилась к нему мама, падая на колени и сжимая в крепких объятьях: в ширину она была не меньше Матвея, а уж работая на домашнем хозяйстве, слабой не останешься, – ну что же ты не сказал, что тебе нельзя сейчас много переносить? Ну как ты, как себя чувствуешь? Зайчик мой, ладушка славный, улыбнись мамке, улыбнись, – она потрепала его за щеку. – Улыбаешься? Ну хорошо, хорошо, – Димку снова стиснули. – Матушка Ксения сказала, что восстановишься! Вон, гляди, порозовел уже. Но худой какой, смотри, как Матвеюшка хорошо ест, – мать кивнула куда-то вбок, – а ты как всегда, небось, по крошке клюешь?

Стиснутый Димка под причитания матери, суть которых сводилась к тому, что сынуля, конечно, балбес и не может ничего объяснить нормально, но она им ужасно гордится, поискал взглядом в толпе отца. Людей было много – помимо беженцев у храма собрались и деревенские, виден был и староста. Поляна-старший, подойдя ближе под охи и ахи матери, неуклюже похлопал сына по ноге, а затем отступил, сочувственно подняв глаза к небу. Маму они оба любили, но и побаивались, и напоминать ей, что о технике безопасности сказано не раз, было бесполезно – у нее будто стоял встроенный фильтр на неустраивающую информацию.

– Я в порядке, мам, – Димка пошевелился, прерывая рассказ матери, как она закопала кастрюли у дома.

– Ты ж мой хороший, ну прости мамку дурную, – она звучно поцеловала его в щеку, потрепала по голове. Оглянулась на берег: там одна из молодых соседок пыталась справиться с двумя ревущими детьми, поднялась. – Ох, пойду я Верке помогу, сынок.

– Хорошего сына вырастила, Катька, – сказал ей кто-то из-за Димкиной спины.

– А то! – горделиво проговорила мама, на ходу доставая звонящий телефон и раздвигая людей как волнорез. – Алло, Леночка? Да-да, мы уже здесь. Все в порядке! Дмитро вас завтра обязательно заберет, конечно. Где? – она обернулась на Димку. – Сыночка, а мы где?

– Сорок километров от столицы, мам, – уныло ответил сыночка.

– Сорок километров от… – она снова повернулась и внимательно поинтересовалась: – А что ты тут делаешь, Дим?

– Отдыхаю, мам, – кривясь, объяснил Дмитро.

– А! – и волнорез продолжил свой путь, клятвенно обещая собеседнице, что чадо всех вытащит. Где-то в той стороне, на берегу озера, хлопотала и настоятельница храма, отламывая детям и их матерям куски пирога с большого противня. В дело пошли и караваи, выданные Дорофеей Ситникову.

Димка приподнялся на локтях, проверяя, не кружится ли голова, затем сел, повернулся – в двух шагах сидел осунувшийся Матвей и угрюмо пил прямо из огромной банки с молоком. Вокруг них по песку расплылся большой круг из почерневших восковых брызг, словно свечи взрывались – судя по застывшим потекам на одежде и лице Матвея, так оно и было.

А за спиной Ситникова белел шестиугольный храм: на трех ближних к друзьям стенах были выбиты окна, и крошка из оплавленного стекла лежала дорожками до воскового круга. Камни вокруг пустых рам потемнели, будто от сильного жара. Ситников допил до половины банки и протянул молоко Димке.

– Ты как? – шепотом поинтересовался Поляна, прежде чем сделать глоток.

– Тоже вырубился, когда Зеркало схлопываться начало и пришлось стабилизировать, – буркнул Ситников. – Думал, ты уже не вернешься, Димыч.

– Что с храмом? – так же тихо спросил Димка.

Матвей пожал широкими плечами.

– Когда я свечи выжал до капли, не успел закрыть канал подпитки, и, похоже, его перебросило на алтарь. А там силища – я чуть не задохнулся. Если бы не настоятельница Ксения, тоже бы взорвался, как та свеча. Прибежала, успела перекрыть, я от отдачи и рухнул.

Поляна огляделся вокруг.

– Что делать будем? – проговорил он тоскливо.

– Сдаваться, – ответил Ситников, неспешно поднимаясь. – Твоим-то мы ключи дадим, а куда остальных девать? Детей, – он кивнул на орущего годовалого ребенка, которому сердобольная матушка Ксения совала кусок пирога, – кормить надо, всех их обустраивать. Просто на автобус не посадишь. Нужно через командиров решать. Не вести же всех к Дорофее.

– В Менске еще больше сотни человек ждут, – тяжело проговорил Димка, тоже вставая. – Я обещал, что завтра вернусь.

Матвей посмотрел на него и вздохнул.

– Я бы тоже пообещал, – гулко поддержал он. – Но теперь, Димыч, нам хана.

– Господа маги, так что мне, – пробасил остановившийся рядом староста, растерянный, пожилой, лысоватый, мнущий кепку, – что с людьми-то делать? На постой-то мне никак их не взять!

– Ай, Миша, – пожурила подошедшая настоятельница, – ты как вчера во главе деревни стал. Звони администрации, в полицию опять же, девчат с детьми определят куда надо. А пока по домам разберем, уж примем, пока не помогут. Примем ведь? – она повысила голос.

– Примем, – откликнулось ей несколько деревенских.

Димка откашлялся.

– Не надо в администрацию, – попросил он твердо. – И полицию. У меня… дядя военный у… прабабушки на хуторе тоже гостит. Мы сейчас сходим и приведем помощь. И спасибо вам, матушка Ксения. Храм мы отремонтируем… все возместим… может, не сразу…

– Я в этом уверена, – без сомнений кивнула настоятельница. – Мальчики вы хорошие, намерения благие, а что чуть не погибли, так я слышала, ваша прабабушка хорошо мозги на место ставит. Раз не надо, так не надо. Не будем звонить, Миша?

– Так нет, нет, – забормотал староста. Понятно было, кто на самом деле управляет деревней.

– Вы только покормите их пока, – попросил заботливый Матвей, с сочувствием оглядываясь на очередной детский плач. Пирога на сорок человек очевидно оказалось мало.

– Обязательно, сын мой, обязательно, – подмигнула ему веселая настоятельница. – Идите и передавайте привет вашей прабабушке. Давненько она в храм не захаживала.

Мама Димки рвалась остаться помогать, но тут неожиданно твердо вступил отец – и они уехали в город, прихватив с собой молодую соседку Верку с двумя детьми. Остальных беженцев деревенские разобрали по домам. А Дмитро и Матвей, проводив родителей, направились к командирам за помощью и заслуженным разбором полетов.

– Самоуправство. Риск основным заданием, Ситников, – командир сводного гвардейско-агентского отряда майор Вершинин раздраженно ходил туда-сюда по пустому и гулкому залу Управления в бункере, а друзья стояли перед ним, вытянувшись. Этому немало способствовал острый взгляд Дорофеи Ивановны, которая сидела за спиной майора, чинно сложив руки на коленях. – Поляна! Вы, лично вы, были включены в группу охраны авансом. Полковник Тандаджи крайне сомневался в вашей способности к дисциплине и оказался прав. Напомните, что в Уставе говорится об осуществлении самостоятельных операций в районе боевых действий?

– Запрещено, – отозвался Дмитро уныло. – Но в случае чрезвычайной ситуации…

– У нас везде чрезвычайная ситуация! – Вершинин, из аристократической семьи, стройный, щеголеватый, с длинным лицом, никогда не повышал голос. До сегодняшнего случая. – Вы обязаны были согласовать это со мной и командиром гвардии. Мы бы связались с Зеленым крылом, там оценили бы риски и выдали заключение. И что мы имеем? Поляна, вы один из сильнейших магов в нескольких поколениях. Вы представляете, что бы было, если бы иномирянам удалось захватить вас обессиленным? Понимаете, что на любого человека можно найти способы воздействия?

Дмитро мрачно молчал. Вершинин прошелся туда-обратно и остановился.

– Ситников, так как вы незаменимы, остаетесь здесь. И я даже не могу нагрузить вас штрафными дежурствами, ибо это может помешать… делу. Хотя вы и сами с этим прекрасно справляетесь!

– Когда я ходил в Тафию, я хорошо потом спал, – пробасил Матвей твердо. – Ничего не помешало, даже наоборот. Я бы не стал, если бы не знал об этом…

Вершинин остановил его взглядом.

– Детский лепет, Ситников. Вы себя-то слышите? Вам сколько лет? Впредь я запрещаю вам выходить за пределы хутора. На вас повесят маячок.

– В Березовой надо женщин с детьми разместить и накормить, – добавил Матвей, словно не слыша его.

– Уж без вас все решили, – проскрипела Дорофея Ивановна. – Позвонил кто надо. Бестолочи.

Майор Вершинин чуть скривился – его натура не терпела простонародного осуждения. Но к хозяйке повернуться не решился, и она едва заметно усмехнулась, словно видя его насквозь.

– Поляна, – продолжил он, – вы отстраняетесь от службы. Я запишу в вашем личном деле, что вы неблагонадежны, недисциплинированы, не подходите для агентской службы, предпочитаете личные интересы государственным. Вечером вас доставят в Зеленое крыло, и пусть полковник решает, что с вами делать. Я бы отдал под трибунал.

– Там люди завтра будут ждать, – сказал Димка, поднимая на командира отчаянный взгляд. – В Менске. Я обещал. Что заберу их.

– В Менске организована эвакуация, – отмахнулся Вершинин, – да, да, рутинная скучная операция, без геройства. И разваливания храмов тридцать пятого века! Без вас справятся, Поляна.

– Мамка сказала, что эвакуации уже нет и кольцо замкнулось, – Дмитро набычился, скривился, и Матвей поспешно опустил руку ему на плечо, прижав, чтобы не наделал глупостей.

– Андрей Михайлович, – проговорил Ситников размеренно, – мы виноваты. Обещаю, что больше мы без вашего ведома никого спасать не будем.

Вершинин хмыкнул, остановившись прямо перед ним.

– Потому что у вас не будет такой возможности, Ситников.

– Но раз мы обещали, завтра и, возможно, послезавтра нам нужно вывести всех, кто ждет, – закончил Матвей так же неторопливо. – Я не хочу делать это без вашего согласия.

– Ситников, – совершенно по-человечески вдруг проговорил Вершинин. – Вы думаете, у меня нет никого, к кому я рвусь прийти на выручку? Но есть приоритеты. Вы, лично вы, осознаете, что от вас зависит? Что если бы вы сегодня погибли, если бы рядом не было храма и случайного перескока канала на алтарь, то Тура потеряла бы еще один маленький шанс на спасение?

Димка с восторгом уставился на Матвея.

– Я точно лопну от любопытства, – пробормотал он.

– Но не погибли же, – ответил Ситников с неловкостью, сам понимая, что несет чушь. – Дайте нам шанс, майор. Если сегодня все пройдет хорошо, то вы позволите нам вытащить соседей Дмитро из Менска. А мы будем идеальными подчиненными, обещаем. Правда, Дмитро?

– Правда, – буркнул Поляна мрачно.

– Детский сад, – Вершинин покачал головой и повернулся-таки к Дорофее. – «Мы больше не будем». Я что им, воспитательница, Дорофея Ивановна? Они вообще не понимают, что такое служба и ответственность.

– Бестолочи, – согласилась Дорофея с едкостью. – Но так они с двенадцати лет, как ты, в кадетском училище не обучались, майор.

– Вы еще их защищаете? – удивился Вершинин.

– Нет, – Дорофея встала. – Ты меня знаешь, Андрей Михайлович, я бы и расстрелом не побрезговала. Но ребята хорошие, бестолковые только. Не у всех Красный в предках и военное дело в крови. Ты послушай – мне тут птичка напела, что в Менске действительно кольцо закрыто. Кого успели, вывезли.

– И что, – совсем другим тоном проговорил Вершинин, – птичка там осталась?

– Осталась, – подтвердила Дорофея. – И важная. Надо бы ее вытащить, а тут, можно сказать, и случай подвернулся. Ты вот что, свяжись с Тандаджи. Он обо всех птичках знает. Даст добро – пусть ребята стараются. А проштрафились – отработают. Да? – и она повернула голову в сторону друзей.

– Так точно, – хором ответили они, расслабившись.

Майор поморщился.

– Строевая подготовка по вам плачет. Спины прямо, руки по швам! – Он направился к телефону. – И пошли вон отсюда, самодеятельность. Прямиком в лазарет на осмотр. Ситников, чтобы к вечеру был в форме. И, – он отодвинул трубку от уха, окидывая измазанных подчиненных взглядом, – приведите себя в порядок, наконец.

– Так точно, – повторили друзья, отступая. У Дмитро, как назло, громко забурчало в животе.

– После лазарета подниметесь наверх, повар вас вторым обедом накормит, – скрипуче добавила Дорофея им в спину.

– Спасибо, Дорофея Ивановна, – обрадовался Димка, оборачиваясь. – Очень кстати!

– А затем – внеочередной наряд на рубку дров, – проговорила она безжалостно. – Тебе, Ситников, чтобы точно сегодня заснул сразу после отбоя. А вам обоим – для запоминания, что пока вы еще неоперенные воробьи, начальству о каждом чихе надо докладывать. Чтобы он не стал последним.