Текст книги "Истеричка (сборник)"

12

Нас всегда заносит, когда мы говорим про Лизу. Мы не можем заткнуться, потому что каждый решает с помощью Лизы свои личные проблемы. Все вешают на Лизу своих же собственных собак. А что там было на самом деле на балконе в тот вечер, когда она решилась прыгнуть, никто никогда не узнает.

На что смотрела, о чем подумала в последнюю минуту, какой был пульс, как дышала, как шагнула – мы не знаем. Одни догадки, одни предположения. И, разумеется, как и положено у журналистов, мы успели оформить все догадки письменно, мы все пришпандорили в свои душераздирающие эссе. Публика любит душераздирающее, и мы стараемся, раздираем.

Самые гениальные из нас притащили в этот страшный эпизод знаменитый белый ковер. Придумали, будто бы Лиза каталась на этом ковре и кричала мужу: «Отпусти меня к нему! Я тебя ненавижу!» Это вздор, Лиза не валялась на ковре, она его как раз таки чистила.

За полчаса до своего прыжка с балкона Лиза чистила ковер. Каким-то средством для белой шерсти, макала щетку в таз с пеной и натирала против ворса каждый сантиметр. И муж не бегал по квартире с пистолетом, никакого пистолета в доме не было. Муж сидел на диване, он включил телевизор и пытался смотреть.

Да, можно утверждать, что оба были в напряжении. Муж все время менял программы и не мог остановиться ни на одном из ста каналов. Лиза терла ковер, очень тщательно, ковер был чистейшим, как потом заметили. Напряжение было, с этим никто и не спорит, но никаких воплей и криков в этот вечер соседи не слышали.

Лиза молчала до тех пор, пока не закончила уборку. Она отнесла на кухню таз, вымыла руки, сделала чай и вернулась к дивану. Муж щелкал пультом, менял, менял, менял каналы, а Лиза пила чай и наблюдала, как на экране прыгают картинки. Она отнесла свою кружку на кухню, помыла, поставила в шкаф, вернулась в зал и только после этого спросила мужа: «Отпустишь меня на часок? Ладно?»

Да, Лиза просилась к Синицкому. Ей было известно, что он отмечает свой день рожденья в общаге, у Гарика в комнате, и что новая баба пойдет вместе с ним, и что он носит темные очки – все это Лиза знала, подружек у нее было достаточно.

Она пыталась объяснить, зачем ей это нужно. Говорила – чтобы проститься, говорила, что хочет посмотреть на все на это другими глазами, она избегала называть имя, не говорила «Синицкий», не говорила «Саня», говорила «На все на это». Лиза просила у мужа один час, чтобы съездить туда и обратно, и обещала, что быстро вернется и больше уже никогда не вспомнит. Она обещала, что начнет новую жизнь, и все будет теперь по-другому, ведь она согласилась уйти с факультета и порвать с нашей нездоровой компанией. Лиза обещала посидеть дома с ребенком целый год, а может быть два, и второго родить как можно быстрее тоже обещала…

Должно быть, это выглядело мерзко, жестоко. Но что поделать? Это набор стандартных женских обещаний. Лиза выпрашивала свой жалкий часок как наркоманка. Муж понимал, она готова обещать что угодно, лишь бы только получить свою последнюю дозу. Он не пустил ее к Синицкому, конечно. Не слушал, не смотрел на нее, молчал, давил на кнопки, картинки мельтешили у него перед глазами… Потом, когда он искал жену в морге, его спросили, во что она была одета. Он не смог вспомнить.

Муж вышел из квартиры и еще точно не знал, куда пойдет. Сначала просто захотелось убежать, вырваться на воздух, но потом он действительно отправился к теще за сыном. А Лизу запер на два замка, на верхний сложный, длинным ребристым ключом, и на нижний, попроще, маленьким плоским. Лиза стояла за дверью и слушала, как щелкнули заглушки, открылся лифт, кабина поехала вниз… Тогда она и выскочила на балкон.

Это была ее главная ошибка. Да, всего лишь. Тот, кто выпил яд, чаще всего успевает вызвать «Скорую», тот, кто решил утопиться, – начинает активно работать ластами, тот, кто порезал вены, – успевает вылезти из ванны, а Лиза шагнула с пятого этажа, у нее просто не осталось шансов взлететь на свой балкон обратно.

Кто-то самый одаренный из нас написал, что она упала прямо под ноги мужу. Нет, это грубое вранье. Лиза прыгнула не сразу, сначала позвала… Она позвала мужа и попросила, чтобы он выпустил ее из квартиры. «Выпусти меня», – она русским языком это сказала. Муж не ответил, остановился, обернулся, но ответить не смог. Слишком сильно были натянуты нервы, молчать было трудно, но говорить было еще труднее.

Эта тишина, эта вечная мужская тишина, вывела Лизу из равновесия, она вскочила на стул и крикнула: «Я сейчас прыгну». Да, крикнула, но не прыгнула. Она стояла на стуле, держалась за раму, двумя руками, и снизу в проеме окна был виден темный маленький силуэт.

После этого муж закричал на нее – то, что все свидетели услышали. «Истеричка! Истеричка! Истеричка!» – он со слезами, с кровью это выплюнул и сразу сел в такси, в первое, случайное, из тех, что дежурили во дворе на парковке. Он уехал, а Лиза еще немного постояла.

В сумерках, вечером, с высоты пятого этажа никто ее лица не видел, и даже те свидетели, которые слышали голос, не смогли сказать, как она выглядела. Были слезы – не были, покраснела она или побледнела, замерзла она на ветру или ее кинуло в жар… Никто не знает, что страшного могло произойти за две минуты в ее сознании. Все говорят только о том, что видели: когда такси отъехало, Лиза упала на асфальт.

И сразу, сразу после этого полета, начались вопросы. Как она могла? Как вообще такое могло случиться? И почему? Почему?..

А потому!

Потому что не надо стоять у открытых балконов! Не стоит курить у низких перил, нельзя подниматься на отвесные скалы и залезать на крышу тоже нельзя в тот момент, когда нервы могут подвести. Это обычное правило безопасности, почему-то его не вешают в виде таблички рядом с пожарным щитом. Нас учат с детства, как переходить дорогу. «Налево-направо посмотри» – это мы запомнили. «Не стой на рельсах, а то получится «Анна Каренина» – это тоже вошло в сознание, а по поводу высоты никто не предупредил. Каждый год в нашем городе разбивалось человек по двадцать, но нигде, ни в одной газете не пропечатали: «Люди, пребывание вблизи открытых балконов в возбужденном состоянии опасно для вашей жизни».

О том, что Лиза в больнице, нам сообщила Чернушкина. Она вышла к доске, поднялась на кафедру, кутаясь в шарфик, как обычно зимой она кутала свои колючие плечи. «Ребята! Ребята! У меня объявление», – она звала нас, но мы не слушали, мы собирались домой и шумели. Чернушкина откашлялась и закричала громче: «Ребята! Наша Лиза в реанимации! Лиза в ре-а-ни-ма-ци-и!»

– Да! – Бражник ей это сейчас припомнил. – Ты залезла на кафедру! Вот скажи, почему ты всегда лезла на кафедру? Почему ты не могла встать просто у доски или у стола – и нормально сказать… Откуда у тебя этот поставленный голос?

– А потому что вы вечно орали! Вы не слушали мое объявление!

– Да ты задолбала всех своими объявлениями! Ты все время лезла на трибуну, и ведь какая упорная – ты влезла, и теперь тебя оттуда не снимешь!

– А ты вообще в курсе, что я звонила в больницу? Я волновалась! Спрашивала о состоянии… Я матери звонила! А вы все побежали жрать! Курить и жрать вы побежали…

Бражник потянул воротник на рубашке, ему было жарко, он хотел расстегнуться и никак не мог ухватить маленькую пуговку. У Бражника выросли руки, я заметила, раньше его пальцы были тонкими и длинными, а теперь они большие и мягкие.

– Да, я купил котлету, – он сказал, – но я был в таком состоянии… Ты понимаешь, я был как под наркозом. Вот обкололи зуб, и я хожу и жду, когда наркоз закончится…

Я тоже купила котлету. И салат из капусты. Мы вместе с Аллочкой пошли в столовую и стали в очередь на раздачу. Где-то в центре зала я заметила темные очки, Синицкий еще не слышал новость, он спокойно обедал. Я двигала свой поднос на кассу и смотрела на серую стену. На стене висела табличка: «Выносить из столовой посуду строжайше запрещено».

13

Лиза пришла в себя через неделю. Врачи диагностировали перелом позвоночника, черепно-мозговые травмы и ушибы внутренних органов. Это были физические повреждения, их обнаружили при осмотре и с помощью медицинского оборудования. Интенсивность душевных страданий никто не измерял, в нашем городе для этого не было подходящих приборов. Я навещала Лизу через месяц, когда ее перевели в обычную палату. Мы были у нее в больнице вместе с Бражником, сидели близко, на стульях у кровати, но тоже ничего не заметили.

Лиза улыбалась. Вся в бинтах, бледная до синевы, с чернотой вокруг глаз, наполовину парализованная – улыбалась. С ней была ее мама и сын, они как раз собирались уходить, ребенок вертелся у бабушки на руках, хотел к Лизе, и она улыбалась ему. Не мне, не Бражнику.

Это была новая для меня улыбка, очень тихая, но очень мощная и глубокая. Мадонна в гипсе – такой она мне показалась, может быть, потому, что раньше я никогда не видела Лизу рядом с сыном, я еще не знала, как меняются женщины, когда смотрят на своих детей.

Бражник принес ей книжку, свою же собственную, отпечатанную в факультетской типографии, на обложке была голая баба, на ней ничего, кроме шляпки со страусиным пером. Бражник сказал, что это жутко эротичная вещь и что Лиза обязательно должна ее прочитать.

– Как дела? – Я не придумала ничего лучше, чтобы спросить.

– Нормально. – Лиза опять улыбнулась, теперь уже нам.

– Хорошо… – сказали мы и присели на стулья.

– Сегодня был священник, вчера – психиатр… – она говорила, – я их отшила: «Ничего не помню. Заходите позже».

Я боялась, что Лиза спросит про Синицкого, но она не спросила. Сказала, что очень хочет погулять. На улице была настоящая весна, наступила резко, и нам пришлось переодеться из зимнего сразу в майки.

Целый день в палате было открыто окно, Лиза слышала трамвай, машины, собачий лай, чужую музыку… По утрам в больничный двор приезжала бочка с молоком, и продавщица завывала, как пожарная сирена: «Мо-ло-ко-о-о! Мо-ло-ко-о-о!» Лиза не любила молоко, но ей очень хотелось встать, дойти до бочки и купить себе банку.

Бражник рассказал что-то смешное… Про то, что наши три толстушки, Три-Т, всем курятником закрутили любовь с арабами, приняли ислам и теперь ходят на занятия в хеджабах. Бражник смеялся, Лиза улыбалась над тем, как его плющит на стульчике. Пять минут посмеялись и разошлись, Бражник домой, а я к себе в общагу.

К тому времени мы выяснили, что падение с пятого этажа и к тому же на асфальт – это почти всегда смерть, чаще всего на месте или по дороге в больницу, а Лиза жила уже целый месяц. Врачи наблюдали резкое улучшение, обещали, что со временем она встанет, ей даже разрешили отметить день рожденья. Прямо в палате, зови, сколько хочешь, только недолго.

Этот день рожденья в больнице показался мне дикой идеей, но врачи действительно разрешили, и Лиза очень хотела всех видеть, и мама была не против, сама приглашала. Человек пятнадцать собирались прийти, все опять накупили цветов и мягких игрушек, двадцать пятое апреля удачно выпадало на пятницу, но этот праздник не случился. В ночь накануне Лиза умерла.

14

«Лиза умерла» – кто-нибудь говорит, и у нас опять немеют языки. Так всегда, три часа мы несем полный бред, собираем какие-то тухлые сплетни, а потом резко останавливаемся. Как будто ехали по трассе и вдруг уткнулись в указатель с большими буквами «смерть». Нет, нам не грустно, что ж сегодня грустить, сто лет назад похоронили Лизу, но мы прекращаем свои разговоры. Потому что «смерть» – неприятное слово, оно похоже на пузырек с черной тушью, опрокинешь его на бумагу – и оно заливает всю твою писанину. И зачем говорили, зачем так орали, если можно тихонько пить чай и смотреть на листья.

На улице зажгли фонари, было еще светло, а фонари уже вспыхнули, и листья кружились синими змейками. Они так щедро сыпались, особенно с берез, маленькие, как денежки, и много, много, много… Сколько их там наверху, черт его знает, их прорва. За ночь они закроют всю землю, черную и холодную, как могилка, а утром я проснусь, побегу шуршать и больше не буду вспоминать про Лизу.

И мои друзья не будут ее вспоминать, сделают перерыв до следующей случайной встречи. Мы очень быстро устаем друг от друга, и сегодня устали, поэтому хором, дружно попросили счет.

– Голубушка! – Бражник вытянул руку. – Милочка! Счет, пожалуйста!

– Девушка, – я пыталась поймать глазами нашу официантку, – девушка, можно, пожалуйста…

– Счет! Девушка! – Чернушкина меня перебила.

И Аллочка прогундела:

– Девушка, сколько можно вас ждать, я не пойму, куда вы пропали?

Мы допивали китайский чай из маленьких фарфоровых стаканчиков и на прощанье говорили о всякой ерунде.

– А вы знаете… – Бражник не спешил расставаться, – у меня был случай. И опять-таки с ключом…

– Ты на поезд не опоздаешь? – Чернушкина надела свой пиджак и застегнулась под горлышко. – Я не переживу, если ты к нам на ночь завалишься.

– Послушай, послушай, – он посмотрел на часы, – и что интересно, это произошло почти сразу же после того, как я сломал ключ в дверном замке.

– Случай с ключом номер два! – объявила я.

– Так вот, сажусь в машину, смотрю, а ключ у меня немножко поломался. Сижу и думаю: если я сейчас поверну – ключ сломается, я это прекрасно понимал. А ехать-то надо. И вы не поверите – я повернул! И ключ, конечно, остался в зажигании. А дело было к ночи, на заправке, в каких-то тягулях…

– А я ломала куклы… – раскололась Аллочка.

Она опять захлопала ресницами и начала говорить как маленькая девочка:

– Мне было интересно достать пищалку. Я не хотела отрывать кукле голову, но мне очень хотелось достать пищалку. Я все наряжала, переодевала куклу, кормила, а потом как черт вселялся – я ее ломала. И к маме бежать: «Мам, я куклу сломала»…

– А я пятнадцать лет сплю с одним и тем же мужчиной! – Понятия не имею, почему у меня это вырвалось.

– Не верю! – Чернушкина улыбнулась. – Как хочешь, дорогая, я не верю!

– Пусть врет, – сказала Аллочка.

– Сейчас поверите, – я, кстати, говорила правду. – Смотрите! Однажды я включила духовку, и было непонятно, работает она или нет. А муж мой подошел и говорит: «Сунь руку». И вы такое видели? Я, взрослый человек, не думая ни секунды, взяла и сунула руку в духовку! Он говорит: «Сунь руку» – и я моментом, по команде, сунула. А духовка работала…

– Вы все маньяки, – Чернушкина смотрелась в маленькое зеркальце, – меня вот как-то Бог отвел. Я кукол не ломала, пальцы в розетку не совала…

– А мне хотелось, – улыбнулся Бражник, – мне иногда почему-то очень хотелось сунуть руку в ведро с кипятильником…

Девушка в кимоно притащила нам счет, и мы все вместе сделали такие рожи, как будто ничего… нормальный счетик. Чернушкина увидела сумму и сразу подтянулась, похлопала себя по животу, хотя никакого живота у нее нет, и вообще неизвестно, куда поместился ужин.

Бражник выкатил свой чемодан, я у него отклянчила зачем-то красную арафатку. Аллочка нарисовала губы. «Все-таки надеется, – я подумала, – толстеет, но надеется».

Мы вышли на улицу, дежурный китаец ударил в гонг, так сильно, что где-то в парке за собором каркнула ворона. В конце квартала светились электронные вокзальные часы, издалека было видно – уже вечер.

Напротив ресторана остановилась машина, это была старая побитая «семерка» цвета баклажан. Выскочил мужичок, быстро открыл капот, и оттуда вырвалось пламя. Мужик смотрел, как пылает его колымага, поливал ее минеральной водой, и листья падали на лобовое стекло.

А мы пошли себе спокойно, мы не спешили, шуршали по асфальту, но в душе каждый мечтал поскорее от остальных избавиться. Что-что, а вот это я знаю точно.

Сначала поймали такси для Аллочки. Она торопилась, потому что утром ей снова в банк, она не знает, в чем пойти, то ли в красном, то ли в черном, красное нужно гладить, черное надоело. Аллочка снова перешла на банковский гундеж, когда все это объясняла. «Позванивай», – она сказала. «Да, да, конечно», – я ей ответила.

Избавившись от Аллочки, мы посадили Бражника на московский поезд. На прощанье он снова захотел посмотреть мой волшебный изумрудик. Я, в общем-то, была не против.

Тут же, на соседней платформе, стояла пригородная электричка. Маленькая старуха в красной вязаной шапке прыгала у дверей, она не могла закинуть ногу на ступеньку и отвязно ругалась.

– Ох, ёшь твое налево! Что ж все ослепли? Иль никто не видит, что я старый человек? Мне восемьдесят четыре года! А он стоит – и хоть бы хны! Зараза! Вот ведь зараза!

Это она к Бражнику, оказывается, обращалась. Он помог старушенции подняться в электричку и зашвырнул в тамбур ее пустую сумку на колесиках.

Когда он зашел в свой вагон, Чернушкина отправила ему воздушный поцелуй. И кивнула на толстую тетку, которая садилась с ним в одно купе. Проводник смотрел ее паспорт, а тетка пела «Без меня тебе любимый мой, земля мала, как остров…» Наверно, была под шафе, а может быть, ей просто захотелось спеть.

Дежурный отмахнул флажком, и Бражник поехал, далеко, далеко. Ту-ту! В ближайшие года три он про меня не вспомнит, я надеюсь.

Нам с Чернушкиной нужно было вернуться в город. В переход, где воняет осенней грязью и старыми «польтами», спускаться не хотелось, по рельсам, сами понимаете, опасно, «Запрещается переходить пути в неположенном месте» – читать умеем. Поэтому мы поднялись на мост.

Чернушкина шагала по самой середине, и я за ней автоматически двинулась подальше от перил. Перила старого воздушного моста показались мне ненадежными. Мало ли… сколько лет уже этим перилам и сколько лет тому мосту? Чернушкина неспроста так быстро топает по центру, наверняка знает статистику аварийных обрушений.

Мы спускались быстро по разбитым ступенькам, нам было неприятно стоять наверху. Мы боимся высоты, и сразу это замечаем друг за другом.

Чернушкина спросила, она не может не спросить:

– Когда у тебя это началось?

Я ответила, чего ж теперь стесняться:

– После Лизы.

– И у меня, – сказала Чернушкина, – после Лизы.

До парковки мы чешем молча, и в гости, избави боже, не просимся и не зовем. Чернушкина щелкает брелком, ей отвечает белая «пятерка» «БМВ». Я прыгаю в свой танк, мы делаем друг другу ручкой, мы разъезжаемся и постараемся в ближайшие сто лет случайно не пересекаться.

Красный «Мерседес»

У Матильды угнали машину. Новый красный «Мерседес» умыкнули среди бела дня. Она покаталась на нем всего месяц – и украли.

Событие было резонансное. Тем более что еще не все друзья Матильды успели с ее «Мерседесом» сфотографироваться. Мы расстроились. С одной стороны, возмущала наглость похитителей, ведь машину угнали демонстративно, от ресторана, при всем народе. А с другой стороны, восхищало, как достойно Матильда со своим «Мерседесом» рассталась. Она не кричала, не рвала на себе платье, даже не пристрелила швейцара, которому доверила ключи. Матильда хватанула графин, налила до краев и сказала:

– Ну, я теперь не за рулем… Значит, и мне немножко можно.

А самое обидное, что все уже собирались расходиться. Тамада объявил последний танец:

– Сегодня в день серебряной свадьбы наших любимых друзей, Матильды и Евгения, я благодарю всех! Наш вечер закончен, но пусть любовь наших дорогих Матильды и Евгения не кончается никогда!

Солист запел «Пусть тебе приснится Пальма-де-Майорка». Матильда вышла танцевать. Она преклонила голову мужу на плечо и смотрела на него влюбленными глазами. Как девочка. Матильда это умеет.

За ними выскочила молодая пара, рыжая в красном расстегивала на своем парне рубашку и кричала: «Я тоже хочу свадьбу! Я хочу себе еще одну свадьбу!» Хлопнуло шампанское, мужчины в дальнем конце зала кричали «Хорька! Хорька!». А «Мерседесик» в это время увели.

Машину угнали в конце марта с парковки загородного ресторана «Гнездо». Этот ресторан хотели назвать «Ласточкино гнездо», потому что стоял он, как известный замок, на высоком обрывистом берегу. Но назвали «Гнездо», сэкономили на вывеске.

Кстати, ласточки, точнее стрижи, на этом берегу селились каждую весну. Когда они прилетали, желтый песочный обрыв сразу покрывался маленькими черными ямками, как обстрелянный. На другом берегу разбегались холмы. Если немножко выпить, можно было представить, что эти холмы – никакой не донской бережок, а какая-нибудь Тоскана. Но это только если выпить.

Лед прошел, вода поднялась на несколько метров, коряги и бревна несло и крутило быстрым теченьем, и это все под небом сизым, под зловещими черными тучами. Гости вышли на площадку смотреть красоту.

Подкатила Матильда на том самом красном «Мерседесе». Ее встречали цветами и комплиментами.

– Как похудела! Помолодела! Как ты это сделала, Матильда?

Особенно звонко визжала хохлушка с большими черными глазами. Она со всеми целовалась, пачкала всех своей губной помадой и верещала:

– Матильда! Как я тебе завидую! Какой у тебя муж! Какой шикарный подарок мужчина сделал любимой жене! Красный «Мерседес»! Женечка, ну как ты догадался? Это же мечта каждой женщины!

Рыжая в красном платье быстро повернулась к своему мужчине и шепнула:

– Если что, я предпочитаю черный.

Матильда поставила всех к обрыву фотографироваться:

– Пока светло! Пока мы все красивые!

Она позировала с мужем. И целовала его, и обнимала, и даже прыгнула на руки. Он поднатужился, но держал жену крепко и фиксировал улыбку.

– Улыбайся! – смеялась хохлушка, – Евгений, улыбайся!

Вот после этого Матильда и передала швейцару ключи, а сама зашла в ресторан. И в конце вечера ключи по-прежнему были у швейцара. Матильда попросила его сложить в багажник все подарки и цветы. Следователю швейцар сказал, что все сложил и вернулся в ресторан за последними букетами. Поэтому все и ахнули:

– Вот ведь кому-то повезло! Новый «мерс», да еще и с полным багажником подарков!

Подарочки тоже было жалко. И кое-какое золото было в багажнике, и серебро, и планшетик самый новый, что подарила молодая пара. Рыжая в красном потом шипела мужу: «Я же тебе говорила! Дороговато! Дороговато!» А черноглазая хохлушка скакала вокруг Матильды:

– Какие розы! Какие розы достались бандитам.

Швейцар складывал букеты в салон, на заднее сиденье, и они там еле-еле утрамбованные поместились. Но что самое интересное, когда машина исчезла, ключи все еще были у швейцара. В милиции он клялся, что закрыл машину. Опрашивали весь персонал, охранников, официантов и кухню – никто ничего не видел.

Как такое можно организовать? Ну, допустим, швейцар расслабился и оставил машину открытой. Хорошо. Допустим, бандиты могут завести «Мерседес» без ключей. Ладно. А противоугонная система? А посты? А время? У похитителей было всего минут двадцать. От ресторана до первого поста на въезде в город нужно ехать через мост. И миновать его никак нельзя, а сразу за мостом гаишнички. Евгений, муж Матильды, тут же из ресторана позвонил знакомым, и моментально был объявлен план-перехват. Так что искать «Мерседес» начали сразу. Но машина исчезла.

– Как в воду канула, – сказала Матильда.

Все, конечно, сразу забегали, Евгений принялся вызванивать страховщиков. Мужчины, которые только что орали «Горько», кинулись в погоню, доехали до моста и вернулись. Хохлушка толкала версии:

– Это банда! По городу орудует банда угонщиков. Они следили за машиной!

А Матильда подошла к музыкантам.

– Гуляем дальше! – она взмахнула ручкой. – Пусть тебе приснится! Пальма! Дема! Йорка!

– Какая женщина! – все восхищались. – Какое самообладание!

И никто не мог подумать, что этот красный «Мерседес» Матильде двести лет уже не нужен. Машина была куплена не просто так, а с военной целью, и эта цель была достигнута.

За год до покупки «Мерседеса» Матильда вычислила у мужа любовницу. Ей это оказалось несложно, паранойя была ее рабочим состоянием. Мелкие пакости за двадцать лет семейной жизни она научилась раскрывать на раз. Но все двадцать лет, которые Матильда и Евгений прожили вместе, никто из женщин не представлял стратегической угрозы для семьи.

Время от времени Матильда принимала звоночки с молчанием и вздохом. Они начинались после командировок мужа. Матильда их своевременно фиксировала и не ждала второго звоночка, а сразу просила отпуск и увозила мужа в новые места.

Когда Матильда появлялась в турагентстве, хозяйка, та самая пампушка с черными глазами, встречала ее с широкой улыбкой как почетную клиентку.

– Что, опять? – спрашивала она.

– Опять! – Матильда бухалась в знакомое кожаное кресло.

– Я надеюсь, ничего серьезного?

– Да нет, – Матильда листала предложения, – все как обычно. И чтоб не слишком долгий перелет, часа четыре, не больше. У него спина больная.

Пампушка, давно уже ставшая другом семьи, хлопала руками по коленкам. Дамы начинали поиски отелей и рейсов. Так что за последние лет десять Матильда подробно объездила всю Европу. Смена обстановки – был ее испытанный метод. Так она растворяла впечатление от новой женщины в море других впечатлений, от новой страны, еды и знакомств. После отпуска рыночная стоимость любовницы как источника релаксации понижалась. Остальное делало время.

Матильда привыкла держать руку на пульсе. Она записывала мужа то в бассейн, то в спортзал и отправляла его туда вместе с сыном. «Мальчику нужно почаще бывать с отцом», – говорила она. Но в трубку дышали. Нет-нет – возьмут и подышат.

С годами паранойя обострилась. «Мы живем в змеином логове, – размышляла Матильда, просматривая в туалете мужнин телефон, – кругом идет охота на наших мужиков. А кто он такой, мой этот драгоценный мужик, если разобраться? Холодный эгоист с завышенными требованиями».

Если в момент изучения ею телефона мужу звонили, Матильда всегда отвечала: «Да, да, я передам». Конечно, она понимала, людям это неприятно, и вообще-то не очень прилично отвечать на рабочие звонки, но ничего не могла с собой поделать.

– Я же просил… не бери. – Евгению было стыдно перед коллегами.

– А у тебя тут «Энгри бердз», а в моем нету! – невинно улыбалась Матильда. – Я играла!

– Ты как ребенок…

Он и правда думал, что в туалете его жена играет в птичек.

В последнее время Матильда слишком увлеклась регистрацией входящих-исходящих. Так увлеклась, что начала проверять все телефоны. Все, что попадали ей на глаза.

К примеру, сидит она в кафе с подружкой. На вешалках у столика висит одежда и сумочки. И вдруг у подружки звонит телефон.

– Я передам, сиди, я передам, – вскакивает Матильда.

Она доставала чужой телефон из чужого кармана и обязательно смотрела, от кого звонок. Все подружки были в кругу подозреваемых, абсолютно все.

За это на нее не обижались. Хотя, конечно, обсуждали. «У Матильды паранойя, – перезванивались подружки, но тут же находили оправдание: – А мало ли! Откуда мы знаем, как может заклинить человека? Через двадцать-то лет совместной жизни».

И вот однажды Матильда вышла на след большого зверя.

Ее мучили бессонницы. Уснуть помогали тарелка пирожков со стаканом молока, кроссворд и женские детективы. Она засыпала не раньше часу ночи. Муж ложился в десять, вставал в пять, и когда она просыпалась, он уходил на работу. По утрам Матильда вешала в Сеть новые фото из путешествий. И в какой-то момент она стала замечать: комп включен, мышь теплая, коврик сдвинут, чашка кофе недопита, полотенце брошено на стол. Обычно муж завтракал на кухне. И никогда не разбрасывал вещи, Матильда сразу заметила это изменение многолетней привычки. Так она обнаружила переписку.

«Я очень скучаю и думаю о тебе каждый день, любимая моя кошечка. Иду на работу, как пьяный, жду, когда ты приедешь. Дома видеть никого не могу, так мне без тебя плохо, – читала Матильда и сморкалась в полотенце. – Со мной такого еще никогда не было. Я никогда не думал, что смогу влюбиться и ревновать. Скажи, Котенька, скажи, что ты там одна без присмотра делаешь?»

«Женечка, мне никто не нужен, кроме тебя. Я работаю с утра до вечера. Квартира дорогущая, но я должна помочь сыну. Скоро он привыкнет, на второй курс отпущу одного».

«Миленькая, я получил новый проект. В декабре мне дадут хорошую премию, мы что-нибудь придумаем. Мы сможем снять твоему парню квартиру рядом с академией, и ты у меня перестанешь волноваться. Я хочу, чтобы ты скорее вернулась. Зачем ты уехала? Неужели только из-за сына? Ну, скажи, я тебе надоел?»

«Я не могу бросить ребенка. Ему только семнадцать, он маленький, он еще не освоился. Ты же знаешь, Москва – поганый город. Как я не хотела, чтобы он тут учился…»

«Он взрослый, лапуся, он вырос, пойми. А ты еще такая молоденькая, тебе можно рожать еще парочку, тогда ты не будешь за него дергаться».

«Потерпи, Женюшка, я тебя прошу, потерпи до весны».

«А на эти выхи ты приедешь?»

«Даааааааааааааааааааа!»

Прочитав все это, Матильда думала, не сможет встать со стула. Ноги не слушались, в затылке шумело, пропала резкость… Она собралась, встала и сразу покатила в турагентство.

– Опять? – улыбнулась веселая хозяйка.

Матильда прошла мимо кресла и прилегла на диван.

– Что, все так плохо?

Матильда замотала головой.

– Есть скидки на Турцию, – сказала хохлушка и махнула секретарше: – Валерьянки!

– Турцией тут не отделаешься, – выдохнула Матильда и затрясла рукой, – во рту пересохло…

– Неужели Ирландия? – Ей дали водички.

– Не знаю!

– Доминикана?

– Не знаю!

– Соловки! – придумала хозяйка.

– Да подожди еще, – оклемалась Матильда, – поборемся.

Матильда выбрала Альпы. Лыжи помогут, решила она. За пару дней до вылета Матильда упала на ровном месте перед собственным подъездом и сломала руку, но отпуск не отменила, поехала в гипсе. За ужином в отеле она увидела еще несколько травмированных. Оказалось, гипс на горнолыжном курорте был деталью, придававшей особый шарм. Так что все посматривали на Матильду с уважением, как будто она сломала руку на сложной трассе.

Она гоняла мужа по спускам, заставляла прыгать с трамплинов, парила в финской бане, кормила рульками, поила глинтвейном, но сразу после отпуска Евгений исчез на все выходные и по утрам снова пил кофе у компа.

Матильда перестала есть. «Неужели любовь?» – не оставляла ее мысль.

Каждое утро она читала еще не остывшие диалоги и выбегала из квартиры на лестницу. Пешком она поднималась на тринадцатый этаж. Там, на площадке переводила дух и по ступенькам неслась обратно. «Премию! – соображала Матильда, на бегу ей соображалось лучше, – мне дадут хорошую премию». Она повторяла забег несколько раз. Ногам было больно, Матильда задыхалась, но заползала вверх по ступенькам. «А я ему не скажу! Я ему ничего не скажу, – повторяла она. – Не скажу!»

Беготня по лестнице была вторым испытанным средством Матильды. Лет пятнадцать назад она любила поорать от всей души. Однажды у лифта она столкнулась с соседкой, и та ей сказала:

– Матильда, ты что ж так орешь? У меня собака писается. Ты когда в следующий раз начнешь орать – посмотри на себя в зеркало. Посмотри, какая ты страшная, когда орешь. Тебе сразу полегчает.