Текст книги "Мужчины бесятся (сборник)"

6

В кабинете у господина Ахмета есть небольшая дверь, за ней находится маленькая комната. Там стоит удобный раскладной диван, там есть душ, туалет, шкаф с бельем, запасная одежда, холодильник и телевизор. Когда у Ахмета набирается много работы, он засиживается на фабрике допоздна и часто здесь же остается ночевать.

И сейчас, весь больной и разбитый, он сидел за столом, просматривал срочные документы и тоскливо смотрел на эту дверцу. Терпеть осталось недолго, через пять минут он подпишет бумаги и спрячется в своей норе. Одеялом укутается, глаза закроет и скажет секретарше: «Меня нет».

Прежде всего он подписал приказ о годовой премии своим сотрудникам. Высморкался со свистом и поставил автограф. Даже не вызвал бухгалтера и не подумал терзать его, как обычно: «Откуда такие сумасшедшие цифры?»

Затем Ахмет ответил украинским партнерам: «Понимаем ваши обстоятельства, сожалеем о срыве контракта, надеемся на скорейшее…»

После этого пришлось уступить русским клиентам. «Ой, да забирайте вы свои несчастные двадцать процентов!» – Ахмет согласился, он как раз и задрал свою цену, чтобы потом сделать скидку.

Когда русские приехали к нему на фабрику и одобрили товар, он, разумеется, думал, на какой цене согласиться. «Нам нужно пять минут посовещаться», – попросили русские.

«Конечно», – ответил Ахмет и любезно предоставил им свой кабинет и секретаршу с чаем. А сам тихонько удалился за дверь, в свою потайную нору. Там у него сидела Анжела, она переводила ему все, что говорили земляки.

…А сейчас Ахмет напечатал русским письмо, в котором согласился сделать скидку, но вдруг задумался на секунду, перед тем как письмо отправить. Ведь жалко! Жалко и совсем не по-турецки взять и сразу, не торгуясь, уступить все двадцать процентов. Ахмет решительно сморкнулся и отпечатал: «В данный момент готовы предоставить вам скидку в десять процентов в связи с». В связи с чем, он уточнять не стал.

Он глотнул еще немного зеленой микстурки и набрал номер счета своей любимой женщины. Ахмет хотел, чтобы Анжела быстрее вернулась и сама его полечила – так, как умеют русские женщины, которые в детстве начитались сказок про гаремы и с радостью играют в Шахерезаду.

В графе «сумма» он поставил единичку и прибавил к ней шесть ноликов. Шесть ноликов! Анжела простит ему все! Он давно обещал ей квартиру в Анталии и теперь, как честный человек…

Ахмет взглянул на эту красивую цифру с любовью и нежностью. И потрогал свой лоб. «У меня жар, – вздохнул он, – какой у меня сильный жар!»

Он выпил жаропонижающее и после этого еще раз посмотрел на нолики, ему показалось, что их слишком много. Ахмет убавил три, нет один… Нет, два. Нет, все-таки один, только один нолик он убавил и быстро отправил платеж.

Нет, он не жадный! Ахмет не жадничал. Он всегда проставляет в графе «сумма» ровно столько ноликов, сколько нужно для того, чтобы его любили. За любовь он платит всем: женщинам, сыну, сотрудникам, партнерам, официантам, таксистам, горничным… Ахмет заплатит, просто ему не хочется отдавать все свои нолики сразу. У него есть еще одна любимая восточная хитрость – не исполняй свои обещания в один день, честный человек имеет право растянуть удовольствие.

Чек для своей жены он тоже подписал, на этот раз к обычной сумме прибавил еще пять тысяч, об этом он помнил. И вроде бы все… С деньгами Ахмет разобрался и вызвал к себе секретаршу. Она увидела премиальный приказ и засияла:

– Выздоравливайте, Ахмет-бей! Да продлит Аллах ваши дни!

В ответ Ахмет громко расчихался.

– Вам стало легче! – заметила секретарша. – Ваш кашель стал намного лучше!

И накапала ему в ложку еще немного зеленой микстурки. Ахмет проглотил и отправил секретаршу в бухгалтерию.

Осталось последнее – ответить сыну. Ахмет еще раз перечитал его жестокое письмо. Он понимал, мальчишка боится получить по жбану, поэтому и пишет все эти глупости «не хочу с тобой встречаться, не вижу смысла, не люблю». На детские истерики, и на женские тоже, Ахмет не реагировал. Вот только это последнее «я тебя не люблю» его укололо. И голова к тому же болела очень сильно, особенно в том месте, где начинается шея.

Ахмет решил не мучиться и выпил обезболивающее. Он вздохнул, вытер слезы и с треском высморкался, так сильно, что даже стрельнуло в ушах. После этого он напечатал ответ, быстро, уверенно и по-турецки.

«Не люби меня, сын, – Ахмет написал, – меня не надо любить. Мной нужно пользоваться. Я сильный, я тебе еще пригожусь».

Он отправил письмо, захлопнул ноутбук и спрятался в своей потайной комнате.

Разложил диван, снял ботинки и закутался в теплое овечье одеяло. Секретарша поскреблась к нему осторожно и шепотом спросила на всякий случай:

– Вам ничего не нужно, Ахмет-бей?

Ничего ему было не нужно. Головная боль отступала, дышать стало легче, он понял – через несколько минут заснет.

Ахмет закрыл глаза и ответил секретарше больным осипшим голосом:

– Меня нет.

Малыш

Открывает Алена свой барчик – а там ничего и нету. Ни коньячка, ни текилки, ни вискарика. Бар вынесли под ноль, и в этой голой зеркальной пустоте лежит записочка.

«Алена, когда ты будешь это читать, меня уже не будет…»

«Осиротел мой барчик, – загрустила Алена и вздохнула, – эх, Малыш, Малыш…»

Малышом звали последнего парня Алены, и предпоследнего тоже звали Малыш. Так получалось в последнее время – чем старше становилась Алена, тем моложе у нее были мальчишки, и каждого она называла Малышом.

Этому, что обчистил бар, недавно исполнилось двадцать один. Малыш! Когда Алена назвала его так в первый раз, он рассмеялся. Экземпляр был выше Алены на голову, за его широкими плечами она могла спрятаться полностью. Он подхватил ее на руки, легко, как пакет из супермаркета, и усмехнулся:

– Значит, я для тебя Малыш…

– Да, – Алена с ним бодалась, – и говнюк ты еще.

Парень был моложе Алены на пятнадцать лет, и что ей было думать, когда он высадил ее последний коньячок? Ругаться на ребенка? Обижаться на шалости? Алена зевнула и включила плиту. Выпить нечего – будем варить кофе.

В соседних квартирах запели будильники, на часах было шесть утра. В это время Алена только ложилась, она работала администратором ночного клуба, поэтому режим у нее был перевернут: ночью работаем, утром – спать.

Алена понимала, что для женского здоровья такая работенка не подарок. Малыш все время говорил Алене, по десять раз одно и то же повторял: «Бросай работу! Бросай свою поганую работу! Алена, дальше так жить невозможно, нужно все поменять».

Алена уходить из клуба не собиралась, она привыкла, организм приспособился к ночному режиму, ничего она менять не хотела и объясняла это Малышу настойчиво: «Не собираюсь ничего менять! Малыш! Ну, как же ты еще не понял! Мне моя жизнь нравится». И действительно, как она могла послушать мальчишку, который к тому же опустошил ее бар и даже граммульки коньячка ей не оставил, так что пить придется голый кофе.

Алена взяла свою чашку, у нее был постоянная черная чашка для кофе. Села в кресло. Кресло осталось от бывшего мужа, очень удобное, глубокое, выбрасывать было жалко. Закурила тонкую сладкую сигарету – давно привыкла к сладким – и прочитала еще раз глупое письмо, которое оставил ей Малыш.

«Алена, когда ты будешь это читать, меня уже не будет, я уехал в Фергану. Я решил, на фига мне все это надо, лучше прыгну с моста. Пусть меня похоронят рядом с бабушкой. Прости, Ален, я выпил всю твою текилу. Виски взял с собой, потому что мне очень плохо, не знаю, как сказать тебе, чтобы ты поняла, как мне плохо. ПЛОХО! ПЛОХО МНЕ! Буду бухать всю дорогу. Ехать три дня, так что ты еще успеешь мне позвонить. Если ты позвонишь, тогда все будет нормально. А если ты не позвонишь, тогда я прыгну с моста. В смерти моей прошу не кого не винить».

– «Не кого не винить»! – Алена заметила ошибку и с отвращением сморщилась. – Научила дурака – «не» с глаголом раздельно, так он теперь везде будет ставить «не»!

После этого письма ей стало скучно до изжоги, как будто она пришла в кино и обнаружила, что фильм уже смотрела и повторять не хочется. Алена взяла письмишко и примагнитила его к холодильнику.

Холодильник у нее, как прилавок сувенирной лавки, весь в магнитах из теплых стран. Каждую зиму на свой день рождения Алена уезжает подальше, отмечает свой праздник в отеле с чужими людьми, потом возвращается в наши холода и добавляет новый магнит в коллекцию на холодильнике.

Холодильничек у Алены веселый только снаружи, а внутри там грустно и пусто. Супчики, бульончики, домашние котлетки Алена считала баловством и обедала в кафешках. Готовить ей было некогда, но покушать она любила, тут уж ничего не поделаешь.

Когда появился Малыш, в холодильнике стало веселее. Малыш готовил, он умел делать настоящий туркменский плов. Сейчас бы после работы Алена скушала тарелочку с великим удовольствием, но, поскольку Малыша она разогнала, у нее опять началась сухомятка. Кусочек сыра, белая булка, на полминуты в микроволновку – вот тебе и завтрак.

Малыша Алена понимала, она ведь и сама была когда-то Малышом и тоже плакала, и точно так же, как Малыш, кричала: «Мне плохо! Плохо!» «С моста нет… С моста я прыгать не собиралась. – Алена припоминала смутно что-то далекое и удивлялась: – Неужели прошло столько лет? Даже смешно теперь… Неужели это я кричала «Умру без тебя! Мне плохо! Плохо! ПЛОХО!»?»

После завтрака Алена всегда ложится отдохнуть в своей темной зашторенной спальне и отключает телефон. А ей никто и не звонит с утра, все знают, до двух у Алены ночь.

И Малыш тоже спит. Малыш лежит в третьем купе на нижней полке, повезло Малышу. Он заворочался и скоро проснется от сильной жажды. Малышу снится горячий песок, целые горы сухого горячего песка, песочные карьеры за Ферганой, в которых он по детству искал золото. Малыш копает, копает, копает голыми руками и утопает в песке, песок скрипит у него на зубах, песок у него под рубашкой, и в глаза попадают колючие песчинки. Он моргает, плюется песком, ноги вязнут в рыхлом рассыпчатом месиве, а он все копает и копает. Во сне Малыш резко дергает ногой, потому что снится ему, что карьер сейчас рухнет, Малыш наступает в песок, нога проваливается в пустоту, поэтому и дергается.

Этой зимой Малыш оказался в яме в буквальном смысле, не во сне. Он целый месяц просидел в бетонной яме для осмотра машин, в мастерской у своего отца, и работал там в две смены, лишь бы не вылезать. А зачем? Что там такого интересного может быть на улице? На какие рожи ему пойти посмотреть? С кем разговаривать? Малыш не хотел никого видеть. В тот день, когда Алена ему сказала «Все, Малыш, пора прощаться», жизнь у него закончилась, и начались стандартные операции. В семь утра подъем, пописали, умылись, зубы почистил, штаники натянул, еду пожевал, маме спасибо сказал – и на работу, в яму. Ключ в руки – и гайки крутить.

Алена знала, что после их разрыва Малыш переживает. Иногда он звонил ей и спрашивал: «Ну неужели тебе меня не жалко?» «Все пройдет, Малыш», – отвечала она.

«А что он думал? – так она рассуждала. – На что надеялся? Всю жизнь порхать? Как обезьянка? Это норма вообще-то: сначала у тебя подъем, потом провал».

Клиенты заезжали на кронштейн, Малыш стоял перед машиной и показывал водителю: «Давай, давай, прямо, прямо, еще, еще». Он махал рукой, а перед глазами у него все расплывалось, слезы наворачивались неожиданно, в самый неподходящий момент. Малыш не видел, что бампер клиентской тачки в одной секунде от балки и сейчас ее точно зацепит.

Хорошо, что отец был рядом. Подходил вовремя: «Стоп! Приехали!». Девушки, те, что сидели в тачках, испуганно хватались за сердце. Они притворялись, кокетничали с отцом. Если бы хоть одна из них была похожа на Алену, Малыш бы это сразу заметил. Но после Алены все бабы казались ему страшными дурами, Малыш к ним даже не подходил, со всеми разговаривал отец:

Алена – жесть, она прикатила в сервис свою тачку, вписалась на подъемник четко с поворота и сразу заявила:

– Левая граната.

– Кто-то уже смотрел? – отец ее переспросил. – Откуда вы знаете, что левая граната?

– Я знаю.

– Давайте мы сначала все посмотрим…

– Некогда смотреть, мне завтра гнать на Сочи. – Она передала ключи и повторила: – Граната, колеса и масло.

Проверили, и оказалось, правда – у Алены полетела левая граната.

– Как догадались? – спросил отец.

– Я же слышу.

– Вот видишь, – он пошутил с Малышом, – девушка слышит, а ты не слышишь.

Алена отцу понравилась. Она его спросила, нет ли кого-то поблизости, чтобы помог отрулить полторы тысячи километров.

– Как же нету? – отец быстро сосватал ей Малыша. – Вот он, водитель. Подойдет?

– Подойдет, – согласилась она, – завтра, с вещами, в семь утра заберу.

В автосервис Алена заехала в июне, и до самого декабря у Малыша было счастье. Но вдруг зимой Алена навострила лыжи на Копаоник, отмечать с чужими людьми свой тридцать шестой день рожденья.

– Почему без меня? – этого Малыш понять не мог.

– Малыш, пожалуйста… – Алена не хотела объяснять, – будь умничкой, не порть мне вечер.

– Ты на съем, а я не порть вечер?

– Не груби, зая, не груби.

До поездки оставался месяц, Малыш надеялся, что успеет ее отговорить. Вот тут и обнаружилась одна проблемка. Оказалось, что время они с Аленой считают по-разному. Для Малыша декабрь – это целый месяц. У Алены декабрь – начало января. Малыш говорил: «Как же ты уедешь от меня на целых две недели?» Алена его поправляла: «Всего на две недели», планы свои она не собиралась менять.

Вот из-за этой ерунды они поссорились, поэтому Малыш и оказался на нижней полке в поезде. Он никак не мог пробудиться от кошмарного сна, ферганский карьер осыпался, завалил Малыша с головой, он пытался выбраться, сбивал ногами одеяло и плевался песком.

Предпринимал он!.. Разумеется. Малыш предпринимал попытки к примирению. Мириться пошел к Алене в клуб. Она подошла и прошипела: «Малыш, я работаю».

Малыш ненавидел эту работу. Из-за клиентов. Он понимал, люди хотят внимания, люди хотят обсудить свой досуг, и поэтому Алена присела к ним за столик. Это ведь непростые клиенты, это друзья клуба, важные люди, ФСБ или мэрия, все это Малыш понимал. Но ему показалось, точнее, он увидел, потому что в зале хотя и было темно, но Малыш не слепой, он прекрасно видел, куда этот «ВИП» потянул свои лапы. Малыш подошел и ударил клиента, припечатал его лицо в стол.

Ах, какая жалость, он подвел Алену! И подмочил репутацию всему заведению. К Малышу сразу подбежали охранники, выбросили его на улицу и там попинали немножко. «Не калечить», – Алена их попросила. Ей было некогда, она работала и поэтому не вышла посмотреть, как там Малыша «провожает» охрана.

Он повалялся, повалялся на снегу и придумал. Нет проблем: сейчас ловим мотор, срочно к Алене на квартиру, включаем газ, утром она возвращается, Малыш щелкает зажигалкой – и никуда она без него не поедет.

Ключи от квартиры Алена забрать не успела. Он сам однажды разозлился и спросил: «Ключи отдать?» Она усмехнулась: «Что, всё? Нервишки сдали?» Малыш оставил ключики, один плоский, маленький, другой ребристый, длинный, они все время были у него в кармане. Пока он тискал их пальцами, у него оставалась надежда – он сможет вернуться.

В прихожей Малыш разулся, отряхнул снег и прошел на кухню, включить газ. Газ он включил, умирать собрался, но зачем-то сунул в стиралку свои джинсы, грязные после битья ногами. Он включил машинку, открыл знаменитый Аленушкин бар, достал бутылку коньяка и пошел умирать. В спальню.

В этой спальне всегда были таинственные сумерки. Окна закрыты плотными шторами, только лампа ночная иногда включалась. Большая низкая кровать занимала почти все место, ее изголовье было отделано черной кожей, постель прикрыта мягким покрывалом в леопардовых пятнах.

Над кроватью во всю стену висели книжные полки. Наверху стояли большие иконы в серебряных окладах, а ниже книжки, книжки, книжки… Алена любила почитать перед сном сказочку, а как посмотришь, пробежишь глазами по корешкам – в жизни не уснешь, от одних названий. «Ведьмы Средневековья», «Колдовские эликсиры», «Колдуны и девы», «Полуночная ведьма», «Ведьмак-1», «Ведьмак-2», «Ведьмак-3»… Вся эта мистика стояла аккуратненько под иконами. Там же, среди бесячьей литературы, была коллекция мягких игрушек. Котята, зайки, мышки…

Когда Малыш попал в эту спальню впервые, все это показалось ему очень смешным.

– Маленькая девочка… – он улыбался, – и черти, и зайки у тебя на одной полке стоят.

Алена взяла ушастую рыжую зверушку, самую старую и затрепанную из всей коллекции.

– Знаешь, сколько лет этой мыши? – она показала ее Малышу. – Побольше, чем тебе! Мне подружка подарила, в третьем классе.

Малыш разглядывал игрушку. Мышь как мышь, как она вообще могла сохраниться, не потеряться за столько лет? У Малыша никаких раритетов не было, потому что его семья постоянно переезжала, раньше отец был военным. В детстве Малыш ломал игрушки и потом в лицо их не помнил, книжки брал в библиотеке, друзей из старой школы забывал и легко заводил новых. Алена была первой привязанностью, которую он захотел удержать.

У стены напротив кровати стояло трюмо, и на нем толпились флакончики с духами, духи Алена любила терпкие, сильные, почти мужские. Этот запах был и в постели, Малыш со временем тоже стал пахнуть этими духами, и сейчас он их чувствовал, запах газа уже доносился из кухни, но духов еще не забил.

Черные простыни, черные шторы, черные книжки, черные стрелки Алена себе рисует… Вамп, здесь живет женщина-вамп, все об этом говорило. Но ведь была еще и рыжая мышь, были иконы и старые фото в деревянных рамках, а там Алена с бантами в шелковом платье с карандашиками… Двойное дно, маскарад – это показалось Малышу интересным.

Он захотел остаться в этой спальне. На черных простынях Алена, крепкая и загорелая, смотрелась очень, очень, очень…

– Научи меня, – Малыш ей сказал и стянул через голову свитер, – я хочу быть лучше всех, лучше всех твоих…

– Ты и так лучше всех.

– Научи, – он ремень расстегнул. – Я всех сделаю!

– Не надо, Малыш, – Алена сняла с него джинсы. – Я не люблю спорт… Будем просто с тобой… – она заглянула к Малышу в плавки и зарычала: – Будем беситься!

Малыш сбесился, его накрыла приятная одержимость, которая случается иногда – не с каждым, не часто, а по большому везению, если в постели встречаются люди с чертями.

В первый раз он завис в этой спальне… На сколько дней? Малыш не помнил точно.

«Тебя нет. У тебя выходной», – шептал он Алене, когда звонили из клуба. Открывали только курьерам, забирали то суши, то пиццу, щеки у Малыша покрылись черной щетиной, но возвращаться в человеческий облик совсем не хотелось.

Вернулись с божьей помощью, когда на них упала икона. Кровать раскачали, полки над ней тряслись, и поэтому иконы потихоньку сползали от вибрации. Одна из них соскочила и обоих ударила, Малыша сильно, икона влетела ему ребром по спине, и Алену задело, но легче.

Она испугалась, а когда поняла, чем ее стукнуло, кинулась осматривать свое сокровище, все ли в порядке с ее «Богоматерью», ничего ли там не разбилось.

Это была тяжелая и большая икона, в серебряном окладе, обшитом для защиты деревом, и лик, как положено, был под стеклом.

Малыш пытался рассмотреть старый, потемневший образ, в котором только специалисты могли бы увидеть культурную ценность, и взвешивал его на глаз.

– Прикинь, Ален, если такая тяжесть и по темечку? Я бы тут у тебя кони двинул…

– Поставь на место, – попросила Алена и перекрестилась, – о, Господи… Да что ж я вытворяю…

– Старинная икона? Откуда она у тебя?

– Прадед был священником.

Алена закрыла лицо и засмеялась.

– Он там в шоке от меня! Ругается! Подзатыльник нам отвесил!

– А раньше падала? – спросил Малыш.

– Нет… Никогда еще не падала.

– Тогда все ясно… – Малыш засмеялся. – Дед меня отметил! Я ему понравился, Ален! Дед нас благословил!

Малыш лежал под иконами и вспоминал все это. Он прикончил коньяк и начал корить себя за то, что не послушал деда. Дурак! Он даже не подумал, что иконы просто так не падают. А нужно было сразу! Прямо в тот же день хватать Алену – за жопу и в конверт, то есть за шкирку и в загс, пока она еще тепленькая вот тут, вот на этой постели лежала.

Он вскочил и, задравши голову, начал креститься перед «Богоматерью», сжимая пальцы и многократно ударяя себя в лоб.

– Дедуля, помоги! Дедуля, помоги!

Так он молился в носках и свитере, стоя на коленках.

На кухне заревело с металлическим визгом и застучало, мелко, дробно. Это стиралка Аленина начала отжим. Машина была старая, вибрировала и тряслась безумно, нужно было каждый раз садиться на нее верхом и держать своим телом, чтобы она не выползала в центр кухни.

Алена всегда прыгала на машинку и болтала ногами.

– Муж подарил, – она хлопала по белой дрожащей панельке, – сэкономил, зараза, а я все никак новую не куплю. Ведь стирает, сучка? Выделывается, но стирает.

Малыш выскочил на кухню и тоже прыгнул на машинку. Газом воняло ощутимо, он сощурился от резкого запаха и ждал, когда остановится барабан.

Кухня у Алены была холостяцкой. Плита старая, духовкой она никогда не пользовалась, там у нее хранились ненужные сковородки. Зато в углу стояла барная стойка, и в белом стеклянном шкафчике всегда хранились запасы алкоголя, для друзей. Тут же раскладывался диван, тоже для друзей, чтобы могли сразу упасть.

У окна было много цветов, и угол, тот, что светлее, был до верха заставлен цветами, Алена их заносила на зиму с балкона. Обеденный стол был забит кактусами, рядом с маленькими глиняными горшочками всегда стояла фотография покойной мамы. Все это занимало почти половину стола и мешало обедать, Малыш как-то пробовал переставить кактусы на холодильник, фото в сервант, но Алена не разрешила. Все вернула на место, молча. Малыш и без слов прекрасно понял – мама всегда с нами, мама должна быть постоянно на глазах.

Машинка завизжала на последних оборотах и затихла. Малыш встал на пол и слегка поклонился, поздоровался с мамой, точнее с маминой фотографией:

– Здрасссьте, Валентин Иванна!

Захотелось еще немножко выпить. И покурить. А умирать было еще рано. На часах… У Алены висели старые детские часы, с картинкой из любимого мультфильма «Малыш и Карлсон»… На часах было только начало третьего. Алена возвращалась из клуба не раньше пяти, и Малыш решил, что немножко пожить еще можно.

Он закрутил конфорки, открыл все окна, на кухне, в спальне, в зале, взял полотенце и забегал по квартире, выгоняя газ на улицу.

– Вы вот умерли, – он кричал, обращаясь к маме, – и она фотку вашу на столе всегда держит. Вот как вы думаете, Валентин Иванна, когда я умру, она мою сюда поставит? Или не поставит?

И сам себе отвечал, энергично размахивая полотенцем:

– Поставит, Валентин Иванна, поставит. Будем с вами тут вместе стоять.

Сквозняк был сильный, шторы, цветы задрожали, морозный воздух с улицы разогнал вонищу. Малыш поводил носом, боязливо оглянулся и щелкнул зажигалкой.

Все было чисто. Мороз моментально выстудил квартиру. Малыш закурил и укутался в пушистый Аленин халат.

В баре оставался литр виски и текила. Алена, видимо, ждала кого-то. Иначе для чего ей литр виски. Малыш помялся и открыл текилу. Стаканчик достал, хотя значения не имело перед смертью, как пить, но он достал. Налил до краев и проглотил быстро, как лекарство.

– Вы знаете, Валентин Иванна, – он снова обратился к маминой фотографии, – ваша дочка любит текилу. Вы об этом знали раньше? Нет? Она и меня научила. Я теперь тоже люблю текилу. Стоп! Стоп! Сейчас я вам покажу…

Малыш открыл холодильник, нашел лимон, насыпал соль на блюдце. Двинул к столу офисное кресло, то, что осталось от первого мужа, и обратился к фотографии.

– Вот я все думал, почему текила? Неплохая выпивка, допустим. Ладно. Но почему? И знаете, я понял. Алене нравится церемония, и чтобы она этой церемонией управляла. Вот это вот – соль, лимон – ей нравится. Мы с ней всегда на счет «три» пили. Она у вас командирша, наливает и командует: «Лизнул! Глотнул! Куснул!»

Малыш лизнул соль с ребра ладони, проглотил текилу, прожевал лимон, задумчиво, ничуть не морщась. Сквозняк прошелся по голым ногам, он поежился и закрыл балконную дверь.

– Вот тут вы правы, Валентин Иванна, – Малыш хихикнул. – С газом я погорячился. А то еще рванет на весь подъезд. Я что, маньяк, что ли, какой-то?

Малыш проголодался. Он снова заглянул в холодильник и почмокал недовольно на его бедность. Но кое-что нашел. Отрезал кусочек сыра, сухую булку сбрызнул маслом, отрезал ломтик турецкого пластмассового помидора, посолил, поперчил и вместе с сыром поставил в микроволновку на одну минуту. С этой закуской он снова уселся в кресло.

– Хорошо сидим, – подмигнул он маме, – правда? Вы не волнуйтесь там… Алена вам сорокоуст заказала. Да, и в церковь ходила. Вам за это плюсик ставили? Вам там хорошо? Хорошо? Вы моргните мне, что ли… Хорошо вам. А мне тут плохо! Как мне плохо, Валентин Иванна!

Он повторил тройное па с текилой, и боль его отпустила. Вот эта самая ножовка по металлу, которая терзала его сердце, остановилась, перестала распиливать. Хорошо ему стало, спокойно, и с мамой болтать было очень приятно, и совсем неважно оказалось, сидит она тут же, на кухне, или только смотрит с фотографии.

– Вы знаете, с чего все началось у нас с Аленой? Рассказать вам? Или вы там уже знаете? А я расскажу…

Малыш закурил и начал со смаком выкладывать всю подноготную Алениной маме.

– Мы ехали на море! Она сама рулила! Да, вы прикиньте, тыщу верст сама отмахала, мы с ней только на перевале поменялись. Самые первые доехали! Четыре машины было, мы с Аленой первые гнали.

Там были женщины, вы их знаете? Да знаете вы их! Коровы все такие… И у всех дома остались дети, и они, как доехали, сразу кинулись названивать своим детям. «Хорошо доехали, как вы там…» А вашей Алене звонить было некому. А этих баб как прорвало! Все начали про своих детей разговаривать, мы с Аленой даже ушли от них, мангал разводить. Так неприятно, я вам скажу, про чужих детей слушать…

А я просил! Валентин Иванна! Честное слово! Я ей сказал: «Роди, и пусть все будет как будет». Только она не послушала, все время: что потом и что потом? А что потом? Пусть хоть десять лет! Да хоть пять у нас будут! Вы же знаете, Валентин Иванна, вам оттуда повиднее, пять лет – это о-го-го! Вот дай вам сейчас пять лет. Вот сказали бы вам: «На тебе, дорогая, еще пять лет». Ну что, не согласились бы? Да взяли бы…

Малыш немного подумал, сомневаясь, выкладывать маме дальнейшее или не стоит. Но решился и заложил Алену с потрохами:

– А ваша Алена напилась тогда в зюзю. Я ее к морю носил освежаться. Сполоснул ее, в палатке у себя положил. Утром она мне говорит… Такая, знаете, крутая, мне говорит: «Малыш, а сколько тебе лет?» А я ей говорю: «Может, мне и поменьше, чем тебе, но я вчера в говно не ухлестался!» Она удивилась сразу: «Да? Так у нас ничего не было?» «Не было, – говорю, – ты мертвая лежала».

Малыш залил в себя последнюю текилу, и мысль созрела. Мысль подгоняла и толкала на мороз. Он быстро по привычке убрал за собой со стола, скинул в мусор огрызки лимона, туда же бросил пустые бутылки, вытряхнул пепельницу. Метнулся в спальню, там в шкафу нашел свои джинсы, которые остались в Алениных шкафах с другими его вещами. Джинсы были на месте, и носки, его носки лежали в общей куче, Алена ничего не выбросила. Он оделся и даже водолазку позаимствовал у Алены, предусмотрительно под свитер пододел.

В прихожей на трюмо валялся штраф за превышение, Алена вечно превышала, он взял квитанцию и на обратной стороне начал писать то самое письмо: «Алена, когда ты будешь читать это, меня уже не будет…» Тут он вспомнил про виски, вернулся к бару, забрал бутылку и оставил там свое послание.

Малыш представил, как Алена утром раненько подойдет плеснуть в себя глоточек алкоголя. «Я устала, я не могу сразу уснуть после смены!» Откроет бар, а там – хи-хи, хи-хи! Малыш пьяненько мелко засмеялся и поехал в Фергану бросаться с моста.

Он проснулся к обеду следующего дня. Его качало. Малыш подумал, что сидит на стиральной машинке. Рядом в ухо ритмично стучало: та-кан, та-кан… Он узнал эту песню. Колеса! Колеса стучат. Малыш открыл глаза и понял: «Я в поезде».

Сначала он себя ощупал. Все было на месте: джинсы, свитер, где-то рядом ощущались носки. Малыш огляделся. Его куртка висела на крючке, из кармана торчали сигареты и деньги, странно, что Малыш их не потерял. Постель под ним была чистой, со свежим запахом стирального порошка. Полка, на которой он лежал, оказалась удобной, достаточной по ширине, и матрас мягким. Дверь с большим зеркалом, все ручки блестели, над головой висел телевизор, голубенькие шторки прикрывали окно, на столе лежала стопка журналов, и самое желанное – бутылка минералки. «Хороший поездок», – Малыш отметил.

Напротив, на соседней полке, он увидел длинные черные волосы и большую женскую попу в тигровых лосинах. «Алена», – Малыш встрепенулся. Девушка повернулась, он увидел чужое, незнакомое лицо и успокоился. «Не Алена».

Было жарко, горло стянуло, он потянулся к столу за минералкой и на всякий случай спросил у девушки:

– Можно водички?

Она не ответила, только кивнула.

– Спасибо. – Малыш сделал несколько больших глотков и добавил: – Вы очень добрая.

Он проснулся пьяным. Алкогольная веселость еще не выветрилась, поэтому он улыбнулся девушке счастливой идиотской улыбкой.

– А вы тоже? – он решил поинтересоваться. – В Фергану?

Девчонка усмехнулась. «Еще одна звезда», – подумал Малыш и повторил:

– А я в Фергану.

В Фергане Малыш провел свое детство, поэтому его туда и потянуло. Там он научился готовить узбекский плов.

Как-то раз он решил покормить Алену по-человечески, принес к ней на кухню казан и все, что нужно для плова. Она, задравши ножки, млела после ванны, а Малыш готовил.

– Мы неплохо жили в Фергане… – рассказывал он ей, обжаривая мясо. – У отца была неплохая зарплата. Только он любил гульнуть. Иногда пропадал на пару дней, на неделю даже бывало… Но с мамой они не ругались. Она его ждала. А я на улице с пацанами болтался…

– И я на улице, – скуксилась Алена.

Она сама себе завидовала. Красивый молодой мальчик готовит ей пожрать! Казан приволок, баранину надыбал, пахнет у него вкусно, и щетка его зубная, и бритва лежат у нее в ванной, и рубаху свою швырнул к ней в стиралку. Но гладит пока еще сам, права не качает. Сколько продержится? – даже интересно.

– И вот однажды он так ушел…

– Кто ушел?

– Отец ушел. А денег не оставил. Короче, жрать нам было нечего. Так вышло, ни хлеба, ни молока, вообще ничего не было. Мать там что-то наскребла, мы купили лепешек, пару дней на них сидели. А отца все нет и нет!