Текст книги "Там, где хочешь"

24

Марина забралась на широкий каменный парапет. Башня теплым таким светом залита.

– Смотри, прожектор… на самой верхушке…

Белый луч бежит по темному небу. Корто провожает его взглядом:

– При хорошей погоде на восемьдесят километров бьет.

– А зачем?

– Надо ж переводить деньги налогоплательщиков.

Луч катится по небу назад. Красиво.

Молчание. Корто стоит совсем близко.

– А почему – Клелия?

Спросил наконец. Интерес проявил.

– Это героиня фильма «Верность», ее Софи Марсо играет… не смотрел?

– Нет. Ну и название… – Облокотился на парапет. – О чем там речь? Не иначе как о верности.

– Да.

– Ох уж эти сказки, ох уж эти сказочники…

Смешной, строит из себя разочарованного. Повернулась к нему, смотрели глаза в глаза. У него в очках две маленькие Эйфелевы башни отражались. Не отрывая взгляда, бросил насмешливо:

– Ну и кто там кому был верен?

25

На этот фильм ее отвел Витя, бывший муж. Шесть лет как разошлись, но раз в полгода он появлялся – на день рождения и на годовщину свадьбы. Цветы приносил. Мама называла это психбольницей (слово «дурдом» ей не нравится). И еще она говорила, что Вите «пора уняться». Витя уняться не мог по той простой причине, что был творческой личностью, художником, хоть и с маленькой буквы («Еще один на нашу голову!» – это мама). И ему, опять же по маминому выражению, требовалось «выпендриваться». Он и на развод с цветами явился. Психбольница!

На самом деле у Вити с головой было все в порядке, просто мама не знала. Так вышло, что после четырех лет брака с Мариной он увлекся художницей-абстракционисткой (пятна). Милена покорила слабохарактерного Виктора своей «экспрессией». Процесс живописания проходил впечатляюще: сперва Милена медитировала перед холстом, а следом набрасывалась на него, как голодный кот на сосиску, и начинала тыкать кистями.

Пока Милена тыкала, а Витя развешивал слюни, Марина томилась по одному поганцу, отчаянно мучаясь – признаться… не признаться: сперва поганцу, в то время герою, а затем и Вите. И покончить с законным сексом.

Витя повинился первым, Марина вздохнула свободно и ужасно обиделась. Все-таки неприятно. Про героя-поганца не проговорилась, но не потому что просчитала цветочную выгоду на будущие годы, а просто не сказала, и всё. Да и говорить-то было нечего. После Витиного бегства она провела с героем ночь любви и поняла, что иногда лучше фантазировать. Потому что фантазией ее бог не обделил.

Витя вскорости вернулся, какой-то сдувшийся, в пятнах (самое время на это указать). Поговорили и остались друзьями. Но чувство вины продолжало гнать Виктора в цветочную лавку.

В тот раз он цветов не принес, но позвал в кино. Сказал – фильм новый вышел, французский – «про тебя». Марине нравилась Софи Марсо.

26

Когда два года без подружки, начинаешь заводиться от всякой ерунды. Смотрели глаза в глаза, у нее за спиной башня начала перемигиваться – не попробовать ли?.. Ну не захочет – и ладно. По ней не поймешь, глазки черные, омут. Да еще очки мешают – один раз уже приключился несчастный случай, когда с гречанкой на похожем парапете миловались. Улетели очочки в пропасть, только стеклами сверкнули. Леший с ними, приятно тогда было с Марго расплатиться, хоть и с опозданием. Предпочел бы это сделать с итальянкой, для полного равновесия, но не попалась итальянка.

Романтическое со-созерцание затянулось, надо действовать, а тут не поймешь, что к чему.

– Героиня, Клелия, выходит замуж за хорошего человека, из приличной семьи. Он ее старше. Она его… уважает. И однажды она встречает молодого обормота, влюбляется…

– И наставляет рога хорошему человеку.

Свесила ноги с парапета, прикусила улыбку:

– Нет.

27

С Марго закончилось банально. Она отучилась, уехала в Америку. Звонил ей, прикидывали – когда съезжаться и брачеваться. Время шло. Звонки стали реже. Потом прекратились. Денис перебрался из Бордо в Париж.

В Париже появилась другая американка – Сью. Не нравились Денису француженки.

Сью занималась менеджментом, покупала себе сумочки по цене… по чудовищной цене. Проходя мимо витрины на пляс де Вож, останавливалась и задумчиво глядела на золотой браслет. И Денис, не придумавший ничего лучше как биологию в лицее преподавать, со своей зарплатой учителя «чувствовал себя мужчиной». Нет, от ложной идеи «мужик платит» он давно и легко отказался, проживаючи в стране равных возможностей, но все равно было не по себе.

Сью жила в Лондоне, променяв на него Нью-Йорк. Ездили друг к другу.

У Сью была квартира на последнем этаже с видом на крыши. Денис любил устроиться на балконе ввечеру, заткнуть уши джазом, смотреть на закат. Очень красивые закаты у Сью за окном дефилировали.

Свободное от менеджеровских трудов время Сью проводила в приятных компаниях. Денису они приятными не казались – в трубку гаркали определенно мужеским голосом: “Yes!” На просьбу позвать Сью следовало любопытствующее: “Who are you?” – там были явно навеселе. Затем трубка орала в пустоту: “Su-u-ue! It’s your Russian! – и снисходительно продолжала: – How are you, Denis? I’m her friend… just a friend, don’t worry!”

В дружбу между полами Денис не верил. Тем более в пьяную дружбу. Но со Сью, когда она не скандалила, не капризничала и не пила, было мило. К тому же с ней удавалось путешествовать. За себя Денис еще мог платить, но двоих – будь с ним студенточка типа Марго – не потянул бы. Правда, со Сью другая проблема была – не хотела она ни про кемпинги ничего слышать, ни про дешевые отели.

После недели на пляже во Флориде махнули в ее родной Нью-Йорк.

Оттуда Денис позвонил Марго – спустя три года после распоследнего поцелуя в парижском аэропорту Шарль де Голль. Марго села в машину и приехала из своего бостонского пригорода.

28

– Про тебя фильм, – повторил Витя, толкнув дверь в кинозал. И когда сели: – Ты как эта Клелия. Любишь не тех. И ты не с теми, кого любишь. И верна не тем.

В зале никого – будний день.

– Ты был не тем?

– Тем. Но ты мне верна не была.

Ничего себе заявление.

– Что ты мелешь.

Витя оживился, заерзал.

– Помнишь, когда мы последний раз сексом занимались?

Марина пожала плечом:

– Лет шесть назад.

Витя огляделся и понизил голос:

– Ничего ты не помнишь. Это было утро. Ты смотрела в сторону, в окно. На занавеску.

– И что?

– А то, что у тебя на лбу всё было написано.

Марина сделала страшные глаза:

– Что – всё?

Виктор кинул косой взгляд на лысого, усевшегося прямо перед ними.

– Не хотелось тебе со мной.

– Это измена?

Виктор не отвечал. Лысый достал мобильный, начал тыкать в кнопки. Марина подумала, что незачем было идти сюда. Виктор опять покосился на лысого:

– А про того, другого, я знал.

Интересно откуда.

– У нас ничего не было – пока ты к Милене Пятнистой не ушел.

– Было.

Не оправдываться же теперь.

– У тебя с ним было… Ментально.

Марина засмеялась:

– Витька, ты зануда.

Лысый оглянулся и отвернулся. Виктор потянул Марину в конец ряда. Сели.

– Я же говорю, Маринка, – любишь ты не тех. Я знал, что он – не тот.

Тогда бы и сказал, умник. Сколько нервов было истрепано на пустом месте! Впрочем, разве она поверила бы?

– А я не знала. Совсем не знала, что он «не тот». Но поначалу никогда не знаешь.

И тут Витя надулся, на индюка стал похож.

– Не знала, так и шла бы к нему и не играла бы в верную жену. Ты в точности как эта Клелия, вот увидишь.

Ага, и сейчас у нее, а не у него два раза в год разбухало бы чувство вины.

– Наверно, у меня были обязательства перед тобой… Нет?

Витя резко сдулся, даже погрустнел как-то.

– Нет. Просто ты не умеешь определять приоритеты. Всегда найдется то, что мешает сделать шаг. Жалость. Страх. Сомнения. И потому ты вечно не с теми, кого любишь.

29

Денис вдруг обнял ее, глаза с башенками приблизились… Ей нравились его холодок, его насмешливость, дикарство. Его панцирь – доспехи, за которыми – мальчишка, может, и не знающий ласки. Настоящей ласки.

– Корто…

Марина нырнула пальцами в черные волосы – они у него мягкие, оказывается.

Улыбнулся, снял очки.

30

С Марго Денис договорился встретиться в знаменитом “Hard Rock cafе” на Бродвее. Сью в известность не поставил, сказал, пошел прогуляться.

В “Hard Rock cafe” сел у барной стойки, заказал кофе. В стекле стойки разливались голубыми лужицами отражения ламп, гроздьями свисавших с потолка. По экрану – перед носом – носились патлатые рокеры. Музыка раздражала. Но Марго такую любила.

Зачем он затеял все это? Так. Посмотреть, на что она стала похожа… крепенькая Марго, этакое полуспелое яблоко – в которое приятно зубы – хрясть! – вонзить. Волосы, наверно, уже до попы отрастила. Это была ее козырная карта – волосы.

И еще он хотел, чтобы она кольцо отдала – то, которое он – ей, когда обручились. С маленькими, но брильянтиками. Нормальные люди кольца в таких случаях возвращают.

– Hi!

Марго стояла, держа перед собой розовую сумку. Пялился в экран, не заметил, как она подошла. А не заметить было трудно. Денису вдруг стало смешно.

31

У двери (второй этаж, по деревянной лестнице винтом) остановились. Четыре утра.

– Спасибо, Корто. Прости, не могу пригласить. Братья спят.

Неловко: покормил, выгулял, домой отвез – и даже на чай не зовут.

Лампочка погасла. Марина потянулась к выключателю, Денис поймал ее руку.

Он стоял лицом к свету, сочившемуся сквозь окно. При этом мягком освещении он был особенно хорош. Марина улыбнулась. Между прочим, на любую не бросается: рассказывал – со смеху умрешь, – как на днях завернул соседку-марокканку… Не уследили за ней ее строгого нрава братья-мусульмане, и она беззастенчиво крутила хвостом, столкнувшись с Корто в парадном. Он с пробежки возвращался – весь такой мужикастый… У этой Азизы из джинсов вовсю торчали кружевные стринги, а из пупка вывешивалось кольцо, как у племенного быка. Красотку подвел предательский герпес, подмигивавший из-под толстого слоя помады. Корто прикинул и решил, что лучше не надо, а то выйдет как на плакате сталинских времен, где поникший тюльпан сопровождает подпись: «Случайная связь промелькнет, как зарница. А после, быть может, болезнь и больница». Ну их, зарницы и больницы.

Стояли на лестнице, смотрели друг на друга. По лицу у Дениса пробежала дорожка света от фар.

– Корто, ну если только кофе на кухне тихой сапой.

– Поехали ко мне.

32

Кольцо Марго не вернула.

Посидели минут сорок, новостями поделились. И как-то это оказалось неинтересно: ни слушать, ни рассказывать. Денис сослался на дела и был таков.

Шел по Бродвею… Вот сглупил бы, женившись на Марго. За три года ее так разнесло на гамбургерах, что ей бы откормленный бегемот позавидовал. А волосы она срезала.

То ли дело Сью.

Как пишут в романах, он еще не знал, что через полгода отправится со Сью в Тунис, валяться на песочке, – и она прилюдно закатит истерику, ибо гостиница, им забронированная, будет недостаточно звездной. Отдых Денис портить не станет, а, разъезжаясь – он в Париж, она в Лондон, – скажет, что кончено. Надоело. Сью не поверит, потом начнет плакать. Из Лондона несколько раз позвонит. Но это ни к чему будет.

После наступит пауза. Интернет-знакомства, никуда не ведущие. Затем эта Клелия.

Очень хочется Клелию.

33

Брат-актер выходит из душа: голый торс с зачатками мышц, такая художественная астения. Полотенце на бедрах – салатового цвета.

– Доброе утро.

Марина кивает, улыбается. Актер движется дальше по коридору. Сегодня тут его певица ночевала, поэтому утро начинается в час дня.

– Флоран…

Актер оглядывается, прядь волос картинно падает на лицо.

– Флоран, я познакомилась с одним человеком…

Актер понимающе поджимает губы. На днях посоветовал: заведи роман с французом, язык на подушке хорошо учится.

– Скоро заговоришь по-французски, я так понимаю.

– Нет…

Брови у Флорана выписывают вопросительную дугу, по горизонтали, конечно.

– Он русский.

Флоран закатывает глаза:

– Мало тебе их было в России? А чем занимается?

– Ничем. Он биолог, по черепахам специалист. Работы нет.

Флоран разводит руками – что поделаешь! – и исчезает в своей комнате. Марина идет в душ. Она сама только встала.

До шести утра сидели на лестнице – говорили, целовались. А день выплывал за окном, серенькое предосеннее утро.

34

Домой приехал в полседьмого, лег – час не мог заснуть.

Это было непохоже на прошлые истории. Клелия оказалась неглупа и пленительно смешлива, но помимо этого что-то сближало с ней. Какая-то она была… родная, что ли. Понял вдруг – потому что русская. У него не случалось русских подружек. Только сейчас осознал, какие они все-таки чужие были – Марго и Сью. А эта – своя.

Всё общее – кот Матроскин, который «еще и на машинке умеет», нелюбовь к опусам Лимонова, и как же она забавно изобразила набравшегося Ельцина… Он всё шарахался от соотечественничков с их совдеповским менталитетом, как кот от пылесоса. А вот и не лезет он у нее из ушей, менталитет этот.

Условились вечером двинуть в кино. Недавно вышел фильм Альмодовара, про корриду. Думал скачать его, но можно и на большом экране посмотреть. Процесс охмурения как-никак.

35

Ждала его, как и вчера, на Сен-Мишеле. Под козырьком сувенирной лавки перебирала фотографии с видами Парижа – черно-белые, под старину. Лил дождь, Корто опаздывал. Разглядывала медные Эйфелевы башенки, майки «Ай лав Пэрис», брелки с головой Наполеона, пестрые газовые шарфики.

Поймал за запястье. Поцеловал в губы – ни здрасьте, ни привет. Видимо, дал понять: право уже получено и он об этом не забыл.

Прыгнули в машину, поехали в “Forum des Halles”.

У входа Корто кивнул – идем вон на тот фильм.

На афише – два строгих женских лица. Голубое и красное. “Parle avec elle” – «Говори с ней». Хорошее название. Но мог бы и спросить, не против ли она. Впрочем, на какой фильм ни пойди – понятно пока немного. Поэтому все равно.

36

Вот так живешь себе, черепах кормишь, на биофоруме до хрипоты споришь с каким-нибудь идиотом, несущим чепуху про кровообращение у змей, вечером пробежишься до приятной устальцы, нажаришь картохи с куском мяса, посмотришь приятный фильмец – вроде бы что еще надо. Надо, конечно, да неохота шарманку заводить. А тут в кои-то веки вылез куда-то, у барышни рядом ручка тонкая, взял ее, в темноте, ручку эту, и оттого нечто такое похожее на радость внутри образовалось. Химия организма, но приятно. Если и в этот раз домой попросится, наверно, не стоит продолжать. Все должно быть честно, бабское набивание цены очень дешево выглядит.

37

Героини фильма, танцовщица и тореадорша, лежат в коме (так уж получилось), а два влюбленных испанских немачо разражаются перед ними монологами. Идея такова, что женский мозг – темный лес с волками, может, бедняжки всё слышат, надо с ними беседовать.

Обычно бывает наоборот: ты говоришь, а он – будто в коме.

Интересно, Корто какой?

Только с Анькой получалось по-настоящему говорить – часами перебирать, разглядывать сомнения, надежды, радости, страхи. И понимать – ну кто тебе ближе? Она – твое второе «я», а ты – ее. Ты не одна. За это многое вынесешь – насмешки чужих и сальности отца. «Мужика на вас нет! Вы чем друг в друга тыкаетесь? Огурцами?» – это когда пьян. А был трезв – по Анькиному отцу прохаживался, которого «персонально не принимал»: «Бабу свою до могилы довел, из-под юбок не вылезает… знаем мы таких… вот, воспитал шлюшку». Жену, умершую от рака, Анькин отец любил так, что много лет один оставался. И друзей у него было море, хоть и не малевал он «шедевров». Это отца и раздражало.

Когда решили с Анькой жить вместе, Владимир Семенович ни словом не обидел. Не позволил себе в другую жизнь соваться. Он как раз ушел жить к женщине. А Марина к Ане переехала. Говорила насмешникам: «Я люблю не пол, а человека».

Что от тех лет осталось? Дружба.

Осталось ожидание, что встретишь того, с кем сможешь говорить.

Говорить и находиться близко. Потому что просто говорить можно по-прежнему с Анькой, но с ней навсегда уже далеко.

Марина оторвала взгляд от экрана, покосилась на Корто. Как быть-то? Тянуть коня за копыта, опять попроситься домой, строить из себя цитадель?

Фильм закончился, но дождик все моросил. Корто раскрыл зонт; взяла его под руку. А если он исчезнет, как тогда из переписки? Марокканка в кружевных трусищах не дремлет. Да и к братьям не хочется. Хочется с Корто.

Завернули в переулок, где перед кино кое-как бросили машину, опаздывали.

– Уф. Я все гадал, увезут в «собачник» или не увезут.

Дверцу мог бы и открыть в порыве галантности. Но не открыл – весь такой естественный-небезобразный.

Уютно в этом стареньком «пежо». На лобовом стекле – щедро рассыпанные капли. Дворники вздрагивают, бегут, топча их.

Молчание. Денис поворачивается к Марине и смотрит, едва улыбаясь. Но только – едва: если откажут, чтобы лишнего не наулыбать.

И Марина вдруг вспоминает про Вадима.

38

Есть те, с которыми такое происходит. Марина как раз из них. Называйте это слабостью, пожалуйста. Слабость: страх потерять того, кто тебе небезразличен. На пустом месте потерять.

Три года назад Марина жила с Вадимом, математиком, переквалифицировавшимся в бизнесмены. По вечерам строили планы – как в люди выбираться. Вадим купил квартиру в Москве, на стадии строительства, и оно подходило к концу. Марина искала возможность податься иллюстратором в столичное издательство. И в один не сказать прекрасный вечер Вадим домой не вернулся. Марина провела жуткую ночь, названивая на выключенный мобильный, а наутро Вадим позвонил сам и заявил, что он про нее «в курсе». Всё. Перезванивать было – мартышкин труд: абонент недоступен. Через трое бессонных суток Марина послала эсэмэску, что переезжает к родителям, ключ в почтовом ящике. На следующий день Вадим взял трубку домашнего телефона. «Тебя видели сама знаешь с кем и где». Она не знала.

– Может, с Витькой?

– Голову не морочь. Впрочем, это уже неважно.

Подружки диагностировали: происки бывшей супруги. Ту особенно заедали московские перспективы. «Супругу на сене» можно понять, хотя и не хочется.

Марина просила – давай встретимся. Однажды согласился, но перезвонил, отказался. Она явилась к нему домой. Никого не было: села на ступеньку и стала ждать. Около одиннадцати вечера из лифта вышел мрачного вида парень и вставил ключ в замок Вадимовой двери. На удивленный вопрос ответил, что снимает квартиру с прошлой недели, хозяин переехал в Москву.

Она и ломанулась в столицу, ошалев. Только спустя год выяснилось, зачем на нее эти мучения свалились. Слухи прикатились, что Вадим доигрался в бизнес – убили. Так что, похоже, это Бог уберег ее от худших страданий.

После Марина ни с кем не встречалась – не хотелось.

А вот возьмет Корто и завтра уже не позвонит.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Дворники трындят по лобовому стеклу.

Марина отводит глаза:

– У меня нет с собой зубной щетки.

– Найдем.

Машина выезжает из переулка на улицу Риволи.

39

Кто ни придет, все первым делом бросаются на тортил смотреть. Тортилы, две своенравные trachemus scripta elegans, черепахи с красными висками с берегов Миссисипи, обретаются в двухметровом аквариуме – прилипнут рыльцами к стеклу, гребут ластами, пялятся на человеков. Пальцем стукнешь перед носом – разевают пасти: обычный аттракцион.

– Корто, что-то они не реагируют…

– Сдохли позавчера.

Круглые глаза.

– Завтра будешь им стучать, спят уже. Они, вообще, злобные. – Открыл окно, в комнату потекла теплая ночь. – Эти две девицы еще нас переживут. Не до всех это сразу доходит: заведут животину, а она растет, как на дрожжах, место ей нужно, мясо подавай, и такая перспектива лет на пятьдесят. Хозяева помаются и радостно отпускают «на природу». А там она – настоящий терминатор. Зубы увидишь – поймешь.

Снял рубашку, Клелия отвернулась. Может, жалеет, что поехала.

Подошел сзади, обнял.

– А тебе если надоедят, что делать будешь? – Оглянулась. – А как быстро тебе всё надоедает?

Вот это «по-ихнему», по-женски. Полшага сделала на чужую территорию и уже норовит ее под контроль взять. «Скажи только, что тебе со мной надоест! Ты еще настоящего терминатора не видел».

– Это памятные тортилы. Надоесть не могут.

– А-а…

Когда ездили со Сью во Флориду, очень все приятно протекало. Сью разомлела, начала совместные планы строить. Весьма трогательно. Потом – Нью-Йорк и бесславно закончившееся рандеву с Марго, после которого броуновское движение по Бродвею привело к суетливому китайцу, из-под полы торговавшему флоридскими черепахами, этими самыми trachemus scripta elegans. Торговлю ими в Штатах запретили: чудовищ расплодилось на фермах до ряби в глазах. В Европу уже года три как их ввозить нельзя… решил рискнуть – давно хотелось себе этого зверя. Китаец приоткрыл пластиковый короб: там горка насыпана из панцирей с двухфранковую монету, выбирай. Вступило в голову жест сделать – купить двух, одну Сью подарить. Черепахи-то флоридские – будет память о таких душевных каникулах. В какой-то степени – вечная память…

Сью прямо передернуло: «Эти твари вымахивают до четверти метра и двух килограммов!» Ну да, в неволе. А на природе – все сорок сантиметров выжимают при весе в восемь кэгэ, с такой мясоедкой шутки плохи…

Пришлось обеих красоток себе забрать. Тогда неясно было, дамы они или как, а хотелось девиц – они крупнее. Так и вышло, теперь захапали площадь в квартирке.

Интересно, как завтра с Клелией быть? Учеба у нее пока не началась, «вся твоя». А вот это лишнее.