Текст книги "Время созидать"

3

– Здравствуй, госпожа.

Саадар сказал это тихо, но Тильда Элберт все же услышала. Она подняла голову, выпрямилась и посмотрела на него хмуро и сосредоточенно и как будто с молчаливым осуждением за то, что отвлек ее от работы.

– Здравствуй, – коротко и сухо ответила она и поправила шаль, к которой прицепились стружки. – Что у тебя?

– У меня – письмо. От мастера Руфуса. – Саадар решительно шагнул вперед, улыбаясь широко и дружелюбно, хотя прекрасно знал, что люди пугаются даже его улыбки – еще бы, вся рожа в шрамах.

Госпожа Элберт невозмутимо взяла у него сложенный вчетверо лист, чуть намокший с одного края, и вскрыла печать ножом. Пока она читала, Саадар с любопытством рассматривал мастерскую: деревянные заготовки, инструменты, полки с гипсовыми головами, верстак в углу, макеты, резьбу по дереву, которую выполняла госпожа. Узоры на ней сплетались, перехлестывались, волнами набегали на края и разбивались. Но, приглядевшись, Саадар вдруг понял, что это вовсе не узоры.

В облаках пыли вставали на дыбы кони, армии сходились в страшной сече, наступали друг на друга, и Саадар забыл обо всем, разглядывая человечков ростом в полпальца, а то и меньше – но таких настоящих! Они кричали от боли и горланили победные песни, падали и умирали, и копья протыкали тучи, а над далекими холмами стлался пороховой дым.

Саадар хотел протянуть руку и потрогать, но не решился.

– Битва при Тар-Эмисе в Рутене, – голос женщины, глубокий, с ноткой гордости, резко выдернул его назад. – Командарм Торген заказал мне это панно.

– Я… я был там, – пробормотал Саадар внезапно севшим голосом.

– О. – Взгляд госпожи Элберт стал внимательным и серьезным. – Все было так? Мне пришлось восстанавливать события по чужим рисункам и гравюрам.

– Все было так. – Саадар опустил голову, чтобы не смотреть в ее темные глаза, не видеть это жгучее любопытство в человеке, которому должно быть все равно.

И хотя он понятия не имел, что такое гравюра, он помнил эту долину в распадке между горными хребтами. Он помнил бесконечные дожди, грязь по колено, в которой ели и спали – урывками, помнил непрекращающиеся атаки и отступления, атаки и отступления… Холод, болезни, скудную пищу, ожидание, которое страшнее самой битвы. Ожидание, что именно сегодня смерть не пройдет мимо, но всякий раз она проходила – день, два и все последующие дни…

Саадар сжал кулаки. И вдруг понял, что госпожа Элберт смотрит на него вопросительно, будто ждет пояснения.

– Слишком хорошо я это помню, – тихо произнес он. Память не обжигала, но и время не дарило забвения.

Строгое выражение лица госпожи Элберт чуть смягчилось.

Как она смогла изобразить это, ни разу не увидев? Как сумела показать весь ужас, выразить всю боль, она, женщина, которая вряд ли видела войну?..

Саадар невольно провел ладонью по своим коротким, колким, как иглы, волосам – когда-то темно-русым, а теперь почти полностью седым. Поседел он после той самой ночи, когда рутенцы положили весь его отряд.

– Тебе придется подождать. Бумаги в доме. – Тильда отряхнула с передника стружки и стала аккуратно собирать инструменты в ящик с ручкой.

Саадар немного помедлил, глядя на ее руки в ссадинах и порезах, на то, как она двигается – как-то скованно, несвободно, потом взглянул ей в лицо и выпалил:

– Там же дождь, госпожа! Промокнешь ведь!

Тильда Элберт на миг замерла. Ее губы дрогнули в полуулыбке:

– Спасибо за заботу. Но я – не сахар, не растаю.

Саадар по-доброму усмехнулся:

– Да уж, верно, не сахар!

Госпожа Элберт неожиданно улыбнулась – очень сдержанно, одними губами, но искренне. Сделала знак следовать за ней и вышла под дождь.

Но когда она спускалась по ступенькам, вдруг замерла, вцепилась в перила до побелевших костяшек пальцев. Закрыла на мгновение глаза. Потом выпрямилась – как будто проглотила одну из своих линеек, и зашагала впереди странным неровным шагом – медленно, с трудом.

– Эй, госпожа, что с тобой? – Саадар нагнал ее и заглянул в лицо.

– Все в порядке. Не стоит беспокоиться.

Саадар разочарованно пожал плечами и пошел следом, чуть отстав. Ему хотелось помочь, но он знал, что это невозможно. Вряд ли ниарх примет от него помощь, даже если нуждается в ней.

Чем ближе Тильда Элберт подходила к дому, тем напряженнее делался ее шаг. Как будто что-то тяжелое давило ей на плечи.

– Обожди здесь, – поднявшись на широкую веранду, куда выходила задняя дверь, женщина обернулась к нему, потом, подумав, прибавила: – Если голоден, то на кухне есть похлебка и лепешки.

И хотя от голода крутило желудок, а из полуподвала тянуло вкусным запахом мясной похлебки и хлеба с тмином, Саадар замотал головой так, что брызги полетели во все стороны:

– Не стоит беспокоиться, моя госпожа.

Он вернул ей ее слова, но она ничего не ответила и просто вошла в темноту дома. А Саадар остался стоять на веранде, крыша которой протекала в двух местах, и там под текущие струйки воды были подставлены ведра. На веранде пахло мокрым деревом, и землей, и дымом из печной трубы, и свежим хлебом. И едва уловимо – теплым, как летний вечер, ароматом женских духов.

Удивительно – такой большой дом, а слуг почти нет. На стройке болтали о сундуках с золотом, которые госпожа Элберт прячет в подвалах, но сейчас верилось в это с трудом. Если что-то и есть в подвалах этого дома – то только темнота, мыши и пауки. Хотелось бы ему хоть глазком одним взглянуть, как госпожа живет, какой у неё дом – красивый?..

Саадар оперся о перила веранды, которые жалобно скрипнули под его весом. И вдруг заметил, что кто-то крадется через сад. Он тронул пояс и сплюнул от досады: шпагу-то уже не носил!.. Потянулся за ножом.

За деревьями мелькала тень. Ближе, ближе… Саадар вгляделся: мальчишка. Уличный оборванец – интересно, как он оказался здесь? Перелез через стену воровать яблоки?

Но не похоже – он шел, опасливо оглядываясь, подволакивая ногу, но куда идти – знал. А за ним волочилось что-то темное, похожее на зверя, цеплялось к ногам, как липкая черная грязь. Какое-то колдовство, будь оно неладно! Зачесались ладони, и мороз пополз от мокрых досок, вцепился крючьями в руки и ноги.

Еще и малолетнего колдуна на его голову не хватало!

Мальчишка шел неровным хромающим шагом, прижимаясь к стене каретного сарая, перебегая от одного куста самшита к другому, прятался, но неумело. И вдруг – сорвался с места и понесся в сторону крыльца, спотыкаясь, чуть ли не падая, влетел на веранду… и остановился перед Саадаром, почти врезавшись в него.

– Эй, с дороги, – прошипел он.

– И кто же ты такой, чтобы мне приказывать? – Саадар усмехнулся. Но напряженно следил за мальчишкой, за тем, как у его ног шевелится тень.

– Дурак! Я Арон Элберт!

– А я сенатор, – рассмеялся Саадар.

– Да хоть Многоликий! Вали отсюда! Дай пройти!

– Интересно, что же скажет госпожа. – Саадар схватил мальчишку за руку, тот дернулся, но силенок вырваться у него явно не хватало. Только смотрел – как дикий зверек, пойманный в капкан – огромными округлившимися глазами. Он не мог быть сыном госпожи Элберт – не походил на нее совершенно: рыжий, зеленоглазый. Наверное, и веснушки есть, но все лицо в грязи и царапинах, так что не разобрать.

Видно, недавно он хорошо подрался – волосы слиплись от грязи и крови, мокрая одежда – изорвана почти в клочья, несколько пуговиц держатся на честном слове. На одной ноге нет башмака. Но, кажется, одежки на нем все же не бедняцкие.

– Отпусти! – прорычал мальчишка. – Ты!.. – он задохнулся, не придумав ничего крепче «вонючего козла».

Саадар спокойно ответил:

– Если ты сын госпожи Элберт, то я как раз тут твою матушку жду. Подождем вместе?

Мальчишка снова дернулся, лицо скривилось от боли пополам с яростью. Он крикнул что-то: резкое и грубое слово на чужом языке. Тень тотчас поднялась с пола и метнулась к Саадару, и вдруг что-то ударило его прямо по темечку – как будто яйцо на голове кокнули. Что-то холодное и склизкое потекло за шиворот, засочилось по спине. Мигом онемели руки и ноги, тяжелое оцепенение не давало даже пальцем пошевелить. Как будто вогнали по самую шею в сырую холодную землю, закопали, да так и оставили там. Как в шахтах Домара – когда Саадар вгрызался киркой в твердую породу, вырубал железную руду в узкой штольне, где лишнее движение – и ляжет на тебя огромная толща земли, камня, глины…

Мысли стали неповоротливыми, тяжелыми.

Мальчишка вырвался и дернул куда-то в сторону, но гневный окрик остановил его:

– Арон!

Краем глаза он ухватил движение рядом и смог узнать в смутных очертаниях госпожу Элберт.

– Что… ты натворил?! – в ее голосе, жестком до отчаяния, звенел металл.

– Этот… он… – мальчишка мямлил в ответ, как-то сразу растеряв весь свой боевой пыл. – Он меня схватил!

Лицо Тильды Элберт вдруг стало страшным. Она то ли не верила, то ли просто не понимала, что случилось. Саадар попытался объяснить, но язык ворочался с трудом.

– Маллар всемилостивый, – пробормотала госпожа Элберт, подходя к нему. Теплый запах духов стал сильнее. – Что… что он сделал?

Заклинание стало понемногу отпускать – не такой уж и сильный, значит, мальчишка, чтобы надолго обездвижить взрослого мужчину.

– Ерунда. – Саадар попытался улыбнуться, но получилось кривовато.

– Я так не думаю. Что сделал мой сын?

Женщина смотрела на него грозно, но очертания лица почему-то плыли, как в волнах раскаленного воздуха.

– А я не понял, госпожа Элберт. Заклинанием каким-то хватил, что ли…

Тильда Элберт побледнела. И Саадар вдруг понял, что сболтнул лишнее. Он поторопился уверить ее:

– Да не боись, я привычный. А мальчонке рож… лицо кто-то расквасил хорошо. Вот он и испугался.

Рассказывать о том, как мальчишка бранился, Саадар не хотел. Он продолжал улыбаться – неловко, хотя внутри все переворачивалось при взгляде в потемневшие до черноты глаза Тильды Элберт. Глаза матери, которой невыносимо стыдно за сына. Невыносимо страшно и горько.

– Я не понимаю… Арон не имеет способности к колдовству, – тихо сказала женщина.

Саадар пожал плечами. Конечно, будь это ольмедийский колдун, так легко бы он не отделался, даже малолетние – они опасны, как сам Безликий. Хвала Маллару, мальчишка не знал своей силы, да и вряд ли хотел по-настоящему ударить. Саадар помнил, что бывает, когда колдун хочет убить. Даже слова, жеста не надо. Безо всяких красивых искорок и огня – все просто и страшно.

– Может, случайность, – заключил он.

Заклинание совсем отпустило – и Саадар прошел по веранде, разминая одеревеневшие ноги и руки.

Женщина наклонилась к мальчишке, которого крепко держала за плечо, твердо, не терпящим возражений тоном, сказала:

– Арон, извинись и иди в дом.

Мальчишка глянул на Саадара исподлобья, пробурчал что-то вроде «извини» и, отпущенный матерью, мгновенно скрылся за дверью.

– Мне очень жаль, что мой сын ведет себя как невоспитанный и грубый дикарь. Ты в порядке? – Голос Тильды Элберт бередил душу. Пытаясь отвязаться от едкого чувства, что все идет наперекосяк, Саадар махнул рукой:

– Видишь, живой я. Что там забрать-то надо? Показывай.

Госпожа Элберт протянула ему плотную папку с бумагами, потом указала на длинный ящик, стоящий у двери. Саадар запихал бумаги за пазуху.

Она ни слова не сказала о том, что он должен молчать об увиденном. Но по выражению лица, по тому, как она держалась, было ясно: лучше языком лишний раз не чесать. Хотя он и так не собирался. Какое удовольствие в том, чтобы болтать о чужих горестях? Себе он лучше этим не сделает. А Тильда Элберт не походила на человека, прощающего подобные разговоры.

Она взялась за ручку двери. Собранная и как будто готовая к бою. Она была как большое дерево в тихую погоду. Непоколебимое. Крепкое. Такие деревья могут стоять сотни лет, а потом их вдруг валит обычный осенний ураган…

– Знаешь, дома люди выглядят иначе, – чуть смущенно произнес Саадар, высказав мучившую его мысль.

– Как же? – Госпожа Элберт изумленно подняла бровь, но выражение ее лица не изменилось.

– Беззащитными. Они думают, что стены их защитят, и не боятся. Но ты, госпожа, – Саадар подошел и придержал перед ней массивную дверь, – выглядишь так, будто тебе приходится защищаться от этих стен.

Он чуть наклонил голову – в знак уважения, не задерживаясь больше, подхватил тяжелый ящик и шагнул во двор, в сырой мрак, стоящий между стенами и деревьями, в дождливую тишину, которая – как кость в горле. Ноги сами несли его прочь от этого угрюмого дома. Что-то застарелое, темное гнездилось тут, и как не поверить словам подмастерьев о той жути, что таскается следом за госпожой Элберт?.. Может, виной тому мальчишка, так непохожий на свою мать, может – сама эта мрачная громада, этот домище – Саадару не хотелось об этом думать.

И он был рад оказаться отсюда подальше.

4

Тильда вошла в комнату сына и остановилась: Арон сидел на широкой скамье у открытого окна, а Мэй стояла перед ним на коленях, промывая ссадины. Остро и резко пахло рутой, нагретым салом и растертой петрушкой.

– Спасибо, я закончу сама. – Тильда подошла к ней и взяла у девушки смоченную водой тряпочку. – Сходи к отцу Терку, попроси его прийти осмотреть Арона.

– Да, госпожа.

Горничная коротко кивнула и вышла, мягко прикрыв дверь. Тильда присела перед сыном, налила в тазик чистую воду.

– Не дергайся.

Арон скривил недовольное лицо. Он усиленно делал вид, что ему страшно больно, наверное, перед Мэй разыграл целую драму в нескольких действиях, рассказав о том, какие ужасные монстры за ним гонялись и как храбро он от них отбивался.

Тильда промывала ссадины от запекшейся крови, – сколько раз она делала это за последние годы? Привычно-осторожные движения – слишком горько смотреть в лицо сына – расцарапанное, с огромным синяком под глазом, с разбитой губой и сломанным носом. Казалось, каждое ее движение должно причинять ему нестерпимую боль. На руках, на ногах, на теле – синяки, как будто его били несколько человек, не жалея сил.

Руки дрожали и не слушались, заледенев, как от родниковой воды.

Ссадина на лбу у Арона была слишком глубокой.

– Придется зашивать, – сказала Тильда ровно. – Надеюсь, ребра ты себе не переломал. Позже отец Терк осмотрит тебя.

Арон дернулся, побледнел и закусил губу, но ничего не ответил. И молчал – упрямо, зло, болтая в воздухе ногой, делая вид, что ему все равно, следил за какой-то мухой, которая билась о стекло с нудным жужжанием. В глаза Тильде он не смотрел. Только шмыгал носом и крепче стискивал зубы.

Наконец Тильда закончила промывать царапины и бросила грязные тряпки в тазик.

Поднялась и села рядом с Ароном на скамью.

– Что случилось? – Она была уверена, что Арон начнет рассказывать небылицы: так было почти всегда.

– Ничего, – буркнул Арон под нос, – не случилось.

– И ты не дрался?

– Дрался.

– С кем?

Арон молчал.

Тильда сжала губы: злость разгоралась в ней все сильнее и сильнее. Давно так сильно не злилась она, с тех пор, как…

Гарольд мертв, напомнила она себе. Мертв давно, накурился дурманящих разум трав и не проснулся наутро, не очнулся от своих страшных видений. И Арон – вовсе не ее покойный муж.

Но поверить в то, что Арона просто подкараулили и побили, было сложно. Скорее, он сам затеял драку, сам полез к другим мальчишкам, за что и получил!.. А магия – откуда такая сила?.. Неужели…

– Арон! С кем ты дрался? – повторила Тильда вопрос. – Ты пришел весь в синяках! Пытался колдовать! Что я должна думать?

– А не все равно? – выпалил вдруг сын, не поворачиваясь к ней. – Тебе же плевать на меня! Тебе на все плевать, кроме своих бумажек! Ты даже спишь в своем кабинете!

Арон вколачивал злые слова в нее, может, не понимая, что говорит, а может – делая это нарочно. Но слова ранили – больно и жестоко. Ранили до кости.

Тильда поднялась со скамьи, отступила на несколько шагов, пока не наткнулась на стул. Деревья за окном уже погрузили спальню в полумрак, и острый профиль Арона почти слился с этой темнотой.

– Не советую грубить мне, Арон. – Самообладание стремительно покидало ее. – Мало того что я тебя нахожу ночью в коридоре вместе с Людо, так еще и сегодня эта драка!..

На лице Арона пятнами проступила краска, светлые – отцовские – глаза превратились в щелочки. Он вдруг стал до того похож на ее покойного мужа, что рука дернулась к воротнику – дышать стало трудно. Перед ней словно возник из небытия Гарольд – такой же рыжий, крепкий, так же вздернут подбородок, и взгляд такой же – ненавидящий и надменный.

Арон выдвинулся вперед, как будто собирался напасть. Сжал кулаки.

– Ну? Ты и на мне свои заклятия попробуешь? – тихо, со страшной угрозой в голосе, произнесла Тильда.

Ноздри Арона раздувались от гнева.

– Могу и попробовать!

Решение вспыхнуло мгновенно.

– Прекрасно! Сегодня же напишу дядюшке Рейнарту в Оррими и отправлю тебя в орден Смирения. Поедешь туда! И будешь пробовать свои заклинания там!

Она сама не верила, что говорит это – даже если бы сын имел силу, она бы не отправила его в монастырь. Арон округлил глаза – и задохнулся, не смог ничего ответить.

– Я никуда не поеду! – Арон вскочил на ноги. От возбуждения он кричал так, что слышно, наверное, было во всем доме. – Еще чего! Я не собираюсь становиться монахом! Это же… Это же на всю жизнь!.. Я не хочу!

– Не обсуждается, – отрезала Тильда. – Поедешь. Никто тебя спрашивать не будет. Мне не нужно, чтобы ты распугивал людей своим колдовством! Отец Грегор говорил, что у тебя пройдет вспышка силы, что ты не можешь быть служителем Многоликого… А вот как оказалось! Каково – взрослого мужчину оглушить! Просто так!

– Он не хотел меня пускать домой!

– И правильно! Посмотри на себя! Одежду уже не починить! Башмак где-то потерял!

– Подумаешь!..

– Подумать тебе бы не мешало! – оборвала его Тильда. – Хоть раз!

Вид у Арона был непонимающий, кислый и злой одновременно. Он словно пылал, таким красным было его лицо, так неистово рыжели его короткие, торчащие во все стороны волосы.

– Ненавижу. Ненавижу тебя. – В глазах его стояли слезы, а голос звенел. – И храм твой ненавижу. Пусть он обвалится!

На миг Тильда замерла.

– Что ж, в Оррими ты избавишься от моего общества, – слова горчили, как подгоревшая хлебная корка, но Тильда говорила. – И может, там тебя наконец научат манерам.

Они стояли друг напротив друга, и Арон тяжело дышал.

Глядя на сына, Тильда ужаснулась всему сказанному в сердцах. Но было поздно. Несправедливые, неправильные слова – как кирпичи, из которых можно выстроить высокую и крепкую стену.

Арон порывисто бросился к сундуку, сдернул с него деревянного генерала Тоймара, и Тильда не успела ничего сделать, как сын подошел к окну, что-то хрустнуло, и обломки полетели в сад.

Обернулся к ней, выпучив глаза цвета недозрелого крыжовника, глядя так, будто пригвождал навсегда к полу.

Успокоиться. Мыслить холодно. Вздохнуть.

– Ложись в постель, – ледяным тоном произнесла Тильда. – Сейчас придет лекарь. Ты наказан.

Но Арон продолжал стоять посреди комнаты, упрямо подняв исцарапанный подбородок.

– Я убегу, если ты меня в Оррими отправишь, – прошипел он.

И, глядя в его решительное лицо, Тильда поняла: убежит. И ничто его не удержит – ни заборы, ни запертые двери, ни она сама.

…Слова загораются и гаснут, не находя выхода, застывают льдинками на языке. Превращаются в неподъемные камни, в тяжеленные гранитные глыбы.

Все замирает, словно попав под оглушающее заклятие. И Тильда видит, как медленно, будто во сне, распахивается дверь и возникает темный силуэт, худой и сутулый на фоне янтарного прямоугольника.

Оцепенение резко разбивается, и оба они вздрагивают.

– Простите, госпожа, я стучал, но мне не ответили… – Тильда узнает в человеке, стоящем на пороге комнаты, лекаря Дариона Терка. За его спиной маячит Мэй, заглядывая в спальню через плечо мужчины.

– Госпожа, я сказала мастеру Терку заходить… – начала было девушка и вдруг попятилась назад, словно увидела призрака. Но Тильда ответила спокойно, хотя лицо горело:

– Спасибо. Отец Терк, прошу вас.

Пока лекарь здоровался, вынимал из сумки инструменты и склянки, пока мягко, но настойчиво уговаривал Арона сесть, Мэй прошептала:

– И еще, госпожа… К вам дама. Ожидает в парадных покоях.

Тильда сдвинула брови, глядя краем глаза на сына, который что-то тихо отвечал целителю.

– Кто? – все же поинтересовалась она.

– Госпожа Корнелия Райнер.

* * *

Выйдя из комнаты сына, Тильда прислонилась к стене и закрыла глаза. Глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, но чувство было такое, будто внутри волнуется темная тяжелая вода, и никак ее не унять. Она постояла немного, глядя перед собой.

Обжигающая темнота внутри постепенно остывала.

Негнущимися пальцами Тильда сняла передник, перепачканный кровью, и усилием воли заставила себя спуститься по лестнице на первый этаж. Меньше всего ей хотелось сейчас видеться с чужими людьми, плести из незначительных пустых фраз рваное полотно разговора.

В мутном зеркале, что висело на лестничной площадке напротив парадных дверей, она столкнулась со своим отражением – угрюмым и суровым. Сведенные к переносице брови и тяжелый взгляд не красили ее, и казалось, что тревоги и заботы лежат на ней старинным оплечьем, давят, пригибая к земле.

Корнелия Райнер ждала ее в полутемной зале, разглядывая картины и медные стенные подсвечники с круглыми отражателями, и обернулась, когда Тильда вошла в комнату.

– У вас весьма необычный дом, госпожа Элберт. Позднеимперский стиль, полагаю. В закатные дни Империи настроения в обществе царили упаднические, и это, разумеется, отразилось на искусстве. Все это черное дерево и медь… Пожалуй, ваш дом – одно из последних мрачных свидетельств той эпохи, – заключила женщина.

– Что-то же должно напоминать людям, что империи рушатся – время от времени, – вежливо-холодным тоном ответила Тильда. – Прошу, садитесь, – она указала на кресло.

Корнелия Райнер улыбнулась на это – насквозь неискренне – и приняла предложение.

По долгу службы Тильде приходилось иметь дело с ниархами, министрами и сенаторами, но в дома знати она вхожа не была. Поэтому с Корнелией Райнер знакомство ограничивалось редкими встречами в Канцелярии и соседством: дом, а вернее, дворец Райнеров располагался через квартал от дома Тильды.

И что понадобилось от нее сенатору, Тильда не понимала. Мысли по кругу возвращались к Арону, к тому, что нужно написать письмо в монастырь Отречения в Оррими, двоюродному дядюшке, его настоятелю – к будничным и привычным заботам. Но, по крайней мере, ее гнев немного утих, остуженный светским ледком госпожи Райнер.

– Надеюсь, я не отвлекла вас от работы? – Кажется, Корнелия Райнер заметила ее рассеянность. В голосе сенатора звучали тщательно выверенные нотки сожаления.

– Я бы сказала, что сегодня вам повезло. Обычно я не бываю дома в это время, госпожа сенатор. – Учтивость давалась Тильде как никогда тяжело. – Но и дома у меня всегда много дел.

– Не сомневаюсь, что так и есть. – И, несмотря на то что сказано это было ровно, Тильда почуяла за словами что-то подспудное.

Ледяное презрение сквозило в красивом тонком лице женщины, в обманчиво-расслабленной позе. Тильда отметила ее безупречный наряд: прекрасно пошитое зеленое платье, отделанное широкой серебряной тесьмой, тончайший кружевной воротник, со вкусом подобранные украшения, явно очень дорогие, но неброские. Корнелия Райнер умела произвести впечатление, а сейчас она явно надеялась смутить Тильду.

Дамы из света так предсказуемы.

– Тогда предлагаю не тратить время на любезности. – Тильда постаралась, чтобы это не звучало слишком резко, но по тому, каким застывшим взглядом Корнелия Райнер одарила ее, поняла, что женщина молчаливо ее осуждает.

– Хорошо. Предмет нашего разговора крайне неприятен мне, и я надеюсь на полное понимание с вашей стороны. На полное понимание, как матери. Думаю, вы догадались, что речь пойдет о моем сыне, – начала госпожа Райнер мягко и вкрадчиво.

– Простите, но я не понимаю, о чем вы, – так вежливо, как могла, ответила Тильда. Но больно резануло в груди: значит, Арон все-таки подрался с сыном госпожи Райнер!..

Тильда вспомнила, что слышала что-то о Рори Райнере от Арона. Но что именно? Да, несколько месяцев назад он кого-то побил. Тильда не была склонна осуждать незнакомых людей, тем более – верить Арону с его постоянной ненавистью к кому-нибудь из сокурсников. Но тревожный звоночек все-таки прозвучал.

– Ваш сын уже вернулся? – Корнелия Райнер изящно приподняла бровь. В наблюдательности ей отказать было трудно, и улыбка скользнула в уголках губ при взгляде на платье Тильды, на манжетах которого засохли бурые пятна крови. – Я бы хотела с ним поговорить.

– Объясните, что произошло.

– Полноте, госпожа Элберт, вы прекрасно все знаете, – голос Корнелии Райнер стал жестче. – Речь идет о том, что ваш сын избил Рори. Причем очень жестоко. Я ожидаю публичных извинений от вас и от вашего сына, возмещения расходов на лекаря, а также хочу, чтобы вы забрали сына из школы.

Тильда с досадой подумала о том, что так и не выяснила у Арона обстоятельств драки.

– Мне хотелось бы думать, что вы понимаете вину вашего сына в произошедшем, – продолжила Корнелия Райнер. На ее холодно-надменное лицо смотреть было невозможно: такое превосходство читалось в нем!

– Я не могу судить о том, чего не видела своими глазами. А вы видели драку? Или знаете обо всем лишь со слов вашего сына?

Корнелия Райнер не изменилась в лице, но от неосторожно-резкого движения качнулись тяжелые золотые серьги.

– Я надеялась на ваше здравомыслие и понятия чести… Что ж. Видимо, таковых понятий для вас не существует. Тогда мне придется принять иные меры, – отбросив привычную ей дипломатию, заявила госпожа сенатор. – Вы понимаете, чем это грозит вашей семье?

Тильда устало вздохнула.

– Я не потерплю угроз в мой адрес или в адрес моего сына, тем более – необоснованных. Или вы называете здравомыслием подчинение лишь по тому только праву, что вы ниарх? Позвольте напомнить в таком случае, что перед законом Республики мы равны.

– Ваш сын использовал магию. Вы полагаете, это необоснованные угрозы? Он не контролирует себя. Он опасен.

И Тильда с ужасом поняла, что Корнелия Райнер права. Из-за чего бы ни возникла драка, Арон не может себя сдерживать.

– Я знаю лишь одно: вы пришли в мой дом и угрожаете мне бездоказательно! Те же самые обвинения могу выдвинуть и я, учитывая, в каком состоянии вернулся мой сын, – резко ответила Тильда. И снова горячее и злое чувство поднималось внутри, билось в такт сердцу, и еще быстрее, быстрее… Захлестывало ее.

– Я жду извинений, – требовательно сказала Корнелия Райнер, вставая. Она была ниже ростом, но даже поднимая голову, чтобы видеть лицо Тильды, смотрела сверху вниз. – И требую, чтобы ваш сын отправился туда, где таким, как он, самое место. В Отречение.

– Извинений вы не получите, пока не станут ясны обстоятельства драки, – отрезала Тильда. – И никакого права требовать от меня чего-либо у вас нет. Напомню вам, что Маллар Судящий слеп, и ему нет дела до того, ниарх стоит перед ним или найрэ! Как, собственно, и мне!

Лицо Корнелии Райнер стало таким, будто она унюхала какой-то мерзкий запах. Голубые глаза сверкали льдом.

– О, видимо, все же ваш сын унаследовал дурные наклонности своего отца. Я помню господина Элберта – пренеприятнейший был человек. Так что я не удивлена.

– Может, прямо скажете, что он пошел в своего папашу – редкостного мерзавца? Не умеющего держать себя в руках? – голос Тильды зазвенел, ударяясь в стены комнаты. – Пьяницу и транжиру, известного по всем притонам города? И в мать – шлюху, которая спит с сенаторами?

Лицо Корнелии Райнер сначала побледнело, а потом – лихорадочный румянец проступил сквозь слой пудры. Ее губы искривились.

– Вы… непозволительно грубы.

– Пожалуй, это не самое худшее, что можно сказать обо мне и о моем сыне, – очень четко и ясно ответила Тильда. Ее трясло от одного вида этой женщины, которая бесцеремонно пыталась влезть в дела ее семьи. – И указывать мне, как поступать с моим ребенком, вы не имеете права.

Они замолчали, глядя друг на друга. Тишина поглотила их, напряженная, колющая, больная. И Тильда стояла, упрямо глядя в глаза Корнелии Райнер, ведь иного оружия у нее не было. Спина болела от напряженной позы, боль дробила на куски колено, но Тильда не показывала этого.

Ничего не ответив, Корнелия Райнер повернулась и медленно и грациозно двинулась к выходу.

– Всего хорошего, – бросила она через плечо, и слова, скомканные и не поднятые, так и остались лежать между ними.

Хлопнула дверь, потом еще одна, всхрапнули кони, застучали по кирпичной плитке колеса экипажа, и все стихло. Сонно бормотал дождь за окном.

Тильда взглянула на портрет, что пялился со стены, сжала зубы от злости, в бессильной ярости ударила кулаком по резной спинке стула и устало опустилась на него.

Время шло, и ничего не происходило, и постепенно она начала успокаиваться. Душившая ее ярость сменилась пустотой. Арон, и эта женщина, и господин Коро, и стройка – все мешалось в мыслях, прежде – таких ясных.

Осторожные шаги заставили ее поднять голову. Это был отец Терк.

– У Арона сломан нос, и мне пришлось зашивать рану на лбу, – деловито доложил лекарь. – Но он крепкий малый, на нем все как на кошке заживает. Стараниями Многоликого все будет хорошо.

– Спасибо, мастер Терк, – тусклым голосом ответила Тильда. Слишком много сил она сегодня отдала…

Лекарь ощутил это и обеспокоенно спросил:

– А вы, госпожа? Как ваше колено?

– Все так же.

– Позволите?..

Тильда кивнула. Лекарь нагнулся к ней и начал осторожно ощупывать ногу, почти невесомо прикасаясь горячими и сухими ладонями к коже. От него неприятно пахло лекарственными порошками – как-то едко, но он прекрасно знал свое дело, к тому же – был из ордена Отрекшихся и практиковал целительство не только травами, но и с помощью сил Многоликого.

Многоликий… Сердце стукнуло слишком сильно и быстро.

– Мастер Терк… Вы полагаете, Арон может учиться вашему ремеслу?

Мужчина отвлекся от осмотра и глядел долго, не мигая. Потом ответил:

– Я полагаю, моя госпожа, что ему следует учиться. Но не в Отречении и не в Смирении. Его натура не сможет отказаться от земных благ и земных забот. – Мужчина помолчал, но, не получив ответа, продолжил: – А что касается ваших болей, то вот средство – должно их облегчить… – Он долго рылся в сумке, но наконец выудил на свет небольшой пузырек с мутным белесым настоем. – По ложке в день, госпожа, вместе с теми растираниями, что я вам дал.

– Спасибо. – И в этом слове было чуть больше, чем простая благодарность за проделанную работу.

Мастера Терка она проводила до порога, глядя на его коричневый балахон, на выбритые виски, на знак служителя Многоликого – особенным образом повязанный пояс. Неужели Арон станет таким же? Будет лечить других или молиться о заблудших душах, а может – путешествовать, помогая страждущим… Он научится – обязательно – обуздывать свою силу.