Текст книги "Вывих времени"

Тихий летний вечер

Высокий пожилой мужчина, с огромной гривой серебрящихся волос, только что закончив сервировку закуски, внимательно посмотрел в сторону парочки молодых людей – единственных посетителей его заведения в этот тихий, летний вечер. Впрочем, оно так и называлось – «Тихий, летний вечер». Название выбиралось в свое время не случайно. Это место предназначалось для тех, кто был настроен посидеть в тишине, поговорить о чем-то своем, а то и просто помолчать. Наиболее частыми посетителями здесь были влюбленные, да еще бизнесмены. Одни попадали сюда случайно, другие относились к завсегдатаям. Их притягивала сюда не только возможность посидеть в уютном месте, на время удаляясь от изнуряющих раздражений, кипящего, словно булькающий чайник, города. Собственно таких мест, где гарантировалась уютная тишина в придачу с закуской и выпивкой во всяком большом городе было немало. Но данное место выделялось одной, никогда не рекламируемой особенностью. Последнее и понятно. Реклама вызвала бы приток лишних посетителей, и пелена умиротворения, притягивающая сюда истинных ценителей тишины, улетучилась бы в таком случае, как туман. К тому же, эта притягательная особенность никак не могла тиражироваться в слишком многих экземплярах. То ли это был особый дар хозяина кафе, то ли какая-то мистификация, но, во всяком случае, если кто и приходил сюда в угнетенном состоянии духа, то всегда уходил с легкой и светлой душой. Всему секретом был коктейль, который хозяин, называвший себя Дионом. готовил персонально для каждого посетителя ему одному известным способом. Действовал он всегда по наитию. Какое-то мгновение, сосредотачиваясь на посетителе, отпечатывая его образ в своем сознании, Дион вселялся в него всей силой своего воображения, вплоть до того, что ощущал все изгибы состояния души и тела пришедшего к нему человека. Потом он из своих ощущаемых воспоминаний ловил ароматы тех соков растений, которые могли бы вселить в душу мир, а в тело – покой. Через несколько минут найденный в воображении рецепт воплощался в содержимое бокала, преподносимого сидящему за столиком вместе с одной единственной фразой: – «Специально для Вас». Впрочем, такие коктейли Дион делал только в случае, если его посетители нуждались в подъеме жизненного тонуса, что требовалось далеко не всегда. Вот и сейчас – эти двое. Они настолько упоены друг другом, что никакой особый коктейль им не нужен.

Дион задумался несколько дольше обычного. Ему показалось, что он на какой-то миг ощутил вкус того сока… Но нет, тут же он его потерял. Вот если бы его найти! Должен же он быть в какой-нибудь незаметной, малой травинке. Этот особый сок жизни. Тогда он повернул бы время назад и остановил его где-нибудь на годах тридцати. Диону шёл девяносто первый год. Он несколько пожилой, но еще очень сильный н бодрый мужчина. И всё же, силы уже не те.

Арт, так звали молодого человека, замолк на полуслове, в который для себя раз, помимо своей волн, застыв на огромном кристальной прозрачности камне, висевшем на массивной цепи из рубиновокрасного металла, опоясывавшей нежный бархат точёной шеи его собеседницы. Странно. Порой он не мог оторвать взгляда от её лица, больших глаз, словно бездонных колодцев, проваливающихся в немного знакомую, но больше непостижимую для него вселенную. И вдруг – этот камень. Он притягивал всё внимание Арта, который то впадал в оцепенение забытья, то видел в камне какие-то картины, обычно очень смутно, но иногда, на мгновенье – ярко и отчётливо, после чего он судорожно, помимо своей воли, отводил взгляд. Эми всегда успокаивала его в такие минуты, иногда гладила, иногда целовала. Расставаться со своим талисманом она не хотела и надеялась, что в конце концов Арт освоится с камнем, а потому не спешила прятать своё сокровище.

Впрочем, почему сокровище? Большой продажной ценой камень не обладал. Несколько замысловато отшлифованный кусок горного хрусталя, в середине полусфера, а вокруг масса небольших граней. Преломляющийся через них свет загадочными отблесками постоянно что-то рисовал внутри полусферы. Возможно было и нечто ещё. Но Эми всегда уходила от разговоров об истории камня, после того как однажды обмолвилась, что в её роду этот камень уже более тысячи лет.

– Я расскажу тебе эту историю, но лишь когда подойдет время. Тогда лучи двух далёких звёзд образуют внутри камня знак… А пока это лучше не трогать. Нет, я ничего не скрываю. Просто не хочу превращать в одну из сказок то, что слишком реально и слишком серьёзно. Но, чтобы увидеть это, должно подойти время, – однажды ответила ему Эми.

После этого Арт никогда больше не заводил разговора о камне, но тот порой молча и властно говорил с ним сам. Вот только о чем? Медленно придя в себя после очередного созерцания камня, Арт представил, уже в который раз и всё по-новому, проект монолитного храма Искусств, который он мечтал воплотить из расплавленной, разлитой в формы, а потом охлаждённой каменной массы. И лишь одна деталь оставалась всегда неизменной – огромная, в десятки раз превышающая натуральную величину, статуя Эми с огромной копией её камня.

– Что с тобой? – тихо прервала его размышления Эми.

– Всё думаю о том, какой построю храм. Ведь в наше время нужно строить дворцы и храмы, творить в оригинале, а не только в архитектурных картинках.

– Эти картинки не столь уж плохи.

– Как картинки, возможно. Да только они – очередная ступенька к тому, чтобы и всю жизнь людей превратить в сплошную череду ярких картинок. Как это всё начиналось? Сначала дома-коробки из стекла и металла. Потом двойные стёкла начали заполнять жидким кристаллом и при помощи компьютера рисовать на плоской стене какой-нибудь архитектурный шедевр. Хочешь – храм из одной части света, хочешь дворец – из другой. Можно и фантастическое инопланетное сооружение изобразить, можно абстракцию из кругов и ромбов. Достаточно лишь нажать кнопку. В памяти компьютера тысячи архитектурных образов. И отпечатка каждого из них на стене столь ярка и рельефна, что порой кажется реальнее самого копируемого строения. Но только световая копия – не оригинал. Оригинал насыщается мыслями и чувствами живых людей. Поэтому оригинальные здания, стоящие века, это не только памятники вдохновению и мастерству их творцов, но и окаменелые машины времени. Через них осуществляется живая связь поколений. Глядя на древний храм, сознание застывает в мгновении и сопереживает саму душу древнего строения. Но эту же самую душу, в то же самое мгновение сопереживают и строители храма, и многие из ушедших из жизни поколений, и те, кто ещё только родится в будущем. В этот момент происходит таинственный обмен токов, которые неуловимы для нашего сознания отчётливо. И тем не менее, в его глубине уже успели отложиться образы, мысли и чувства как давно прошедших веков, так и веков грядущих.

– Может быть электронные картинки тоже способны передавать сознанию незримую связь поколений?

– Нет, это совсем не то. Не знаю, как выразить точнее, но электронно-кристаллическая архитектура выхолащивает из людей нечто такое, что в конечном итоге может потеряться навсегда.

– Значит, ты хочешь вновь начать строить неповторимые шедевры из натурального камня?

– Не шедевры, а шедевр. Сначала один. Пусть на его строительство уйдёт вся жизнь. А если останутся время и силы, что же, можно будет подумать о чем-нибудь ещё.

– Строительство задуманного тобой храма потребует огромного капитала.

– Да, у меня, в отличие от тебя, нет ничего. Ведь я происхожу из широких масс, из тех, у кого нет номерного браслета, удостоверяющего наличие счёта во всемирном банке. Мне не в тягость отрабатывать по двести часов в год на каких-нибудь не очень обременительных общественных работах. Взамен я могу пользоваться вполне комфортабельным, хотя и небольшим коттеджем или квартирой – на выбор, вполне приличным автомобилем, есть любую пищу без ограничений и одеваться в какую только не воображу одежду, правда, в основном из искусственного сырья. Конечно, я имею персональный компьютер, заменяющий мне, помимо прочего, и весь необходимый набор бытовой аппаратуры. Но кто не имеет всего этого в наши дни? К тому же, мне принадлежит примерно половина планетной суши вместе с её прибрежными водами. Разумеется, не только мне, но и остальным трём миллиардам жителей Элеи. Около ста тысяч из этих трёх миллиардов, однако, владеют другой половиной планеты, разделив её на частные отсеки, качество и величина которых во многом зависят от числа нулей на персональном счёте всемирного «храма» капитала. А какое надёжное хранение! Ячейка в компьютерной памяти, а в ней – генетический шифр, номер счёта и сумма. Не украдёшь и не отнимешь. Малейшее насилие над владельцем браслета – и тут же срабатывает вмонтированный в него передатчик. Счёт блокируется, а на выручку владельцу немедленно вылетает охрана. Уж у неё достаточно техники и опыта, чтобы блюсти неприкосновенность частной собственности. Ведь, шутка сказать, на ней держится целая половина планеты, а может быть и вся!

– Тебе не нравится этот порядок?

– Нет, и тысячу раз нет.

– Ты можешь предложить что-нибудь лучше? Существующая система возникла не по прихоти случая. Она выстрадана в мучительной, порой кровавой борьбе, воплощая в себе наиболее разумное соответствие исходной, базовой природе человеческой личности. Это как аксиома. Одни личности готовы отдавать другим больше, чем брать себе. Среди них нередки и самопожертвователи. Другие личности стремятся подняться над другими, без чего жизнь теряет для них всякую привлекательность, становится лишённой стимула и смысла. Третьи – нечто промежуточное или нейтральное. Большей их части достаточно просто жить. И это базовые, сущностные характеристики всякой личности. Они не уничтожаются каким угодно воспитанием, образованием и развитием культуры, но постоянно воспроизводятся на каждом новом витке цивилизации. Что же остаётся? Создать братство альтруистов и окончательно подавить эгоистов? Такие теории и эксперименты неоднократно осуществлялись в прошлой истории. Но только альтруисты начинали брать верх, как росло ожесточённое сопротивление эгоистов. Возникала дилемма: отступить или подавить сопротивление. И тут же находилась особая, худшая часть эгоистов, которая, кто искренне, а кто маскируясь, жестоко подавляла сопротивляющихся, прикрываясь призывами свободы, равенства и братства. Распространить эти идеалы на абсолютное большинство без власти и насилия оказывалось невозможным. А вкусившие власти никогда добровольно от неё не отказывались. На почве власти вновь вырастало неравенство и расцветал эгоизм. Против него боролись уже другие поколения альтруистов. В общем заколдованный круг. Впрочем, однажды он чуть не разорвался всемирным пожаром ядерной войны. Остановил страх всеобщего уничтожения. К тому же, хищническая эксплуатация природы настолько нарушила её равновесие, что жизненно необходимым стало всепланетарное сотрудничество в деле сохранения среды обитания.

– Только это сотрудничество родило жесточайшую диктатуру, которая запретила людям иметь детей без предварительного получения лицензии на рождение.

– Всё это в прошлом. Сейчас, как ты знаешь, никаких лицензий не требуется.

– Естественно, после того как у многих женщин подорван природный инстинкт материнства. Теперь многие вообще отказываются рожать, а добрая половина человеческого рода выращивается в пробирках методом искусственного оплодотворения. Не знаю, можно ли выращенных таким способом в полном значении этого слова отнести к людям?

– Почему бы и нет. Ведь это же не искусственные люди. Они по-прежнему получаются от родительских пар, как и тысячелетия назад. Только зародыш питается и растёт в искусственно созданной среде, практически мало чем отличающейся от естественной.

– Но нам с тобой повезло, мы, к счастью, произошли не из инкубатора.

– Что делать? У каждого своя судьба. Но насильно принуждать женщину к деторождению – это дико. Если же многие отказываются рожать, а оптимальную численность населения поддерживать надо, то остаётся одно – искусственное воспроизведение рода.

– А если нравы изменятся? И каждая женщина, как в далёком прошлом, захочет иметь по несколько детей? Тогда опять будут введены ограничения рождаемости?

– Естественно. Ведь ресурсы планеты при их сохранении на постоянно возобновляемом уровне способны обеспечить процветающую жизнь строго лимитированному количеству людей, где-то около трёх миллиардов.

– Ты считаешь свою жизнь процветающей?

– В материальном плане, конечно.

– А в духовном?

– Это зависит не столько от условий, сколько от внутреннего развития. Здесь передо мной непочатый край работы.

– Но разве состояние духа не зависит от состояния плоти, от окружающих нас условий, от духовно-психологической атмосферы общества?

– В определённой мере, конечно. И чем слабее дух, тем эта зависимость сильнее.

– Тогда, как ты расцениваешь свои условия именно для духовного развития?

– Как блестящие. Я обладаю для самосовершенствования всем, но, увы, так мало пользуюсь предоставленными мне возможностями.

– А, может быть, наоборот, вседозволенность и роскошь лишь расслабляют твой дух.

– О какой вседозволенности и роскоши ты говоришь?

– О твоём огромном капитале, о наследственном острове со старинными замками, о тех сокровищах искусства, которые переполняют их хранилища и, конечно же, о колоссальной библиотеке, одной из лучших в мире.

– И ты думаешь, что я пользуюсь всем этим?

– Почему же нет?

– Ошибаешься. Я давно уже не была на том острове. Он законсервирован. Для его поддержания в состоянии активной жизни потребовалась бы масса слуг. А это большие расходы. Зачем же зря истощать основной капитал? Как видишь, я жадновата.

– Для кого же ты сбережёшь все эти ценности? Может быть для потомков?

– Не обязательно. Могу и отдать на достойное дело. Например, на строительство твоего храма искусств.

– Тогда я ещё интенсивнее возьмусь за разработку проекта. Думаю, что через месяц он будет готов. Но не пожалеешь ли ты потом, Эми?

– Не торопись, Арт. Когда твой храм созреет так быстро и будет воплощён в камень, в твоей голове, наверняка, созреет ещё более совершенный проект. Вот тогда пожалеем мы оба. Ты – о том, что не сможешь воплотить свой замысел. Я же – о том, что уже не смогу тебе больше помочь. Потому я даю тебе пять лет срока. Сотвори проект и попробуй добиться его общественного признания с тем, чтобы ассигнования на строительство выделили из общественных ресурсов. И если тебе несколько раз откажут, то тогда я профинансирую твой проект.

– Но ты же знаешь, насколько предвзяты эти общественные комиссии, какую роль во всём этом играет пресса и телевидение.

– Всё это так, но даже безнадёжная борьба за реализацию идеи способствует её оттачиванию, вплоть до завершённости. И помни, я готова пожертвовать своё состояние лишь на совершенный проект, в котором ты сумеешь выразить всего себя.

– А если мне этого не удастся?

– Всё будет зависеть от твоей решимости, Арт.

– Знаешь, в будущем я могу стать обладателем капитала, в сравнении с которым все твои накопления покажутся весьма незначительными.

– Что ты имеешь в виду, Арт?

– Недавно объявился мой троюродный дядя и сделал меня своим единственным наследником. Я, конечно, желаю ему многих лет жизни, так что даже и не хочу помышлять о возможности воспользоваться наследством для осуществления моего проекта. Он такой милый и симпатичный человек, к тому же, один из величайших умов современности. Только поразительная скромность удерживает его вдали от сияния мировой славы. Вот, посмотри, на его портрет.

С этими словами Арт достал стереоскопическое фото мужчины, на худощавом лице которого горели большие, несколько продолговатые глаза.

Бросив взгляд на изображённое на нём лицо, Эми вся содрогнулась и сдавленно вскрикнула:

– Нет, не может быть!

– Ты его знаешь?

– Нет, точнее не совсем.

В этот момент перед Эми, словно сон наяву, развернулось то кошмарное сновидение, которое преследовало её уже не один раз. Она подходит с Артом к никогда не виданному наяву храму, тот крепко держит её за руку. Потом они входят в храм и идут долго-долго среди светящихся изнутри каким-то загадочным светом бесчисленных колонн. Наконец, подходят к алтарю. Здесь Арт оставляет её одну и медленно поднимается по двадцати двум ступеням и склоняется перед алтарём. Наступает жуткая тишина, которая, кажется, длится вечно. Резким движением Арт отворачивается от алтаря, вскакивает на ноги и лёгкой походкой сбегает к ней. Их глаза встречаются. И, о ужас! Это не глаза Арта. Это глаза мужчины, которого она только что видела на портрете. В этом не может быть никакого сомнения. Такое не забывается. И эти расчётливо жестокие глаза глядят на неё холодно, как на очередную помеху на пути их хозяина. Нет, это не Арт! Хотя внешность его, но манера держаться, походка и жесты уже совсем другие. Он делает резкое движение правой рукой от левого плеча вниз. В этот момент пол под её ногами проваливается и она падает в бездну, исступлённо крича, и просыпается.

Сердце Эми бешено колотилось. Она едва перевела дыхание. Мысли завертелись с головокружительной быстротой, дотоле ей не ведомой, и за этими мыслительными вихрями зрело какое-то очень важное решение. Вдруг мысли-вихри, словно по мановению волшебной палочки, стихли, и в центре затихшего моря мыслей возник непоколебимый утёс решимости.

– Арт, слушай меня внимательно. Не пойми это как каприз. Дело слишком серьёзно. Я тебя не неволю. Решай сам. Но только если ты немедленно не порвешь связей со своим дядей, понимаешь, немедленно, я сейчас же поворачиваюсь и ухожу. После этого мы не увидимся уже никогда. Ты меня знаешь, я слов на ветер не бросаю.

– Знаю, Эми. Но в чём дело? Чем так напугал тебя этот милый и симпатичный человек? Может быть ты всё-таки объяснишь хоть что-нибудь.

– Потом, может быть. Но не сейчас. Если я и передумаю, что маловероятно, я сниму с тебя обязательство не общаться с дядей. Сейчас же выбирай – со мной или с ним.

– Конечно с тобой, Эми. Но всё-таки это так странно, нелепо.

– Тогда дай мне этот портрет.

Получив фотографию, Эми подозвала Диона и попросила его забросить этот предмет куда-нибудь подальше.

Выполняя наказ, Дион пристально вглядывался в фотопортрет.

– Так это ты! И носит же тебя ещё наша Элея! Сколько зла причинил ты людям, не умирающий Крокут!

В этот момент к веранде «Тихого, летнего вечери» бесшумно подкатил необычайно большой лимузин. Из него выскочил круглый, лоснящийся мужчина и опрометью бросился к столику, за которым сидели Арт и Эми. За ним следовали двое одетых во всё черно-официальное, с ничем не примечательными, несколько туповатыми лицами и прекрасными атлетическими фигурами, легко угадывающимися за хорошо скроенными костюмами.

Арт узнал в толстячке Бэша, личного секретаря его дяди, так неожиданно возникшего около года назад.

– Господин Арт, – поспешно прошепелявил Бэш, – Ваш великий дядя, его Всесветлость Крокут, просит Вас немедленно прибыть к нему. Дело не терпит отлагательства. Врачи боятся, что жить ему осталось совсем немного.

Арт умоляюще взглянул на Эми. Ему не пришлось ожидать словесного отказа, её взгляд говорил решительно и категорично «Нет».

– Извините, господин Бэш, но я не властен распоряжаться собой в данных обстоятельствах. Если бы это зависело только от меня…, но есть сила, перед которой я не властен. Поверьте, я весь разрываюсь на части, но, к великому сожалению, не смогу сопровождать Вас. Надеюсь, что ситуация всё же не столь драматична. Его Всесветлость Крокут порадует всех нас многими годами его драгоценной жизни. Ещё раз прошу меня извинить. Прощайте, господин Бэш.

– Нет уж, позвольте. Мы все понимаем, что в нашем процветающем обществе, где царит одна никому персонально неподвластная Демократия, никто, ни один самый высокий человек не смеет приказывать самому малому, тем более насиловать его свободную волю. Но Ваша Воля, господин Арт, мне кажется далеко не свободной, о чём Вы только что сами изволили мне любезно сообщить. К тому же, бывают обстоятельства, когда приходится переступать любые, самые строгие правила. Войдите и Вы, наконец, в моё положение. Неужели я смогу не выполнить последнюю волю того, кому я служил и перед кем искренне преклонялся всю сознательную жизнь! Помилуйте! Да пусть меня потом судят за нарушение Закона, за насилие над свободой личности! Пусть! Мой нравственный долг для меня важнее, неизмеримо важнее законопослушания.

Окончив эту тираду, прошепелявленную им на одном дыхании, Бэш сделал едва заметный жест правой рукой, нечто наподобие от правого плеча наискосок вниз.

Две фигуры, до этого неподвижно застывшие за спиной Бэща, подхватили Арта под локти и поволокли к машине.

– Остановитесь! Вызовите службу Закона! – вскричала Эми, бросаясь следом за Артем и в отчаянии вцепилась в руку одного из тащивших его людей.

Всю эту сцену молча наблюдал Дион из окна своей кухни. В тот момент, когда Эми вцепилась в одного из агентов Крокута, его рука поднялась и из массивного перстня один за другим последовали три ослепительных луча. Оба агента, вместе с ними и секретарь Бэш, словно подкошенные, рухнули на пол. Еще через несколько секунд, доселе замерший в ожидании лимузин, сорвался с места и скрылся за поворотом. Надолго-ли?

– Ничего, полсуток паралитического сна никому из этой тройки не повредит, – пробормотал про себя Дион.

Какой-то весь обмякший, явно не в себе после всего происшедшего, Арт сидел на полу с блуждающим взглядом.

Дион подбежал к Эми, не только не потерявшей присутствие духа, но даже наоборот, находившейся в такой ясности ума, как никогда.

– Скорее, помогите посадить его в мою машину. Нам всем троим оставаться здесь небезопасно, – прошептал ей на ухо Дион.

Вскоре Эми и Арт очутились на просторном заднем сидении серебристого, тарелкообразного автомобиля. На переднее сиденье прыгнул Дион, бросив, рядом с собой вместительный саквояж. Машина бесшумно рванула с места и, миновав лабиринты улиц, вырвалась на простор загородного шоссе. Примерно через час она неожиданно свернула с дороги, влетев в заросли кустов, которые оказались лишь естественной декорацией въезда в подземный туннель.

Через несколько минут после того, как опустел «Тихий, летний вечер», над ним низко завис летательный аппарат. Спустившиеся с него люди подняли на его борт всех троих, распластанных на полу. После этого они тщательно обыскали кафе вместе с жилыми комнатами его хозяина. Затем судно вертикально взмыло вверх и исчезло из вида. А «Тихий, летний вечер» остался обезлюдившим до лучших времён на месяцы или годы. Кто знает? Кто может предвидеть будущее?