Текст книги "Друг большого человека"

Глава 7

Еще днем Никита договорился, что вечером мэра домой повезет Кирилл. Впрочем, что значит «договорился»? Просто сказал, нисколько не сомневаясь, что Логинов с готовностью согласится.

За долгие годы работы с Романцевым этот ритуал – утром на машине забрать мэра из дома, вечером доставить домой – для Никиты стал примерно таким же, как чистка зубов. И лишь в особых случаях мэр обходился компанией водителя, который, впрочем, в квартиру никогда не поднимался, в отличие от самого Гальцева. Никита, что называется, был вхож, и даже иногда жена Романцева зазывала его на чай, особенно тогда, когда Вячеслав Васильевич хотел побыть один и уходил в свою комнату. Никита понимал, зачем эти чаепития, – жена пыталась в неформальной обстановке выведать у помощника опять же неформальные новости из жизни мэрии. Супруга хотела быть в курсе, и помощник ее желание удовлетворял, правда, исключительно в рамках дозволенного – то есть ничего лишнего. Уж что-что, а строго фильтровать информацию и при надобности надежно держать язык за зубами Никита умел хорошо.

Он вообще считал, что многое умеет делать хорошо, а не только быть отменным ординарцем. В свое время подобная роль его вполне устраивала, особенно когда служил в армии, в штабе Уральского военного округа, при полковнике Губенко, мужике простом и незлобивом, который и порекомендовал Никиту своему знакомому Леониду Борисовичу Бузмакину, а уж тот своему другу и претенденту на должность мэра Градовска Романцеву. Находиться при мэре в качестве главного порученца и доверенного человека было хоть и хлопотно, порой не только физически, но и психологически тяжело, однако интересно, почетно и выгодно. Должность открывала почти все двери, позволяла решать массу чисто житейских проблем, делала Никиту в глазах окружающих человеком солидным, влиятельным, уважаемым. Кому ж такое не понравится? Особенно в молодости?

Помощником Гальцев стал в двадцать пять лет, а теперь ему исполнилось тридцать семь, и это уже было совсем другое время – когда все чаще возникает ощущение, что ты белка, бегающая в колесе, причем колесо это изрядно проржавело и покрылось мхом.

Ощущение «другого времени» совершенно явственно возникло четыре года назад. Именно тогда он впервые заговорил о своей дальнейшей карьере. Не с мэром заговорил – с его советником, с полным пониманием правил игры: хочешь решить деликатный вопрос, начинай с Бузмакина.

– Ты намерен нас покинуть? – спросил Леонид Борисович.

Никита растерялся. Что значит – покинуть? Никого он покидать не собирался, не дурак же он, в самом деле! Не покинуть он захотел, а продвинуться – вперед и выше. Вот так надо понимать. И что-то в этом духе он и попытался объяснить Бузмакину, но не очень, похоже, внятно, потому как Леонид Борисович облегченно вздохнул:

– А я уж думал, ты себе другое местечко присмотрел. Думал, может, ты вообще в Екатеринбург вернуться собрался. Хотя вроде бы чего ты там забыл?

– При чем здесь Екатеринбург? – удивился Никита.

Никакой Екатеринбург он и в голове не держал. Что он там действительно забыл? Ладно бы еще в Кострому собрался – там родители, или в Тверь – там он в институте учился, а в Екатеринбурге он только в армии служил да полгода с Бузмакиным работал.

– Так куда еще? – удивился в свою очередь Бузмакин. – Большой город, столица Урала… А тебя, может, на что-нибудь большое потянуло, столичное…

– Да никуда я уезжать не собираюсь! – раздосадовался Никита. – Я здесь, в Градовске, хочу… что-нибудь… такое…

– Никита, дружище, – задушевно проговорил Леонид Борисович и даже по-отечески приобнял Гальцева, – ты посмотри на меня. Как полагаешь, я заместителем мэра мог стать?

Никита кивнул.

– А кто я? Советник мэра. Спрашивается: почему? Да потому, что я реальный советник. Ре-аль-ный! Не просто по должности – по жизни. И это самое важное! А ты – помощник. Опять же не только по должности, но и по жизни. Ты и я – самые близкие в этом здании люди для Вячеслава Васильевича. Мы его главная опора, и это ценить надо. Любой твой шаг в сторону – это шаг от Вячеслава Васильевича. Как бы далеко ввысь ты ни полетел. Соображаешь?

Никита соображал. Бузмакин отпускать и, соответственно, продвигать его куда-нибудь не хочет. А значит, и Романцев не отпустит и не продвинет. Напрямую не откажет – не любит мэр напрямую отказывать. Для таких дел у него Леонид Борисович имеется, а тот вполне конкретно высказался.

– Опять же интересное предложение для тебя есть, – продолжил Бузмакин. – Мэрия, как ты знаешь, свой дом скоро сдает, там квартиры хорошие, просторные. А у тебя жена, дочь… Надо уже из твоей двушки в приличную трешку перебираться. Я прав?

Никита вздохнул. Квартирка у него и впрямь была небольшая, с кургузой прихожей и лилипутской кухней. Досталась она ему в первый год работы в Градовске совершенно даром, Бузмакин организовал, и Никита, тогда еще не обремененный семьей, радовался этому безмерно. Но теперь действительно были и жена, и дочь, и все вместе они едва помещались на кухне, а уж в прихожей и вовсе разойтись не могли. Но о новом доме он даже не мечтал. Даром уже никак не получалось, а за деньги не получалось и вовсе. Таких денег у Никиты отродясь не водилось.

– Правы-то вы, Леонид Борисович, может, и правы, – произнес он тоскливо, – только вы мою зарплату знаете. А жена у меня учительница начальных классов, ее зарплаты даже на туалет не хватит.

– Все знаю, все понимаю, только всегда есть варианты, – многозначительно изрек Бузмакин. – И для тебя я вариант нашел вполне приличный. Квартиру тебе продадим почти по себестоимости, с рассрочкой платежа на десять лет. Причем без всяких условий по графику этого платежа. Так что сможешь прямо через десять лет, в последний месяц, все деньги и перечислить. Ты представляешь, какие это будут копейки к тому времени? А на ремонт кое-что сам наскребешь и кое-что я тебе дам в долг. Естественно, без процентов. Все же мы с тобой в одной связке.

Вскоре Гальцевы приступили к ремонту трехкомнатной квартиры в новом доме.

Второй серьезный разговор на тему настоящего и будущего состоялся у Никиты после последних выборов мэра, то есть два года назад.

Как всегда, после переизбрания шла перетряска «портфелей», и Гальцев решил, что настала подходящая пора предпринять еще одну попытку. Но на сей раз не просто с расчетом на «вперед и ввысь», а четко определив для себя стратегические точки.

Самая близкая находилась, что называется, в соседнем кабинете. Это была освобождающаяся должность руководителя Аппарата. Никита считал, что вполне достоин, однако же понимал и другое – есть Гудовская, по сути выполняющая роль заместителя, работающая с Романцевым почти столько же лет, сколько и сам Гальцев, и получившая соответствующие обещания Романцева. Переходить дорогу Гудовской Никита и не хотел (их связывали вполне хорошие отношения), и опасался, потому как понимал: руководить Адой он не сможет. Откровенная независимость Гудовский и ее порой весьма жесткий нрав на сей счет не оставляли иллюзий. Да, у прежнего руководителя Аппарата Суслова не было проблем, но он по возрасту годился Аде едва ли не в отцы, никогда не пытался ею командовать, а только просил, обращаясь исключительно «Ада, дорогая». В ответ «дорогая Ада» всегда готова была подпереть грузного Суслова своим тощим плечом. У Никиты такие тонкие служебные отношения явно бы не получились. Всякие «тонкости» ему никогда особо не удавались. А значит, его ждала масса проблем.

Впрочем, именно из-за самых разнообразных «тонкостей», которыми изобиловала работа руководителя Аппарата, Никита не слишком-то горел желанием занять эту должность. Его куда больше привлекали более прагматичные и конкретные сферы. И в первую очередь руководство департаментом промышленности и предпринимательства.

Да, это ставило Никиту в один ряд с другими руководителями департаментов, действительно отдаляло от Романцева, а, следовательно, и от тех преимуществ, которые гарантировала близость к мэру. Но при этом обещало по меньшей мере два серьезных плюса.

Во-первых, именно «с промышленности» открывалась ясная дорога в вице-мэры. Сделать такой шаг из помощников, даже при наличии инженерного диплома, вряд ли бы удалось. Романцев считал, что замом у него может быть только человек, обладающий реальным управленческим опытом, а для этого следовало сначала «порулить» конкретной отраслью.

Во-вторых, новая работа сулила дополнительные деньги. Нет, ни о каких взятках и откатах Гальцев даже не помышлял. Все это он мог при желании иметь и на своей должности, однако ничего подобного себе сроду не позволял. Он даже не рассчитывал «отщипнуть» себе что-нибудь от вполне приличного бюджета, которым распоряжался департамент промышленности. Хотя точно знал: возможность такая имеется. Он надеялся на другое – на свой бизнес, который в полном соответствии с законом будет записан на кого-нибудь надежного, но в чьих интересах очень удобно поработать на соответствующем посту. Никиту не раз посещала идея организовать свой бизнес, но без хорошего «фундамента» идея всегда рассыпалась, как песчаный замок. На сей раз появлялся реальный шанс обрести и сам «фундамент», и тех, кто способен вполне надежно построить на нем крепкий замок.

Разговор Никита решил составить непосредственно с самим Романцевым, попросив его о беседе по личному вопросу. Упоминание о «личном вопросе» гарантировало, что уж точно в неурочный момент в кабинет мэра не заявится Бузмакин, хорошо знавший: при подобных обсуждениях Романцев никого к себе не допускает.

Никита заранее отрепетировал собственную речь – чтобы получилось кратко, четко и аргументированно. Обычно кратко и четко у него получалось легко, а вот аргументированно… С этим было гораздо сложнее, потому как часто оказывалось, что аргументы у него друг с другом не стыкуются, да и вообще на поверку никакими аргументами не являются вовсе.

Вячеслав Васильевич, который имел обыкновение перебивать собеседников собственными комментариями, порой вежливыми и понимающими, а порой язвительными и гневными, выслушал помощника молча, после чего заговорил тоном, хорошо Гальцеву знакомым и оттого вызвавшим уныние. Так доверительно мэр разговаривал с теми, кому хотел отказать, но не обидеть, не разочаровать и уж тем паче не вызвать озлобление.

– Я тебя, Никита, понимаю. Ты со мной много лет, изо дня в день… А я человек непростой, характер у меня нелегкий… Так ведь и работа у меня непростая и нелегкая… Уж ты-то знаешь как никто. – Взгляд Романцева стал грустным. – Тебе меня постоянно терпеть приходится, надоело, видать, захотелось от меня подальше… Что ж, это следовало ожидать…

Никите хорошо были знакомы и эта доверительность, и эта грусть, слышал и видел не раз и порой внутренне усмехался: экий артист! Однако же вдруг напрочь все забыл и принялся растерянно бормотать:

– Да нет, что вы, Вячеслав Васильевич! Я ж совсем не о том! Не потому! Я же из-за другого!.. Я не из-за вас вовсе! Наоборот совсем, с вами-то я как раз всегда готов!..

– Ну, если ты готов работать лично со мной, то почему хочешь от меня уйти? – прервал мэр помощника и посмотрел уже не грустно, а озадаченно.

– Так я же вам объяснил… – Никита тоже посмотрел озадаченно. Неужели Романцев не понял его аргументов? Совершенно ясные аргументы. Не те, конечно, что в голове держал, не про будущее кресло вице-мэра и собственный бизнес, а про самостоятельную и ответственную работу, к которой он, Никита Гальцев, чувствует большое желание и полную готовность.

– Объяснил, – подтвердил Романцев. – И я вполне понимаю твое желание попробовать себя в новом деле, в новом качестве, обрести конкретный участок работы… Только и ты пойми: руководителей департаментов у нас десяток, а такой помощник – один. Да, у тебя будут подчиненные, бюджет, самостоятельная сфера деятельности… И зарплата повыше. Но! Тебе будет звонить мой новый помощник и, по большому счету, давать указания. Возможно, не в форме приказа, а в форме просьбы, но это будут указания. Потому что слова и действия моего помощника – это мои слова и мои действия. Ясно?

– Ясно, – уныло кивнул Гальцев.

– А потому иди, Никита, и еще раз все обдумай, – поставил точку мэр.

– Вы тоже, Вячеслав Васильевич, подумайте, – осмелился вставить многоточие Никита.

На следующий день в коридоре Гальцева перехватил Бузмакин.

– Загляни-ка ко мне, поговорить надо, – не попросил, а дал вот именно что указание советник, который по должности был Гальцеву ровней, а на самом деле мог приказывать.

Бузмакин плотно прикрыл дверь кабинета, обогнул приставной столик, за которым обычно вел душевные или просто «вежливые» беседы, прошел к своему столу, уселся в кресло, кивнув Никите на стул, стоящий напротив, уставился на Гальцева с эдаким въедливым прищуром.

И эта сугубо официальная «посадка», и этот прищур Никите не понравились. «Романцев ему уже все рассказал», – догадался он, прикидывая, как лучше себя повести. Смиренно голову склонить или огрызнуться? А почему бы, наконец, и не огрызнуться? В конце концов, мэр явно дал понять, что очень дорожит им, Никитой, потому и не отпускает от себя даже на короткое расстояние, и объяснения всякие придумывает, почему уходить Никите вовсе не следует. Да, мэр им дорожит, мэр его ценит, мэр к нему по-своему привязан, а значит, цена Никите не три копейки – больша-а-а-я ему цена! И Бузмакин это должен учитывать!

– Я слушаю вас, Леонид Борисович, – сказал Гальцев, опустился на стул и даже слегка на этом стуле развалился. – О чем поговорить вы со мной хотели?

Бузмакин прищур убрал и улыбнулся – но с эдакой иронией, которая Никите еще больше не понравилась.

– Ты чего это себе вообразил, Никитушка? – спросил Бузмакин с ядовитым смешком.

– О чем это вы? – в тон ему поинтересовался Гальцев и тоже усмехнулся.

– О том, что ты, похоже, всерьез решил, будто можешь в нашем заводском городе промышленностью руководить. Так, да?

– А я, по-вашему, могу только водителями мэра командовать? Так, да? – спросил в свою очередь Никита. Бузмакин вновь прищурился, но уже иначе, как-то озадаченно, и Никита продолжил: – Я десять лет при Вячеславе Васильевиче. Бок о бок. И кое-какую науку освоил. И заводы все наши знаю. И директоров тоже. И, между прочим, диплом инженера имею, так что токарный станок от швейной машинки всегда отличу.

– А токарный от фрезерного? – полюбопытствовал Леонид Борисович.

– При чем здесь это? – пожал плечами Гальцев. – Я мастером к станочникам не собираюсь.

– Уже радует, – с нарочитым облегчением вздохнул Бузмакин. – Потому как не дай бог собрался бы, да тебя бы еще и взяли, вот уж ты бы брака понаделал!..

– Леонид Борисович! Что вы в самом деле! – укорил Гальцев. – Будто руководитель департамента промышленности сам на станке гайки точит. Я что, не знаю, чем он занимается? Отлично знаю!

– Отлично? Знаешь? – взгляд Бузмакина стал жестким.

– Да! – с вызовом подтвердил Никита и повторил: – Я десять лет с Вячеславом Васильевичем! За десять лет уж как-нибудь все узнал!

– Вот именно – как-нибудь! – рявкнул Бузмакин и даже ладонью по столу рубанул. – Ты не в своем уме, Гальцев! Вернее, очень даже в своем! Только ума у тебя мало! Ты думаешь, что целая палата, а у тебя от силы на собачью будку наберется. Ты десять лет при Романцеве – академиком мог бы стать! А ты только портфель научился носить, по мелким поручениям бегать и указания мэра под диктовку записывать. И еще малость шоферами командовать. И все! Тебя ведь о чем серьезном спросить – не ответишь, какое-нибудь серьезное самостоятельное дело поручить – устанешь твои уточняющие вопросы выслушивать! Ты образцовый исполнитель, тут тебе цены нет. А на большее ты не способен! Так держись за то, что имеешь, и не лезь, куда не пролазишь. И на мэра не напирай! А то, видишь ли, «вы, Вячеслав Васильевич, подумайте»! О чем он должен думать? Как хоть часть своих мозгов в твою башку пересадить?!

Никита никогда не отличался особой чувствительностью. Ну, не было у него никогда эдаких терзаний, чтобы раз – и сердце зашлось от злого слова. Или горло сдавило от несправедливости. Или вывернуло наизнанку от хамства. Он всегда предпочитал смотреть на жизнь просто, не слишком замудряясь и не комплексуя. А чего зря напрягаться и трепыхаться? Какой с этого прок? Во всем должна быть четкость и ясность, а если этого нет… тогда лучше отбросить это в сторону. В крайнем случае – вмазать кулаком.

Сейчас ему как раз захотелось вмазать. Причем в буквальном смысле слова. Прямо в широкую переносицу, меж растущих домиком бровей, чтобы серые, похожие на грязноватые льдинки глаза выкатились на плотные тугие щеки.

Разумеется, ничего такого Никита не сделал. Хотя обида, редкая и оттого особо сильная, хлестанула в голову, отчего голова стала тяжелой и горячей, как кастрюля, наполненная кипятком.

Никита не только ничего не сделал, но и ничего не сказал – просто встал и вышел, даже не прикрыв за собой дверь.

Весь день Романцев провел в своем кабинете, встречаясь с многочисленными посетителями и ни разу не вызвав Никиту к себе. А вечером в кабинет Гальцева пожаловал сам Бузмакин.

– Ну вот что, Никита, – проговорил он примирительно. – Я тут с тобой утром круто обошелся, не обижайся. Сам знаешь, в нашем Аппарате ты для меня самый надежный человек. И Вячеслав Васильевич тебя очень ценит. Ты это тоже знаешь. Знаешь ведь?

Никита молчал, сосредоточенно уставившись в листы со справками, которые перестали быть нужными еще вчера, но так и не успели перекочевать в мусорницу.

– Работаешь ты честно, много, с личным временем не считаешься, а у тебя семья…

Никита покосился на фотографию жены и дочки, стоящую рядом с монитором компьютера. Компьютером он пользовался в основном лишь для того, чтобы сверяться с рабочим расписанием мэра, но, бросая взор на монитор, всегда сначала попадал на фотографию.

– …И семью эту надо содержать нормально. Чтоб хотя бы материальную компенсацию имела за то, что ты с утра до ночи на службе.

Никита перевел взгляд на окно. Утром уезжал из дома, было еще темно, вернется, будет уже темно. И не потому, что зима, а потому, что и впрямь уезжает рано, возвращается поздно.

– А посему поступим так. Каждый месяц будешь получать премиальные. Не в нашей, естественно, бухгалтерии, а непосредственно от меня. И все это будет между нами, без огласки… сам понимаешь.

Гальцев по-прежнему молчал, но Бузмакин с разговорами приставать и не стал – положил на стол конверт и ушел.

Некоторое время Никита внимательно рассматривал конверт, будто это было нечто совершенно диковинное. Впрочем, такой конверт он и впрямь держал в руках впервые. Ему давным-давно никто не предлагал никакие «конверты», хотя поначалу бывало, чего уж скрывать. Как-никак помощник мэра, персона приближенная, а потому с широкими возможностями. Однако Никита сразу понял: один раз на конвертик позаришься, потом десять раз отрабатывать придется, причем прыгая, словно марионетка на ниточках. И еще неизвестно, куда тебя на этих ниточках затащат. Пусть, как считает Бузмакин, у Никиты ума наберется только на собачью будку, но про ниточки он быстро сообразил. А потому на всякие заманчивые предложения хмурил брови, натягивал на лицо суровость и грозил пальцем – в буквальном смысле слова. Нечто подобное он видел в одном кинофильме, только не помнил – в каком. И очень скоро всякие поводы для нахмуривания и суровостей прошли – все, кому надо, четко поняли: с Гальцевым иметь подобные дела бессмысленно.

Но на сей раз ситуация возникла совершенно иная. Конверт принес Бузмакин, и это можно было воспринимать именно так, как и объяснил Леонид Борисович, – в качестве премии.

Никита отогнул уголок, выудил купюры, пересчитал… Премия Бузмакина существенно увеличивала зарплату Гальцева. В другое время это Никиту очень бы обрадовало, но на сей раз вызвало лишь злорадство. Откупиться хочет? Ну что ж, пусть пока будет так. А там поживем – увидим. О том, что лучшему другу мэра нет никакой явной нужды откупаться от помощника мэра, Гальцев не подумал – ни тогда, ни впоследствии, получая ежемесячно от Бузмакина конверты.

Через месяц после того случая руководителем Аппарата был назначен Аристарх Иванович Тишаев, занимавший прежде должность начальника организационно-контрольного управления. А еще через некоторое время появился и Кирилл Логинов, который своим рвением существенно облегчил Гальцеву жизнь.

Вот и сегодня Никита сказал, что мэра повезет домой Кирилл, и тот немедленно отменил, судя по телефонному разговору, любовное свидание. Никита про себя усмехнулся: Кирилл пожертвовал любовным свиданием ради Никитиного свидания делового.

На это свидание Гальцев решался уже несколько дней и вот наконец решился. Именно сегодня, после того как утром Романцев собрал сотрудников Аппарата и представил им двух визитеров. Мэр придумал какое-то приличествующее объяснение, но Никита сразу заподозрил неладное. Более того – угрозу лично для себя.

Да, после смерти Бузмакина с ним, как и со всеми остальными, беседовал следователь, и Никита очень волновался – боялся, что всплывут конверты Леонида Борисовича. По идее, всплыть никак не могли. Но чем черт не шутит? И как все это вывернут-перевернут? Бузмакин уже не заступится, а ему, Никите, отбивайся как хочешь? Понятно, что конвертов он лишился, однако же при плохом повороте можно и должности лишиться, и еще бог весть чего…

Вопреки опасениям беседа со следователем прошла спокойно, гладко, даже краем не коснувшись опасной темы, и Никита успокоился. И даже совсем расслабился… Но тут появились эти двое, и стало ясно, что пришли они и по его, Никитину, душу.

Он позвонил директору завода горного оборудования Виктору Егоровичу Чаусову сразу после беседы с Казиком и Вандовским, сказал, что надо встретиться. «Хорошо, я сам с вами свяжусь вечером», – сообщил Чаусов. Однако вечер уже настал, а Чаусов не только не перезвонил, но и вовсе отключил мобильник.

Никита промаялся на работе до семи и решил, что ни к какому телефонному проводу он не привязан, а потому может отправиться домой. Тем более что до дома два квартала пешком, и не закончилась еще еда, которую оставила жена, улетевшая с дочерью три дня назад в Индию, на Гоа. Путевки были куплены еще два месяца назад, и жена специально отпросилась из школы, и Никита радовался за жену, которая отчего-то мечтала отправиться именно на Гоа, хотя, казалось бы, женщине надо рваться в Париж.

Тогда, два месяца назад, когда были еще конверты от Бузмакина, он считал, что и Париж никуда не денется, но все разом закончилось, и это вгоняло в уныние, потому как человек удивительно быстро привыкает к хорошему.

Именно с этими думами о благополучном прошлом и невнятном будущем Никита зашел в свой двор, огороженный, как у многих элитных домов, резной металлической оградой, машинально кивнул высунувшемуся из будки охраннику, вошел в подъезд (тоже с охранником, а не с какой-нибудь бабулькой консьержкой), поднялся на восьмой этаж и очутился в своей квартире – непривычно пустой и тихой.

В тишине и пустоте звонок мобильника показался непривычно громким, Никита даже вздрогнул. Это совершенно очевидно был зов не его телефона, который лежал в кармане, а совершенно другого, звук доносился из барсетки, и Никита сообразил: в своих размышлениях о собственной жизни и о странном молчании Чаусова он забыл выложить телефон мэра. Этот телефон в рабочее время всегда находился у кого-то из помощников.

Мэра искал первый заместитель, и Никита покаялся, что вот запамятовал вернуть чужую вещь, но на связи Кирилл Логинов. Первый зам, мужик с юмором, прошелся по поводу склероза молодого Гальцева, а Никита подумал, что Бузмакин в подобном случае не преминул бы высказать претензию.

Никита взял свой мобильник, намереваясь предупредить Кирилла о собственной забывчивости, но телефон вдруг дернулся и заурчал, а на экранчике высветилось: Чаусов.

– Здравствуйте еще раз, Никита Сергеевич. – Директор завода горного оборудования всегда обращался к помощнику по имени-отчеству. – Извините, но смог связаться с вами только сейчас.

– Ничего страшного. – Гальцев постарался, чтобы прозвучало это спокойно и даже в некотором смысле равнодушно. Дескать, вы в свое время ко мне обращались, я решил откликнуться, а когда вы переговорить со мной собираетесь, ваше дело.

– Если вы не против, мы могли бы увидеться сегодня, – сказал Чаусов.

– Не против, – ответил Никита.

– На чьей территории?

– Лучше на вашей.

– Куда прислать за вами машину?

– Домой. Мой адрес…

– Я знаю ваш адрес, – мягко перебил Чаусов. – Только у вас ограда и охранник, вы его предупредите?

– Во двор можно не заезжать, пусть остановится за оградой, я выйду, – проявил предусмотрительность Никита, решив, что незачем «светить», пусть даже и постороннему охраннику, номер заводской машины.

– Выходите через полчаса. Черный внедорожник «лексус», номер Х100АМ.

Этим тридцати минутам Никита обрадовался – было время пусть наскоро, но все же поужинать. Он вытащил остатки плова, присовокупил котлету и раздосадовался, вспомнив, что надо было купить хлеб в булочной рядом с домом, но он совершенно упустил это из виду. Без хлеба вся еда казалась недостаточно вкусной, но есть хотелось, и Никита принялся разогревать ужин, пусть и не такой, на какой рассчитывал.

Через полчаса Никита вышел из дома, пересек двор и увидел за оградой «лексус». Он стоял почти у самой будки охранника, и Никита подосадовал: не мог уж где-нибудь подальше остановиться, как будто места мало. А следом мысленно похвалил Чаусова за предусмотрительность: номер у машины хоть и примечательный, но не заводской.

Никита подошел к автомобилю, и водитель, опустив стекло, зазывно махнул ему рукой.

– Мне велели во двор не заезжать, – сообщил он и посмотрел на Гальцева так, словно тот ждал, что его прямо из квартиры понесут на руках.

– Все нормально, – кивнул Никита, вознамерился было спросить, чья машина, но раздумал. Какая, в сущности, разница?

Водитель тоже ничего больше говорить не стал, и так молча они и доехали до заводоуправления. «Лексус», однако, подкатил не к парадной проходной с ее мраморными ступенями, а к совершенно противоположной стороне здания и притормозил около невыразительной, но, совершенно очевидно, тяжелой железной двери, которая тут же распахнулась, выпустив на мороз высокого поджарого мужчину.

«Кунин, помощник Чаусова», – вспомнил Никита и протянул мужчине ладонь. Кунин руку крепко пожал и сказал:

– Виктор Егорович вас ждет.

…Назад Гальцева вез все тот же «лексус». Около дома Никита вдруг вспомнил о хлебе и попросил остановиться около булочной.

– Вас подождать? – спросил водитель.

– Зачем? Мне же до дома три шага, только дорогу перейти.

Покупателей в булочной было всего двое – увешанная пакетами женщина и мужчина, чье лицо Никите показалось знакомым. «Из нашего двора, что ли?» – прикинул Никита, соображая, то ли кивнуть, то ли не стоит, и все же кивнул. Когда в доме двести пятьдесят квартир, то в соседней булочной запросто можно столкнуться с соседом. Мужчина тоже качнул в ответ головой и придержал дверь выходящему вслед за ним на улицу Гальцеву.

Никита остановился у обочины дороги, прикидывая, перейти ли проезжую часть сейчас или пропустить приближающиеся автомобили, и все же решил переждать, машинально отметив, что надо пропустить еще и обляпанный грязным снегом жигуленок, который отпарковывался от обочины поблизости. Короткий по случаю вечернего времени поток машин быстро иссяк, Никита глянул на жигуленка, мигающего поворотником, но отчего-то трогающегося с места со скоростью черепахи, и быстро зашагал через дорогу.

Он не был птицей, умеющей с удивительной стремительностью взмывать из-под самых колес в небо. Однако он все же полетел, подброшенный мощной силой, и замахал руками, но устремился не ввысь, а куда-то в сторону и вниз, распластавшись на земле.

Последнее, что услышал Никита Гальцев, – это мужской крик, перекрываемый ревом мотора.