Текст книги "Измайловский парк"

Ирина Лобановская
Измайловский парк

Глава 1

Окна отчаянно таранил вконец охамевший ноябрьский ветер. Злобился, что его не пускают погреться. Выл и угрожал страшным террором.

– Как холодно в этом году! – вздыхала мать. – Хотелось еще побыть на даче… А тут уже заморозки по ночам.

Мать обожала дачу и готова была жить там не только с апреля до поздней осени, но вообще круглый год. Маленького Валерика она утаскивала туда рано, едва принимались стаивать высокие мягкие ласковые снега да начинали слабо проклевываться застенчивые почки на деревьях. И младшеклассника Валерку мать тоже увозила за город в мае, не обращая никакого внимания на предостережения вовсю распускающегося дуба и зацветающей черемухи. А делать это они испокон веков привыкли совместно, дружно, чтобы не растягивать всеобщее удовольствие от весенних минусов.

Тогда Валерке за городом нравилось все: велосипед, летние приятели, поля, леса, речка… А потом он подрос, и все сразу резко изменилось: какой-то скучной показалась эта дачная жизнь, и надоели поля и леса – унылое зеленое или желтое однообразие. Приятели куда-то разбрелись, девчонки тоже. И делать там стало нечего. Не смотреть ведь до одури телевизор, вывихнутый на сериалах!

Поэтому теперь Галина Викторовна ездила на дачу одна.

А сейчас Валерий готовился к первой в его жизни сессии. Заранее. Волновался, стараясь себя не выдать. И по школьной привычке бродил из угла в угол с учебником в руке, монотонно повторяя самые трудные и важные абзацы. Иногда он выходил из своей комнаты – почти машинально – и делал несколько шагов по темному узкому, чересчур тесному коридорчику от вешалки и шкафа, продолжая бубнить себе под нос.

Мать Валерку в эти минуты не окликала, не тревожила. Врач-хирург, она много лет работала в Ожоговом центре, а позже, когда уже стало не по силам выносить такую чудовищную нагрузку, перешла в больницу, в отделение гнойной хирургии, где в основном вскрывала фурункулы да удаляла липомы и атеромы.

Валерий споткнулся о большую коробку и выругался себе под нос. Вечно мать понаставит барахла, не повернешься! Нет, прав отец – им нужна совсем другая квартира. Светлая, большая, с высокими потолками. И разве не заслужили ее Валеркины родители, медики, вкалывающие в клиниках с утра до ночи? Но вот не заслужили…

Валерию стало в очередной раз больно и обидно за семью, и он хмуро уткнулся в учебник. Анатомия – лучшая защита от жизненных неурядиц. Средство испытанное и надежное.

Из-за плотно закрытой двери в комнату, гордо именуемую матерью гостиной, а на самом деле мрачноватую клетушку с пожелтевшими от старости обоями, доносились голоса матери и дяди.

Этот дядька… Валерий потер лоб с большой подозрительностью.

Дядя Виктор свалился на голову Паниных совершенно неожиданно. Более того – до сегодняшнего дня Валерий вообще слыхом не слыхивал ни о каком дядьке.

Часа два назад мать открыла дверь на звонок, растерянно произнесла: «Витька…» – и странно замолкла. Валерий отложил учебник. Надо бы одеться и посмотреть, кого там принесло. Обычно Валерий сидел у себя в комнате голый до пояса. Когда мать звала обедать, торжественно говорил:

– Ну, к столу надо надеть фрак, – и напяливал растянутую от стирок футболку.

Он и сегодня моментально ее натянул и с любопытством вышел в переднюю. Лысеющий высокий мужчина лет пятидесяти, обремененный солидным брюшком и одаренный плутовскими маленькими карими глазками, проворно зыркнул ими в сторону Валерки.

– Племянник, значит? Голубь ты мой! Ишь, какой вырос! Эх, Галка, Галка! Сколько мы с тобой ошибок понаделали! Сколько глупостей насовершали! А не видались сколько?

Мать нахмурилась:

– Раздевайся, Виктор, проходи… Не видались давно. Ты и не звонишь совсем. Я думала, выбросил меня из головы. Другим она у тебя занята. Познакомься, Валерик, это твой дядя Виктор. Мой младший брат.

– Нежданный гость! Прям как в кино! – насмешливо восхитился Валерий. – Только там чаще вот точно так же знакомят с отцом. «Познакомься, доченька, твой отец!» И дальше немая сцена… А почему я никогда не видел своего дядьку? Еще одного представителя старинного дворянского рода Паниных?

– Бойкий ты, выходит? – разулыбался дядька, снимая куртку. – Галка, если тапочек нет, не тревожься. Я люблю босиком или в носках.

Он тотчас сориентировался в крохотной квартирке и направился на кухню. Там дядька поставил на пол большую сумку, довольно удачно закрыв вытертые до белизны места на линолеуме, и стал выгружать из нее пакеты и бутылки.

Чем-то недовольная Галина Викторовна и заинтригованный Валерий двинулись за гостем. Валерка взял со стола одну из бутылок:

– Здорово живете, дядя Виктор! Коньяк дорогущий. И вино тоже по высшему разряду. Мам, дай штопор. Буду открывать.

Мрачная Галина Викторовна резко выдернула из рук сына бутылку:

– Ты бы лучше занимался! У тебя скоро экзамены.

– В институте, стало быть, учишься, племянничек? – Дядька сам каким-то удивительным чутьем нашел штопор, быстро открыв пару ящиков стола, и занялся вином.

Валерий стал подозревать, что его обманывают – этот таинственный дядька знает дом Паниных как свой собственный. Следовательно, бывал здесь не раз. Загадка на загадке…

– И в каком же? Небось пошел по твоим стопам, Галка? Тоже Гиппократом станет? Ты всегда умела чудненько на всех влиять. Даже и не говорила ничего и никого ни в чем особенно не убеждала. Просто бросала несколько слов, тихо, как кроткая голубица, и будто втолковывала что-то, ворожила… Очень впечатляло, я вам скажу. Ну и что? К чему путному разве это привело? Кому и что ценного ты сумела внушить? Все на деле оказалось фуфлом. Призрачные ценности… А нужны настоящие. Это обязательно.

Дядька весело вытащил грозно щелкнувшую пробку. Валерий насмешливо глянул на мать:

– Я и не подозревал, что ты у меня была такая необыкновенная. Колдовская и внушительная мама! Вот как полезно пообщаться с новыми людьми! Вы бы к нам почаще заходили, дядя Виктор. Я и вправду всегда намыливался в медицинский, а теперь там на первом курсе. А вы где живете и чем занимаетесь?

Дядька ловко, новым хлопком, открыл вторую бутылку.

– Витя, довольно! – взмолилась мать. – Нам вполне хватит и этого, разве мы столько выпьем?

– Ну, мы, может, и не выпьем, – согласился разумный дядька. – Но в расчете на твоего драгоценного мужа… – Он повернулся к Валерию и хитро ему подмигнул. – Живу я неподалеку, но редко бываю в град– столице. Больше разъезжаю по городам и весям. Менеджер я. По продаже кондиционеров. Очень выгодная профессия, я вам скажу. На гребне волны. А я люблю быть на самой ее верхушке. О своем дипломе инженера давно забыл.

Мать снова насупилась:

– Плохо все это, Виктор. Какая-то ерунда кругом… Люди отказались от своих профессий, от своих знаний ради наживы, ради денег. Разве такая замена правомерна? Разве логична? Это настоящее предательство самого себя.

Дядька расхохотался, отыскал в кухонном шкафчике бокалы и тарелки и начал проворно накрывать на стол.

– Ты всегда была идеалисткой и максималисткой. И жизнь, выходит, тебя ничему не научила. Осталась при своих иллюзиях… Сын, надеюсь, не в тебя пошел. Голубь ты мой! – Он пристально глянул на Валерия. – С медицинским образованием сейчас можно такие деньги делать, я вам скажу… – Дядька мечтательно прищурился и хлопнул дверцей холодильника. – Так что давай, племянничек, вперед и с песней!

– И с какой? – Валерий сел к столу. – Что петь прикажете? Из репертуара «Руки вверх» или «Ногу свело»? Я готов!

– Галка, не смотри на меня волчицей! Брат все– таки… Родной и единственный. Садись и давай выпьем! – радостно потер руки нежданный гость. – Насчет песен потом. Когда напьемся, тогда и разберемся. А лучшее средство от боли в горле, скажу я вам, доктора хорошие, – стакан водки с солью и перцем! Еще надежнее – два.

Валерка спросил тихонько и нарочито преспокойно, с тончайшим деловитым стебом:

– Это – чтобы не болела голова?

Дядька лукаво подмигнул ему:

– Языкастый ты, племянничек. Но первый тост мой! И вот что я вам скажу… – Он на минуту призадумался. – Так хорошо, что мы наконец вместе… Ты, Галка, я и мой племянник… Семья Паниных. Точнее, то, что от нее осталось. Пьем, стало быть, за нас! – Дядька мгновенно осушил бокал и бодро принялся за винегрет – излюбленное блюдо Галины Викторовны. – А где твой благоверный? Великий хирург Михаил Туманов?

Мать вздохнула и отвернулась к окну. Валерий постарался быстро сменить тему:

– Придется вам мне подсказать, можно одним словом, где и как люди с медицинским образованием делают большие деньги. Я не в курсе. Буду премного вам обязан.

Дядька важно кивнул:

– Напьемся и разберемся. Обязательно, племянничек. Тебе еще жить и жить. И жизнь свою нужно строить и ладить с толком, с чувством, с расстановкой. Без этого нынче никуда, голубь ты мой. Вот когда я был не то в Киеве, не то в Новосибирске…

Валерий захохотал:

– Ну-у! Так перепутать! Все равно что принять Сидней за Венецию!

Дядька тоже засмеялся:

– Понимаю твое удивление и признаю! Но ты соображай: у меня особая жизнь – спецкомандировки на самолетах аж по нескольку раз в год, туда-сюда-обратно. Тут все на свете перемешаешь. Все просто мелькает перед глазами, и тебе уже толком не до осмотра города или чего-то такого-эдакого. Но учиться надо, мать правильно говорит. Вот один пример приведу. Ты, голубь, поди, и не слышал, как юный Циолковский жил в провинции, увлекаясь наукой. И открыл некий закон. Описал его и послал свое открытие в Академию наук. Оттуда пришел ответ: вы молодец, молодой человек, вы очень способны, но только мы вынуждены вас разочаровать – открытый вами закон давным-давно открыт Ньютоном – это его первый закон.

Валерка засмеялся:

– Это правда?

– Не сомневайся, голубь, сие истина! И слушай дальше, – продолжал дядька, поглядывая хитро и довольно. – Циолковский не стал унывать, а только взбодрился. И вскоре открыл – снова сам! – еще один закон. И его тоже отправил в академию. И опять пришел ответ: все замечательно, юноша, вы большой умник, но это второй закон Ньютона. Точно так же произошло и с третьим законом Ньютона. Так что из этого выходит? С одной стороны – получил бы юный Циолковский с самого начала специальное образование – не стал бы время впустую тратить. А с другой стороны – кто знает, может, как раз эти «открытия» законов Ньютона и помогли ему стать в дальнейшем великим Циолковским. Но ты учись, племянничек, старайся.

Валерка скривился – опять нравоучения!

Потом разговор, к счастью, сдвинулся на бытовые и общеполитические проблемы, благополучно на время миновав все рифы и подводные течения семейства Паниных-Тумановых, и Валерий заскучал. Откланялся и отправился к своему оставленному без присмотра учебнику анатомии. Снова начал мерить шагами комнату и коридорчик, бубня одно и то же.

Мать и дядька теперь сидели в так называемой гостиной и болтали. Валерий не вслушивался – ему было не до того. И вдруг поймал обрывки фраз… Говорил дядька:

– Эти брюлики, Галка… они ведь наши, выходит… Твои и мои… И твоего сына…

Брюлики… Опять засветилось новенькое. День сюрпризов.

Валерий остановился и поставил уши топориком. Мать что-то ответила. Глухо и неразборчиво. Валерка на цыпочках подошел поближе к двери.

– Ценности там, я тебе скажу, большие, – убеждающе гудел дядька. – Фамильные, панинские! Дедовские еще. Ради чего от них отказываться, бросать их на произвол судьбы?

Мать вновь пробубнила нечто невразумительное. Валерий прилип ухом к щелке в двери.

– Искать их нужно, Галка, – прошипел дядька. – Искать… Это обязательно.

– Ты искал, – мрачно проронила мать. – Много нашел?

– Сие ничего не значит! – заявил дядька. – Надо пробовать дальше. Сына твоего подключать… У меня детей нет.

– Валерика не трогай! – озлобилась мать. – Мы с тобой сколько лет не виделись? И еще столько бы не встречаться! Я этих разговоров о деньгах не переношу!

– Эх, Галка! – горестно вздохнул дядька. – Какой ты была, такой и осталась… Давай разберемся… Чем тебя наше, кровное, родное добро не устраивает?

Мерзким комаром завизжал телефон, и Валерий торопливо отошел от двери.

Звонила бывшая одноклассница Женька. Спрашивала что-то об экзаменах, лепетала о новом фильме, о чем– то рассказывала… Валерий отвечал невпопад, не слушая ее. Вот не вовремя позвонила эта дура… Сколько важной информации пропадет… Больше не услышишь…

Он окинул взглядом убогую переднюю и коридорчик. Драгоценности… Фамильные… Возможность купить приличное жилье, поставить вместо трухлявой дачки новомодный коттедж, сменить отцовские жалкие «жигули» на «тойоту». Плюс поездки за рубеж – Италия, Франция, Майами… Валерий размечтался и хотел оборвать разговор, извиниться, сослаться на семейные сложности, но было уже поздно. В коридор вышли мать и дядька, который тотчас хитро подмигнул племяннику:

– Голубь ты мой! Стало быть, девицы покоя не дают?

– Дурью маются, – фыркнул Валерий и поспешно распрощался с назойливой Женькой.

Он давно отлично знал, что привлекает девиц точно так же, как духи или косметика. Породистый, высокий, с тонкими, длинными, аристократическими пальцами и глазами цвета темного пива – все как у матери, – выразительно и загадочно затененными ресницами-щетками, Валерий стал девичьей приманкой еще в младших классах. Вступил в силу и закон противоречивой женской души – на первый взгляд Панин абсолютно не интересовался девчонками, что повышало его акции с каждым днем все стремительнее.

Несколько ранних романов, позволивших Валерию легко осознать свое мужское преимущество и достоинство, подтвердили его раннее подозрение: все без исключения девицы легкомысленны, глупы и готовы ему отдаться через неделю знакомства. Ни одна из них всерьез Валерия не заинтересовала.

Он был импозантен и остроумен. Отличался еще одним немаловажным и редким качеством – носил любые, даже дешевые вещи с таким шиком и достоинством, что они выглядели на нем дорогими шмотками от кутюрье. Валерка никогда не стыдился дешевки, а превращал ее в нечто великосветское, придавал ей иное, новое содержание. Он умел безупречно подавать, преподносить самого себя – без всякого вызова и самомнения, без ложной скромности, довольно просто, но с полным осознанием своей цены – разумной, не завышенной, но и не заниженной в угоду окружающим.

Судьба казалась благосклонной: даровала Валерке здоровье, выносливость и способности. Учеба давалась ему без труда, точно так же, как занятия спортом. Он со смешливым любопытством наблюдал за похождениями приятелей, без конца грезивших дурацкими влюбленностями. А сам, если вдруг возникало настойчивое желание, брал любую девицу, дело нехитрое. Валерий даже не помнил, какая у него из них оказалась первой. Лица были похожи, все остальное – тоже. Поэтому и особой привязанности ни к кому не возникало.

О себе Валерка говорил приятелям:

– Я тоже влюблялся, даже хотел умереть, потом плюнул, забил на это, возвратился к самому себе и подумал: «А на фиг мне это нужно, все эти сопли-вопли?» Хотя вроде бы снова влюблялся. Для вида. Чтобы не нарушать общей картины мироздания. Я флегматик-слизняк по нраву. И немного циник. Смесь восхитительная. Хочешь быть циником – будь им.

Приятели хохотали.

А отец, вечерами часто приезжающий пьяным, попросту надравшимся, всегда старался выпендриться перед сыном и широким жестом протягивал ему портмоне:

– Бери, Валерка, сколько надо! Ты уже взрослый мужик, деньги нужны, я знаю. Не имел я в свое время нормального отца, чтобы помогал да заботился, зато тебе неплохой достался… Так что пользуйся, пока я живой и рядом.

Глава 2

У каждого своя звезда. Только не каждый знает, какая именно. И нередко выясняется, что дорожка твоей звезды по небосклону может вдруг очень круто поменять заданное направление.

Валерий с детства считал, что он человек необычный. Хотя на чем основывались эти соображения, он тогда еще толком не понимал. Но упрямо думал: «Будет и на нашей улице праздник! Вот только когда? Когда он наконец засверкает, этот долгожданный фейерверк в мою честь?!»

Когда-то в школе он ткнул пальцем в портрет Пифагора в кабинете математики и, хохоча, закричал:

– Этот Пифагор лысый и с приземистой головой! Он похож на пустую круглую бочку!

И приятель Арам устыдил его:

– Вот представь: ты прославишься как Пифагор, твой портрет будет висеть во всех школах мира, а какой-нибудь ученик так вот покажет на твой портрет и скажет: «Круглая бочка!» Представил? Приятно тебе?!

Арам всегда был очень серьезным парнем. И очевидно, тоже предполагал грядущую славу самого лучшего друга.

Слава… Как она выглядит? И так ли она нужна ему, Валерке Панину?

В последнее время он чувствовал, что отец работает на пределе. И живет на грани близкого срыва. Мать нервно стискивала губы, но молчала. Михаил Дмитриевич приезжал домой редко, только чтобы навестить сына. Где жил – оставалось загадкой, родственников у него в Москве не было. Но родительская жизнь сломалась и криво перестроилась довольно давно. Валерий старался в нее не вникать.

Он усвоил, и тоже давно, что самое главное и ценное в жизни. Ну конечно, деньги. Правда, с родителями он своими соображениями не делился. Но решил, что в далекой перспективе ему надо стать богатым. Это очень просто. И в то же время совсем не просто в стране, где он родился и вырос. Как здесь выжить и уцелеть при больших деньгах?.. Разборки, разборки…

Валерий прекрасно сознавал, что до поры до времени ему помогает отец, за счет своих связей. Великий хирург, он прооперировал многих власть имущих. И часто рассказывал, кому и что вырезал и кто как вел себя после операции. Многие властители ныли и капризничали на манер детей. Нетерпеливость – свойство всемогущих. Отец посмеивался. Когда требовалось, он просто поднимал трубку телефона. Так решались вопросы, которые в принципе можно решить.

Но потом, дальше?.. Отец не вечен, и Валерию уже пора задуматься о том, как он собирается жить. Ему почему-то упорно казалось, что надвигаются тучи, но прольются они дождем где-то далеко, не успев доплыть до Валерия и его личной судьбы.

– Окончишь мед, устрою тебя в шикарную фирму, – иногда обещал отец. – Поездки за рубеж, то да се…

Валерий слушал его со странным чувством недоверия и насмешки. Вспоминал мать…

Не раз лучший друг Арам пробовал пристать к Валерию с интеллектуальными разговорами о музыке, живописи, литературе. О любимой своей истории. Но увы… Едва он начинал говорить об этом, Валерка откровенно кривился, а однажды заявил:

– По-моему, это не предметы для дискуссий, сечешь? Я убежден, что говорить нужно лишь о том, что хорошо знаешь и в чем разбираешься. Иначе получаются рассуждения дилетантов, то бишь полная ахинея. Зачем проявлять свое невежество? О музыке пусть говорят музыканты, о живописи – художники. А ты на это забей. Ну, еще твоя история туда-сюда…

Арам сначала примолк, но быстро выдал ответный ход:

– Ладно, давай о другом. Вот ты собираешься стать психиатром. И тебе придется лечить духовные и душевные болезни. А как, ты подумал?

Валерий присвистнул:

– Умный не спросит, дурак не догадается!

Арам не обиделся:

– Не знаешь! Зачем тогда берешься? В этом деле без настоящей веры не обойтись, а ее не бывает без любви, которую ты всегда почему-то отвергаешь. Я тут как-то забрел в православную библиотеку, взял кое-что почитать. И тебе советую.

– А я читал когда-то про пионерку Валю, – стал дурачиться Валерка. – Была такая в поэме Багрицкого. Так вот она отпихнула мать с крестиком.

Арам пожал плечами:

– Пожалуйста, тебе другой пример – Базаров. Идейный атеист. Но, умирая, сказал отцу: разрешаю меня соборовать и причастить – просто из любви к тебе и маме. А Валя… Ну что Валя? Не снизошла до любви к родителям, маленькая еще была, глупая. Базаров старше и умнее.

Валерий потер лоб:

– Глубоко копаешь… А Тургенев, значит, умнее Багрицкого. Возможно, не знаю… И я вообще еще не разобрался, что собираюсь лечить – душу или разум. Здесь никакой ясности. Ни для кого.

– Почему? – удивился Арам. – Ведь говорят «душевнобольной».

– И «сошел с ума» тоже говорят. Что точнее, пока не понимаю. Это позже, наверное, дойдет. Или не дойдет никогда. Так вот к вопросу о разуме… У некоторых философов давно появилась одна соблазнительная мысль: если разум – дар Божий, а безумие – от дьявола, и если считать безумие высшей формой разума, то какой из всего этого вывод? Логически получается, что миром правит дьявол. Потому даже в Евангелии говорится, что дьявол – князь мира.

– Чушь собачья! – обозлился Арам. – Такую философскую софистику в свое время называли сатанизмом. Про экзистенциалистов слыхал? Кьеркегора, Сартра, Бердяева? У Сартра есть философский трактат «Дьявол и Бог», нам о нем профессор Бочкарев однажды рассказывал. Так вот Сартр умышленно в заглавии поставил дьявола на первое место. Но могут ли править миром сумасшедшие?

– Еще как! – кивнул Валерка. – Лев Толстой в дневнике признался, что убежден: миром управляют именно сумасшедшие. Другие или воздерживаются, или просто не в силах править. Очередной парадокс мироустройства. И еще Толстой был уверен, что сумасшедшие всегда лучше остальных добиваются своих целей. Отчего это происходит, неясно. Может, оттого, что у них нет никаких нравственных преград: ни стыда, ни правдивости, ни совести, ни даже страха.

Арам покачал головой:

– Так не бывает. Эти преграды есть у всех. Просто некоторые их отметают, как ненужные.

Валерий помолчал.

– Наверное… И правильнее сказать, что миром правят не сумасшедшие, а психопаты. Революционеры – это обычно как раз психопаты и невротики. Ими двигают вовсе не любовь, равенство и братство, о которых они кричат, а темные фрейдовские комплексы, где основная движущая сила – комплекс власти. А доверяли они гаданиям. Гитлер и Гиммлер, с одной стороны, загоняли всех оккультистов и астрологов в концлагеря, а с другой, сами верили этим астрологам и даже заводили личных, приближенных. Это типично для психопатов. При изучении всех тайных обществ выясняются привычные составляющие элементы таких секретов Полишинеля: психические болезни, половые извращения, наркотики, мания величия, комплекс власти, комплексы разрушения и саморазрушения, садизм и мазохизм. А основная задача – борьба за власть.

– Кучеряво! – Арам вздохнул. – И справедливо. Все революции в основе схожи. Не случайно в советское время любили восхвалять Марата и прочих французских повстанцев как ребят своих в доску. Французские революционеры вырезали дворян просто по сословному признаку, заодно закрывали, разрушали или использовали в других целях католические церкви. А чем все дело кончилось? Термидорианским переворотом, который всех этих буйных товарищей уничтожил на их же любимой гильотине. Все возвращается на круги своя… И революция в России… Первые два пункта – прямо один к одному. Да и конец, по сути, точно такой же: пришел товарищ Сталин и самих же большевиков по– расстрелял или сгноил в лагерях. Так говорит наш профессор Бочкарев. Значит, ты собираешься лечить властителей мира?

– Именно! И еще гениев. Когда проверили тридцать пять самых величайших гениев в истории человечества, то они почти все – более девяноста процентов – оказались психопатами. Сечешь? Эта связь между умом и безумием столь же неразрешима, как поиски эликсира молодости, квадратура круга или перпетуум-мобиле. Но это полезно знать, чтобы разгадать многие загадки в жизни человечества – начиная с Христа и кончая антихристом в лице Гитлера.

Арам засмеялся:

– Да их никогда не разгадают! И насчет гениев… По– моему, это чушь собачья.

– Нет, вы ошибаетесь, друг дорогой! – пропел Валерка. – Французский ученый Лассег говорил, что гений – это нервное расстройство. Хотя никто не утверждает, что гений должен быть сумасшедшим, бывают вполне здоровые и уравновешенные таланты. Никто не заявлял, что всякий сумасшедший – обязательно гений. Но это научный факт – гениев, которые в порядке, намного меньше, чем остальных. Ты Ломброзо читал? Так вот, он выдвинул мнение, что психические болезни вовсе не означают полного сумасшествия, наоборот, иногда они наделяют психопата настоящей остротой и оригинальностью ума и огромной энергией. Даже порой трудно сразу понять, что перед нами психически больной. Я слышал, что слово «гений» произошло от арабского «джинн», то есть злой ДУХ.

Арам усмехнулся:

– Ну, это не доказано, я думаю. Все переводы достаточно условны. А что такое высшее искусство автора? Это вроде искусства наездника: так держать узду, чтобы управлять и движением лошадей, и повозкой, сдерживая их, но в то же время и давая свободу.

– А по-моему, это рационально, и так делает любой умелый человек, – возразил Панин. – Для гения нет таких слов, как «думать» и «управлять», а если уж его сравнивать с возницей, то он никаких вожжей вовсе не знает и их не держит, а его повозка просто несется куда несется – и все! Но несется она гениально и неповторимо!

– Ты вспомни печальный миф о Фаэтоне! – не сдавался Арам. – И «сорвавшаяся» «повозка» именно большого таланта как раз может сжечь сильно и серьезно все вокруг…

Валерий свистнул.

– Гений есть гений, его никто остановить все равно не может! Он не живет никаким «рацио», ни о каких последствиях не думает, для чего вообще и как что-то делает – сам не осознает и вопросов таких не ставит. Просто его творческий порыв работает, работает и несет, несет – сам собой, без всяких вопросов, границ и представления об управлении.

– Ну ладно, насчет гениев ты все выучил наизусть. А дегенераты? – хитро спросил Арам.

– Что дегенераты? Ты, конечно, думаешь, что это кретины, которые сидят в домах для сумасшедших? Здесь тоже все не так однозначно. Часто благодаря комплексу власти, который наблюдался еще у негритянских колдунов и сибирских шаманов, эти «ошибки природы» становятся великими, занимают кресла вождей, фюреров, президентов и премьер-министров. Правда, их родственники, чаще всего дети, попадают в психушки. Например, у Александра Македонского брат был идиотом, сын Мао Цзэдуна сидел в сумасшедшем доме, а сестра президента Кеннеди провела там вообще чуть ли не двадцать лет. И у начальника американской разведки Аллена Даллеса сын тоже лечился от нервного расстройства. Можешь поинтересоваться у своего профессора – он тебе подтвердит. Хотя допускаю, что это все слухи. Люди часто болтают попусту. Но нет дыма без огня. А ты слышал о признаках вырождения?

Арам смотрел с интересом.

– Их вообще немало, но один из них – отвращение ко всякой работе, ужас перед деятельностью, болезнь воли, ее коллапс. И вот такой безвольный, одержимый страхом перед работой, вырождающийся тип заявляет, что он презирает труд, что ему нравится безделье. А чтобы оправдать себя, лепит философскую теорию, выдумывает метафизические системы, пробует решить вековые тайны мироздания, разыскивает квадратуру круга и эликсир премудрости… Мечтает о всеобщем счастье и придумывает планы преобразования Вселенной, поражая мнимой любовью к ближним и страшным эгоцентризмом на самом деле. Конечная цель всех гениальных вырожденцев – пропасть или пустыня, но, конечно, не пустыня Христа.

– Значит, Обломов – вырожденец? – спросил Арам.

– А ты что, сомневался? Он такой и есть в романе. Зато у всех поэтов-вырожденцев – богатство рифм и стилистический блеск при полном отсутствии всякой мысли.

– Обломова Гончаров писал с себя! – возмутился Арам.

– Ну и что? Все писатели дарят героям свою душу, сечешь? Возьми того же Тургенева – мужчины у него вечно слабаки, а женщины – о-го-го! Литераторы переносили свои психические проблемы на окружающий мир, валили с больной головы на здоровую. И получалось кривое зеркало, карикатура. А потом они же обвиняли общество и требовали его исправить. Хотя проще исправить самих писателей… Нет, это тоже сложно. Но личные заморочки толкали литераторов на конфликты с правительством и цензурой. Ведь не один Достоевский писал про людей с отклонениями. Взять пьесы и рассказы Чехова: откровенный параноик Солёный, патологический фобик Беликов, Коврин, доктор из «Палаты № 6» – настоящая галерея людей с психиатрическими диагнозами. Врубель начал с росписи церквей, а кончил – демонами. Толстой говорил о Достоевском, что тот сам больной и все его герои тоже больные. А Достоевский отвечал: «Толстой совсем помешался». Привычный обмен любезностями между талантами. Они друг друга не переносят – это аксиома. Я слышал, что Достоевский не любил своих героев. Да и как любить этих психов, которые будят тревогу? Зато на Западе до сих пор по героям Достоевского судят обо всем русском народе.

Арам молчал, думал.

– А вот тебе, историк, вопрос на засыпку: откуда пошло слово «шизанутый»? И где его впервые употребили? – спросил Валерка.

Айрапетов пожал плечами.

– Не знаешь? А еще берешься меня учить! В «Слове о полку Игореве» написано «шизым орлом».

– Ну и что? Это чередование в том языке буквы «с» на «ш» в слове «сизый».

– Уверен? А может, имеется в виду, что орел был шизанутым, ненормальным?!

– А «галицы» в «Слове» – это точно имеются в виду галки? Может, это жители Галиции? – весело подхватил Арам.

– Нет, тогда были бы «галичане»! А Кобяк – бяка?

– Я что-то не помню, кто такой в «Слове» этот Кобяк.

– Объясняю, будущий историк. Тебе стыдно не знать. Это – половецкий…

– А-а! Раз половецкий – значит, бяка!

– А ты почему мне сегодня сразу не открыл? – вдруг спросил Валерка. – Я полчаса курсировал по улице.

– Думал, козлы какие-то наезжают – вот и не открыл. Пристают вечно: моя кавказская морда им не нравится… Ну и вид у тебя, Шарапов… Косая кожа, темные очки… Вырядился! Хорошо, что моих родителей дома нет. А то они бы тебя покусали. Опять с дядей Борей тусуешься?

На этот раз промолчал Валерий.

Арам подружился с Валеркой давно и очень быстро – начал меняться с ним марками. Правда, родители обоих утверждали, что это они сдружили сыновей, но такое заверение было полуправдой. Тогда Валерий, заядлый филателист, называл себя маркистом и все удивлялся, что Арам изучает сразу несколько иностранных языков с частными учителями.

Еще Валерка увлекался футболом. Но оставил свое увлечение, просто его уничтожил после одного случая. Валерий делал уроки перед финалом мира, и, естественно, в мыслях упорно и навязчиво крутился будущий матч…

Потом Валерка стал себя проверять и ахнул. У него в тетрадке было написано следующее: «Япония – страна Дальнего Востока, расположенная на группе островов. В команде ЦСКА играют Семак и Кулик. Всего островов Японии около трех тысяч. В полуфинал «Динамо» вышло со счетом 4:2…»

Все, приказал себе Валерка, приехали! С этим надо кончать. И забыл про футбол.

В младших классах у Валерки была угроза в ответ на любой выпад: