Текст книги "Две недели у моря"

Друг Рубинова говорил быстро-быстро, энергично жестикулируя руками. Он говорил обо всём сразу, сам задавал вопросы, и сам на них отвечал. Рубинов почти не проронил ни слова, только саркастично усмехался крепко сдвинутыми губами. Было ясно, что он полностью погружён в свои мысли. Или, если по-простому, витает в облаках. Добавить сюда ещё меня, плетущуюся позади с унылым растерянным видом, и получалась просто картина маслом! Впрочем, я бы не хотела, чтобы такую картину Рубинов когда-то нарисовал. Потому, что на этой картине я бы выглядела чем-то вроде туманного пятна. Без лица, без мыслей, без очертаний.

Мы уселись в цветочный «мерседес» я поняла, что про себя буду называть эту странную машину только так), и друг Рубинова – я даже не знала его имени, мне никто не удосужился это имя назвать —, сказал:

– А что мы будем делать вечером? Развеемся, как в старые времена?

Внутри меня всё сжалось, и мгновенно застыло январским морозом. Я вспомнила красный лифчик в гостинице… Потом репутацию Филиппа Рубинова. Неужели так быстро закончится моя сказка? Неужели оборвётся вот так, сейчас?

– Нет, – твердо отрезал Рубинов, даже не поворачивая в мою сторону головы, – нет, несколько дней я буду занят. Хочу познакомиться с домом, поработать над картиной. Да просто побыть в уединении. Так что пока никаких планов.

У меня немного отлегло от сердца. Но ненадолго. «Мерседес», между тем, вырулил со стоянки и помчался по трассе с какой-то ненормальной скоростью, виляя в обе полосы так, словно друг Рубинова был пьяным. Но Рубинов не обращал на это абсолютно никакого внимания.

– Был я в твоих краях, – говорил друг, – честно говоря, дом совершенно затерян в горах. Он даже не виден со стороны дороги.

– Я знаю, – кивнул Рубинов, – мне всё это сказали.

– Там, конечно, красиво, если ты предпочитаешь голые камни, в которых даже змеи не водятся. Правда, там есть дикие травы и мох. По вечерам дикие травы пахнут просто одуряющее! Но вот всё остальное… К морю идти долго, и по дороге можно ноги поломать. Вечером, с темнотой, ходить в скалах не рекомендую.

– Мы разберёмся, – снова кивнул Рубинов.

– Угораздило же тебя забраться в такое глухое место! Лучше бы домик в Швейцарии купил. Стоит столько же, а кайфа…

– Это не я, это она. – Рубинов впервые дал понять о моём существовании.

– Что она? – не понял его друг.

– У неё нет загранпаспорта.

Решив, что это отличная шутка, друг Рубинова хихикнул. Я нахмурилась. Дело в том, что у меня действительно не было загранпаспорта, и Рубинов знал об этом прекрасно.

Между тем автомобиль покинул пределы города и выехал на горную загородную трассу, которая стала виться кольцами. За окнами машины проносились изумительной красоты пейзажи.

– Ну хоть в гости зайдёшь… зайдёте? – Друг Рубинова покосился на меня. – Жена будет очень рада.

– Разве твоя жена сейчас здесь? – спросил Рубинов.

– Проездом, – нахмурился тот, – пока ещё не все мои деньги в Париже потратила.

– А нечего пускать её в Париж!

– Как будто ты мою жену не знаешь! Станет она меня спрашивать! – Друг Рубинова повернулся в полоборота. – Зря ты всё-таки выбрал такую глушь. Остановился бы лучше в одном из моих отелей! Ты же знаешь, там и комфорт, и все удобства, и уединение, если нужно, а если нужно, и все развлечения! – Он сально подмигнул, не обращая на меня никакого внимания. Я поняла, что стану его ненавидеть. Но Рубинов не поддержал тему.

– Следи лучше за дорогой, – бросил он, и больше ничего не говорил. С непроницаемым, каким-то отстранённым лицом он уставился на окрестности, которые мы проезжали. Для меня же всё представляло собой сплошное минное поле. И ничего больше.

Прошло, наверное, часа полтора пути, когда скорость автомобиля наконец-то уменьшилось, и, притормозив, машина съехала на обочину слева, и остановилась. Перед нами простирался просторный гранитный кряж и забор с решёткой фигурной ковки. Решётка выглядела достаточно красивой. Через просветы в железных прутьях виднелись очертания навеса и гаража. И, разумеется, никакого дома.

– Это здесь. – Друг Рубинова заглушил двигатель. – Ключ у тебя с собой? На всякий случай я взял дубликат – тот, что ты мне дал.

– Ключ со мной, – ответил Рубинов, забирая дубликат из рук своего друга. – Ну что, пробуем?

– А что пробовать, если ты уже сделал такую глупость и купил этот медвежий угол…. – заворчал друг.

– Медвежий? – Рубинов вскинул на него удивлённые глаза.

– Ну волчий, вурдалакский – какая разница? – продолжал ворчать наш водитель.

Воспользовавшись остановкой, я открыла дверцу и вышла из машины. И почти сразу же почувствовала резкий холод, идущий с моря. Сильный порыв ветра едва не сбил меня с ног, растрепал волосы и обхватил юбку так, что она завернулась спиралью. Я пыталась закрыться от ветра рукой, но стало ещё хуже – острые иглы холода кололи кожу. Солнце спряталось за высоту гор. Наступили сумерки.

– Да, здесь холодно по вечерам, – друг Рубинова бросил на меня неприязненный взгляд, – но ничего, привыкните. Теперь это ваши владения. Надеюсь, вам здесь понравится?

Он смотрел на меня с какой-то странной неприязнью, и я так и не поняла, что он хотел сказать. К тому времени Рубинов успел справиться с железным замком. Ворота отворились с пронзительным скрипом.

– Тёмное строение впереди – гараж, – сказал его друг, по-видимому, успевший изучить территорию, – лестница, ведущая к дому, начинается справа, вы увидите каменные ступеньки. В доме всё в порядке: генератор включён, так что есть и свет, и вода. В доме полно бойлеров, так что проблем с горячей водой не будет. Утром я был здесь, всё включил и проверил. Работает исправно. Дом с самыми современными удобствами. Я забил холодильник продуктами. На кухне оставил ящик нашего любимого вина – из вин Массандры, ты знаешь. Ну, всё, не буду вас отвлекать. Думаю, дальше вы сами справитесь.

– Спасибо тебе большое! Как тебя и благодарить…

– Отблагодарить просто – позвони на неделе, встретимся, поболтаем, вспомним старые времена… – Друг снова подмигнул, и у меня засосало под ложечкой.

– Ладно, заметано. А что с машиной?

– Так я в гараж машину поставил. Та самая серая БМВ, на которой ты ездил в прошлый раз. Помнишь?

– Конечно, помню. Машина – зверь! – засмеялся Рубинов. В прошлый раз? Теперь мне было плохо уже не только от холода.

– Ну, идите, а то твоя Маша уже заледенела на ветру!

Маша? Я не поверила своим ушам! Меня ведь зовут совсем по-другому! Но то, что я услышала дальше, вообще повергло меня в шок!

– Маша была в прошлый раз, – спокойно, как ни в чём ни бывало, сказал Рубинов, – эту зовут по-другому.

– Но ты мне имя её не назвал!

– А, какая разница её имя! – засмеялся Рубинов.

Его друг помахал на прощание ручкой и залез в «мерседес». Мы остались в сгустившихся сумерках.

– Маша? – Я смотрела на Рубинова в упор, мне хотелось его убить. – В прошлый раз?

– Ну да, в прошлый раз я приезжал сюда с девушкой Машей. А потом ещё была Света. И Вера, кажется. Всех и не упомнишь. По правде говоря, я люблю отдыхать в Крыму каждый год. Только раньше я останавливался у моего друга в отеле.

– Я вот одного не могу понять…

– Чего? – усмехнулся Рубинов.

– Ты или подлец, или полный идиот. Я не понимаю, пока не могу разобраться!

– Да думай, как хочешь! – Рубинов продолжал усмехаться, и я вдруг подумала, что прежде не встречала у него такой кусачей усмешки. – Как ты обо мне думаешь, мне нет никакой разницы! Мне абсолютно всё равно, что ты думаешь, и о чём. Неужели ты считаешь серьёзно, что я стану интересоваться твоими мыслями? Мне что, делать больше нечего?

– Нет, – я говорила, словно в каком-то сне, – нет, не думаю.

– Ну и правильно! И нечего на меня так смотреть. Неужели ты серьёзно считаешь, что ты единственная девушка, которую я пригласил отдыхать, на протяжении всей моей жизни? Ладно, успеешь устроить мне сцену потом. Меня это даже развлечёт – при отсутствии других развлечений. А пока идём смотреть дом. И можешь расслабиться – ты первая девушка, которая увидит этот дом в реальности!

Когда, спустившись вниз по огромному количеству ступенек, мы наконец увидели тёмную громаду дома, словно вырастающего из скалы, наступила ночь. Настроение моё было испорчено катастрофически. Мне здесь не нравилось. Мрачная готическая атмосфера этого места породила для меня сходство с жестокой тюрьмой. Вся нелепость ситуации усугублялась тем, что в эту тюрьму я попала по собственной доброй воле.

– Интересно, где возле фасада включается свет? – заворчал Рубинов, споткнувшись о последнюю ступеньку и буквально вылетая от этого толчка на тёмную террасу, которая вела ко входу в дом. Он был прав – мы и понятия не имели, где включается свет. Всё вокруг было страшным и мрачным. Наступившая ночь резко оборвала всю видимость, подарив ощущение потерянности и тревоги. Плюс холод, обжигающий вечерний холод, спустившийся с гор, выворачивающий наизнанку всю кожу.

Я молчала, пытаясь собраться с мыслями. Мне не нравилось здесь. Я вдруг поняла, поняла так же резко и внезапно, как и порыв сбивающего с ног ветра, налетевшего внезапно с горных вершин, что всё будет абсолютно не столь воздушно и радужно, как мне казалось вначале. Я не только не знаю и не понимаю этого человека, я в чём-то боюсь его странного отношения к жизни, не говоря уже об отношении ко мне.

К чему, спрашивается, нужно было приплетать сюда каких-то девиц, с которыми он проводил время? Разве он не понимает, что этим ранит меня? А если всё обстоит гораздо хуже – если он прекрасно знает, что это ранит меня, что это мне больно и неприятно, но ему на это плевать, он и не собирается считаться с моими чувствами точно так же, как не собирается считаться со мной. Да, это было похоже на правду. Именно это, а не какое-то мифическое непонимание. И от того, что я догадалась обо всём правильно, настроение моё оказалось совсем испорченным. Мне страшно захотелось домой.

– Что ты застыла, как столб? Никакой помощи от тебя не дождешься! – резкий окрик Рубинова вырвал меня из оцепенения.

Я даже вздрогнула от неожиданности – кому это он так? Мне?!

– Поискала бы выключатель на террасе, что ли! – ворчал Рубинов. – Застыла, как столб, никакого толку….

Я молчала. Мне нечего было сказать. Всё вокруг показалось мне ещё более страшным. Я чувствовала себя какой-то дурацкой овцой, которую ведут на заклание. Вернее, которая ведёт себя на заклание сама, исключительно сама.

Наконец Рубинов поднялся на террасу, справился с ключом и распахнул тяжёлую входную дверь. Обернулся ко мне:

– Что, так и будешь стоять?

Я поднялась следом за ним по ступенькам и оказалась в просторном круглом холле, где горел приглушённый свет. Сначала перепугалась – дом с призраками? – но потом вспомнила, что в этот дом уже заходил его друг. Очевидно, он и включил свет.

Горящие лампы немного успокоили Рубинова, к тому же, он быстро нашёл все выключатели, и даже зажёг на террасе свет. Освещённая территория дома перестала быть мрачной – все вокруг стало невероятно красивым, как из волшебной сказки. Но эта красота пришла слишком поздно и совершенно не радовала меня.

Мы стали осматривать дом. Несмотря на внешнюю громоздкость, которая особо бросалась в глаза при спуске с лестницы, дом оказался совсем не такой большой. Он состоял из двух этажей, причём верхний этаж, к которому мы при спуске от гаража подошли первым, был больше. И на верхнем, и на нижнем этажах имелись обширные, длинные террасы, на которые выходили двери почти всех комнат. С верхнего этажа открывался потрясающий вид на море. И несмотря на то, что ночью, в темноте, море казалось пропастью, заполненной чёрными чернилами, было понятно, что днём от красоты открывающегося зрелища можно будет сойти с ума.

На верхнем этаже находилась большая гостиная, кухня и столовая. Комната с красивыми стеклянными окнами, возможно, библиотека, но я подумала, что в этой красивой комнате с такими большими окнами Рубинов наверняка организует свою студию. Затем две спальни, что-то вроде сауны, но без всякого оборудования.

На нижнем этаже располагались ещё две спальни – и всё. Планировка дома выглядела какой-то странной – наверху помещений больше, и такое неравное расположение. Но потом я догадалась, что дом построен так потому, что он вплотную примыкал к скале, и это вносило свои коррективы. Поэтому он и выглядел, и был построен каким-то перевёрнутым треугольником.

Рубинов отнес наши вещи в спальни на нижнем этаже. Меня неприятно кольнул тот момент, что он изначально как бы определил, что мы разместимся в разных спальнях. Разумеется, секс – не повод для близости. Можно заниматься сексом во всех позах, но личное пространство остаётся личным пространством. Рубинов четко дал мне понять, что это личное пространство своей спальни он не собирается со мной делить.

Опечаленная этим очередным уколом, я даже не стала осматривать комнату, в которую меня вышвырнули – чего там смотреть! – , и сразу поднялась в огромную гостиную с четырьмя окнами, выходящими и на море, и на расположенную за домом скалу.

Гостиная мне не понравилась сразу. Здесь царило полное безвкусие, такое приятное для обладающих деньгами людей. Абсолютно безвкусное смешение всех стилей и форм, всех видов и возможностей дизайна. Конечно, я не очень разбиралась во всех этих вещах, но даже я понимала, что классика не может соседствовать с хай-теком. А здесь были и роскошные восточные ковры, и современные авангардные творения из стекла и металла, позолоченные лампы с хрустальными подвесками и минималистские светильники из холодного серебра, вызывающие у меня неприятную ассоциацию с операционной.

Мебель была точно такой же: удобные кресла из плюша и кресла в виде сплошных металлических палок, затянутые белой тканью, самое современное творение стиля хай-тек. Кожаный диван – и немыслимый журнальный столик, словно сделанный из металлических болтов. Радовал огромный, во всю стену, плазменный экран и камин, всё-таки оформленный в старинном классическом стиле. Но вот лампу из раскрашенного железа, стоящую на каминной полке, я бы выбросила без всяких угрызений совести. Впрочем, моё мнение об убранстве этого странного дома никто не собирался спрашивать.

Бросив беглый взгляд на гостиную и все прочие помещения, Рубинов отправился на кухню, затем вернулся за мной.

– Ты собираешься что-то нам приготовить? Или мы так и будем умирать с голода?

Тут я впала уже в самую настоящую панику. Дело в том, что я совершенно не умела готовить. Дома я не готовила никогда. К этому жуткому делу у меня не было никаких способностей. Еда, приготовленная моими руками, почему-то выходила такой пережаренной, пересоленной, недоваренной, что никто не решался её есть. А потому дома меня не допускали до плиты, прекрасно понимая, что такие эксперименты – себе дороже.

Здесь же ситуация превратилась в настоящую катастрофу! Мы вдвоём в огромном доме, я наедине с мужчиной, в которого до безумия влюблена, на кухне полно продуктов… И нет никакой возможности заказать еду из ресторана! А я – это не ресторан…

С абсолютно жутким чувством в душе я открыла дверцы огромного до потолка холодильника. Еды было полно! Яйца, куриное мясо, говядина, пакеты с молоком…. Короче: продукты, которые необходимо готовить, которые нельзя употреблять без обработки. И никакого сыра или колбасы, чтобы сделать элементарный бутерброд!

Я стояла возле холодильника так долго, что и не заметила, как за моей спиной возник Рубинов. Усмешка его не предвещала мне ничего хорошего.

– Ну, – ухмыльнулся Рубинов, – и чего же мы ждём?

– Я… э… Дело в том… э… я…

– Холодильник пустой? Здесь нет продуктов?

– Нет, есть… продуктов полно…

– Так в чём же дело? Газа нет? – Рубинов подошел к плите. – Плита электрическая. Со светом всё в порядке. Что тогда?

– Я не умею готовить! – выпалила, разозлённая до предела насмешкой в его глазах.

– Не умеешь готовить?

– Не умею! Совсем! А все продукты, которые здесь есть… Их надо готовить. Нельзя же есть мясо сырым. А я не умею! Оно у меня сгорит!

– Так… Ну, просто потрясающе! В первый раз вижу такой уникум. И как ты собираешься дальше жить?

– В больших городах всегда есть рестораны, кафе и кулинария!

– М-да… И что мне с тобой делать? Вот скажи, какой вообще от тебя толк? Ну что в тебе есть такого хорошего, чтобы заставить быть с тобой мужчину? Характер у тебя дурацкий. Внешность – так себе. Фигурой и той Бог обидел. Готовить не умеешь. С тобой с полным холодильником можно умереть с голоду. Ну вот скажи – какой от тебя толк?

– Никакого! Я сюда не напрашивалась. И могу уехать в любой момент. А продукты свои – готовь сам!

– Ладно. Пошла вон с кухни, дура! Уйди с глаз!

Он буквально вытолкнул меня с кухни и закрыл за собой дверь. Я пошла в отвратительную гостиную и уселась там.

Аппетитный запах жареного мяса щекотал ноздри так, что мне расхотелось плакать. Я тихонько сползла с кресла и подошла поближе к двери кухни. Приоткрыла дверь… И не поверила своим глазам! Посередине стоял роскошно сервированный стол, на котором дымились самые невероятные блюда! Всё выглядело так красиво и аппетитно, что у меня разбежались глаза.

– Невероятно! Это ты сделал?

– Прошу к столу! – Рубинов был страшно доволен собой. – Попробуй. Говорят, готовлю я неплохо. Я даже подобрал подходящее к мясу вино.

– Я всё равно в этом не разбираюсь.

– Будешь разбираться. Я тебя научу.

– За две недели? Вряд ли!

– Две недели – очень большой срок. Можно научиться и быстрее. Помню…

– Если ты собираешься вешать мне на уши очередную историю о ком-то из твоих женщин, то получишь по голове прямо вот этой бутылкой вина!

Рубинов засмеялся, в глазах его загорелись озорные огоньки, и, перегнувшись через стол, он обнял меня за плечи и поцеловал – так крепко, что у меня закружилась голова. И сразу всё исчезло: страх, плохое настроение, даже вкусный ужин. В мире больше не существовало никого и ничего, кроме нас двоих.

Очнулись мы в гостиной, на пушистом восточном ковре, вне пространства и времени. За окнами была глубокая ночь.

– Тебе здесь нравится? – Глаза его сверкали, как бездонные звёзды.

– Очень!

– Тогда пойдём к морю!

Взявшись за руки, мы вышли из дома. От зажжённых ламп на террасе вокруг было не так темно, и мы без труда разглядели ступеньки, ведущие вниз. Мы спустились на каменистый пляж, усыпанный галькой. Он был маленьким – всего лишь выемка в сплошной скале. Я держала его за руку, боясь отпустить, а рядом, возле ног, билось море. Мне не могло это привидеться даже в самом роскошном волшебном сне. Волны тихо перекатывались на берег, будто чья-то невидимая рука медленно перебирала струны гитары, и эта мелодия, полная чарующей грусти и пьянящего счастья, предназначалась только нам двоим на всём свете, во всей вселенной.

Кроме нас не было никого на этом пустом маленьком пляже, и кроме нас двоих больше не было никого во всем огромном мире. И не могло быть! Казалось совершенно ясно, что вся прошлая жизнь уже не трогает нас своими проблемами. Да и сомнительно, была ли она вообще. Было ли что-то ещё, кроме волн этого моря, и нас двоих?

Мы молча стояли на берегу. Я чувствовала себя невероятно счастливой. Я не могла знать, не могла даже догадываться о чувствах Рубинова. Но он так же молча, как и я, стоял рядом со мной. А я боялась нарушить эту иллюзию, сделав шаг вперед или сказав не нужное, пустое слово. Боялась нарушить это неожиданное единение наших душ.

Потом Рубинов вдруг дёрнул меня за руку, и потащил за собой – прямиком в тёмное море, в одежде, в чёрную массу перекатывающих на берег волн. Мы упали в эту бездну почти без проблеска света, почти не различая друг друга, счастливые от этой неожиданной свободы, и так, в безумии и счастье, то исчезали, то появлялись над водой.

Это ночное купание в одежде было самым невероятным приключением в моей жизни. Мне сложно описать, чем поразило оно меня так. Я чувствовала себя совершенно другой, и та, другая, новая женщина, родившаяся из моего сердца, нравилась мне до безумия. Она была такой привлекательной, что я знала, чувствовала – От такой женщины Филипп Рубинов не сможет уйти. Море подарило мне счастье свободы, счастье освободиться от всех сомнений и воспоминаний. И навсегда уйти в другой мир – тот, где нет никаких двух недель.

Мокрые и счастливые, мы вылезли на берег и пошли к дому. Я не чувствовала холода – море оказалось на удивление тёплым, словно ночью хранило раскалённый жар дневных скал. На кухне Рубинов нашёл какое-то полотенце и стал вытирать мои волосы. Я смеялась и дёргала головой.

– Здорово, правда? – Глаза Рубинова стали невероятно счастливыми.

Я никогда не думала, что у него могут быть такие счастливые глаза. Глаза не мужчины, ребёнка, который, презрев все запреты, наконец-то вырвался на волю. Я не знаю, почему подумала именно так.

Кто же была я? Наверное, одна из частей его нового мира, который в эти секунды наполнял таким восторгом. А может, я была просто пейзажем, живой декорацией к морю и скалам? Я не задавалась подобными вопросами потому, что мне не хотелось их задавать.

Рубинов протянул мне бокал вина, и я выпила его залпом, наслаждаясь мерцанием тёмного благородного рубина на стеклянной стенке. Я была так счастлива, так опьянена неожиданно свалившейся на меня свободой, что даже не почувствовала вкуса этого вина.

– Пойдём спать, – сказал Рубинов, – мы оба устали сегодня. Уже поздно. Глубокая ночь.

И всё исчезло – счастье, свобода, опьянение, радость… Всё вдруг стало тёмным, тревожным и точно таким, каким было, когда я вошла сюда. Я сказала, что не почувствовала вкус вина? Это было не правдой. После слов Рубинова я почувствовала его вкус в полной мере. Вино было терпким. Невероятно терпким и горьким на вкус.

Возле лестницы Рубинов поднял сумку со своими вещами. Среди них был большой мольберт и краски. Я замерла. Ещё перед отъездом, вспоминая всё, что я успела прочитать и узнать, я загадала так: в тот день, когда он впервые прикоснётся к своей картине, закончится наше счастье. В тот день я исчезну, растворюсь, перестану существовать. Это не значит, что я считала картину своим кровным врагом. Нет! Но я знала совершенно точно, что в тот день, когда он вернётся из нового мира в мир старый, для него – старый, в тот самый мир, в котором я – простая, обычная, уже не сумею насытить его душу. А значит, я буду уже не нужна.

В тот день я просто исчезну, как старая надоевшая вещь. И в его жизни появятся вещи новые. До тех пор, пока Рубинов не захочет прикоснуться к картине, он будет счастлив. Картина станет великим несчастьем и великим спасением. В первую очередь, для меня. Я загадала так. И поэтому замерла от ужаса, увидев, как он прикасается к мольберту.

Но Рубинов не занёс его в библиотеку-студию, и не вздумал его открывать. Он поднялся наверх и поставил мольберт в угол своей спальни, не распаковывая. Сквозь приоткрытую дверь я следила за ним.

– Ты будешь работать? – замерла я. – Ты ведь взял всё это, чтобы закончить картину?

– Нет. Пока – ни за что! Господи, я так устал от всей этой работы! Неужели я не могу побыть простым человеком? Сейчас мне хочется забыть обо всём. Я хочу видеть тебя, купаться в море, наслаждаться спокойной простой жизнью. Я хочу забыть обо всём остальном.

– И этого тебе будет достаточно?

– Пока да. А дальше – дальше посмотрим.

Рубинов подошёл к двери, собираясь её закрыть.

– Я устал. Иди к себе. Я хочу отдохнуть, побыть наедине с собой. По-моему, я уделил тебе достаточно внимания этим вечером.

Это прозвучало так грубо, что я испугалась.

– Я успела тебе надоесть?

– Нет. Но каждый человек должен иметь личное пространство. Я не привык жить с кем-то. Я всегда привык быть один. Именно поэтому у нас с тобой будут разные спальни. Я хочу оставаться наедине с собой, а не с кем-то ещё.

– Ладно, – привстав на цыпочки, я поцеловала его в щёку.

Для него это оказалось настолько неожиданно, что он растерялся.

Счастливая, что у меня получилось его удивить и даже немного застать врасплох, я пошла в спальню напротив. Зажгла свет. Села на кровать. За окнами, выходящими на море, шумел ветер. Ветер или волны? Мне было всё равно. Я вдруг почувствовала обжигающий холод – только сейчас дало о себе знать ночное купание. Холод, и растерянность, и усталость.

Я боялась, что его настроение пройдёт – и боялась, что оно не пройдёт. Чтобы бы ни было, моя судьба всё знает лучше меня. А пока я была счастлива. Была. Так будет правильно. И это счастье, которое происходило всего лишь несколько минут назад, должно было остаться навсегда. Но…

Я вошла в крохотную ванную, включила горячую воду, чтобы наполнить ванну, и вдруг почувствовала себя такой разбитой, что абсолютно без сил опустилась на край ванны и закрыла лицо руками. Всё нахлынуло сразу, что именно – я и не могла понять. Только вдруг, совершенно неожиданно, я почувствовала, что по моему лицу течёт вода. Сначала я приняла эту жидкость за морскую воду с волос. Но как оказалось, мои волосы успели немного подсохнуть. А влажная одежда не касалась лица.

Что было со мной? Почему всё было то таким прекрасным, то настолько ужасным? У меня не было опыта, чтобы это понять. Я знала только одно: весь прошедший день, все разговоры и пережитые впечатления трансформировались в огромный груз счастья, придавливающий к земле – груз для моих будущих воспоминаний. И в ту жидкость, которая, уже ничем не сдерживаемая, текла по моему лицу. Теперь я прекрасно знала её название. Самое простое и не подходящее для любви. Слёзы.

Каждый новый день начинался для нас с рассвета. Я просыпалась очень рано, и наблюдала, как клочья белёсого тумана заползают в открытое окно. Туман всегда спускался с гор, и, видя сквозь занавеску их величественные мрачные шапки, я наслаждалась удивительным ощущением свободы, приходящей ко мне в чужой дом. Несмотря на то, что я всегда любила поспать, и для меня одной из самых страшных проблем было подняться рано утром, здесь я открывала глаза с рассветом, словно боялась пропустить каждую секунду начинающегося нового дня.

Может быть, для кого-то шёл отчёт на дни, но для меня он был на секунды. На краткие секунды моего выстраданного счастья, и больше всего на свете я боялась их проспать. Этот страх так глубоко въелся в мою кровь, что стал управлять мной буквально на уровне инстинктов. Именно поэтому я так рано, с рассветом, открывала глаза.

Я лежала в кровати, вытянувшись в струну, укрываясь тёплым одеялом от холода исчезающей ночи, и наблюдала за туманом, который проникал в комнату почти как живое существо. Я представляла, как он накрывает меня с головой, и, полностью скрытая от мира этой непрозрачной вуалью, я становлюсь призраком гор, навсегда остающимся в этих краях. И мне не понадобится никуда уезжать, потому, что никто не сможет меня увидеть или найти.

Глупые, наверное, мечты, но от них тепло разливалось по всему моему телу, и каждая секунда представляла для меня такую ценность, словно от неё зависела вся моя жизнь. Так я лежала на кровати, глядя на туман.

Затем открывалась дверь и в мою комнату мягко, медленно заходил Филипп Рубинов. В его руках всегда был поднос. Он приносил мне завтрак в постель – чтобы мы позавтракали с ним вместе. И в первый раз, когда так произошло, я испытала самый настоящий шок.

Во-первых, увидев дверь, приоткрывающуюся в рассветном тумане, я так сильно испугалась, что в буквальном смысле слова потеряла дар речи! Мне никогда за всю мою жизнь не приносили завтрак в постель, и я даже не предполагала, что может быть так. А во-вторых, шок имел место ещё и потому, что если бы некоторое время назад кто-то сказал, что завтрак в постель будет мне приносить сам Филипп Рубинов, я даже не плюнула бы тому человеку в лицо… А просто выразила сочувствие по поводу острого обострения сезонной шизофрении. А в-третьих… В-Третьих я растерялась, и ничего не могла сказать, пока Рубинов устанавливал на моей кровати маленький переносной столик, точь-в-точь как в зарубежных фильмах, и это давало мне возможность рассмотреть всё то, что он принёс.

Чего только не было на этом столике! Яичница с беконом, бутерброды с красной икрой, какие-то удивительные пирожки с вишнями и как только он их приготовил?), варенье, ветчина, кофейник, какао, и, самое главное, что повторялось каждое утро, буквально всегда – маленькая вазочка, полная невероятных живых цветов! Каждое утро были живые цветы – красные, жёлтые, белые, розовые… Мой день начинался с цветов. Мои глаза отдыхали на этих ярких лепестках точно так же, как отдыхала моя душа, наслаждаясь этим неожиданным вниманием, наполнявшим меня не только небывалым счастьем, но и неземным покоем.

Помню, как в первый день, когда Рубинов принёс мне завтрак, я обрела дар речи, и спросила о том, что это… А он засмеялся и сказал, что хотел бы превратить в сказку всю мою жизнь, и для него это такая малость для такой великой цены – зажечь мои глаза счастьем. Я не знала со стороны, как именно горят мои глаза, но душа моя пылала на таком невероятном жертвенном костре, что обожание моё к Филиппу Рубинову переросло все возможные формы. Теперь я готова была пожертвовать ради него жизнью.

Собственно, он уже значит для меня больше, чем вся моя прошедшая и будущая жизнь. Я не знала, догадывался ли он об этом, но временами меня саму пугала сила моей жертвенной страсти, когда ради него, по одному его требованию, желанию, слову я бы с радостью прыгнула в любое бушующее пламя.

Мы завтракали всегда вдвоем. И это удивительное единение по утрам действовало намного сильней и глубже всех слов о любви. У него была тонкая душа человека, отличающегося от всех остальных людей. Его тонкость, его невероятная чувствительность к мелочам делали этого мужчину просто незаменимым. Он был идеален – мечта любой женщины, и я просто поражалась тому факту, что он никогда не был женат. Ведь он свободно владел алфавитом женского сердца, и мог читать любую женщину как открытую книгу, без всяких словарей. Он знал самую простую в мире истину: внимание и забота – два ключа, которые просто любящую женщину превратят в обожающую рабу, готовую отдать жизнь за своего господина. Хочешь навсегда покорить женщину – принеси ей завтрак в постель.

Завтракая, мы смеялись. Часто он рассказывал мне анекдоты или какие-то забавные истории, случавшиеся или с ним, или с кем-то из его знакомых, и мы хохотали до упада над самыми забавными эпизодами. Он был интересней любого голливудского фильма и забавней любой комедии, он был умней любой пудовой научной книги и внимательней любого врача. Наедине с ним не существовало ни единой секунды скуки. Разговор с ним стоил развлечений целого мира. И мне было до безумия интересно впитывать яркую щедрость его уникальных, умных слов, предназначенных исключительно мне. Я никогда не представляла Филиппа Рубинова таким интересным собеседником и таким умным, тонким человеком. Тайком, исподволь, не признаваясь самой себе, я училась у него этому изящному блеску в разговоре, тщательно запоминала особо острые словесные обороты, чтобы потом, при случае, блеснуть самой.