Текст книги "Короли Молдаванки"

Глава 4
Дерибасовская для девушек с Молдаванки. Знакомство с миром «королей». Болезнь бабушки. Гека из банды Корня

С тех пор Таню пытались продать все, кому не лень, на любом месте найденной ею работы. Очень скоро она поняла, что все швейные мастерские и галантерейные лавчонки не только перешивают и продают краденое, но и занимаются совсем другим, главным делом – торговлей живым товаром. А все остальное – просто прикрытие.

В каждом магазине, куда заходила Таня, приказчик вежливо сводил ее с хозяйкой, а уж та с ходу предлагала ей принимать мужчин – иногда прямо в кабинете за лавкой, иногда – в каком-нибудь заведении, в котором у хозяйки лавки были связи, а иногда – даже стоять на улице, рядом с самим магазином.

Никому не приходило в голову, что девушка ее возраста и внешности может хотеть заниматься чем-то другим. На Таню смотрели как на сумасшедшую, втолковывая все выгоды, которые принесет новое положение. Никто даже не догадывался, что и думать о таком она не могла. Намного привлекательнее панели для Тани выглядела веревочная петля – но даже на это она не имела никаких прав, так как оставить бабушку одну не могла.

Иногда предложения торговать собой поступали сразу же, в первые же минуты. Иногда Тане удавалось продержаться дольше – например, неделю, до того момента, как хозяева подступали к ней с этим предложением. Таня отказывалась. Ей платили заработанные гроши или не платили их вообще и выгоняли вон, внятно разъясняя, что считают ее чем-то вроде городской сумасшедшей. И действительно: в районе Молдаванки не было ни одной девушки, которая работала бы на фабрике, в магазине или швейной мастерской. Для девушек ее возраста, даже менее красивых, чем Таня, существовал только один выход – либо заведение, либо улица. Третьего было не дано.

Однажды Таня почти десять дней продержалась, работая официанткой в трактире на Косвенной, в районе Староконного рынка. За эти дни большую часть воров и мошенников она узнала в лицо. Королем района Староконки был Васька Жмырь, черноволосый цыган с выбитым передним зубом. В первый же день работы он попытался пристать к Тане, но она так повела себя с ним, что Васька тут же проникся к ней глубочайшим уважением и объявил себя кем-то вроде ее защитника. Но и он не оставлял попытки устроить для Тани «лучшую жизнь».

– Давай я устрою тебя за приличное заведение, – говорил Васька. – Хозяйку прижму к ногтю, работать будешь пару дней в неделю, клиентов сама выбирать. Заведешь хорошие деньги и бросишь все к чертовой матери. Решайся. Все делают гешефт, или как?

– Я – не все, – отрезала Таня, таская тяжелые подносы с едой, всем своим видом показывая, что не желает продолжать разговор. Но Васька не отставал.

– Погубишь ты себя. Красивая ведь, молодая девка. Себя погубишь! Как пить дать сгноишь! Не хочешь со мной – не надо! Другого найди! За такого фраера – шоб земля обломиться! Да ты должна вертеть мужиками, как куклами на веревочках, а ты крутишься здесь, как последняя дура. Спину рвешь. Да возьми ты себя в руки! Девчонки и похуже тебя такую карьеру делали. Есть шо посмотреть.

– Не хочу я такой карьеры! Не хочу – и всё.

– А хочешь – через пару лет сама за хозяйку станешь, выкупишь заведение, свои порядки заведешь, вроде как не тут. Подумай! Будем посмотреть!

– Нет. Не приставай ко мне, Васька. Обломись. Сказала нет – так нет.

– Шо, за любовь у тебя была несчастная? Из-за любви не хочешь? Да плюнь ты на него!

– Васька, отлезь! Не морочь мне голову!

– Пропадешь ты, как пить дать. Пропадешь, а хорошая ведь баба! – вздыхал Васька.

Через десять дней на спуске к Балковской банды Чалого и Жмыря делили очередной кусок территории. Произошла перестрелка, в ходе которой полегло много бандитов. Яшка Чалый был ранен, но выжил. Убит был Васька Жмырь. Узнав о смерти Васьки, Таня даже расплакалась, так как этот странный бандит, король рыночных карманников, конекрадов и воров, по-своему был ее другом. По крайней мере, его, так же, как и бабушку, беспокоил вопрос о Танином будущем – вопрос, который больше не волновал никого во всем мире.

Узнав о смерти Жмыря, Таня пошла в Преображенский собор, чтобы поставить за упокой свечку, и долго плакала в тишине собора, под строгими ликами темных святых со старинных икон. Тане казалось, что святые с икон смотрят на нее осуждающе и сурово – ведь она плачет о воре. Но Таня знала, что вором сделала Ваську жизнь, а под напускной грубостью бандита скрывалось золотое сердце.

После гибели Васьки банда распалась на две части. Одну часть поглотила банда короля с Пересыпи по кличке Сало, который пытался подмять под себя часть Молдаванки (по слухам, Сало с помощью своих доносчиков и стравил Чалого и Жмыря друг с другом).

Сало был жестоким, злобным типом, которого окружающие не любили и боялись. Почти сразу после гибели Васьки он явился к хозяину трактира, где работала Таня (раньше трактир был под Жмырем), и велел ему убираться, так как он, Сало, намерен забрать этот трактир себе и поставить в нем своих людей. Хозяин запротестовал, и через два дня был застрелен. После этого Сало прогнал весь персонал заведения – повара, вышибалу и трех официанток (в том числе и Таню), ничего им не заплатив. Так закончилась ее работа, которая опять-таки не принесла ничего, кроме новых разочарований и потерь.

Остатки банды Жмыря, не пошедшие под крыло Сала, влились в банду еще одного короля с Молдаванки – Корня. Тот сколотил свою банду недавно, был бандитом молодым, но энергичным, напористым, и только-только начал становиться на ноги. Корень жил на Запорожской, через два дома от Тани. Его банда могла похвалиться удачным нападением на почтовое отделение на Бугаевке и налетом на дом мясоторговца и колбасного короля Когана на Софиевской улице. Денег все это принесло не много, но имя Корня загремело по всей округе – особенно после того, как место Яшки Чалого, которого погнали из королей, занял авторитет по кличке Красавчик, который сразу же, после коронации, проиграл Корню в карты один из хороших домов в районе Привоза, долгие годы контролировавшийся Чалым.

Для короля нет ничего страшнее насмешек. После такого позора над Красавчиком стали смеяться, и он канул в лету, исчезнув с карты криминальной Молдаванки. Корень же, не занимающийся домами терпимости, перепродал контроль над домом авторитету по кличке Калина, который работал в районе Привоза, что еще больше подняло активы Корня среди тех, кто его знал.

После трактира Таня искала любую работу – в том числе и прислуги, но на Молдаванке мало кто держал в доме прислугу. Ну а в тех домах, где все же держали, все места были заняты. Таня съездила в центр города, на Ришельевскую, где находилось крупное агентство по найму прислуги. Услугами этого агентства пользовались все богатые дома Одессы. Но надменная конторщица отказалась даже записать данные Тани, заявив, что они не ставят людей на место без рекомендательных писем. А рекомендательных писем у Тани не было.

Тогда конторщица заявила, что слышала об одной вакансии в швейной мастерской – у мадам Ривки, на Госпитальной улице… И если Таня хочет, она может записать ей адрес…

Последние гроши, заработанные еще в трактире, стали подходить к концу. Впав в некое подобие отупения, Таня сидела у окна комнаты, выходящей в тесный застроенный двор, и неотрывно смотрела на булыжники мостовой и на двух толстых рыжих котов, развалившихся на ступеньках крыльца.

Прямо напротив, достаточно близко, в комнате с каменными стенами, вместе со своей матерью Софой жили две сестры – Ида и Циля. Софа торговала лимонами на Привозе, а Ида и Циля были уличными и каждый вечер выходили на Дерибасовскую, где в толпе других девушек с Молдаванки охотились за мужчинами.

В деревянной пристройке слева жила семья бывших батраков, приехавших из бессарабской деревни. Мать и отец работали на фабрике, два старших брата ушли с контрабандистами в катакомбы, и о них не было ни слуху ни духу. А дочь Катя, румяная девушка 16 лет, с месяц назад вышла на Дерибасовскую – с Идой и Цилей. В каморке напротив, еще более тесной, чем каморка бессарабских крестьян, жила очень тихая и все еще красивая девушка Лиза.

Она была старше Тани – ей уже исполнилось 20 лет, и с ней первой Таня познакомилась в новом дворе, когда пыталась прийти в себя от отчаяния, вызванного переездом.

Именно Лиза, тихая, спокойная и как будто незаметная девушка, показала Тане самые нужные места во дворе: колонку, из которой можно было набрать воды, и выгребную яму, огороженную дощатой будкой; местным жителям она служила уборной, ведь на Молдаванке уборные в домах (а тем более в квартирах) предусмотрены не были. Когда наступало теплое время года, из этой выгребной ямы шла страшная вонь, и Таня наглухо запечатывала окна, чтобы омерзительные миазмы не проникали в комнаты. Но это было бесполезно. Страшный, отвратительный запах был абсолютно всюду, и часто Таня с ужасом думала о том, что вся насквозь пропахла им.

Со временем Лиза стала лучшей подругой Тани. Тихая, молчаливая, спокойная, покорившаяся судьбе, она никогда не жаловалась на жизнь, которая, тем не менее, была для нее невероятно тяжелой. И, несмотря на свою профессию уличной проститутки, Лиза все еще сохранила свою красоту, как многие это называли – чистую, невинную красоту гимназистки, курсистки, кисейной барышни, а не девицы с Дерибасовской.

История Лизы была проста и страшна. Она рассказала ее в самые первые дни, когда Таня с бабушкой поселились на Молдаванке, – рассказала просто, как всегда говорила о своей жизни. Лиза выросла в сиротском доме. После того, как ей исполнилось 16 лет (к тому моменту она работала в мастерской по плетению корзин), она вышла замуж за моряка – и при этом по большой любви, несмотря на то, что семья жениха была против того, чтобы он женился на сироте. Через время мужа зарезали в пьяной драке в порту – в компании приятелей с корабля он отмечал в прибрежном трактире успешное возвращение из рейса. К тому моменту Лиза была беременна. Ее сын умер во время родов. Семья мужа выгнала несчастную из дома. Похоронив ребенка, она очутилась в доме терпимости в центре города, откуда ее вскоре прогнали, заменив другой, более красивой и молодой девушкой. С тех пор Лиза жила на Молдаванке, снимая комнату и работая на Дерибасовской, – так же, как и все остальные девушки. Другой жизни для нее не было.

На втором этаже, над комнатой Софы, жили сразу три девушки – Груша, Фира и Ада. Все они были уличными. Но Аде повезло больше всех: ей удалось устроиться в приличный дом на Средней и к другим девушкам она приходила только раз в неделю, когда получала выходной. Зарабатывала Ада больше всех и не могла нахвалиться на свою хозяйку – толстую Берту.

Очень скоро Таня близко сошлась со всеми девушками. И все они (кроме Лизы, которая с самого начала стала ее искренним, настоящим другом) без исключения уговаривали Таню идти с ними на Дерибасовскую.

Образ жизни этих девушек был чрезвычайно прост. К вечеру, когда загорались вечерние огни, а центральные улицы города заполняли прогуливающиеся горожане, девушки одевались понаряднее, нанимали извозчика и всем скопом ехали «работать» на Дерибасовскую. Приезжали они к 8 вечера, и «работали» до 2–3 ночи, после чего возвращались обратно на Молдаванку – каждая по-разному.

Такие нарядные девушки прохаживались по главной улице города и завлекали мужчин. Заинтересовавшегося вели в одну из гостиниц, находящихся в переулках, расположенных поближе к Дерибасовской. В гостиницах этих без лишних расспросов сдавали комнаты уличным девушкам. Ночной портье знал лично каждую из них. Комната на час стоила рубль – и за нее платил клиент. Еще рубль получала девушка. И это были приличные деньги, позволяющие покупать нарядные тряпки и спиртное – две вещи, без которых невозможна была жизнь уличной.

Таких уличных девушек с Молдаванки контролировал местный авторитет по кличке Щеголь – так же, как и все остальные, он именовал себя королем. Можно сказать, что Щеголь работал исключительно с уличными. Каждая из них платила ему по 50 рублей в месяц. За такие деньги он обеспечивал их защиту (бандиты Щеголя дежурили в гостиницах, и любая уличная могла их позвать) и позволял им беспрепятственно заниматься своим промыслом.

Ну а если девушка переставала платить, Щеголь приказывал своим людям облить ей лицо кислотой. После такой экзекуции, если выживала, несчастная становилась инвалидом и уже никогда не могла работать на Дерибасовской. Ей оставалось только просить милостыню, переходя в разряд «сотрудниц» уже другого короля. В общем, всё здесь было поделено и четко организовано.

Все короли Молдаванки, заведовавшие каждый своей областью, платили полиции жалованье, таким образом договариваясь, чтобы та не препятствовала их деятельности. Поэтому полиция особо и не старалась трогать криминальный мир, больше занимаясь политическими, а не уголовными преступниками. К примеру, Щеголь имел такие хорошие отношения с начальством, что его уличных девушек вообще жандармы никогда не трогали. Девушки с Дерибасовской практически не попадали в полицейские облавы. А если случайно и попадали, то почти сразу же их выпускали, причем без штрафа.

Зато все девушки с Дерибасовской бесплатно обслуживали и Щеголя, и его людей. И даже любили бандитские гулянки, когда, например, сняв одну из Фонтанских дач, Щеголь устраивал праздник для своих людей, набивая целый дом самыми красивыми и свежими девушками. Такие оргии могли длиться неделями. Бандиты с девушками, как правило, были щедры, одаривали их деньгами и ворованными украшениями. Здесь девушки получали намного больше, чем могли заработать на улице. И на такой почве часто вспыхивали головокружительные романы, которые, как правило, ничем хорошим не заканчивались: ведь судьбой бандита чаще всего была смерть в перестрелке от пули жандарма или такого же бандита, а в случае попадания в руки жандармов – тюрьма надолго ну или же виселица…

Конец девушки с Дерибасовской тоже был печален. Если она не погибала от ножа психопата-клиента или не была забита насмерть подгулявшим бандитом, несчастную подстерегала тяжелая неизлечимая болезнь, которая в скором времени сводила ее в могилу. Если же ей даже и удавалось дожить до средних лет, то, не имеющая семьи, не способная родить детей, как правило, страдающая алкоголизмом, такая «девушка» заканчивала свои дни прислугой в каком-нибудь публичном доме, куда хозяйка могла взять ее за прежние заслуги – ну или как бродячую уличную кошку.

Но пока еще молодые, здоровые, румяные – они о своей жизни не думали и поэтому изо всех сил уговаривали Таню выйти с ними на Дерибасовскую и обещали познакомить со Щеголем. А Таня отказывалась. И несмотря на то что девушки не оставляли своих попыток, она все же часто проводила с ними время, в этом убогом общении пытаясь загасить свое нестерпимое одиночество.

Вставали девушки поздно, к полудню, а проснувшись, посылали кого-нибудь за водкой в ближайшую лавку. Собирались у Иды и Цили, или же у Груши и Фиры на втором этаже. Нечесаные, неумытые, в ночных сорочках, девушки садились за большой стол, пили водку, уплетали за обе щеки купленные сладости, сплетничали, лениво гадали на картах или раскладывали пасьянс.

В гадании всегда выходило одно и то же – марьяжный трефовый или червовый король, который влюбится, женится и увезет в далекую даль. При этом каждая прекрасно знала о том, что никакого короля ни разу не случится в ее жизни.

Стараясь соблазнить Таню, еще не входящую в их круг, уличные описывали свои гулянки с настоящим шампанским, показывали убогие украшения, которые покупали на свои заработанные деньги, – пестрые ленты, серьги из дутого сусального золота или кольца с фальшивыми камнями, в простонародье называемые «сердечными глазками», которые могли долго блестеть. Это был убогий печальный мир без будущего, и все они жили одним днем. При взгляде на своих подруг у Тани мучительно сжималось сердце. Они не были виноваты в том, что, будучи молодыми и красивыми, хотели жить, а жизнь не давала им ничего, кроме печальной возможности торговать своим телом.

– Почему, ну почему ты не хочешь пойти с нами за туда? – спрашивала Ида, или Циля, или Груша, или Катя. – Ты бы видела, какой банкет вчера закатили турки! Шампанское лилось рекой. Или не турки это были, а грузины… Кто их разберет. Не важно! Денег на девушек не жалели. Ты посмотри за ленты – сплошной шелк! Посмотри, так и течет, и переливается между пальцев. Пойдешь с нами, будешь такие же носить. Кто тебе их еще купит?

Но Таня, смеясь и качая головой, была непреклонна. И твердо говорила, что не пойдет с ними на Дерибасовскую – никогда. И только Лиза, одна-единственная из всех, обладающая тонким, чувствительным сердцем, догадывалась, что у Тани существует тайная, очень личная причина отвечать так. Впрочем, Таня никогда не рассказывала ей об этом.

Бабушке между тем становилось все хуже и хуже. И каждый раз все больших сил у Тани требовало ее возвращение домой. Занимаясь поисками работы целый день, Таня возвращалась уже в темноте. Окна были темны, и у нее больно сжималось сердце.

Она открывала старую скрипучую дверь, осторожно переступала через гнилую доску пола и делала шаг в темноту, где на полуразвалившейся кровати, подпираемой для устойчивости пустыми ящиками, лежала ее бабушка. В комнате было холодно. Чтобы затопить ржавую железную печурку в углу, нужны были уголь или дрова. И чтобы сэкономить остатки тепла, бабушка целыми днями не вставала с кровати. Наступившая осень забирала все оставшиеся ее силы, и Таня с ужасом видела сквозь темноту, как родное лицо становилось все более сморщенным и белым.

Зарядили дожди. На покрытых трещинами стенах сразу появились дождевые потеки. Дожди принесли холод, а не долгожданную прохладу после жаркого одесского лета, которую с нетерпением ждут все местные жители. Нет, это был промозглый сырой холод, предвестник скорой зимы, полный непросыхаемой влаги. Казалось, что она, неприятная, соленая, плотной стеной стоит в воздухе.

Бабушка Тани, Наталья Алмазова, была инвалидом. Когда-то известная в городе модистка, она работала в богатой швейной мастерской. Она очень старалась дать своей Тане всё, не жалея никаких денег. По ее инициативе внучка училась в церковно-приходской школе и в женской гимназии, и никто не мог отличить ее от дочек богатых сановников и купцов.

Таня всегда скрывала свое происхождение. В гимназии никто не знал о том, что она – внучка модистки. Благородство просто было в ее крови, и, когда Таню обучили правильно говорить (ведь простонародная речь девушки была бы первым, что выдало бы ее низкое социальное происхождение), она совсем стала похожа на барышню из благородной семьи – изящную, утонченную, где-то даже надменную.

Но пришла беда. Жестокая беда, разрушившая весь хрупкий фундамент Таниной счастливой жизни. На складе мануфактуры в порту возник страшный пожар. А бабушка Тани как раз вела там переговоры о покупке контрабандной ткани. Деревянные перекрытия рухнули, и женщину накрыла стена огня.

Когда ее нашли среди обломков рухнувшей балки, она была еще жива. Большая половина ее тела была покрыта страшными ожогами. Правая нога обгорела до колена, а кость была переломана в нескольких местах. Что же касается рук… на них не было живого места.

Обмотав мокрой тканью, изувеченное тело несчастной модистки погрузили на дроги, и тощая лошаденка поплелась по булыжникам мостовой. Лошадь никто не погонял – все были уверены: обгоревшей не выжить.

Пострадавших на пожаре в порту (в том числе и бабушку Тани) отвезли в Еврейскую больницу. Большая часть из них умерла во время долгой дороги. И когда служители больницы поднимали с дрог обгоревшее тело, они делали это весьма небрежно, уверенные в том, что поднимают труп. Но бабушка Тани, к всеобщему удивлению, оказалась жива. Она дышала – хоть с перерывами, тяжело, но дышала.

По дороге, следуя за страшной повозкой, полуослепшая от бесконечных, катившихся по ее лицу слез, Таня истово молилась всем существующим в мире богам, умоляя подарить бабушке искру жизни. Ведь она была самым близким и дорогим человеком. Кроме нее, у Тани больше никого не было.

И молитвы несчастной девочки были услышаны: бабушку привезли живой. А дальше произошло настоящее чудо. В больнице в тот день находился очень известный хирург – доктор Петровский. Это был самый знаменитый врач, светило одесской медицины. Чтобы попасть на прием к великому Петровскому, богачи выстраивались в очередь. Но, будучи абсолютно добрым и бескорыстным человеком, человеком удивительной душевной тонкости и чуткости, Петровский лечил и бедных. Увидев, в каком страшном состоянии находится Танина бабушка, он тут же взял ее на операцию, которую блестяще провел. Надо ли говорить, что во время операции Таня рыдала в коридоре больницы…

…Бабушке отняли правую ногу почти до бедра, что-то долго делали с руками, а по всему телу удалили омертвевшие участки кожи. Словом, было что-то очень сложное, Таня так и не поняла, что. Но бабушка выжила. Выжила… Но превратилась в полного инвалида.

Ходить она почти не могла, несмотря на специальный деревянный протез. Руками тоже работать не могла. Огонь повредил и легкие, и бабушка стала кашлять тяжелым, мучительным кашлем, разрывающим ее грудь, – и Танино сердце.

В общем, деньги быстро закончились. Скромные сбережения бабушки, собранные за всю ее жизнь, подошли к концу. А когда закончились деньги, хозяин дома выгнал их из квартиры…

Таня возвращалась домой ближе к ночи. И первым делом подходила к кровати, помогая бабушке сесть. Затем расчесывала ее сбившиеся, спутанные волосы. Щепками и обрывками газет она растапливала печку и подогревала вчерашнюю кашу, сваренную на воде со щепоткой соли, кормила бабушку.

После этого она долго сидела с ней, рассказывая о разных, ничего не значащих мелочах, время от времени, не сдержавшись, целуя ее морщинистые руки. Спасало то, что бабушка не видела ее глаз. Голос Тани звучал бодро, но глаза могли ее выдать.

– Ты обманываешь меня, Таточка, – так ласково бабушка называла Таню, – денег ведь у нас совсем нет.

– Ну что ты, милая! Мне же заплатили за прошлую неделю. В мастерской сейчас много заказов. Люди спешат одеться к зиме. И скоро еще должны заплатить.

Таня врала бабушке, что подрабатывает несколько часов в день в швейной мастерской. Она не хотела, чтобы бабушка знала правду.

– Ты опять ходила к этим девицам напротив, – голос бабушки звучал печально, – не надо туда ходить.

– Это было вчера. Да и зашла-то я туда ненадолго. Просто мне было скучно.

– Не надо туда ходить. Я знаю, на что они тебя подбивают. Каждый раз мое сердце обливается кровью.

– Если ты знаешь, на что они меня подбивают, – голос Тани зазвучал твердо, – ты знаешь и то, что я не сделаю этого никогда. Ты знаешь, почему я этого не сделаю.

– Обещай мне… Обещай мне никогда не ходить с ними… Обещай сохранить память…

– Я обещаю. Бабушка, я тебе жизнью клянусь, что никогда не буду уличной девицей с Дерибасовской!

Бабушка улыбалась в темноте. А Таня отворачивалась к окну, чтобы она не видела ее слез.

Через пару дней Софа, мать Иды и Цили, принесла весточку о том, что купчиха со Староконки, муж которой торгует овсом и держит всякие грошовые лавки, ищет прачек на два дня в неделю.

– Думала сама пойти за туда, – говорила Софа, любовно поглаживая свои толстые бока, – да здоровьем не вышла, ой, вэйз мир…

Таня не медля пошла к купчихе и договорилась о стирке. Платила та гроши: 25 копеек в неделю, рубль в месяц. Но это было лучше, чем ничего. И Таня согласилась по вторникам и четвергам стирать у купчихи.

Она возвращалась через Староконку, с печалью вспоминая Ваську Жмыря. Трактир, в котором она с ним познакомилась, был совсем близко. Внезапно чьи-то наглые лапы схватили Таню пониже спины, а над ухом ее раздалось лошадиное ржание.

– Эй, ты, за куда спешишь-то? Ты новенькая? Я тебя раньше не видел.

Дюжий рыжий детина в рубашке, надувшейся пузырем, чувствовал себя хозяином положения, нагло поглядывая на Таню. Сколько она повидала таких, с фасоном, словно первоклассный купец, а на деле – мелкий, наглый жулик.

– Эй, ты куда? А ну подожди! Я с тобой еще не закончил!

Рыжий больно схватил ее за руку и развернул к себе. Таня вырвалась, глаза ее сверкнули ненавистью.

– А ну пошел ты!.. – позабыв всю свою далекую гимназию, девушка послала его так, как посылают на Молдаванке.

– Что-о-о?! Это ты мне?! Да я тебе… – Рыжий уже занес кулак для удара, как вдруг коренастый черноволосый парень, каким-то чудом оказавшийся поблизости, перехватил его руку на лету и рванул вниз с такой силой, что Рыжий буквально взвыл от боли. С размаху он налетел на парня, но тут же был сбит с ног мощным, но коротким ударом. Рыжий полетел вниз, месить грязь. Вокруг собралась толпа, которую всегда привлекали такие потасовки. Плотная толпа людей не позволила Тане сбежать. Она стояла внутри этого круга, и все внутри у нее обмирало.

Слишком хорошо зная нравы тех мест, Таня понимала, что нажила серьезные проблемы. Что делать, она не имела ни малейшего представления. Сердце ее сжала мучительная тоска.

Между тем Рыжий, на славу вывалявшийся в грязи, с помощью двух пьяных дружков уже успел подняться и со звериным воем снова набросился на парня. После чего снова был сбит с ног и повержен в лужу – уже по соседству с предыдущей. Поднявшись не без труда и зарычав, как дикий зверь, Рыжий вытащил из-за пазухи нож. Дело принимало совсем плохой оборот. Толпа вокруг как-то враз поредела.

Внезапно к Рыжему подскочил какой-то парень, толкнул его в плечо и горячо зашептал, да так, что услышали все:

– Ты, придурок, слушай сюда, зашиби мозги, включи за уши – с кем ты связываешься? Он же за близких людей Корня! Тебе нужны проблемы с Корнем, или как?!

Имя Корня решало всё, и Рыжий, уже окончательно поднявшийся на ноги, спрятал нож и растерянно захлопал ресницами:

– Ты правда за людей Корня?

– Слушайте сюдой все! – Черноволосый парень повысил голос и тут же буквально накрыл им всю толпу. – Эта девушка теперь под защитой Корня! Я, Гека, сказал. Кто ее тронет, будет иметь дело за Корня. Такой шухер будет – сам лично уши обломаю!

После этого инцидент улегся сам собой, и толпа рассеялась так же быстро, как и собралась.

– Я проведу тебя, – парень подошел к Тане, которая вдруг сильно задрожала – сказался нервный шок.

– Нет! Не подходи ко мне! Думаешь, я пойду с тобой после этого? Не подходи! Не трогай меня!

– Я и не собирался за тебя трогать. – Голос парня звучал спокойно, внушительно и так надежно, что Таня вдруг успокоилась. – Я просто предложил проводить, чтобы не пристал еще какой урод. Не хочешь – твое дело. Охолонь.

Таня отступила назад и тут только заметила, что спаситель ее совсем не плох собой. Хотя, конечно, никто не назвал бы его красавцем. Он был мускулистый и крепкий, темноволосый, с живой искринкой в карих глазах, а губы его ей почему-то показались добрыми (видимо, потому, что она насмотрелась на жестокие, злые губы и умела немного читать по человеческим лицам). Он был в красной рубахе навыпуск, а на его смуглой груди болтался на веревочке простой дешевый медальон. И было в этом что-то такое трогательное, особенно после того, как Таня вспомнила слова о том, что парень этот – из банды Корня.

– Так из банды Корня? – переспросила она.

– Я Гека. Правая рука Корня, – кивнул он. – А я за тебя знаю. Ты живешь на Запорожской тудой. Через два дома от Корня. Я тебя часто видел. Ты всегда ходишь печальная.

– Никакая я не печальная! – вспыхнула со злостью Таня. – И вообще – мне пора домой. Меня ждут.

И она ушла. Но уже на подходе к дому, когда оставалось идти всего ничего, Таня вдруг увидела, что Гека идет за ней следом, и поняла, что он не следит за ней – он ее охраняет. И это было первое, что тронуло ее сердце.

С тех пор Гека стал неотъемлемой ее тенью, и все вокруг знали, что за Таней ухлестывает человек Корня, и обходили ее стороной. На самом деле Гека стал Таниным другом. Общался он с ней как мог мягко, с плохо скрываемой осторожностью, так как очень боялся спугнуть. И это льстило ее самолюбию.

Гека сразу понял, что Таня – девушка совсем другого круга, не похожая на всех остальных. Он навел справки и узнал то, что знали все вокруг, – что Таня категорически отказывается идти на Дерибасовскую. Этот факт окончательно сразил Геку и напрочь снес ему голову. Однако интуитивно, больше не разумом, а сердцем, Гека почувствовал, что в первую очередь Тане нужен друг. И он стал ей таким незаменимым другом, подавив в себе все остальные желания и чувства.

Когда Таня после стирки, с распухшими руками, возвращалась домой, Гека уже ждал ее на углу – с охапкой дров и с какой-то нехитрой снедью, например булочками из пекарни. Он приносил ей овощи и мелкие деньги, а как-то тронул Таню до слез, когда притащил большой, сочный кусок мяса, завернутый в газету.

– Неужели теперь Корень мясом берет? – горько пошутила Таня, но Гека не понял шутки. – Это тебе. Я сам купил. За свои деньги.

С первых же дней их странной дружбы Гека узнал о Таниной бабушке. Он стал покупать для нее лекарства, на которые у Тани не было денег, а однажды даже вызвался сидеть с ней, пока Таня работала. Но она отказалась, с ужасом представив, какое впечатление произведет на бабушку бандит Гека!..

Между тем дела в банде Корня обстояли неважно, и Таня стала единственным человеком в городе, который знал эту правду. Гека ничего не скрывал от нее, зная, что она не расскажет никому, и очень ценил эту возможность – поговорить с кем-нибудь откровенно.

Два налета Корня позорно провалились. Первый – на почтовый экипаж на Торговой – принес всего два рубля, поскольку кассу почты отвезли накануне вечером. Второй же – на ювелирную скупку на Пересыпи – вообще стал пшиком, так как день назад эту же самую лавку взял Сало.

– Представляешь, этот холоймес… слова просто не можут выходить из мой рот! Лавку работал Сало, сгреб все подчистую, до копейки, швицер задрипанный! – жаловался Гека. – Мало того, что мы можем стать посмешищем в глазах всей Молдаванки, шоб мы так жили, как они будут за это смеяться, так Корню не хватало только сцепиться с Салом!.. Это такой тип… Чистой воды фраер… Тронешь его – наживешь себе за беды!

– Странные вы какие-то, – пожимала плечами Таня, – как же можно налететь на лавку, ничего о ней не узнав? Надо же было сначала узнать, людей пораспрашивать.

– А за как бы ты сделала? – заинтересовался вдруг Гека.

– Да послала бы девчонку-наводчицу, чтоб разговорить прислугу скупщика, – сразу же ответила Таня, как будто давно об этом думала. – Прислуга все быстренько бы выложила – кто грабил, сколько взял. А то гоняетесь друг за другом, как собаки, кусаете своих же за хвост. Разве так делают?