Текст книги "Короли Молдаванки"

– Но забеспокоился ваш сын, – не отставал сыщик.

– В конторе намечалась важная сделка, сын не хотел ее упускать, а мой муж должен был поставить подпись под документом. Вот почему сын вознамерился его найти.

– Ваш сын живет с вами?

– Нет. Он женат, живет со своей женой на Княжеской улице, это недалеко. Со мной живут младший сын и дочь. У нас трое детей.

– Вы не знаете, как провел ваш муж день исчезновения? Кстати, когда он исчез?

– Он не вернулся к утру. Числа не помню. А день провел так же, как и всегда. Как я уже рассказывала, – похоже, вдова начала уставать от бесконечных вопросов.

– Куда он мог пойти тем вечером? – Полипин, по всей видимости, усталости не испытывал.

– Не имею ни малейшего представления! – воскликнула вдова. – И также не знаю, кто мог сотворить с ним такое… Это ж насколько надо было его ненавидеть… Я всегда считала, что у моего мужа нет врагов.

– Скажите, в жизни вашего мужа не происходило ничего необычного в последнее время?

– Ничего. Разве что налет…

– Можно подробнее? – Полипин начал записывать.

– Ну, где-то дней десять назад к нам в дом вломились бандиты. Было около семи вечера. – Вдова всхлипнула и начала говорить четко и быстро: – В тот день мой муж задержался в конторе позже обычного, и только вернулся. Они оттолкнули горничную и ворвались в гостиную. Выстрелили в люстру. А муж спокойно сказал, что незачем громить дом, он сам им принесет деньги. Пошел и принес. Один из бандитов, молодой такой, чернявый, указал главарю на браслет, который всегда муж носил на руке. Муж перепугался – он никогда не снимал этого браслета. Это был подарок его матери, последний подарок перед смертью, и он очень им дорожил. Ну а когда он увидел, что бандиты заинтересовались золотом, то перепугался. Но главарь не стал забирать – сказал, что оставляет браслет на память о них. Молодой этот, чернявый, был очень недоволен. Глаза его так и сверкали злобой. Но пойти против главаря не посмел. Потом они ушли. А деньги, которые они забрали, муж через день восстановил на бирже. Так что не сильно и пострадал…

Больше ей нечего было рассказать. Она все еще была на взводе и дергалась, но постепенно стала успокаиваться. Володя и Полипин не сомневались, что, когда они уйдут, вдова не станет рыдать.

Глава 6
След банды Корня в убийстве Когана. Вечер литературной богемы. История жены художника Грановского. Деньги – мусор!

– Занятная бабенка! – Закончив отчет об опознании, Полипин бросил все бумаги и уселся на стол. – Таки да, занятная. Не удивлюсь, если она мужа грохнула. Есть у нее к тому все задатки. Тем более, его смерть очень ей выгодна: еще молодая, свободная, получает все миллионы. Есть шанс на хипиш.

– Неужели она могла убить таким способом? – удивился Володя.

– Ну, не сама, конечно. Наняла кого-нибудь. А тот и увлекся.

– А может, к этому причастны те бандиты, что их грабили? Разозлились из-за браслета?

– Как ты учился на юридическом? – усмехнулся Полипин. – Никакой логики! Они же не взяли браслет.

– Да просто в отместку, что он выставил их идиотами. Чернявый, к примеру, – настаивал Сосновский.

– Он не выставлял их за адиётов, – засмеялся Полипин. – Они хорошо заработали на нем. А насчет бандитов – ты прав, нужно узнать, чья работа. У меня есть свои каналы.

После этого их вызвал в свой кабинет Бочаров.

– С убийством Когана все ясно, – заявил он, – надо как можно скорей закрывать это дело и приступать к следующим.

– Что ясно?! – в один голос удивились Полипин и Володя.

– Дело это явно политической окраски. Теракт. Так и будем держать курс. Коган был богатым человеком, известным в городе. Таких людей не убивают просто так. Таких людей убивают, чтобы показать обществу, что с ним не считаются, не уважают его законы. И, оскверняя труп Когана, убийцы показывают, что оскверняют мир, к которому он принадлежал. Это политика чистейшей воды. Иного просто быть не может. Так рассуждают сейчас эти красные, которые будут поопасней любых бандитов. Или анархисты, которые устраивают теракты, – Коган вполне может быть делом их рук. Так что теперь вам ясно, в каком направлении работать: хватать политических и допрашивать с пристрастием. – Такая долгая речь не могла не сказаться на дыхании Бочарова. Сначала он замолчал, а потом тяжело задышал. Затем, справившись с собой, закончил: – Дело закроем, и все начальство в городе будет очень довольно.

– Я не согласен! – не выдержал Володя. – В этом чудовищном убийстве я не вижу вообще никаких идей! Зачем политическим убивать с такой жестокостью, а потом добавлять пальцы в какие-то мясные продукты, а внутренности оставлять под грудой мусора? Для теракта в этом нет никакого смысла! Это сделал психически больной человек – к тому же, очень опасный для общества. Мне кажется, он может убить еще раз.

– Психически больной! – фыркнул Бочаров. – А что я буду с этого иметь? Вы серьезно считаете, что я брошу лучшие силы полиции и всех жандармов на поиски психически больного человека? Зачем мне это? Я не получу от этого ни повышения, ни уважения в городе. Зато на фоне борьбы с политическим террором начальство без всяких сомнений позволит мне использовать все лучшие силы, и даже военных. Я заслужу славу в городе. А сколько пользы я принесу обществу, если в облавы будут попадаться члены всех этих банд, которые готовят теракты в городе! И на фоне таких блестящих перспектив я буду думать о каком-то психе, а тем более углубляться в то, что он отрезает пальцы? Да вы посмотрите, что происходит в городе! Город горит огнем! А вы мне предлагаете бросить все это и думать о психах? Нет, ловите красных, ловите анархистов, заполняйте камеры политическими и на этом фоне закрывайте дело Когана. Что молчишь, Полипин? Ты же опытный человек! – Бочаров, похоже, начал задыхаться.

– Я… – Полипин откашлялся, – я согласен с Владимиром… Политические тут ни при чем. Это псих, причем очень опасный. Если мы его не поймаем, он еще кого-нибудь убьет.

– Не городи чепухи, Полипин, – откашлялся Бочаров. – Таких убийств больше не будет. Нам показали всё, что хотели показать. Это чистейшей воды теракт, и второй раз его не повторят.

– Надо бы проследить контакты Когана, посмотреть, с кем он общался… – нерешительно подал голос Полипин.

Покладистость Бочарова никого не могла усыпить. И это было правдой. Через минуту раздалось:

– Ну, Володя человек молодой, неопытный, ничего не знает о нашем городе. А ты, Полипин, что? Хочешь вылететь у меня из полиции, или как? Какие контакты Когана?! Ты только попробуй! Когана этого вообще оставь в покое! На его месте мог быть кто угодно, любой известный богач. О другом думай. Надо устроить в городе политический террор, хватать студентов, криминалитет, интеллигенцию всякую, чтоб им неповадно было развивать здесь свои политические идеи! И главное – слушайте внимательно, это вас обоих касается! Говорить о деле Когана следует исключительно как о политическом теракте. Там, кстати, в приемной вас журналист дожидается, Пильский из «Одесских новостей». Шустрый, как… – Тут Бочаров замялся. Но ненадолго. – В общем, как фраер. Я обещал ему дать информацию по убийству в Горсаду. Теперь уже можно объявлять, что это Коган. Скажете, что это теракт, политическое убийство. Ты, Полипин, знаешь, что сказать. И учти: если что-то пойдет не так, ты у меня первый кандидат на вылет. А у тебя, между прочим, жена и пятеро детей. Где ты устроишься на работу в таком возрасте? Так что иди и хорошо подумай о своем будущем… И о том, что я сказал.

Разговор с Бочаровым ни Володе, ни Полипину радости не добавил. Опечаленные и удрученные, они возвращались в свой кабинет.

– Прости меня, – вдруг произнес Володя. Будучи человеком тонким, очень чувствительным к малейшим переживаниям людей, он остро почувствовал ту беду, в которую из-за его замечаний едва не угодил Полипин. И теперь ему было немного не по себе.

– Прости меня, – повторил Володя, – я больше не буду встревать со своими замечаниями. Я понял, что в опасности находишься ты.

– Да ладно уж… Шо тут за это… – Полипин махнул рукой. – Врать здесь не тут впервые. Обидно то, шо ты прав на сто процентов. Кто-то имеет держать нас за фраеров. Бочаров зациклился на своем и ничего вокруг не видит. Его тоже можно понять – начальство постоянно на башку давит, из-за политики все с ума посходили, делают ему беременную голову. А за криминальный мир ему трогать не хочется. Вот и попал под колесо.

– Это правда, что Бочаров берет от воров взятки? – Неожиданно даже для себя в лоб спросил Володя, уже наслышанный о местных делах.

– Ну, во-первых, не от воров, а от главарей местных банд, – сразу же ответил Полипин, как будто ждал этого вопроса. – Каждый из них называет себя королем Молдаванки, и на каждой улице за пять таких королей. А во-вторых, надо же как-то жить. Взятки все берут, я тоже беру – а что делать? На грошовое полицейское жалованье детей кормить?

– Ну знаешь!.. – вспыхнул Володя. – Это же непорядочно: ловить бандитов и брать деньги от бандитов!

– Ты, мальчик, идеалист. – усмехнулся Полипин. – Ну чистый швицер без тапочек! Тебе вообще хорошо – семья богатая, чуть что – дядя прикроет. Напялил себе трусы с галстуком – и сделал как киця лапкой… Полный ажур… А всем остальным жить как? Эти бандиты, которых мы ловим, тоже стали бандитами не за хорошую жизнь. Может, повернись жизнь к ним другим боком, они стали бы уважаемыми членами общества, как этот Коган. Так что никогда не берись никого судить. Когда знаешь за всю правду – перестаешь осуждать… – Полипин замолчал. Молчал и Володя…

Журналист Пильский ждал их на первом этаже полицейского управления. И Полипин бодро выдал порученный ему Бочаровым текст. Володя молча стоял в стороне. Он решил больше не вставлять своих замечаний. Полипин разошелся, повествуя об успехах полиции, и в конце разговора представил Володю как чиновника по особым поручениям, приехавшего из Петербурга.

– Я сразу понял, что вы не одессит, – улыбнулся Пильский.

– Как вы могли это понять? – удивился Володя.

– Стоите в сторонке и все время молчите – ну это не характерно для одессита. И вид у вас такой чопорный, как будто гвоздь проглотили. А он вот-вот вырвется наружу!

Володя рассмеялся. Пильский был энергичный, хваткий – настоящий журналист. Но в то же время была в нем какая-то изюминка, вызывавшая людей на откровенность.

– Я надеюсь стать одесситом, – улыбнулся Володя. – Я влюбился в ваш город… Он такой поэтический.

– Поэтический? Вы любите стихи?

– Я пытаюсь их писать.

– Какое замечательное совпадение! Я организовал литературный кружок, у нас собираются молодые писатели и поэты, все веселые, задорные, талантливые. Бывают очень острые дискуссии! Приходите к нам, почитаете свои стихи.

– Я с удовольствием! – зарделся от восторга Володя. – Я этого очень хочу.

– Познакомитесь со всеми одесскими литераторами и немного отвлечетесь от ваших полицейских проблем. Давайте я напишу вам адрес. Собираемся в ближайшую среду.

Когда Пильский ушел, Полипин посмотрел на Володю с подозрением:

– Чего ты так сияешь? Вид, будто миллион выиграл!

– Ты не понимаешь! Писать стихи, читать стихи! – Володя действительно просто сиял. – Это же счастье, отвлечься от всего этого! Трупы, взрывы, торговки… Вся эта чушь, которая вертится в голове… А стихи – они и есть настоящее! Это и есть – жизнь!

– Настоящая жизнь – это найти за Людоеда, – буркнул Полипин. – Ты бы лучше на этом сосредоточился. А то развел тут холоймес… стихи у него… Фраер с ушами…

Но Володя отмахнулся от него. Жизнь тут же заиграла перед ним своими радужными красками, даря ощущение настоящей свободы – как раз того, о чем мечтал, когда ехал сюда! Ах, Полипин, Полипин! Обремененный семьей и долгами, старый сыскарь уголовного розыска, привыкший к полицейской циничности, ну разве он поймет все это! Он думает об убийстве. А для Володи стихи всегда были символом жизни – не смерти. И он стремится жить!..

Облавы начались сразу. Володя знал, что они проходят, но не участвовал в них. Шок наступил в тот самый момент, когда в своем дворе он увидел человек двадцать молодых людей, которых конные жандармы гнали к зданию, где находились камеры для политических. Большинство этих людей были сильно избиты, в крови. Некоторые даже не могли идти, и товарищи поддерживали их, помогая двигаться. Зрелище было одновременно и жалким, и устрашающим.

Володя бросился к Полипину. Тот был невозмутимым:

– Студенты. За облаву попались, фраеры вислоухие. Многие из них хранили запрещенные книги. Лучше бы молчали по делу свой рот.

– Многие… А остальные?

– Ты что, не слышал Бочарова? В облаву всех брать.

– Почему они все избиты?

– А их шо, привезли на курорт? За минеральные воды? Может, им еще пирожные раздавать? С бесплатными тапочками?

– Не понял?.. – Володя был обескуражен.

– Сопротивлялись, видимо, – пожал плечами Полипин. – Да не обращай ты за это внимания! Нужны они тебе. Что ты с них будешь иметь?

– Но какое отношение они могут иметь к убийству Когана?

– Никакое. Но что Бочаров сказал? Большое ша! Они политические, и дело Когана – политическое. Всё. Точка. Мы же договорились не обсуждать. Шо ты юлозишь, как вошь в бане?

Но Володя не мог успокоиться. Он даже направился к Бочарову, но того не было, он уехал к губернатору. И отсутствие Бочарова на месте несколько охладило Володин пыл. Тем более – до долгожданного литературного вечера оставался день. А больше Володю не интересовало ничего.

К концу дня Полипин принес новости. Отсутствовал он часа два, но вернулся очень довольный собой.

– Я знаю, кто брал дом Когана. Налет на его дом совершила банда некоего Корня. Чистый фраер, молодой авторитет, живет на Молдаванке, банду сколотил недавно. До того работал на железной дороге и был уволен – якобы за пьянство. Но на самом деле – за драку с мастером. Авторитет дерзкий, но не особо удачливый. Хотя с Коганом ему конкретно повезло. Есть мнение, что на Когана Корня кто-то навел – возможно, из прислуги. Она у Коганов меняется постоянно, потому что вечно конфликтует с характерной мадам Коган, ну ты сам знаешь.

– А чернявый бандит, который заинтересовался браслетом?

– Это – Гека, правая рука и бессменный адъютант Корня. Они друзья детства.

– Гека? Что это еще за имя такое? – удивился Сосновский.

– Это кличка. А может, и за имя. – Полипин изобразил, что смотрит документы. На самом деле ничего похожего не было. – Не знает никто. Гека сирота. Воспитывался в сиротском доме, затем работал грузчиком в порту, откуда был уволен за драку. После этого околачивался с контрабандистами, выходил с ними в море, но чего-то не поделил и ушел. После этого связался с Корнем, и с тех пор неразлучен с ним. С Корнем они воспитывались в одном сиротском доме. – Было ясно, что все эти сведения находятся просто в голове у Полипина. – Корень тоже сирота. Словом, типы отчаянные, способные на всё. И палец им в рот не клади. Банда Корня, кстати, сейчас контролирует достаточно большую территорию Молдаванки и пытается подобраться к Пересыпи. Но на Пересыпи правит Сало, а Сало – тот еще зверь. Пока до открытых столкновений не доходило, так как Корень пытается потеснить других лидеров Молдаванки. Но Сало держит Корня за швицера, а тот думает, шо за фраера. – Полипин всхохотнул. – Та да, и качает права, как за тут. А это шо не здесь. Но пока ему не удавалось. Похоже, Сало будет открыто иметь его за полного адиёта. Сейчас он сцепился с Ванькой Рвачом – помнишь, – обернулся Полипин к Володе, – торговка про него говорила? Многие считают, что Корень одолеет Рвача. И тогда – шухер, но по-другому…

Володя все переваривал информацию.

– Ты считаешь, что Корень и этот его адъютант Гека причастны к убийству Когана?

– Та ладно, – засмеялся Полипин. – Нет. Ни в коем случае. Зачем им за это?

В среду был проливной дождь, который начался на рассвете. К утру, едва Володя вышел из пролетки возле полицейского участка, дождь превратился в промозглый сырой туман, густыми хлопьями нависающий над городом. С туманом пришел холод – пронизывающий до дрожи, до оцепенения, полный студеной воды. Ежась и зябко кутаясь в шинель, Володя быстро поднимался по осклизлым мраморным ступенькам, думая только о том, что сегодня среда. А значит, скоро конец трупам, торговкам, женам, бандитам и всей этой мерзости!

Он будет читать стихи. Впервые со счастливых времен Петербурга. И, думая только о вечере среди одесских литераторов, Володя находился очень далеко от обычной полицейской работы. День прошел отстраненно, скомканно и плавно перетек в вечер.

Волнуясь, как школьник, Володя робко покрутил звонок квартиры на Ришельевской, адрес которой дал ему Пильский. За дверью слышались шумные голоса.

Дверь открыла девушка с длинными, беспорядочно свисающими на лицо темными волосами, с неестественно белым от белил лицом и глазами так густо накрашенными черной тушью, что они казались сплошными пятнами угольно-черной краски, из-за которой было не разглядеть зрачков. На девушке была мужская рубаха-косоворотка, подпоясанная тонким кожаным поясом, длинная юбка и – почему-то – кирзовые сапоги. В пальцах девушка держала мундштук, в котором дымилась черная египетская сигарета (Володя когда-то пробовал курить этот сорт – они были очень крепкими).

– Добрый вечер! Я… – начал было Володя, но девица, не говоря ни слова и не задавая никаких вопросов, просто посторонилась в дверях, пропуская его вперед. Затем так же молча закрыла дверь.

В огромной комнате с эркером, ярко освещенной хрустальной люстрой, яблоку негде было упасть, а под потолком стеной висел густой дым. Круглый стол посередине был заставлен бутылками с вином, стаканами, пепельницами, тарелками с дешевым печеньем и каким-то засохшим сыром – все неаккуратно, тарелки стояли буквально одна на другой. И вокруг этого стола толпилось очень много людей. Все они громко говорили, разом, перебивая друг друга, размахивая руками. В комнате было весело, громко, дымно и так шумно, что первые несколько минут Володя ничего не мог разобрать.

Кто-то подтолкнул его к столу. Девица в мужской рубашке сунула ему в руки стакан вина. Растерявшись, Володя пригубил вино – оно было кислым, отдавало сивухой и табаком, явно дешевым, и било в голову, заставляя усиленно кружиться яркие огоньки ламп.

В самой сердцевине этой толпы Володя разглядел журналиста Пильского. Он приветливо махнул ему рукой и продолжал беседу с небритым блондином в народной вышитой рубахе, который кричал так громко, что на какое-то мгновение даже заглушил всех вокруг.

– А я вам говорю, это мертвый мир! Это мертвое искусство прошлого! – кричал блондин, размахивая руками. – Мы должны разрушить его до основания, стереть с лица земли, а на верхушке построить свой, перевернув с головы на ноги корни всех слов, чтобы никто, кроме нас, не мог их понимать! Хватит мертвых, отживших слов! Мы должны впустить в мир свои новые слова!

Пильский тихо что-то сказал, от чего блондин разошелся еще больше:

– Мертвые люди! Вы посмотрите, сколько вокруг мертвых людей! Федоров, Юшкевич, Недзельская – это все мертвые души, отжившие тени прошлого! Мы сотрем их с лица земли! Кого интересуют их мертвые, устаревшие слова! Мы, именно мы здесь и сейчас – глашатаи нового мира, гладиаторы будущего! Именно мы творим будущее! Да здравствуют стихи, которые никто не станет понимать!

Толпа вокруг зашумела, зааплодировала. Какой-то рыжий парень в юнкерской шинели не по росту, явно с чужого плеча, тут же влез на стул, стоявший рядом, и принялся декламировать какие-то странные стихи. Впрочем, в Петербурге Володя уже слышал нечто подобное.

– Дыр булл щыл-убещур… Гыл быр бут-обертал… Абра-быр щубур дыр…

Все вокруг хлопали.

– Грандиозно и страшно, правда? – Коренастый молодой человек с хитрыми, пронизывающими глазами улыбнулся Володе.

– Грандиозно, – кивнул Володя.

– Вы у нас впервые? Вы слышали уже такие стихи?

– Слышал. В Петербурге. Но здесь, у вас, я действительно впервые. Меня пригласил господин Пильский.

– Он собрал нас всех еще летом 14 года. Как раз тогда, когда у нас в Одессе высадился футуристический десант. Мы все – творцы нового мира. Когда-нибудь мы перевернем всю мировую литературу!

– Обязательно! – кивнул Володя.

– Меня зовут Валентин Катаев, – парень протянул руку; рукопожатие его было крепким и энергичным.

– Владимир Сосновский, – представился Володя.

– Сосновский? Я уже слышал где-то вашу фамилию. Подождите… Это же ваши стихи печатались в сборнике «Засахаренная крыса»? Про автомобиль, поезд и про луну.

– Мои, – Володя скромно потупил взгляд.

– Здорово! Я читал все сборники, которые вышли в Петербурге, и «Пощечину общественному вкусу», и «Дохлую луну», и «Засахаренную крысу». Они все дошли до нас – эти странные книжечки, напечатанные на толстой, чуть ли не оберточной бумаге со щепочками, непривычным шрифтом и названиями, которые должны поражать.

– Все специально было придумано для того, чтобы дразнить читателей.

– Именно так! Но знаете, что поразило меня больше всего? Среди совершенно непонятных для меня стихов, напечатанных вкривь и вкось, кажется, кое-где вверх ногами, которые воспринимались как дерзкая мистификация или даже протест, звучал какой-то единый, грандиозный, мощный смысл, который не только шокировал, но и звучал страшно… Так мне это показалось.

– Почему же страшно?

– Страшным всегда является зарождение нового мира. А вы не можете не признать, что именно здесь и сейчас зарождается новый мир. Всё не будет, как прежде. Всё будет совершенно иначе. Я не знаю, лучше или хуже, это будет понятно дальше. Но всё будет совершенно другим. И вот когда остро осознаешь это, то наряду с грандиозностью и мощью, которые тебя поражают, испытываешь какую-то странную, непонятную тоску.

– Не знаю, – Володя покачал головой, – мне хочется поскорей покончить со старым и писать как можно больше стихов, которые никто не поймет.

– Вам есть с чем покончить? Со своим прошлым?

– И с нынешним. Я бы с удовольствием отправил свое нынешнее в прошлое и занимался бы только написанием стихов. Но так нельзя. Я здесь очень мало пишу, особенно после проклятой работы. В этом и вся беда.

– Чем же вы занимаетесь?

– Работаю в полицейском управлении, – Володя поморщился, – чиновником по особым поручениям при главном полицеймейстере… А на самом деле – я обыкновенная полицейская ищейка, которая вместо стихов пишет нудные полицейские протоколы. Тошно даже говорить!

– Мой младший брат, Евгений, тоже мечтает служить в полиции. В уголовном розыске. Все время об этом говорит. Он даже смешные протоколы пишет, как фельетоны. Один раз написал про обнаруженный труп: «Найден молодой брюнет с горячим сердцем, который любил и страдал, а сейчас неподвижно лежит головой на восток…»

Володя засмеялся. Его новый знакомый тоже. Володя почувствовал себя непринужденно и легко. Он сделал большой глоток вина, уже не казавшегося ему ни противным, ни кислым. Хотелось петь, кричать, говорить.

– Вы пишете прозу или стихи? – спросил Володя своего нового знакомого.

– И то, и другое. Понемножку. И уже печатался в «Одесских новостях».

– Познакомьте меня с окружающими. Кто есть кто.

– Извольте. Пильского вы уже знаете, он наш мозговой центр. Вон та девушка – видите, с темными волосами, это Зоя Шилова, наша поэтесса. Еще – вон тот парень, видите, спорит, размахивает руками – это Эдуард Багрицкий, поэт. Конечно, это его псевдоним, но он предпочитает, чтобы все называли его именно так. Вон тот юркий, который все скачет, как чертик из коробки, и хлещет вино стаканами, – Юрий Олеша. Небритый блондин, который кричит про новый мир, – наш поэт Николай Ревеньков. Однажды он написал матерные частушки про нашего главного жандарма и напечатал их в «Народном листке», так его едва не упекли в каталажку. Рыжая девушка, которая все время курит, – Соня Фомина, она пытается писать любовные романы, но новыми словами. Выходит так, что над ней все смеются, но это ее не смущает, так как она печатает их исключительно за свой счет, у нее папа – банкир. Еще – Адалис, Гринберг, видите, вон там спорят. Эти все наш основной костяк. И каждый раз на среду приходят очень много новых людей – актеров, художников. Так что я не назову вам и половины из них. Впрочем, нет, одного назову – видите, вон тот красавец-брюнет средних лет с бородой и длинными волосами? Все девушки не сводят с него глаз! Это наш самый известный художник Евгений Грановский, наш городской портретист. Он не только известен, но и очень богат. Все купцы и знатные особы в городе так и норовят заказать у него свой портрет. Становятся к нему в очередь. Он мог бы сидеть сейчас в лучшем ресторане города и пить самое дорогое шампанское. А он любит богему, сидит у нас, с дешевым вином. Он вообще странный…

– Почему странный?

– Вы не поверите! Знаете, на ком он женился?

– И на ком же?

– На девице из веселого дома!

– В каком смысле? Вы хотите сказать, что…

– Ну да, он женился на проститутке и выкупил ее из публичного дома. Этакий ангел-народник, решил дать шанс павшей душе. Впрочем, его жена действительно очень красивая, я видел ее несколько раз. И с этой своей Матильдой он живет душа в душу, так что у наших девиц нет ни малейшего шанса.

– С Матильдой?

– Так называет себя его жена. Вы ведь слышали, что в веселых домах девицы, ну, в основном это необразованные, простые крестьянки, меняют себе имя? Никому не интересны Марфы, Параши, Гликерии. Вот и называют они себя по-заграничному – Матильда, Адель, Луиза… Так и эта его мадам – звалась Матильдой. А когда вышла за него замуж, не захотела возвращаться к своему деревенскому имени и быть Пашей или Лукерьей, и оставила имя Матильда. Теперь ее зовут Матильда Грановская, но весь город знает, кто она такая.

– Какая отвратительная история!

– Вы полагаете?

– Ну конечно! Как можно не только общаться с подобной женщиной, но и жениться на ней! Для меня все эти девицы из веселых домов то же самое, что бандитки, попрошайки, воровки, – нет ничего отвратительней! Для меня это не женщины, а какие-то бесполые существа второго сорта, не вызывающие ничего, кроме презрения, – воскликнул Володя.

– Это говорит за вас ваша полицейская служба, – улыбнулся Катаев.

– Нет. Я не так долго служу в полиции. Просто у меня есть свои собственные принципы и убеждения. И я никогда через них не переступлю.

Между тем к ним уже подходил Пильский в сопровождении блондина Ревенькова.

– Господин Сосновский. Почитайте нам свои стихи! – с ходу закричал Ревеньков. – Вы лучший разрушитель старого мира! Почитайте всю подборку из «Дохлой крысы»!

– «Засахаренной крысы», – скромно поправил Володя, но его уже никто не слышал – все вокруг кричали: «Стихи, стихи!»

Адреналин ударил в голову, Володя чувствовал себя так, словно готов был лететь над всем миром. Взобравшись на подставленный кем-то стул, он заявил:

– Я буду декламировать свое последнее стихотворение… Несколько последних… Из сборника «Ружье мокрой луны».

…И он стал читать громко, с расстановкой. Упиваясь победоносным звучанием своего собственного голоса, скромно полагая, что у него не только самый лучший голос, но и самые гениальные стихи на свете. Удручало только одно: после второго столбца первого же стихотворения (лучшего творения Володи) все в комнате вдруг усиленно заговорили, словно намеренно не обращая на Володины стихи никакого внимания, а некоторые особо наглые барышни (в том числе рыжая сочинительница любовных романов) стали смеяться откровенно, уже в голос. «Завидуют, – подумал Володя, – им еще не доводилось слышать столь гениальные, неповторимые, талантливые стихи. Завидуют, дохнут от зависти, поэтому пытаются заглушить мой неповторимый, изумительный голос. Все равно в этой комнате никто не пишет стихи лучше, чем я».

Разговаривая с самим собой, Володя никогда не стеснялся в выражениях, всегда применяя к себе исключительно такие слова, как «гениальный, неповторимый, изумительный, талантливый». Он считал себя настоящим писателем, человеком творчества, а потому скромность по отношению к собственной персоне считал неприемлемой и очень ее не любил.

«Плевать на то, что думают другие», – думал Володя.

Чувствуя себя гением, он никогда не обращал внимания на тех, кто никогда ни разу не слышал его стихов.

Когда чтение было закончено, Володе аплодировали долго, с упоением. Снова было вино. И громкие голоса. И споры о зарождении нового мира. И обволакивающий лица всех присутствующих в комнате непробиваемый сизый дым, клубящийся под потолком.

– Вы читали неповторимо! Это действительно было так, – незнакомый голос, раздавшийся над ухом, заставил Володю обернуться, и он разглядел красавца художника Грановского, о котором рассказывал новый знакомый Катаев.

– Спасибо. Видно сразу, что у вас есть вкус, – сказал Володя, с удовольствием отмечая про себя, что, оказывается, этот художник – достаточно умный человек.

– Конечно, есть. Иначе мне бы не смогли так понравиться ваши стихи. Но мы не знакомы. Позвольте представиться – Евгений Грановский, художник.

– Владимир Сосновский, поэт.

– Знаете, что напоминают мне ваши стихи? Цветные краски. Большие цветовые пятна… – Незаметно художник увлек Володю в достаточно интересный разговор, где со стихов Володи перешел на свою собственную теорию о световых пятнах, которые в будущем будут заменять любое выражение лица.

– Это будет размыто, как ощущения человека сразу после сна, когда сон еще не прошел. Я мечтаю написать лицо в виде огромных цветовых шаров так, чтобы эти шары летали по залу. Если хотите, я напишу ваш портрет.

– Очень хочу! – проникся полным восторгом Володя.

– Вы обязательно должны прийти ко мне в мастерскую. Я познакомлю вас со своей женой. Она уникальная женщина! Я расскажу вам ее историю. Моя мастерская находится на Коблевской, рядом с цирком. Знаете, где это?

– Ну конечно, знаю! Я живу совсем рядом, на Дворянской! – почему-то обрадовался Володя.

– Тогда мы вместе с вами пойдем по ночному городу. Вы увидите ночную Одессу – она незабываема!

Было около трех часов ночи, и большинство людей, заполнявших комнату, стало расходиться. Володя увидел, что его новый знакомый Катаев уже ушел – как и многие те, кого он ему представил. Кроме бойкого и задиристого Юрия Олеши, который все продолжал хорохориться.

На улицу вышли все вместе. Шли посередине квартала, держась за руки, смеясь и громко выкрикивая стихи.

– Деньги – мусор! – Юрий Олеша продолжал начатый ранее спор. – Они жгут руки! Это мусор! Деньги! Какая грязь!

– Сел на своего конька, – шепнул Володе Грановский, – он ненавидит деньги. Наверное, это из прошлого. Говорят, деньги принесли разорение и много бед его семье. А он почти всегда без гроша.