Текст книги "Оберег на любовь. Том 1"

Глава 5. Все прелести пляжного отдыха

Мы вышли из нашего проулка. Ярко-желтые огни одуванчиков, густо понатыканные в траве по левой, более солнечной стороне дороги, слепили глаза. Правая же поросла неоднородными растениями: сочной крапивой, бурно цветущим лопухом, иначе говоря – репейником, цепляющимся за все подряд своими сиреневыми колючками, да полутораметровыми стеблями хрена. Хрен с твердолобым упрямством стремился на обочину и выбивался наружу из всех заборных щелей – однако, вырвавшись на свободу, автоматически превращался из культурного растения в «некультурное», а, окончательно одичав, становился банальным сорняком. Изредка во дворах, за оградами, побрехивали собаки, но абсолютно беззлобно, так, для порядка, – видно, только чтобы отметиться на службе. Над скоплением одуванчиков кружились хлопотливые пчелы; парочка даже совершила разведывательный облет над нами – но, не найдя ничего цветочного, убралась восвояси…

– Нехорошо как-то получилось. Тебе не кажется? Генриетта была явно обескуражена, что мы с тобой так резко слиняли. Не удосужились даже дослушать старуху до конца.

– А, ерунда! – беспечно махнула рукой девчонка, отмахиваясь то ли от ос, то ли от меня. – Не переживай. Она никогда не обижается. Если бы мы вовремя не ушли, нам пришлось бы еще д-о-о-о-лго ее оды слушать, – старательно растянула слово Соня, сделав трубочкой губы.

– Можно иногда и потерпеть ради приличия, – настаивала я.

У меня все еще перед глазами стояло сморщенное лицо с частыми пигментными пятнышками и взгляд, светящиеся неземной добротой.

– Понимаешь, нельзя просто делать вид, что тебе интересно. У нашей Генриетты этот фокус не пройдет. Она ведь не терпит фальши. Вот послушай: раньше, когда я качала ей воду из колонки, фея всегда читала мне одно и то же пушкинское четверостишье. Может, ты знаешь?

 
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
Дева, над вечной струей, вечно печально сидит.
 

Я просто задохнулась от восторга, до того мне понравилось плавное и нежное, будто самая лиричная мелодия, короткое стихотворение. Мне тут же захотелось запомнить столь прекрасные строки.

– До чего красиво! Словно вода в ручье журчит. Как там, Сонь? И урну с водой уронив, об утес ее дева разбила…

– Вот и ты уже почти выучила. Я тоже после второго прослушивания стих наизусть знала. А она каждый раз по-новой. Уж не знаю, лейка ей, что ли, эту журчащую тему навевала? Но суть не в этом. Когда Генриетта, наверное, раз в двадцать пятый начала свою декламацию, я возьми да и прерви ее. «Знаю, знаю», – нечаянно закричала я тогда. Ну, ты тоже меня должна понять, я была уже в полном нетерпении. Признаюсь, я, конечно, немножко нервно себя вела…

– Вообще говоря, по-свински, – без обиняков заметила я. – Сильно обиделась?

– Если бы! Нисколечко. Мало того, она попросила меня, чтобы я ее в подобных случаях останавливала. Оказывается, она вовсе не желает быть навязчивой другим, но иногда сильно увлекается.

– Может, старые люди часто повторяются от того, что у них склероз? – предположила я, вспомнив, как моя бабушка, обычно теряя свои очки, ищет их по всему дому и ворчит: «Вот, склероз проклятый». А они у нее, как правило, на лбу.

– Задавала я ей твой бестактный вопрос. На что она рассмеялась и ответила, что, скорее всего, уже полная деменция. Слово мне запомнилось, а вот что оно означает… Ты случайно не знаешь, Поль?

– Не-а. Может, чего-то в организме не хватает?

Мы весело шагали по улице Песочная, ведущей к реке, однако привычного песка под ногами пока не наблюдалось. Может, где-то в самом ее конце он и ожидался, но сейчас под подошвами резиновых шлепанцев поскрипывал гравий – правда, очень белый и очень мелкий, перемолотый так, что в нем уже попадались зернышки размером с крупную песчинку. Сама улочка заслуживает внимания, чтобы упомянуть о ней отдельно. Она просто впечатывалась в память с первого раза яркой жизнерадостной картинкой: ведь здесь что ни ворота, то обязательно – с выдумкой, что ни резьба по дереву, то непременно – кружево, что ни двор, то – уникальное творение. Некоторые домики были крепкими, построенными из добротного материала, и смотрелись богато, другие выглядели попроще, а были еще и вовсе ветхие, давно требующие хорошего ремонта. Но каждый хозяин, как мог, попытался выразить свою индивидуальность. Даже совсем уж плохонькие избушки на курьих ножках, смотрящие на улицу облезлыми рамами и ставнями с облупленной, давно потерявшей цвет краской, все равно имели какую-нибудь свою изюминку.

Я вертела головой, с любопытством изучая объекты и отмечая самобытность дачного искусства. Сонька добровольно взяла на себя обязанности экскурсовода и комментировала особо выдающиеся моменты. Один умелец украсил свой дом ажурными наличниками такой тонкой работы, что впору было его искусство выставлять в музее деревянного зодчества. Другой оригинал, обладатель низенькой хатки с крошечными оконцами, завешенными ситцевыми цветастыми занавесками, вместо традиционного штакетника сплел настоящий плетень, а сверху на прутья нахлобучил уйму разных черепков, давно отслуживших свой срок, часто – с отбитой ручкой, отколотым краем, а то и вообще с наполовину отвалившимся боком. Получилось очень похоже на изгородь, что показывают в самом начале фильма «Веселые ребята». Еще большее сходство с кадрами из кино этой деревенской околице в центре дачного поселка придавали двускатная крыша, крытая соломой, и подсолнухи: их растрепанные головы с любопытными лицами то здесь, то там торчали из-за городьбы и служили хорошим дополнением к уже имеющимся декорациям сельской жизни. Обожаю старые комедии, а «Веселых ребят» могу смотреть бесконечно. Мне всегда хочется петь и скакать – настолько они мне поднимают настроение. Эх, если по разнокалиберным котелкам и крынкам, что висят на заборе, хорошенько долбануть! Да пройтись по ним крепкой палкой… Конечно, мелодия «Легко на сердце от песни веселой» вряд ли получится, ну уж перезвона и перестука будет… ну, точно, как в кино! Только потрескавшиеся крынки, закопченные котелки, битые керамические горшки, а также настоящая телега на самом почетном месте в центре двора, просматривающаяся сквозь щели плетня, в данном случае не несли ни музыкальной, ни какой другой нагрузки. Вся эта утварь служила исключительно для красоты, и выдавала пристрастия хозяев, фанатов деревенского уклада. Посаженный в линеечку огород, скучные крашеные заборы да ровно пригнанные друг к дружке дощечки при отделке дома; в общем, однообразие и порядок – это точно не про наших «веселых ребят». Видно, для Сони некоторые моменты тоже стали открытием. Она храбро пролезла через лопухи, нацепляв на новый купальник уйму лохматых колючек, и прильнула к изгороди. Прищурив один глаз, любопытная девчонка подглядывала в просветы плетня и удивлялась: «Черепушек-то, черепушек! Надо же, сколько хлама с помойки! Мало им, так они еще и телегу на участок приволокли». А мне идея с телегой очень понравилась: если на нее еще поставить разноцветную герань в горшках и корзину с кренделями, булками и плюшками – вот красота-то получится! Жаль только, что стоит теперь повозка здесь на вечном приколе, и, видно, уж никто не запряжет в нее резвую лошадку и не прокатится на ней с ветерком…

Следующий умелец – моя подруга окрестила его «изобретателем» – вместо бревен использовал длинные рулоны прессованной бумаги, выкрасил их в цвет холодного осеннего неба, и получился терем всем на зависть. Я так и ахнула в голос: «Надо же до такого додуматься, буквально из ватмана дом состряпать!». Сонька, довольная произведенным на меня впечатлением, не собираясь останавливаться на достигнутом, тут же постаралась удивить меня еще больше:

– Это что! Вот на параллельной улице мужик весь свой дом обшил разноцветной рейкой, красно-желто-синей. Прямо сплошная радуга получилась… А на конек крыши вместо петушка посадил курочку, того же окраса. Хочешь, на обратном пути заскочим? Ты точно удивишься.

– Слишком пестро должно быть. Если еще и курочка Ряба впридачу, – предположила я, тут же вообразив аляповатый теремок с множеством окошечек-бойниц и, почему-то, с чешуйчатыми куполами.

– Здесь фокус не в пестроте, и не в курице, а в том – из чего отделка. Ни за что не догадаешься! Хозяин дачи – начальник саночного цеха. Детские саночки штампует. Вот и натащил материала целый воз. А дом-то не маленький. Уж не знаю, стырил ли он качественную продукцию, или весь брак собрал, какой на заводе завалялся? Но скорее всего – удачно к рукам прибрал то, что плохо лежало.

– Ух, ты! Саночный домик! – восхитилась я.

И вспомнила яркие санки младшей сестренки, бывшие мои, которые оставались подвешенными на бурой стене весной, осенью и летом, освежая своими радостными тонами мрачный тамбур перед входом в квартиру и навевая воспоминания о чем-то приятном. Сколько раз, ожидая, когда домашние откроют дверь, я глядела на них, и мне рисовалась одна и та же картинка: папа легонько подталкивает меня с горки, санки несутся, а я воплю от восторга и ужаса, потому что они разгоняются и разгоняются, а впереди – трамплин!.. И конечно, нырок головой в сугроб. И слетевшая варежка. И полный рот снега. Какая ерунда! Главное – санки тогда не сломались. Ведь на тот момент они были совсем новыми и… только моими!

Должно быть, многоцветная дача начальника саночного производства бросалась в глаза издалека. Вот чудак-человек. Сам же себя и скомпрометировал.

Когда мы проходили мимо ворот следующего дома, разрисованных динамичным сюжетом с конями, мчащимися вскачь с развевающимися хвостами и гривами, Соня сказала:

– Видишь те ворота с коняшками. Там мои друзья живут. Я потом тебя с ними познакомлю.

Ну, Сонька! Сказанула… Наверняка хозяева расписных ворот обиделись бы, услышав такую прозу о своих горячих скакунах. Ведь как старательно создатели панно выводили контуры бегущих вскачь лошадей, выписывали сложные извивы хвостов и грив; как потом любовно все раскрашивали, покрывали лаком… И пусть морды у коней получились немного наивными, ведь ясно – рисовали не профессионалы, а самодеятельные художники, зато казалось, что животные улыбаются, и от этого тоже хотелось улыбнуться. Я подумала, что Сонины знакомые должны быть хорошими людьми, так как любители лошадей и воли по определению не могут быть унылыми личностями, а это уже замечательно.

И все же, первое место за нестандартность мы с Соней безоговорочно отдали чудаку, который построил свой дом в форме замка с высокой башенкой. Этот товарищ в квадратную верхушку вмонтировал часы на манер лондонского Биг-Бена. Очень похоже на картинку с обложки всех без исключения учебников по английскому языку. Циферблаты показывали точное время и охватывали все четыре стороны света. Часы, верно, служили даже не столько обитателям самого замка, сколько чужим – прохожим да проезжающим мимо. Но главное, они были полезны жителям близлежащих участков. Скажем, ковыряется дачник на своем огороде, скрючившись, как знак вопроса, очумеет от жары, усталости и мошкары, распрямится, на секундочку поднимет глаза и… вдруг ахнет. А почему? Да потому что соседские часы, вознесшиеся над дачной суетой, велят ему: «Стоп, милый! Хватит вкалывать, надо закругляться, уж пора обедать». А так, наверняка проковырялся бы, бедный, до вечера. И не надо лишний раз специально бежать в дом, чтобы узнать который теперь час – и драгоценное дачное время по пустякам не тратится. Получается, хозяин замка не только удивил мир оригинальной идеей, но проявил заботу о ближних. Впрочем, и о дальних тоже… Мы постояли рядом с уникальным творением, поахали, дивясь человеческой смекалке, и пошли дальше. Думаю, всем, кому хоть разок довелось пройтись по Песочной улице, становилось ясно – в поселке живут талантливые, неординарные люди.

Скоро дачи закончились, и мы наконец-то вышли к реке. Нам открылся прекрасный вид на огромный луг, покрытый ковром короткой, мягчайшей травы. «Запомни, такой луг называется заливным», – учила меня уму разуму Соня. Мы сбросили тапки и с удовольствием, какое ни за что не передать словами, зашлепали босиком по зеленому ковру, приминая голыми ногами пружинящий покров. Сонька так вошла в роль экскурсоводши, что никак не могла из нее выйти. Она, пытаясь расширить мой кругозор, доказывала, что эта трава называется «мурава», но совсем не от «муравьев», а от какого-то другого слова, забыла – от какого… и ее любит щипать разная водоплавающая птица: гуси да утки. Я слушала ее через пень-колоду: Соне как местной жительнице, должно быть, лучше знать. Пусть мурава, но ступать на нее голыми ступнями – прелесть, до чего хорошо; даже когда отдельные травинки вклиниваются между пальцев или покалывают мне пятки – все равно приятно. Только никаких водоплавающих птиц я здесь что-то не заметила. Зато то тут, то там на разбросанных по всей поляне подстилках расположились загорающие дачники. Осторожно обходя лежбища отдыхающих, мы пробрались к реке.

Берег обрывался вниз желто-коричневыми глиняными уступами, поросшими кустарником, и, чтобы попасть к воде, нужно было спуститься по вздрагивающей под ногами шаткой деревянной лесенке. Внизу, у кромки воды, притулился небольшой песчаный пляжик. Там было грязновато и очень шумно из-за большой скученности ребятишек, копошащихся на суше и в воде. Практически синхронно мы с Соней предложили друг другу:

– Давай-ка лучше на травке, – и разом прыснули от смеха.

Так часто бывало – мы одновременно произносили свои мысли вслух, и наши слова совпадали; мне даже думается, выражение лиц у нас при этом тоже оказывалось под копирку. Мы вскарабкались обратно и выбрали местечко по центру поляны, так, чтобы глазу было приятно созерцать и реку, и луг, и, конечно, чтобы удобно было отслеживать все действия, происходящие вокруг нас. Расстелили потертую и истонченную от стирок махровую простынку и улеглись, подставляя бока щедрому солнцу. Щека ощутила мягкость ткани, пахнущей чистым бельем и лавандой, я приготовилась получить удовольствие от принятия солнечных ванн, с наслаждением потянулась и вдруг вспомнила: а ведь до сих пор специально загорать мне было некогда! Каждодневные пробежки по прямой и пересеченной местности в окрестностях спортивного лагеря не прошли даром. Обычно на мне были надеты атласные спортивные трусы и футболка с коротким рукавом, но бывало – сбросишь одежду и несешься прямо так, в одном купальнике. Моя от природы смуглая кожа к середине лета еще больше потемнела, но уж очень неравномерно: те места, которые больше выпирали, колени и локти, стали уже просто черными. Эта навязчивая мысль запала мне в голову и не давала расслабиться. Я подскочила и попробовала потереть коленки. Может, все-таки, запачкалась? Нет, бесполезно, копоть въелась намертво. Ладно, может, в речке отойдут. Соня назвала некоторые выступающие части моего тела «худосочными» и, как всегда, сделала правильный вывод:

– У тебя все, что торчит, то и загорает. – И печально добавила: – А я так вовсе не загораю, сгораю только.

Соня, рыжеволосая, с нежной, белой, как мел, кожей, если не считать россыпи веснушек по всему телу, всегда имела проблемы с солнечными ваннами, типичные для всех людей подобной масти. Поэтому свои слегка подпеченные плечи она прикрыла полотенцем, дабы не нажить еще больших проблем. А солнце уже было в зените и распалялось все больше.

– Сонь, может – купаться? – спросила я без всякой надежды на успех.

– Подожди. Мы еще даже толком не прожарились.

Сейчас наши желания не то, что не совпали – оказались диаметрально противоположными. Что поделаешь, так тоже бывало довольно часто. Все-таки мы с моей подругой очень разные.

…В школе она слыла активисткой. В первом классе Сонька всегда первой тянула руку, даже когда ни черта не знала. Чтобы привлечь внимание учительницы, она подскакивала на месте, задирала руку выше всех и так отчаянно ею трясла, что весь ряд парт ходил волнами от этаких тектонических колебаний. Я же предпочитала отсиживаться в тени, если у меня была хоть капля сомнения в правильности ответа. Потом, когда мы стали старше и умнее, и народ потихоньку разобрался, что к чему, и всеми правдами-неправдами пытался откреститься от общественных нагрузок и поручений, наша Соня по-прежнему тянула руку. «Мы с Полиной сделаем! К завтрашнему утру», – торжественно клялась она классной руководительнице, заодно решая и мою судьбу. Вот выскочка! Я страшно психовала и никак не могла ее отучить от этой дурной привычки вешать на нас всех собак: «Нафига ты все время высовываешься? Еще и меня впутываешь. Нам что – больше всех надо?». На что моя подруга с фанатичным блеском в глазах отвечала на полном серьезе: «Да как ты, Полина, не понимаешь? Если не мы с тобой, то кто же? Может, ты думаешь, эти скучные инфантильные личности? Нет, на них нам никак нельзя рассчитывать».

В результате мы, как те царские снохи, что пекли хлеба, ткали ковры-самолеты и скатерти-самобранки да вышивали свитки для женихов исключительно по ночам, корпели до утра над какой-нибудь глупой стенгазетой в то время, когда другие наши сотоварищи безмятежно дрыхли и в ус себе не дули…

Я, в расчете, что терпеть осталось недолго, согласилась:

– Хорошо, будь по-твоему, пожаримся еще.

Мы валялись, прикрыв глаза от блаженства, которое дарило нам лето, все больше и больше погружаясь в атмосферу всеобщей расслабленности. Характерные звуки дополняли картину счастливого отдыха в обычный знойный день на берегу реки. Стоило закрыть глаза, и слух тотчас обострялся: равномерный фон распадался на отдельные составляющие. В сознание, в зависимости от меняющейся акустики, поочередно вплывали зрительные образы, иногда конкретные, иногда иллюзорные. Я как бы видела ушами все, что происходило вокруг. В разгаре знойного дня народ отдыхал на полную катушку. Спокойные голоса и негромкий смех поблизости вдруг прорывался взрывами безудержного хохота. В районе купальни – визг и хлюпанье разбесившихся ребятишек, и вечное дурашливое: «Спасите, тону!», на которое сроду никто и не думает реагировать. Звонкие хлопки и тугие удары по мячу доносились со стороны волейбольной площадки. Сетка оказалась не нужна, поскольку игроки стояли в кругу. Им надлежало любыми путями исхитриться и не уронить мяч на землю. Правила были просты, азарта хватало, спонтанно образованная команда крепла и, кажется, сейчас находилась на самом подъеме. Никакого счета не велось, а результат игры проявлялся то в победных воплях, если кто-то проделывал поистине каскадерский трюк, то в дружном реве разочарования, если мяч все-таки не удавалось удержать.

А вот и совсем другие звуки, вплетающиеся в людской гомон: негромкие и ласкающие слух, способные успокоить нервы любого. У меня, как у жителя сугубо городского, они вызывали благостное желание подружиться и с травинкой, и с букашкой. Классические звуки лета, всегда кажущегося нам вечным в начале, а к концу – совсем, нестерпимо-досадно коротким, плыли надо мной, отражаясь какими-то цветными сполохами в закрытых глазах. Они убаюкивали мелодией, сотканной из размеренного всплеска весел проплывающей мимо лодочки, монотонным гудением шмеля прямо где-то над ухом, быстрого шелеста стрекозиных крыльев, возмущенным шумом листвы на тополях, нечаянно задетых порывом южного ветра. А где-то совсем вдалеке – правда, не очень музыкально – призывно трубила заплутавшая корова, в панике догоняющая своих близких родственников. Но от ее мычания тянуло чем-то родным и теплым, что никак не портило общую тему, а только добавляло в нее пикантных ноток. Из формата идиллии выбивались лишь пара звуков. Они никак не вписывались в беззаботную атмосферу отдыха и слегка раздражали меня. Какой-то упрямый дачник долбил молотком и временами врубал на всю мощь электропилу, ее визжание мгновенно разрезало пространство, заглушая симфонию природного оркестра и впиваясь мне в уши. Хорошо хоть, эти безобразия проскакивали мимолетно, успевая лишь на миг прервать цепочку безоблачных видений, плавной чередой проплывающих в голове, да еще чуть-чуть царапнуть нынешнее мое состояние – состояние полного душевного равновесия. Человек тот никак не хотел понять, что лето у нас короткое, и блаженные денечки – всего лишь краткий миг счастья. Он все стучал и стучал, а потом пилил и строгал свои доски, доводя свое хозяйство до совершенства. Видно, давал всем понять, что прозябать на пляже – блажь, несовместимая с миссией, возложенной на трудолюбивое дачное племя. Вот неугомонный!

Скоро моему терпению пришел конец. В воду хотелось невыносимо.

– Соня, долго еще ты будешь меня истязать и мучить?!

Так обычно восклицает мама, доведенная до полного отчаянья, когда моя сестра Ира целенаправленно добивается, чтобы ее хорошенько отшлепали.

– А что случилось? – очнулась Соня, будто услышала меня впервые.

– Ну, пойдем же скорей купаться!

Это была уже не просьба, а крик души, истомленного зноем тела.

– Поля, не нервируй меня, – лениво отмахнулась разомлевшая под солнцем девушка. – Не видишь, я уже задремала. Мне даже сон приснился. Будто я такая маленькая-маленькая, сижу в коробе, а вокруг пирожки, пирожки, и все с картошкой.

И промямлила, не открывая глаз и еле ворочая языком:

– К чему бы это, Поль?

– Дай подумаю, – сказала я, и в этот самый момент заметила, как по правую руку от нас дородная женщина в сарафане, со спины очень похожая на матрешку, с аппетитом откусывает пирожок.

Начинки отсюда мне было не видно, но чувствительная к еде Соня не могла ошибиться. Пирожок стремительно исчезал в чужом большом рту…

– Ну и нюх у тебя, Сонечка, – усмехнулась я. – Так вот, слушай. Все просто: девочка среди пирожков означает, что где-то в соседней деревне сейчас пекут пироги с картошкой.

– Ну, в той девочке я же ясно видела себя! Объясни тогда: при чем здесь я? – резко вскинула ресницы Соня.

В зеленых слегка замутненных глазах ее расплескалось любопытство.

– А ты, дорогая, в этом сне, получается, лишняя.

Отсмеявшись, она смягчилась.

– Думаешь, пора?

– Давно пора. Пошли, давай, трусиха несчастная, – сказала я своей подруге, в принципе готовая к тому, что каждый раз в реку ее придется загонять.

Что поделаешь, вода – не Сонина стихия. В этом плане я ее полный антипод. Известный лозунг: «Плавать – раньше, чем ходить!» – это про меня. Кажется, держалась на воде с тех пор, как себя помню; другое дело, что до определенного момента техника плаванья отсутствовала как таковая. Обычно я перемещалась в воде как придется: по-щенячьи, по-собачьи, по-кошачьи, по-лягушачьи, нехитрыми саженками – но при этом всегда очень быстро. Глубины не боялась нисколько, напротив – она-то меня и манила. Используя произвольную технику, мною же изобретенную или, скорее, отсутствие всякой техники, я, тем не менее, оказывалась от берега на значительном расстоянии, чем повергала в шок моих родителей и посторонних людей, отдыхающих у воды. Отец кидался за мной и диву давался: «Не ребенок, а наказание, на секунду отвернуться нельзя – она уже учесала. Хоть к ноге ее привязывай», – но купаться все же не запрещал. Когда папе надоело вылавливать свою свободноплавающую дочь с поверхностей различных водоемов, он отдал меня в бассейн.

Как говорится, годы напряженных тренировок не прошли даром. Меня научили плавать как положено. Но в спорте, к сожалению, техника, результаты и километры становятся самоцелью, и часто не испытываешь истинного удовольствия от контакта с водой. Знакомые лыжники жаловались, что у них примерно та же беда – бегают они свои гонки и эстафеты по заснеженным трассам, и проносятся мимо красивейших мест, так и не разглядев сказочных картин зимнего леса, хотя в глубине души чувствуют: проморгали что-то важное в жизни. Но сейчас-то у меня, слава Богу, не тренировка: и водоем естественный, живой, с запахом речной свежести, а не какой-нибудь бассейн с предельно допустимой концентрацией хлорки.

– Сонь, я сплаваю, ладно? – виновато спросила я и неопределенно махнула рукой в сторону противоположного берега.

– Плыви. Чего уж там, – обиженно разрешила подруга.

Я, заранее предвкушая счастье от предстоящей встречи с обожаемой мною стихией, разбежалась и со всего размаху нырнула, не особо заботясь об окружающих, наверняка взметнув вверх целые снопы искристых брызг и кого-то окатив с головой. Проплыла большое расстояние почти по самому дну, преодолев взбаламученный детьми отрезок, и вынырнула уже в благодатных чистейших водах широкой вольной реки. Вода сначала обожгла разгоряченное тело, привела мышцы в тонус, а потом успокоила, отпустила, и в моем словарном запасе не осталось других слов, кроме короткого «Кайф!!!».

Я оглянулась назад. Соня зависла где-то на мелководье, в самой гуще ребятишек, орущих от избытка чувств, аналогичных тем, что я сама испытала только что. Подруга смотрела на меня, шевелила губами и крутила пальцем у виска. Могу поспорить, слова, адресованные мне, звучали так: «Сумасшедшая, что возьмешь!». Частенько фразы Высоцкого вылетали из уст сами собой. По-другому и быть не могло: наше поколение выросло на его творчестве, родители слушали и перезаписывали песни на катушечные магнитофоны, а нам, детям, неповторимый хриплый голос артиста записывался на подкорку автоматически. Поэтому в речах мы часто использовали его крылатые строки, слегка переделывая их под соответствующую ситуацию.

Соня на расстоянии пыталась сигнализировать, что у меня, мягко говоря, не все дома. Ну что ж, пусть так. Я для себя решила: переплыву! Подруга за столько лет знакомства уже давно привыкла к моим, как она выражалась, «выкрутасам». Не думаю, что причиню ей существенное беспокойство. А красноречивые жесты у виска – скорее так, для проформы.

Я легко, без всякого напряжения поплыла. Так вот, что мне было нужно! Организм так сильно наскучался по тренировкам, слегка подзабытым за пару дней, что тотчас затребовал большей нагрузки. Скорей, скорей, удовлетворить жажду движения… Руки – ноги, вдох – выдох. Тренированные мышцы работают без сбоя, плавно посылая тело вперед. Невидимые плавники, – или крылья? – вырастают за спиной и несут меня все дальше от берега. Нет, не напрасно, наверное, Соня зовет меня рыбой!

Где-то посередине намеченной дистанции пришлось снизить темп, чтобы перевести дух и отдохнуть. Осознала, наконец-то, что я не на соревнованиях и стала подмечать детали. Оказалось, водная толщь подо мной, кажущаяся бездонным темным стеклом, никем до меня не перемешанная, четко разделялась на два слоя: ближе к поверхности был прогретый пласт, а ниже вода местами казалась просто ледяной. То ли какие-то подземные ключи не давали реке прогреться равномерно, то ли глубина здесь была очень даже приличной. От температурного контраста, а, может быть, от понимания того, что рядом – никого, в голову полезли дурные мысли о судорогах, воронках и прочих страстях, которые подстерегают человека в естественных водоемах. Не сказать, чтобы меня разом обуяла паника, но тоненький, едва слышный внутренний голосок стал нашептывать и капать на мозги: «Не сойти ли, пока не поздно, с дистанции? Не вернуться ли тебе, голубушка, обратно?». Не успела я поддаться такому пессимистическому настроению, как почувствовала, что меня кто-то нагоняет. Вот он поравнялся со мной. На миг в поле зрения попали спина и могучие загорелые руки, совершающие стремительные движения. Каждый взмах руки сопровождался мощным броском вперед. Не дав мне опомниться, пловец обошел меня справа. Какая наглость! Прямо в непосредственной близости от моего носа. ЭТОТ мог бы и подальше от меня проделывать свои маневры. Реки ему, что ли, мало? Но, как бы там ни было, я совершенно успокоилась. Думы о судорогах и спасительной булавке, что не захватила с собой, о чем горько сожалела буквально секунду назад, показались глупыми и недостойными спортсменки-разрядницы. Расстояние впереди больше не пугало. Оно казалось не таким уж большим и стремительно сокращалось. У меня будто открылось второе дыхание.

Между тем, мой неожиданный компаньон по покорению водных пространств уже приблизился к кромке заветного берега. Его безусловная победа в этом неожиданном заплыве-поединке подхлестнула меня, будто бичом, и я еще прибавила темпа…

Вперед! Во что бы то ни стало доказать: я тоже могу! Давай же, Полина, дерзай. Вперед, и только вперед!!!