Текст книги "Оберег на любовь. Том 2"

Лица были растеряны, а сердца выпрыгивали наружу. Я совсем запыхалась и потеряла какую-то важную мысль.

– Уф… Меня чуть инфаркт не хватил, – еле шевеля губами, пробормотала Алена, глядя на Димку неузнаваемым взглядом.

– Слушай, Муха, неужели это ты все устроил?

– Я сам не понял, как это получилось. Будто за моей спиной кто стоял и за нитки дергал, как марионетку.

– Это горы, братцы… Мне отец говорил, горы – всегда аномальная зона. Шамбала называется. Территория, где природой управляют сверхъестественные силы. Людям в таких местах всегда мерещится разная чушь, – довольно убедительно консультировал нас Костя, но у самого при этом в глазах оставался большой вопрос.

– Хочешь сказать, у нас всех одновременно крыша съехала? Что на самом деле никакого снега и не было? – спрашивала Алена с большим сомнением, поглядывая на свой джинсовый рукав с пятнами от растаявших хлопьев.

– Нет. Был снег. Видать, мы духов гор растревожили, они на нас его и наслали.

– Да не трогал я твоих духов!

– Ты, Дим, пойми, духи – они все с высшей силой связаны, и даже, вроде как, у нее в подчинении.

– Да уж, у них там, видать, своя иерархия, – захихикал Димка.

Его лицо постепенно приобретало нормальный цвет, а в первый момент, когда только прибежали, он стоял, не улыбаясь, и был бледным, как стена. Видно, эта непостижимая и одновременно манящая сила и самого заклинателя ввергла в шок. Он вытер влажные ладони о тренировочные штаны и, уже совсем успокоившись, рассудительно предложил Костику:

– Ты бы лучше уточнил у отца своего, снег в августе в горах иногда случается, или это все-таки явление из ряда вон выходящее?

Пока друзья чесали языками, ко мне вернулась способность соображать, а также потерянная ранее мысль, и, хотя формулировка ее была совсем уж детской, она стала долбить меня изнутри, как дятел: «Что я маме скажу? Ужас! Что я маме-то скажу?!». Прежде всего, конечно, совесть мучила в связи с полной утратой практически неношеной обуви.

Последние кристаллические снежинки на одежде с быстротой молнии исчезали на глазах. Я перевела взгляд на землю, торопясь захватить удивительно редкое явление для лета – таяние снега на зеленой траве и… обомлела: вот это да! Мои бедные ноги! Израненные, избитые, они больше не мерзли, а горели огнем, словно я наступила сразу на тысячу колючих ежей. Кажется, на худом и остром мизинце левой ноги – кровь. А пятка – вообще, будто я по битому стеклу топталась…

Болтовня друзей меня больше не занимала. Треплются ни о чем, а тут… Поскорей бы домой. Больше всего мне сейчас хотелось лечь, накрыться теплым пледом и не шевелиться.

– Ей-богу, как дети, – осудила парней тихоня Дина, – сколько можно языками чесать? Завтра договорите… Не знаю, кому как, а мне домой надо.

– Ей домой надо! – передразнила ее Алена. – Тут Полину надо спасать. Вон она еле на ногах стоит.

Костя и Дима очумело уставились на мои босые окровавленные стопы, испачканные грязью, исколотые камнями и исцарапанные колючками.

– Что же ты молчала, Полина! – вскричал Димка. – Прости, не заметили, что у тебя такие проблемы. Ничего, мы с Костей мигом тебя оттащим, куда скажешь.

– Да ну, пустяки. Это лишнее. Сама дойду, – бодрилась я, еще не хватало, чтобы из-за меня устраивали переполох.

– Поля, – предложила Алена, – давай ко мне. Надо раны обработать, чтобы заражения не было. Назавтра будешь, как огурчик.

Дина сказала:

– С меня хватит. Лично я домой.

Развернулась и пошла, не сказав никому до свиданья. Алена посмотрела ей вслед с укоризной и разочарованно бросила: «А она у нас далеко не альтруистка»…

Парни не стали меня слушать. Они перехватили друг друга перекрестно за запястья, и получилось квадратное сиденье. Такой прием обычно применяют ребятишки, когда балуются в воде, чтобы повыше подкинуть ныряльщика. Только трюкач обычно взбирается на подвижную опору и становится на нее ступнями, мне же ничего не оставалось делать, как усесться попой на сплетенные руки санитаров. Я, конечно, жутко стеснялась, но внимание новых друзей было приятно. Алена подхватила мои пробковые копытца и побежала вперед, чтобы отворить двери и предупредить мать, что не одна: «А то напугается еще спросонья…».

Над входом горела голубоватая дежурная лампочка, тускло освещая крыльцо и вывеску «Амбулатория».

– Аккуратно давайте. Вот так боком ее заносите, а то об косяк заденете, – командовала транспортировкой Алена, будто я была секцией от полированной стенки.

– Ленка, тихо. Мать свою разбудишь, – шепотом предупредил осторожный Костя, прикладывая палец к губам, но Аленка уже сделала все, что могла.

– Лена, кто там? Пациенты? Скажи, я сейчас встану, – раздался слабый и испуганный голос с нотками паники.

Голос внезапно разбуженного человека, выдернутого из фазы самого крепкого предутреннего сна. Дверь в комнату была приоткрыта, и я увидела размытую полоску света от крошечного ночника, раздвинутый диван-кровать, на нем белую постель и фигуру, по уши укутанную в одеяло.

– Нет, мам. Спи. Это я. То есть, мы с ребятами.

– Делать вам нечего. По ночам шарахаетесь, – с видимым облегчением проворчала Аленина родительница, – вечно сон перебьют…

Последние слова она еле договорила заплетающимся языком, возвращаясь обратно, в состояние безмятежного сладкого сна.

– На ту половину проходите, в кабинет, – девушка подталкивала носильщиков к белеющим в темноте дверям.

Приторно и терпко пахнуло аптекой. Кто-то щелкнул выключателем, и я обомлела. Дежа вю?! Белоснежные стены, белоснежные занавески, белоснежная мебель, если можно назвать мебелью крашеный медицинский шкаф со стеклянными дверцами, за которыми поблескивали инструменты, аккуратно разложенные на марле. На подоконнике кувшин с букетом из полевых цветов. Генриеттин будуар, не иначе. Найдите одно отличие, называется. Я нашла. Вместо широкой старухиной кровати с металлическими шариками, украшающими спинку, буквально на том же самом месте у окна стояла белая медицинская кушетка, на которую меня и сгрузили запыхавшиеся санитары.

Алена приступила к осмотру. Сначала она без колебаний погнула в разные стороны мою наиболее пострадавшую стопу, на предмет исключения растяжения связок. Я взвизгнула, видя, что девушка собирается проделать то же самое с окровавленным и уже опухшим желудем моего мизинца.

– Я его… сломала?!

– Не… Просто порезалась. Так, чихня… – успокоила она и тут же бесцеремонно одернула, шлепнув меня по рукам. – Ой, да не вертись ты! И ручонки свои шаловливые убери…

Затем Алена приступила к обработке ран. Слегка щипало, но было вполне терпимо. Костя все порывался помочь подруге, но от него было больше суеты, чем дела. А Димка отворачивался, и его передергивало, будто он сам испытывал боль.

– Ничего страшного не вижу. Легкие царапины и поверхностные ссадины, а так все нормально, даже не потянула, – был поставлен утешительный диагноз.

– Ленка, ты готовый врач! – восхитился Дима.

– Теоретически я тоже мог бы оказать первую помощь, – похвалился Костик, сын инструктора по туризму.

– Вот именно. Теоретически. А у меня опыт! Сколько раз мама в Шушенское уезжала, а я за нее оставалась. И заметь, никто из пациентов ни разу не усомнился в моих профессиональных качествах, – привычно осадила своего друга Алена, ловко орудуя пинцетом с тампоном.

Она с пристрастием оглядела свою работу: «Полина, как тебе, нормально?».

– Замечательно. Спасибо тебе, Ален.

– Ну, вот. А то дома наверняка ни бинтов, ни ваты.

– Ой! Я об этом даже как-то не подумала.

– Надо бы укол ей еще от столбняка сделать, на всякий случай, чтобы заражения крови не было, – брякнул Дима то ли шутя, то ли серьезно.

– Советчик! Тебе бы самому не мешало всадить укол от бешенства. Мы уж думали, что ты умом двинулся, когда с пустым местом заговорил, – по-доброму подкалывала Алена приятеля.

– А сами-то драпали! Чуть шеи себе не свернули, – усмехался Димка и победоносно заявлял: – Выходит, все-таки поверили в мою высшую силу. Я ведь шкурой чувствовал: у меня получится…

Повелитель высших сил, видимо, не прочь был обсудить свои магические способности, но дежурная медсестра зевнула и равнодушно, без всякого намека на хорошие манеры, молвила:

– Ладно, народ, давайте уже, валите. Расходиться пора, а то на спанье и так времени не осталось.

Глава 3. «Эпохондрия»

Пробудилась я где-то около одиннадцати. Вернее сказать, очнулась от тяжелого липкого забытья. Какое ужасное утро! Болело все, ну просто все… Дикая головная боль поднималась от шеи к затылку и расползалась к вискам. Было ощущение, что на меня надели тесный металлический шлем, который давил на все области головного мозга. Бешено стучали молоточки, отдавая прострелами в макушку. И подташнивало. И нестерпимо хотелось пить.

– Пить, – тонко попросила я.

Тишина. Господи, куда все подевались? Голова соображала туго, но все-таки соображала: «Может, за завтраком пошли? Но почему так поздно? Вроде уж день на дворе».

Поднялась кое-как и, качаясь, направилась к столику с графином. Стала жадно пить из горлышка. Вода показалась отвратительно теплой. Мало того с каждым глотком в горле возникала невыносимая резь. Ненавижу ангину! Эта болезнь преследует меня с детства, и… ох, как достала!

На скатерти лежала длинная записка, написанная маминой рукой все теми же красными чернилами: «Полина, мы уехали смотреть Шалаш и Песчаную горку. Тебя не смогли растолкать. Еще бы. Гулять всю ночь напролет! Совесть надо иметь, дочь. Каша и сыр с маслом на веранде под полотенцем. Вернемся к вечеру.

P. S. И чьи это, интересно, тапки стоят у нас на крыльце?»

Внизу Ира пририсовала «неведому» зверушку. Не то лемура, не то лысого Чебурашку, не то пучеглазого зайца без ушей. Рот мутанта кривился от улыбки, которая больше напоминала издевку.

«Ладно, буду болеть одна», – обиженно подумала я, и в изнеможении ухнула в скомканную влажную постель. Подушка была мокрой, хоть выжимай. Началась лихорадка. Пришлось опять подняться через силу. Качаясь, собрала по койкам все одеяла, какие были в наличии, и в полном изнеможении натянула на себя. Стало жарко, как в парилке, зато, вроде, полегчало.

Где же я умудрилась, так сильно простудится? А еще купаться собиралась в Енисее! «Вот лежи теперь и анализируй, – сказала я себе строго, – нет, чтобы позаботиться о себе да обуться, как положено, да надеть теплую куртку, а не прыгать по ночам босой по холодным булыжникам».

Температура, по всему видно – сумасшедшая; плюс – пугающий сухой кашель, который не дает дышать и спать. События минувшей ночи и раннего утра крутились в голове без всякой хронологии с наложением на них бредового угара.

Вот мама. Черты ее лица расплываются, будто я вижу ее в запотевшем зеркале. Она ласково будит меня: «Полина, вставай. Уже восемь. Про экскурсию забыла? Как не поедешь? Ты же собиралась. Ну, как знаешь». Вдруг мамино лицо резко меняется, становиться багровым и недобрым, вроде это уже и не мама: «Ответишь ты мне, наконец, чьи это тапки?!». «Не-мама» сует мне под нос зеленые расхлябанные войлочные тапки, и я понимаю, что это уже бред. «Правда, чьи же это тапки?» – с трудом ворочаются мозги. Ах, да! И вновь проблеск сознания. Ночь. Алена провожает меня до двери и шепчет: «У тебя какой размер обуви? Тридцать шестой? Тогда мамины подойдут, а то у меня почти сорок». Мне жутко неудобно, что причиняю людям столько беспокойства, и я упрямо отказываюсь. «А, поняла, – усмехается Алена, – хочешь, чтобы мужички опять тебя на руках носили? Сознавайся – понравилось?» Я запоздало спохватываюсь: «Не надо на руках, я сама дойду. Давай свои тапки».

Другой эпизод. И опять лица, расползающиеся вкривь и вкось… Парни – Дима и Костя кормят с рук лохматого медвежонка. Овсяным печеньем. Медвежий ребенок осторожно берет мягкими губами печенюшку, чавкает и урчит. Я тоже хочу покормить мишку. Но мне нельзя. Меня еще не посвятили в туристы. И грезится туристическая еда, намешанная в котелке. По условию требуется проглотить мерзкую массу. Ох! Вряд ли я смогу. А значит, не быть мне туристом никогда. Я чувствую, как сильно меня мутит. До критической точки остается один шаг.

Меня одолевали галлюцинации, или короткие сны, перепутанные с явью. На стене напротив висела картина. Сосны и дорога, освещенная солнцем, ведущая вглубь леса. Раньше я перед сном всегда с удовольствием разглядывала сюжет в рамке. Место казалось мне невероятно знакомым. Сейчас в пейзаже я узнала Седую Заимку. Но отчего-то геометрия стены и картины была нарушена. Или репродукция весела криво? Надо встать и срочно поправить. Тем более что с полотна меня уже звал к себе Алексей… И нестерпимо захотелось ступить голыми ногами на залитую солнцем дорогу, утопить ступни в пыли, как в мягком ворсе ковра, и очутиться в болеутоляющих Лешиных объятьях. Я с великим трудом отняла от подушки тяжелую, как гиря, голову, но подняться так и не смогла.

Родители, как и обещали, вернулись только под вечер. Я, совсем обессилившая от жара, через пелену фантасмагорических видений, непрерывного стука в голове и шума в ушах, слышала, как они ругались.

– На черта мы только поехали? Ребенка больного одного бросили. Это все ты! Тебе ж непременно надо было все места посетить, где Владимир Ильич отметился…

– Сама же говорила, надо поклониться истории, чтобы совесть потом не мучила.

– Как раз теперь-то и мучает. Дочь с температурой под сорок одна весь день пластом лежала, а мы в это время по каким-то вшивым горкам лазали.

– Я же не знал, что все эти шалаши и горки – чистой воды охмурение доверчивых граждан, – оправдывался папа.

Стоп. Где-то я это уже слышала. Нынешней ночью я узнала об удивительной особенности местных жителей. Здесь каждую горку, каждый выступ, каждую впадинку нарекают именами, а потом объект непременно обрастает легендами.

– Ты будто Ильфа и Петрова не читала. Там такие же идиоты, как мы, рвались своими глазами на пресловутый.

«Провал» поглядеть. И даже не догадывались, что их, дураков, разводят.

– Ну, мать, ты загнула! То «Провал», а то – вождь мирового пролетариата. У нас, между прочим, даже путевка называется «по Ленинским местам». Лично я себя идиотом не считаю.

– Значит, я одна идиотка. Пусть так, – обиделась мама.

– Ладно, Люция, успокойся. Проехали, – примирительно сказал папа. – Я за фельдшером побежал… Ирина, ты со мной?

Мама подсела ко мне на кровать. Она мочила в тазу свернутое полотенце, слегка отжимала и клала мне контрастный компресс на пылающий лоб. Эта процедура сразу воскресила меня.

– Водички попить?

– Только похолоднее, мамочка.

– Похолоднее ей! Горло краснющее. Еще и гнойное! Небось, вчера ледяной воды из ручья нахлебалась? На, пей потихоньку. Глотать-то больно?

– Так себе. Знаешь, мам, от горла хорошо помогает варенье из лепестков роз.

– Ой! Не пугай ты меня, ради Бога. Ты и в бреду все какого-то розового варенья просила… Полина, я что еще спросить хотела… Мы когда с отцом только зашли, ты все какого-то Лешу звала. Это кто?

Крепко же меня плющило, если я целиком и полностью контроль над собой потеряла. Тут меня, чуть тепленькую, врасплох и застали. Оказывается, болезнь может вышибить из колеи не только тело, но и мозги. Я была дерзка и честна. С больной какой спрос? Набралась смелости и с вызовом прохрипела:

– Мы любим друг друга!

– Вот как?! – обалдела мама. – И давно?

– Давно.

– Давно это как? Со вчерашней ночи? – она смотрела на меня недоверчивым и жалеющим взглядом. – Детка, да ты у меня опять бредишь! Совсем плохо тебе, Полюшка?

– Не знаю. Сейчас, вроде, стало полегче от твоего компресса. Мам, только вы больше с папой не ругайтесь. Ладно?

– Ладно, не будем, – твердо пообещала мама.

Чего не сделаешь ради улучшения самочувствия несчастного больного ребенка.

…Я всегда остро переживала ссоры родителей, и удивлялась спокойствию иных одноклассников, которые запросто рассказывали, как «папка мамке» между глаз засадил, а та его по башке сковородкой. Умная по жизни Соня разложила мою нетерпимость к родительским конфликтам по полкам. В ее теории содержалась определенная логика. «Во-первых, – рассуждала подруга, – твои крайне редко ругаются. Потому у тебя не выработалась привычки, как у большинства нормальных детей… ну, тех, чьи родичи собачатся каждый день. Ведь когда несчастные детишки буквально с рождения слушают брань – для них она звучит почти как музыка, и потом они уже просто не замечают этого каждодневного ужаса. А во-вторых, ты папина и мамина дочка в равных долях, и любишь обоих одинаково сильно. Не то что, к примеру, я. Всю жизнь исключительно мамина дочка, хотя надо отдать должное папане, честно пытавшемуся меня воспитывать аж до пяти лет. Концерты родителей не могут тебе нравятся по определению, так как ты не можешь принять сторону ни одного из них. Сердечко-то твое за каждого в отдельности болит. Вот и мечешься ты между двух огней…».

На крылечке послышалась возня.

– Проходите, пожалуйста. Тапочки, пожалуйста.

– Спасибо. Ой, надо же! Вот совпадение! Представляете, у меня дома точно такие же. И размер мой! Где у вас тут руки помыть?

На глаза будто кто давил. Но любопытство взяло верх над болью, и пудовые веки с трудом, но разлепились. В комнату белой тенью медленно вплыла моложавая, приятной полноты женщина, облаченная в халат. В руке она держала кожаный саквояж. Голову докторши венчал колпак, из-под которого выглядывали белокурые волосы. Шустрая темноволосая и чернобровая Алена ни грамма не походила на свою мать.

– Что беспокоит? – а вот голос напротив – один в один, как у дочери, только тембр участливый и мягкий.

– Горло. Глотать не могу.

– Чайную ложечку, будьте добры.

Ирина пулей слетала за ложкой.

– Горло рыхлое, с гнойниками. Так, красавица, теперь я должна тебя хорошенько послушать. Не нравится мне твое дыхание. Жесткое. Вот так, повернись-ка ко мне спинкой.

Я села на койке, свесив ноги. От соприкосновения с ледяной блямбой фонендоскопа пылающее тело вздрогнуло и непроизвольно съежилось.

– Ясно. Температуру можно и не мерить. Тридцать восемь и семь, как минимум, – на глаз определила женщина, проанализировав мою реакцию на неприятное металлическое касание.

Я виновато взглянула на маму. Очень хотелось перед ней извиниться за свою несвоевременную болезнь. Но на ее лице в этот момент отразилась такая растерянность и ужас, что я отложила это дело на потом. Она воззрилась на мои ступни, все еще опутанные бинтами, хотя порядком уже размотавшимися. Видно, когда мне было совсем плоховато, я бессознательно крутилась на кровати, как неуемная заводная обезьянка, вот все повязки и слетели.

– Полина, Боже! Что у тебя с ногами?

Я не успела ответить, потому что за меня ответила докторша.

– Похоже, уважаемые, это мои родные тапки! – рассмеялась она звонко. – Не зря я их сразу приметила. Ведь мои же? Сознавайся, Полина.

Я кивнула головой. Мама ничего не понимала. Папа тоже не понимал, но уже тайно веселился.

– Поля, ты что, украла тапки у тети врача?! – Ира округлила глаза. – Чужое же брать нельзя!

– Я только напрокат взяла.

Тем временем доктор аккуратно разматывала бинты, профессионально скручивала в рулончики, постепенно обнажая старые раны и представляя их на всеобщее обозрение.

– Ленка обработала? Ну что ж, неплохо. Здесь все в порядке. Подсыхает быстро. Теперь-то я понимаю, кто у меня ночью гостил!

– Извините меня, пожалуйста. У меня босоножки порвались. Мне пришлось босой бежать. Я о камни чуть-чуть поцарапалась.

Ирка, как верный паж, в доказательство моих слов и, главное, в оправдание моего противоправного поступка уже перла на показ пострадавшую обувь. Ох, лучше бы она этого не делала! Вчера мне казалось, что я достаточно надежно спрятала туфли, затолкав их подальше под обувную полку. С глаз долой из сердца вон. Прибрала даже не столько от родителей, сколько от себя, чтобы лишний раз не расстраиваться. Сейчас в руках сестры болталось жалкое подобие выходной обуви, больше похожее на хлам с помойки. Перемазанная пробковая платформа с засохшими нашлепками из глины с прилипшей к ней травой и мхом. То там, то тут торчали нитки от выдранных с мясом ремешков. Оригинальная металлическая застежка в виде милой стрекозки на одной из туфелек, похоже, была утеряна навеки.

– Да-а-а… хорошие были босоножки, – только и мог вымолвить папа.

– Черт с ними, – махнула рукой мама, – лишь бы ребенок быстрей на ноги встал.

Врачица что-то быстро писала и комментировала свои рецепты, но я уже ни во что не врубалась. Апатия и упадок сил – непреложные симптомы острого бронхита и гнойной ангины. Лишь слабая искорка возрождения промелькнула в мутном сознании, когда посетительница уже прощалась.

– Ну, до свидания всем. Давайте, выздоравливайте. Я сейчас Лену пришлю, дочь. Она меду принесет. Смотри, Полина, босиком у меня больше по ночам не гуляй, а то уколы буду ставить!

– Хорошо, – промямлила я, но, кажется, моего осипшего гласа никто не услышал.

Этим вечером я так и не дождалась Алену, потому что провалялась в забытье. Хотя, как оказалось, она забегала на минутку, приносила липовый мед. Этим медом меня потом отпаивали, смазывали горло и натирали. От бесконечных примочек и процедур все вокруг плыло, как в тумане.

Поутру голова была еще тяжела, однако работала исправно. Мама кормила меня с ложки манной кашей и ласково мне выговаривала:

– Ты о матери вообще когда-нибудь думаешь? Знаешь же свою проблему. Если с вечера ноги промочила, к утру непременно температура подскочит. А ты по холодной земле без обуви скачешь! Не пойму, ну отчего ты у нас такая слабенькая? Вроде и спортом занимаешься. И в воде по многу часов тренируешься. Должна бы уж закалиться. А у тебя чуть чего – ангина. Нет, придется, видимо, тебе гланды удалять. Видно, от них все проблемы.

– Мам, ты же сама говорила, что в «Здоровье» была сенсационная статья, вроде как гланды – это ворота для инфекции. Нет, не правильно я выразилась. Не ворота, а наоборот – барьер для заразы.

– Что-то не верится, чтобы хоть что-то испортило обедню твоей ангине.

Я с отвращением, через силу, глотала остывшую кашу, лишь бы не расстраивать маму, и думала только об одном: только бы не попался комок. Иначе все!

– Мама, можно я хоть один малюсенький конвертик себе возьму, – прервала мою кормежку Ира, которая восседала за столом, подложив для удобства подушку под зад, и рисовала, слюнявя карандаш.

– Ирочка, рисуй в тетрадке. Там еще полно чистых листочков. Зачем же конвертики портить?

– Да… Поле – дак можно… – как обычно начала канючить сестра. – Поля вон уже сколько испортила. Почти все.

И Ира вывалила из блокнота всю мою тайную переписку.

Я рванулась, в два прыжка достигла стола, вырвала письма у сестры, успев наградить ее заслуженным подзатыльником, и опять очутилась в кровати. Чуть маму не снесла. Все произошло настолько стремительно, что Ирка даже не успела зареветь, а мама, совершенно не ожидавшая от больной такой прыти, растерянно держала тарелку с кашей в одной руке, вымазанную ложку в другой, и совершенно не представляла, что дальше с этими столовыми приборами делать. Я же торопливо прятала конверты под подушку. Вот уж точно, надежнее места не найти. Потом натянула до подбородка одеяло и затаилась, ожидая законного вопроса от мамы. Но она ничего не спросила. После длительной паузы, висевшей в воздухе не менее минуты, мама обратилась к Ирине:

– Ира, детонька, ты должна запомнить на всю жизнь. Никогда нельзя брать без спросу чужие вещи. Особенно письма. Понимаешь, это как секретики, что ты в песочнице прячешь.

– Секретики?! Значит, Поля все равно их потом мне покажет. Я же ей все свои секретики раскрываю.

– Правильно. У тебя свои секретики, а у Поли свои. Время придет, и покажет, и расскажет… если, конечно, посчитает нужным, – хитро поглядывая на меня, обещала мама и обращалась уже ко мне: – Полина, напрасно ты конверты под подушку затолкала. Помнешь. Никто твоих писем читать не собирается. Давай, клади обратно сюда.

Она подала мне раскрытый блокнот:

– Целей будут. Ну, вот и пусть хранятся здесь для истории.

– Почему это для истории? – встрепенулась я, и с непоколебимостью, достойной всеобщего признания, заявила: – Мы и сейчас переписываемся! И всегда будем переписываться!

Мама сразу стала озабоченно ощупывать мне лоб и участливо заглядывать в глаза.

– Ну, Слава Богу. Температуры вроде нет. Полина, ты зачем меня пугаешь? Словно опять в бреду. Вот объясни мне, каким образом ты сейчас можешь с кем-то переписываться? От почты не близко. От цивилизации далеко… Отец вон, с утра за лекарством уехал, так его уже больше двух часов нет.

– Все равно мы переписываемся, – как заклинание твердила я, проявляя железную твердолобость.

Больные всегда становятся невыносимо капризными и упрямыми, и я не исключение.

– Хорошо, хорошо. Успокойся. Переписывайся, только не хандри, – поспешно и испуганно согласилась мама.

…День для меня вышел длинным и суматошным.

Вернулся папа. Судя по количеству лекарств, болеть мне предстояло еще пару месяцев. Только мама успела напичкать меня таблетками и сделать на спине йодную сетку, согласно предписанной доктором схеме лечения, сразу пошли посетители.

Первой явилась Алена. Выслушав мой отчет об общем самочувствии – надо заметить, не слишком внимательно – девушка присела на краешек кровати и попросила откинуть одеяло. На самом деле ей не терпелось полюбоваться на свою работу. С профессиональным интересом Аленка осмотрела мои подживающие раны. И залюбовалась… Похоже, свою работу она оценила на пять с плюсом, потому что показала мне большой палец и воскликнула: «Молодцом!». Я молодцом? Или она? Видимо, обе. Потом мы посмеялись, вспомнив, как неслись, не разбирая дороги, напуганные высшей силой. Вспоминали казус с тапками и опять хохотали. Чувствовалось, что моей маме девушка понравилась. Она смеялась с нами за компанию, а когда гостья засобиралась, мама вышла ее проводить, и я услышала:

– Аленушка, вот… возьмите.

– Что это?

– Тут вам шоколадка. А это ваши тапочки, то есть не ваши, а вашей мамы. Я вчера в суете о них и забыла совсем.

Вот это да! Я даже открыла рот от изумления: называть девчонку, ровесницу мне, на «Вы»! Надо полагать, Аленка заслужила высшую степень маминого расположения.

– Ой, ну что вы. Какая шоколадка? – вежливо отказывалась моя новая подруга. – Вам вчера точно не до тапок было. У Полины-то, говорят, под сорок было!

– Не говорите. Напугала она нас. Вы приходите. Я смотрю, Полинка вам рада. Да и я вместе с вами посмеялась от души.

– Обязательно приду.

Алена сдержала обещание. Через пару часов в комнату ввалилась толпа посетителей под предводительством юного санинструктора. Перед этим я только было задремала, но теперь сестренка трясла меня, как грушу, и кричала в ухо:

– Поль, Поль, проснись, к тебе опять докторша пришла. Пускать? Только не которая старая, а которая молодая. А с ней еще какие-то люди.

Спросонья я ничего не соображала:

– Какие еще люди? А мама? Где мама?

– Они в столовку за обедом пошли, а мне наказывали твой сон охранять. Я и охраняю, и дверь никому не отворяю, – видно, сюжет сказки «Волк и семеро козлят» прочно засел в голове сестренки.

– Ира, не дури. Открывай иди быстро.

Навестить меня пришли мои собратья по ночным приключениям. Алена бережно прижимала к себе какой-то пакет. Рослый Костя зашел и чуть не ударился головой о притолоку. В дверях остались стоять длинноволосый Дима и с ним под ручку модная, одетая по-городскому Дина. Я вспомнила, как Алена вчера расстроено бросила: «Она далеко не альтруистка», а в ее интонации я тогда уловила: «Похоже, мы ее теряем». Выходит, не совсем еще потеряли, раз Дина притопала за компанию, проведать не слишком симпатичную ей больную.

Алена приглашала всех в комнату, будто была хозяйкой. Делала она это как обычно в своей манере – громогласно и бесцеремонно.

– Эй, вы почто застыли-то, как вкопанные? И с чего это вдруг мы стали такими скромными? – обращалась она к этой не очень гармонизирующей парочке и делала мне в их адрес непонятные намеки. – Поль, ты их скромности-то не верь! Эти ребята себе на уме…

Дина мышью проскользнула в комнату и пристроилась за шкафом, изучая обстановку из засады, а Дима так и остался стоять в дверях. Все гости поначалу вели себя чинно, как и подобает посетителям, которые являются с благородной миссией проведать страждущих. Видимо, их смутило наличие непустой больничной койки и примыкающего к ней стула, застеленного стерильной салфеткой и заставленного невероятным количеством склянок, банок с полосканиями, упаковок с таблетками, притирок и примочек. Но больничная атмосфера сохранялась в доме считанные минуты. Друзья освоились быстро.

– Очень приятно, проходите, садитесь, – лепетала я, стараясь следовать правилам хорошего тона, хотя, честно говоря, особой приятности не испытывала.

Чего уж тут приятного, когда незваные гости, в числе которых молодые парни, застали тебя врасплох? Причем, абсолютно не в форме: неумытую, непричесанную, в пропотевшей насквозь мятой фланелевой рубашке. Да еще вокруг шеи обмотана дурацкая повязка – мамино «гениальное» изобретение, слаженное из шерстяной Иркиной кофты, ввиду отсутствия в доме хоть какого-нибудь завалящего шарфа.

Одно дело – свои. Оказывается, я уже причисляю Алену и Костю к своим! По крайней мере, их я почему-то не очень стеснялась. И совсем другое дело – эти загадочные земляки. Во взгляде Дмитрия присутствовало что-то такое, от чего мне все время хотелось съежиться. Дина, напротив, на меня не глядела, зато шныряла любопытным взором по комнате, будто чего-то выискивала. Хотя, чего интересного здесь можно найти? Стены казенные. Мебель стандартная. Домики все одинаковые…

На полуслове я резко закашлялась. Реакция Алены последовала незамедлительно: она уже сидела рядом на краешке постели и протягивала мне стакан воды. Другие тоже переместились поближе и столпились у кровати. Костя выкладывал из пакета на стол гостинцы: бутылку лимонада Дюшес, коробку монпансье, какую-то сдобу в промасленной обертке и комментировал:

– Это от всех. Тут пирожки с яблоками и ватрушки. Баба Шура постряпала. Ешь. Еще, теплые.

– Большое спасибо. Я с удовольствием, как только аппетит появится.

Алена взяла жестяную банку и играючи свернула ей голову, крутанув крышку до положенного щелчка.

– Тогда конфетки бери. По себе знаю, когда болеешь, всегда кисленького охота. А больше и вправду ничего в рот не лезет.

– Я люблю сосательные, – вежливо и слабо благодарила я друзей, польщенная их заботой.

Димка вцепился в спинку кровати и не сводил с меня глаз. Что за удовольствие – изучать практически недвижимый объект? Меня бросило в жар. Наверное, опять температура подскочила. Какого черта так пялиться? Я натянула одеяло по самые уши. Кажется, именно такой блуждающе-беспардонный взгляд и зовется в народе «раздеванием глазами». Нет, видно не случайно Аленка бросила камешек в Димкин огород, брякнув что-то по поводу его сомнительной скромности, когда гости еще только входили… Молодой человек водил взглядом от моего пылающего лба до укутанных пяток, застревая на определенном отрезке. Я даже про себя усмехнулась: кривизну моих ног, мирно покоящихся под одеялом, что ли, оценивает? Правда, в следующий раз он уже наткнулся на препятствие в виде согнутых коленей и, заметив мою едкую ухмылку, густо покраснел… Значит, мне не показалось: он действительно пытался раздеть меня глазами! «Бредятина… Зачем ему это надо? Может, все-таки дело не в нем, а во мне? Может, у меня паранойя, а вовсе никакая не ангина?» – одолевали меня туманные сомнения. Однако наблюдатель смущался недолго. Он подмигнул мне, в черном зрачке его вспыхнул огонек, будто у него в глазу чиркнули зажигалкой, и… опять вперился в мое закамуфлированное тело. На этот раз я не могла ошибиться: в его взгляде была страсть!