Текст книги "Оберег на любовь. Том 2"

– Какую, к лешему, печку? Генриетта что нас с тобой просила сделать?

Вот я дубина! Как я могла забыть о главном?

– Сонь, может, завтра к ней сходим? На берег очень хочется.

– Нет, сегодня, – безжалостно отрезала Сонька, – лично я не намерена в праздник париться.

– Хорошо. Сходим к фее, но потом сразу на речку. Договорились?

– Сделаем дело, а там видно будет.

Мы объявили друзьям, чтобы нас пока не теряли, и отправились выполнять поручение Генриетты Мирославовны.

В отличие от своих ближайших соседей, старуха дом на зиму не консервировала. Запор на дверях веранды был весьма условный. У Колькиной бабки погреб и тот надежней заперт. Мне припомнилось с десяток таких же замочков, которые гроздями висели на его крышке. Ставни фея не закрывала по причине того, что их просто не было.

Мы легко отомкнули единственный замок, вошли и хором воскликнули:

– Как светло!

Нет, не напрасно Светлейшая носит свою фамилию. Не приемлет она серых интерьеров. Когда я летом бывала у нее в гостях, мне нравились большие, чисто вымытые окна, в которые почти беспрепятственно лился широкий поток света. Но летом черемуха слегка затеняла комнату. Теперь, когда дерево полностью облетело, его изящные извилистые ветви никак не могли загораживать солнце и свет.

В центре стола, на самом видном месте, располагалась горка консервов, аккуратно прикрытых белоснежным полотенчиком, и лежала записка, написанная толстым фломастером. В ней хозяйка обращалась к непрошеным гостям: «Уважаемые, пожалуйста, угощайтесь. Только большая просьба личные вещи не трогать. Я очень пожилой человек. И ничего ценного не имею». В доме было тепло, сухо и пахло жилым, будто хозяйка находилась где-то рядом. Казалось, она отлучилась на минутку и скоро вернется.

– Вечно приходится маме доказывать: «На кой ляд мы ставни на зиму закрываем? Сами себе проблемы создаем», – рассеянно сказала Соня.

– А что такое?

– Да потом весь май, как дураки, постели сушим. Представляешь, прием с продуктами-то работает. Старуху ведь ни разу серьезно не обворовывали. Сожрут консервы да и свалят.

– А вас что, грабили?

– Нас-то? Уже сто раз! Потом, после жулья, в доме все вверх дном перевернуто. Нет, нам во всем следует пример с Генриетты брать. Мудрая она.

– Я бы тоже не стала ничего закупоривать, – высказала я свою точку зрения и мечтательно промолвила: – Когда у меня будет свой дом, там будут большие окна и белые стены.

– И у меня, – весело согласилась со мной Соня и с размаху плюхнулась на хозяйскую кровать, зарываясь в подушечные горы. – А еще у меня будет такая же уйма подушек!

– Эй! Ты чего хулиганишь?! Весь будуар Генриетте помяла.

– Ой! Ой! Ой! Какие мы стали правильные! Я, может, всю жизнь мечтала тут, на мягких феиных перинах поваляться.

– Что ж раньше не валялась?

– Воспитание, видишь ли, не позволяло.

– Как же ты со своим воспитанием будешь в отсутствии хозяйки по ее вещам шарить? Может, она тебе хоть ориентир какой-то дала, где очки ее искать?

– Не-а. Она сказала, что сама не помнит, куда засунула. Футляр-то домой привезла, будучи в полной уверенности, что они внутри, а он пуст оказался.

– По логике, где-то в тумбочке должны быть.

Я выдвинула верхний ящичек. Ничего, кроме клетчатого носового платка, простенькой заколки и наполовину выдавленного тюбика с мазью. «Облегчает боль в суставах и пояснице», – прочитала я. Надо захватить. Вдруг бабуля впопыхах и мазь тоже забыла? Должно быть, в городе сгодится. Я открыла дверцу и сразу увидела, что искала. Плоские очки были вложены в книгу «Справочник по лекарственным травам».

– Сонь! Я нашла! – закричала я. – Смотри, здесь какая-то фотография.

Краем глаза я успела лишь заметить, что фото групповое, на нем много-много мелких лиц, но детали рассмотреть не успела: моя нетерпеливая подруга резко выхватила у меня карточку и стала вертеть в руках.

– А… Она у нее, видно, вместо закладки. «Кувшинка. Июль 1980 года. Юбилей Светлейшей Г. М.», – прочла Соня на обороте.

– Постой! Так это же почти свежая фотка! А вот и я, как живая! Блин, кажется, я здесь не очень получилась. Неужели у меня такие руки полные, к тому же все какими-то буграми. Ведь изначально не хотела этот дурацкий сарафан надевать. Эх! Все-таки надо было то голубое платье с воланами…

Я, игнорируя Сонькины стенанья, вызванные разочарованием от нефотогеничной внешности, дрожащими руками перехватила фотографию. «Господи! Неужели?! Когда это было, когда это было во сне, наяву…», – сразу закрутилась в голове пластинка. Знала бы ты, Соня, как взметнулась моя душа! Ведь на черно-белой глянцевой бумаге был запечатлен, пожалуй, самый счастливый момент моей жизни. Впрочем, все лица без исключения, здесь выглядели, какими-то просветленными. Кажется, на этом мимолетном кадре, вырванном из жизни и зафиксированном на пленку, все участники события были счастливы.

В центре, естественно, Светлейшая. Улыбается милой и слегка покровительственной улыбкой. Глядит, вроде, прямо в объектив, но ощущение, будто она всех накрыла своим заботливым крылом. Даже не сведущему человеку ясно, что главной здесь является эта интеллигентная, добрейшая, пожилая дама, а ни кто другой. Позади феи – Людмила Ивановна. Положила руки на плечи виновнице торжества и не просто улыбается, а от души хохочет. Вот рядом Соня. Руки как руки! Даже вполне красивые. И сама она необычайно привлекательная, загорелая, и тоже вся светится от счастья. Пашка присел на корточки, повернулся вполоборота, скосил глаза, и с чем-то веселым обращается к Соне. А где же Федор? Неужели закрутился со своей музыкой и не попал в кадр? Да нет же, вот он! Пристроился сбоку. Улыбка сдержанная, а вскинутая рука поправляет непослушный чуб. Две тетушки замерли в одинаковой и стандартной для них позе – руки в боки. Кстати, на фотографии женщины получились гораздо лучше, чем в жизни. Вполне симпатичные, чуть хмельные, при этом свои в доску, разбитные бабенки. Все-таки, как красит людей хорошее настроение!

Мой цепкий взгляд, естественно, сразу ухватил главное на фото. Но я даже боялась туда посмотреть. Дрожали руки и все внутри. Плевать, насколько удачно я вышла, главное, что мы стоим рядом. Что-то мистическое было в том, как мы получились. Не заметить прочной связующей нити между нами было невозможно. Дело в том, что мы с Алексеем смотрелись как одно целое!

Кто-то добрый, стоящий позади, стиснул наши головы своими ладонями, и мы застыли в кадре, прильнув друг к другу. Лица, озаренные одним счастьем на двоих, сомкнулись плотно, без зазора.

– Дай мне-то посмотреть! Мне ведь тоже охота. Ну, дай… – стояла над душой Соня, в нетерпении переминаясь с ноги на ногу, по-детски выпрашивая фото.

Обычно Ира так выпрашивает у меня конфетку.

– Пожалуйста. Смотри. Кто тебе не дает? – с притворным равнодушием вернула я ей свою находку.

Интересно, заметит ли Соня особенность, которая сразу бросилась мне в глаза? Но она продолжала сокрушаться по поводу себя.

– Нет. Это просто безумие с моей стороны. На юбилей надеть открытый сарафан…

– Напрасно убиваешься. Мне, например, кажется, что ты классно здесь получилась.

– Опять льстишь? – вдруг Соня оторвала взгляд от снимка и ошарашено уставилась на меня.

– Полина, подружка моя, вот так фокус!

– Что опять не так? У тебя рот на боку? Сарафан полинял? Рога выросли на макушке?

– Брось. Ты только посмотри! Ведь вы с Алексеем – ПАРА!

Заметила все-таки…

– Петушка хвалит кукуха за то, что хвалит тот петушку, – пыталась я отшутиться, безжалостно коверкая баснописца.

– Смотри! Смотри! Поля, это невероятно, но вы здесь просто слились в одно целое! – не могла успокоиться эмоциональная Соня, забыв о своих разочарованиях.

– Нам кто-то помог. В момент съемки нас просто столкнули головами. Вот и весь фокус.

– Подожди, не пойму, кто ж это сзади прячется? Только половину лица видно. Волосы, вроде, светлые. Кто ж этот загадочный блондин?

– И я не могу понять.

– Ой! Я, кажется, узнала. Это Лукич. Ну, деда помнишь, соседа нашего, что помогал нам столы двигать? Седой такой, симпатичный. Ты еще тогда спрашивала, не блаженный ли он?

Точно. Как я сразу-то его не узнала? Даже со снимка один лукавый глаз, выглядывающий из-за Лешиной спины, излучал поток позитивной энергии и тепла. Мне стало жаль, что старик виден в кадре только наполовину. Я с удовольствием еще хотя бы на карточке полюбовалась его фирменной улыбкой.

– Болеет сейчас. Генриетта говорила, что-то серьезное.

– Ничего, зима быстро пролетит, а там тепло, огород, дача. К весне обязательно поправится, – бодро заверила я.

– Я тоже надеюсь, – согласно кивнула Соня и опять вперилась в фотографию.

– Слушай, Лукич, конечно, сыграл свою роль, но ты только посмотри на ваши руки! Так и тянутся одна к другой.

Я и сама давно уже обратила внимание на некую незаконченность в сюжете. Моя ладонь в мимолетном порыве имеет явное намерение отыскать ладонь Алексея. И Леша явно хочет того же. Даже на снимке видно: наши руки в движении! Но мы не успели соединиться. Птичка вылетела долей секунды раньше.

– Считай, на этот раз компромата не получилось, – усмехнулась я.

– Эх, Полина. Да это фото сплошной компромат на тебя и Алексея! Любой дурак легко прочтет: у этой пары любовь. Не та, что бывает у большинства людей, глупая и скоротечная, обычная любовь-морковь. Нет. У вас именно ЛЮБОВЬ! Слово, где все буквы заглавные!

– И что мне с любовью этой делать?

– Завидую я тебе. Мне хотя бы разочек вот так сняться с сердечным другом. Уже счастье… – вдруг загрустила впечатлительная Соня.

– Снимешься еще. Какие твои годы?

Сонечка еще повздыхала и выдвинула версию, на мой взгляд, достаточно убедительную:

– Знаешь, что я подумала? Генриетта почему фотку никому не показывала? Даже маме! Она ее просто прятала, чтобы вас, голубков, никто не засек. Она Алексея как сына любит, да и к тебе хорошо относится. Видно, решила вас таким образом от неприятностей избавить.

– Думаешь, это единственный экземпляр?

– Стопудово! Если бы фотку растиражировали, вся деревня уже была бы в курсе, кто с кем…

Мне пришла безумная идея.

– Соня, скажи, а фея зимой на даче бывает?

– Нет. Никогда. Чего ей здесь зимой-то делать? Мы обычно в середине апреля сезон открываем. Договариваемся и приезжаем на день без ночевки. Шашлыки жарим. Проигрыватель на улицу выносим. Соседи какие-нибудь обязательно подтягиваются с бутылочкой кальвадоса.

– Должно быть это нектар какой-нибудь? Больно название красивое.

– Ага. Чисто французское. Только питье наше, доморощенное. Сами гоним. Мама, к примеру, делает так: яблочный сок в пропорции два к одному надо смешать со спиртом или водкой, и затем все настоять на лимонных корках, – просвещала меня Соня, будто я спрашивала у нее рецепт.

Она зачем-то подняла полотенце на столе, словно проверяя, все ли консервы на месте, и продолжила:

– …Так вот. Все понемножку кальвадоса этого хлопнут, и хорошо им сразу. Наговориться не могут после длинной разлуки. Генриетта, как водится, лишь граммульку коньячка примет, а веселья на целую бутылку. Славно у нас здесь бывает по весне! – с нежной мечтательностью заключила подруга.

– У вас и по лету здесь славно, – немножко ревниво поддержала ее я.

– Что правда, то правда. А почему ты про Генриетту спросила?

– Я фотографию хочу у нее напрокат взять.

– Как это – напрокат?

– Смотри! Я беру карточку, и она находится у меня до поры, до времени. Как только объявляется минутная готовность к открытию дачного сезона, ты мне даешь знак. Я скачками устремляюсь к тебе, и передаю фотографию в целости-сохранности.

– А потом?

– Потом, подруга, уже не моя забота. Как ты там будешь действовать, – хитростью, или охмурением, – тебе решать. Но ты должна незаметно проникнуть в жилище и засунуть фотку обратно в книжку. Будто всю долгую зиму документ там и хранился.

– Ну, это я легко. А зачем тебе фотка?

– Глупые вопросы задаете, мадам.

– А… Поняла. Она тебе, как говаривал Володя Шарапов, душу греть будет. Да, Поль?

– Догадливая.

– У меня к тебе два вопроса. Оно мне надо? И шо-таки я с этого буду иметь? – с одесским выговором и хитрой рожей спрашивала меня Сонечка. – Давай так, услуга за услугу.

– Ох, и сильны ж в тебе, Сонька, еврейские корни! Говори, чего желаешь?

– Жаль, у нас нет негатива. Зато ты сможешь переснять фотокарточку и размножить в двух экземплярах. Одну тебе, одну мне, а оригинал, естественно, вернем Генриетте.

– Сделаю все, как ты велишь. Но зачем тебе фото? Не ты ли мне все мозги пропарила, твердя бесконечно, что получилась безобразно, и себе совсем не нравишься?

– Это я сейчас не нравлюсь. А лет эдак через тридцать смахну пыль с глянца, растрогаюсь, всплакну и скажу: «Какой же красоткой я была в молодости!».

Мы завернули снимок в пергаментную бумагу, которую нашли в духовке. Старуха держала ее для выпекания своих фирменных пирогов. Я спрятала аккуратно запакованный сверток в объемный накладной карман куртки, и действительно почувствовала тепло.

Пора было возвращаться. Наверняка, друзья уже нас потеряли.

Глава 7. Чудеса погоды

Утром я проснулась от жуткого холода. Мне показалось, что мои растрепанные волосы примерзли к стенке. Отсыревшая постель грела ни к черту. Слава Богу, хоть догадалась с вечера не раздеваться, и залегла в шерстяном трико и теплых носках. Вчера, когда откинула одеяло, и оттуда повеяло погребом, я сразу поняла: жарко мне этой ночью не будет.

– Соня, – жалобно позвала я, а изо рта пошел пар, – ты не замерзла?

– Ужас! До чего холодно! – привстала Соня на кровати. – Знаешь, мне ночью даже пришлось подняться, чтобы укрыться сверху. Я и тебя укрыла.

Через щель в плотных шторах проникал какой-то нереально белый свет, и я увидела, что Соня поверх своего одеяла навернула старый закатанный тулуп. Где она его только откопала? Мои ноги были укрыты большой вышарканной шалью, у которой, насколько я помню, ранее было несколько иное предназначение. Ею моя подруга маскировала коробку со своими старыми игрушками. Увы, ветхая шаль совсем не грела.

– Большое спасибо, Сонь. Только все равно почему-то очень холодно.

– Ой, Поль, по-моему, у тебя волосы от мороза к стенке прилипли.

– Да? Я думала, мне показалось.

– Внизу-то гораздо теплее. Они там дрыхнут и в ус себе не дуют. Я ночью пыталась мальчишек растолкать, чтобы они хоть печку растопили. Бесполезно. Только мычат, сопят да разговаривают во сне.

– Сонь, я не представляю, как я буду из-под одеяла вылезать. А ты?

– А и не будем вылезать вообще! Иди ко мне. У меня тулуп хоть немножко греет.

Я, собрав волю в кулак, покинула свое неприветное ложе и, прихватив одеяло и шаль, перебралась к Соне под ее перины. У нее в гнезде было теплее, но я все равно дрожала.

– Эй, на нижней палубе! SOS! Мы замерзаем, – заорала Соня что есть мочи.

– Ты что кричишь! Сумасшедшая… Напугаешь людей. Спросонья еще заикаться начнут, чего доброго…

– Переживут, – был ее короткий ответ.

Внизу сразу завошкались. Послышались переговоры, а через некоторое время и топот одиночных штиблет по ступенькам. Явился наш спаситель в лице Сережи Сизикова. Профессор поправил очки – неужели, он и ночью их не снимает? – и произнес заспанным голосом фразу, никак не соответствующую его внешнему и моральному облику:

– Ну, у вас здесь и дуба-ак, девчата! Запросто можно задницу отморозить.

– Правильно. Почиваете себе в тепле и неге, а мы тут все уже себе поотмораживали. У Полины, вон, даже волосы к стенке приклеились, – капризным голосом жаловалась на жизнь хозяйка.

Серега постоял в раздумье – видать, с утра мозги его работали не столь эффективно и быстро, нежели днем – и выдал научное объяснение прелюбопытному явлению, которые мы сейчас все втроем наблюдали.

– Волосы, говоришь, примерзли? Это, в принципе, закономерно. Судя по всему, тебе, Полина, поначалу было какое-то время тепло. Плюс, ты еще надышала, извини за интимные подробности…

– Сам ты надышал! У-у-умник здесь наше-е-е-е-лся, – раздражено прервала его обстоятельную речь Соня, отчаянно заикаясь. Сейчас ей было вовсе не до профессорских лекций: в результате цепной реакции она заразилась от меня такой же трясучкой, и теперь у нее в буквальном смысле зуб на зуб не мог попасть.

– Нет, вы все же дослушайте, это действительно любопытно. Понимаете, пар от дыхания… Потом подушка, видно, с самого начала была волглой, непросушенной. Теплый воздух плюс влага, получился конденсат, который и осел на твоих волосах. К утру резко похолодало, и те волоски, что случайно коснулись холодной стены, естественно, к ней пристыли.

– Наконец мы с Полиной будем знать, отчего башка может примерзнуть к стенке. Все это хорошо, дорогой профессор, но дальше-то что? Что ты нам предлагаешь?

Сережка опять поправил очки, близоруко уставился на нас и растерянно ответил: «Ну, не знаю. Сетку какую-нибудь на голову надевайте, что ли. Есть же такие, специальные, для волос».

Мы громко и долго смеялись, отчего перебудили всех остальных на первом этаже. Вскоре наверх заявилась делегация, состоящая из Кольки, Дарины и Тани. Коля, поеживаясь, интересовался:

– Что за праздник?

– Ой, точно! Чуть не забыли! Сегодня же праздник! – воскликнула Соня.

– Вы, кажется, просили праздника? – торжественно спросил Коля. – Так я вам сейчас его устрою!

Он подошел окну и жестом фокусника резко раздвинул портьеры со словами:

 
– День Седьмого Ноября,
Пьяный день календаря,
Посмотри, в свое окно,
Все на улице бледно!
 

Боже! Какая белизна! От неожиданности я сильно зажмурилась, и под веками заиграла россыпь бриллиантов. Снег. Ночью выпал первый снег!

– Ну, как вам мой сюрприз? – спрашивал Колька, довольный произведенным эффектом.

– Коль, позволь напомнить, сюрприз не совсем твой, – вежливо заметил Сережа.

– А я что говорю. Природа-мать не перестает нас удивлять. Что, девчонки, околели тут, как суслики? Кто бы вчера мог подумать, что безобидная осенняя вылазка на пикник вдруг суровой зимой для нас обернется. Ничего, девоньки, Ромка там уже делает поползновения печку растопить.

– Профессор окинул аналитическим взглядом заиндевелые ломаные стены мансарды, ржавую печную трубу, проходящую транзитом через второй этаж, и выдал долгосрочный прогноз: «При благоприятном раскладе помещение нагреется часа через три, не раньше».

– Тогда и смысла нет тут валяться. Давай вставать, Полина, – предложила Соня.

Легко сказать, когда колотит, как в нервном припадке. Я сунула ноги в ледяные тапки, завернулась в шаль, бывшую некогда пуховой, и, клацая челюстями, как агрессивный пес сторожа дяди Васи, скатилась вниз.

…Там было почти тепло. У стола уже хлопотали девчонки, хозяйственная Вера и деловая Светлана. Они вскипятили чай и наделали гору бутербродов. Часть была с докторской колбасой, часть – с рыбой. Рыбу добыли из консервов «Килька в томатном соусе». Согреться помог горячий чай – индийский со слоном! – вприкуску с магазинными сухарями и сгущенкой. Сонька, не скупясь, вывалила сразу две банки в миску со словами: «Зимой нельзя на сладком экономить. Зимой пища должна быть калорийной, – и облизываясь, добавила: – Наконец-то наедимся до отвала». У запасливого семейства Розенталь имелась серьезная заначка – целый ящик сгущенного молока. Только, в отличие от Генриетты, у которой продукты лежали на виду, банки были надежно упрятаны. Причем, в таком хитром месте, о котором ни один самый ушлый вор не мог и помыслить! Хранение осуществлялось в мешке с солью. Банки были аккуратно закопаны внутрь. Таким образом, хозяева убили сразу двух зайцев: во-первых, мешок с солью не упрут, поскольку он стал вовсе неподъемный, а во-вторых, сгущенку ни за что не отыщут.

– И эта женщина называла меня куркулем. Вот это, я понимаю, запасы! У них все мешками да ящиками. У вас и спичек, поди, целый воз? Может, и сигаретки где завалялись. Я как раз покурить хотел, – под маркой осуждения стяжательства, выпрашивал Колька сигаретку.

Соню защищала хлопотунья Вера, которая с самого детства казалась мне маленькой женщиной, совершенно готовой к семейной жизни.

– А что? Мы тоже всегда все впрок берем. Времена такие.

– О! Ну вы-то буржуи еще те, – будто даже в восхищении прищелкнул языком Николай.

Вера единственная из нашего класса жила в своем доме. Причем, дом был здоровенный, с невероятным количеством комнат, но и семья была не маленькая. Три взрослых брата с семьями и младшая сестренка. У Веры с раннего детства имелась коронная отмазка. Как ни пытались пионервожатые или учителя навешать на нее общественно полезные дела, у Верочки всегда была уважительная причина. Она делала испуганное лицо и вежливо отказывала: «Что вы?! Мне некогда. Мне еще крыльцо мыть». И от нее почему-то все безоговорочно отставали. Колька смешно дразнил Веру «Девушка с крыльцом», что было созвучно названию гипсовой фигуры «Девушка с веслом».

– Эх, Веруня, если бы я был скульптором, я бы непременно изваял тебя вот в такой позе, – Коля встал на карачки и изобразил уборщицу с оттопыренным задом, вручную моющую пол, – и назвал бы я, Вера, свой шедевр – «Девушка с крыльцом».

– Да ну тебя, Колян! – безобидно толкала его полным кулачком раскрасневшаяся Вера.

Она всегда таяла от Колькиных шуток.

Печку раскочегарили, и теперь она уютно потрескивала: звуки негромкие и ровные, словно тиканье домашних ходиков, и только изредка их монотонность прерывалась глубоким вздохом растопленного очага. Горячий воздух от нашего камелька отдавал костром и хвоей: верно, дрова были сосновыми, и вдобавок – достаточно сухими. Все размякли от сытости и тепла. Ромка потянулся за гитарой. Тащиться к речке уж точно никому не хотелось. А у меня все горело внутри от жаркого желания очутиться там немедленно! Нет, конечно, я не тешила себя безумными надеждами, что на месте первого свидания вдруг увижу Алексея. Но берег-то не должен с лета сильно измениться! Мне важно было убедиться, что и наша поляна, и священные воды реки, и дрожащие на ветру ивы, и милый крошечный пляжик, и даже спортивная площадка, на которой мне так ни разу и не довелось поиграть в волейбол – все осталось на своих местах. Только бы не разочароваться и не спугнуть хрупкое, спрятанное от посторонних глаз чувство сладкой ностальгии, которое меня спасало все это время, не позволяя думать о разлуке, как о чем-то вечном.

– Слушайте, неужели вас никого не тянет на улицу? Ведь первый снег! Пошли хоть на берег сходим!

Меня неожиданно поддержал Серега.

– Хотелось бы, в общем, прогуляться. Не каждый день можно воочию наблюдать такие парадоксы погоды. Ведь перепад температур наверняка бьет все рекорды! Неужели к обеду ничего не растает? Давайте, все же, пойдем: исключительно интересно…

Что значит исследовательский ум! Все-то ему надо постичь.

– Предлагаешь лично убедиться, что зима пришла, Профессор? – насмешливо спросил Коля, нехотя поднимаясь, сдвигая в сторону прозрачную тюль и без особого энтузиазма заглядывая в окно.

Во дворе под яблоней раскачивался на ветру запорошенный абажур, а под ним, на ромашковой клеенке, прикрытой слоем первого снега, прыгала озабоченная синица, оставляя отпечатки лапок в виде легких штришков, напоминающих мне простейшие иероглифы.

– Предлагаю, если хотите, – скромно ответил Сережка, теребя очки на переносице, и опять становясь похожим на умного слоненка из мультика.

Казалось, от снега воздух был не просто свежим, а каким-то стерильным. Снежинки, что ли, прочистили-промыли его до невозможности? После каждого вздоха мне казалось, что я приняла таблетку от кашля с холодящим ментолом.

– Как дышится! Наверное, только в горах так легко дышать, – предположила Таня, видно, забыв, что на большой высоте дыхание, как правило, затруднено.

Профессор, было, уже открыл рот, чтобы напомнить Татьяне эту прописную истину, но я его перебила:

– Я ведь вас, балбесов, еще вчера звала, – с укором напомнила я всем о своих бесполезных хлопотах накануне, – а вы все – как бараны упертые, ей-богу…

– Вчера, Полина, мы бы столько экзотики не хапнули, – возражал Николай. – Ну, выдвинулись бы мы на речку. И что? Все привычно, все путем: «тот же лес, тот же воздух и та же трава», – и, обводя рукой заснеженную местность, восхищенно добавлял: – Зато сегодня… Вы только гляньте на это благолепие!..

Вот и берег. Как и следовало ожидать, все оказалось совсем не так, как беспрестанно рисовало мне мое воображение.

– Джек Лондон. Белое безмолвие, – торжественно и задумчиво произнес Сережа.

Что это с ним? Сухая констатация фактов, привычка подо все подводить базу или, все-таки, сентиментальность? Как бы там ни было, очкарик сказал правильно – ни убавить, ни прибавить.

Внушительный снежный покров, похоже, лег основательно, и таять не собирался. В прозрачном воздухе чувствовался явный минус. Градусов семь, наверное, если не больше. На поляне никого. Ни одного следа – ни людей, ни животных. И тишина. Звенящая. Практически абсолютная. Если не считать сонного журчания реки и наших оживленных голосов. На Соньку непривычный вид берега подействовал странным образом. Она ударилась в воспоминания. Девушка как потерянная бродила по полю и, с непривычной для меня меланхолией и уходом в себя, комментировала памятные ей места вслух. Кажется, сейчас ей вовсе не нужны были слушатели.

– Здесь мы в волейбол с девчонками играли. А вот и наше место. Лучшее на всем пляже. Хорошо, если успеешь его занять. Ага, точно оно, – она потыкала в снег пальчиком без перчатки, оставив в нем ямку.

– Здесь загорали, перекусывали, смеялись. И близнецы тут как тут. Вечно явятся, даже свистеть не надо…

Пока Соня перемещалась по поляне и тихо сама с собою вела беседу, а за ней хвостом следовали девчонки, которым из вежливости пришлось слушать ее мемуары, парням стало скучно. Они спустились к воде. Да там и остались. Серега, Колька и Ромка с мальчишеским азартом исследовали прибрежную зону. Вера семенила за Соней и, открыв рот, внимала. Она выглядела смешной и неприкаянной в мужских резиновых сапогах, по счастью найденных в чулане. Кстати, Веруня оказалась из нас самой неподготовленной к зиме. Это же надо было – в ноябре вырядиться в белые парусиновые тапочки!

– А вот тут мы ночью костер жгли. Я тогда впервые увидела Никиту после долгого перерыва… Блин! Каким же он стал красивым! – вместе со словами у Сони вырвались и восхищение, и сожаление и боль.

Похоже, сердцеед Никита оставил неизгладимый след в душе моей подруги. Да, на этой поляне у нас с ней у каждой свои ценности…

– Ну-ка, ну-ка. С этого места, пожалуйста, поподробнее, – с хитроватой усмешкой интересовалась Дарина.

Будучи скептиком по натуре, она, в отличие от Веры, большого значения переживаниям рассказчицы не придавала, поскольку всегда воспринимала Соню как личность чересчур экзальтированную.

– Сволочью оказался ее Никитка – вот и все подробности! – жестко и правдиво представила я вкратце развязку Сониного романа ее слушателям.

– Полина, ты слишком категорична, – слабо защищала своего бывшего фаворита Сонечка. – Никита просто сильно избалован женским вниманием, а на самом деле не так уж и плох.

– Ага. Девки, подлые, сами виноваты. А Никитушка твой – прямо ангел во плоти, – не могла я удержаться, чтобы не съязвить.

– Ты любила его, Сонюшка, – то ли спрашивала, то ли утверждала Вера с мечтательным выражением лица.

– Не знаю, – тяжело вздохнула страдалица, а в чистых глазах блеснула слезинка. – Наверное… Раз вспоминаю о нем каждый раз, как о большой потере.

Оказывается, никто из одноклассниц до сих пор не был в курсе страшной трагедии, которая произошла здесь летом.

– Ужас! Вот ужас-то! – бесконечно повторяла впечатлительная Таня. А ранимая Верочка даже заплакала, когда мы с Соней по очереди припоминали подробности гибели Гены Мурзина.

– Вон на том самом месте Гена лежал, когда его из реки выловили, – указала Соня на пятачок на пляже.

Все молчали около минуты. А я сказала опустошено:

– Ну, вот и помянули…

– Пошли к мальчишкам! Кажется, они там что-то интересненькое нарыли, – тащила нас на к реке темпераментная Даринка.

И правда, парни, метрах в ста от нас, размахивали руками и кричали:

– Эй, все сюда!

– Да ну их, следопытов хреновых. Опять какие-нибудь приколы да розыгрыши, – сказала Света и, подхватив Таню под руку, повела ее в другую сторону.

– Я точно не пойду. Боюсь сапоги чужие потерять, – щебетала Верочка. Сонька тоже наотрез отказалась:

– Вот еще, грязь месить. Какую-нибудь рыбу дохлую нашли и радуются, как дети. Чего еще можно в эту пору на берегу сыскать?

В результате, мы отправились вдвоем с Дариной. Парни безжалостно истоптали весь снег на пляже, и былой первозданности как не бывало.

– Зачем звали? Нашли чего? – в нетерпении допытывала парней Даринка, а Колька весело объявил:

– Кажется, это находка по твою душу, Полина.

Я сразу узнала в предмете, припорошенном снегом, нашу с Лешей лодку. По перевернутому днищу беззастенчиво прыгал Ромка. Ошибиться я не могла. Знакомый до боли разлохмаченный трос, которым Алексей всегда цеплял лодку к берегу, и отличительная белая полоса на корпусе. Что находка по мою душу, я знала, как никто другой. Но как пацаны установили мою связь с лодкой?! В груди екало, ухало и колотилось одновременно.

– Ну, Полина, сознавайся сразу, знаком ли тебе сей предмет?

– Да. Еще как знаком! – в волнении призналась я. – Это наш корабль под названием «Грозный».

– Значит, ошибочка вышла. Твой «Грозный», Полина, как видно, пристал к другому берегу. А у нашей яхты более мирное, я бы даже сказал – нежное название. Она бороздит водные просторы под парусами любви и под прекраснейшим именем «Полина», – томно глядя вдаль, пропел Колька, кривляясь, как обычно.

– Где? Где? – сорвалась я с места и заглянула туда, куда смотрели все.

По противоположному борту красной масляной краской поверх белой полосы было начертано «ПОЛИНА». Яркая надпись резанула по глазам. Крупные буквы выполнены ровно, словно по трафарету, а шрифт похож на заголовок газеты «Правда». Во всяком случае, буква «А» была очень узнаваема. Я в растерянности опустилась на перевернутую лодку рядом со скачущим Ромкой.

– Ты что, Полина?! Ты расстроилась? – с неподдельной тревогой спрашивала Дарина.

Обычно пробить ее не так-то просто, поскольку у девушки независимый характер и часто слишком категоричный взгляд на вещи, но, видно, мое чрезвычайное волнение передалось и ей. Дарина держала меня за плечо и обволакивала пытливым и одновременно сочувствующим взглядом. Ресницы ее дрожали.

…Она как-то говорила, что ее имя древнеперсидского происхождения. Мне кажется, и внешне моя одноклассница похожа на гордую персиянку. Слегка вытянутый овал лица. Точеный носик чуть удлинен, но это нисколько ее не портит. Подвижные брови резкими стрелами срослись у переносицы совершенно по-персидски…