Текст книги "Я есть…"

Влюбленная Стеша скучала, расстраивалась, но не винила мужчину и сразу нашла объяснение его поспешности. А как же? Он человек занятой, самостоятельный, серьезный. Ему не до сантиментов, не до изъявления чувств и проявления сентиментальности. У него лекции, студенты, кафедра, курсовые работы, конференции и доклады. Не приучен он к нежным речам, у него забот хватает.

Однако, говорят, что душа наша чувствует беду задолго до того, как та постучится в дом. И поэтому она, беспокойная и чистая, загодя горюет и мается, томится и стонет.

Степанида, утонувшая в заботах о больной матери, не сразу и заметила, что стали ей сниться тяжелые сны. Кошмары все чаще отнимали ночное спокойствие. Просыпаясь в поту, она долго глядела в потолок, прислушиваясь к тому, как беспокойно колотится в груди сердце, и все пыталась понять, зачем и для чего снятся ей ночные страшилки. Объяснения не находилось.

Но с каждым днем Степанида все явственнее понимала очевидное: эти ужасы как-то связаны с Валентином.

А тут еще, как назло, Катерина, звонившая по несколько раз на дню, вдруг заладила одно и то же:

– Приезжай, Стешка! Хватит там сидеть!

– Катя, как приезжать? Маму только выписали. Она слаба еще.

– Мать моя за ней присмотрит, они ж родные сестры. Приезжай, – гнула свое Катерина.

Через день опять:

– Когда ты вернешься, Стешка? Пора уже.

Через два дня снова:

– Сколько ты еще там сидеть будешь? Возвращайся немедленно!

– Меня на месяц отпустили!

– И что? Разве нужно сидеть там до последнего денька? Приезжай немедленно! Срочно!

Степанида не понимала настойчивости подруги, но однажды, после очередного ночного видения, насквозь пропитанного страхом, слезами и тревогой, она вскочила в холодном поту, схватила телефон и, не глядя на часы, набрала номер Валентина. Ей, измученной тревогами и уставшей от забот, сейчас, как никогда, нужен был его теплый голос, его внимание, его участие.

Прижав трубку к уху, она терпеливо ждала, но только холодные гудки равнодушно били в ухо. Никто не отвечал, никто не торопился утолить ее печали. Стеша, упрямо закусив губы, набрала еще раз и еще. Ее будто что-то толкало и подстегивало, что-то побуждало и подхлестывало…

Наконец, минут через десять – пятнадцать, Валентин поднял трубку и сонно прохрипел:

– Да?

– Валя, – Стеша взволнованно всхлипнула. – Валечка, как ты? Родной мой, с тобой все в порядке?

– Стеша? Господи! Ты на время смотрела? Еще нет и пяти утра!

– Да, да, – она, обескураженная его тоном, виновато заторопилась. – Валечка, как-то мне неспокойно. Сны противные снятся. Тревога одолевает. С тобой все хорошо?

Мужчина, видно, окончательно проснувшись, понизил накал и приглушил ярость.

– Ну, ладно, ладно… Все нормально. Просто я еще не проснулся. А ты чего не спишь?

– Не знаю. Не могу, – глотая слезы, покаянно зашептала Стеша. – Мысли всякие в голову лезут. Я так соскучилась по тебе! Мне так тебя не хватает! И сны плохие все время вижу.

– Успокойся, не скучай, – пристыженно забормотал Валентин. – И не забивай голову всякими глупостями. Скоро увидимся. Ты же через неделю возвращаешься?

– Через четыре дня.

– Ну и хорошо. Ложись спать. Пока.

И трубка замолчала…

Девушка, ничего не понимая, долго растерянно глядела на нее, а потом вдруг явственно ощутила, что в ее отсутствие в Москве что-то случилось.

Жгучая боль мгновенно вспыхнула где-то в животе. Неожиданно накатила мерзкая тошнота. Горячий противный ком перекрыл горло, и Стеша, подхватившись, кинулась в туалет. Содрогаясь всем телом, наклонилась над унитазом, но тягостная и судорожная рвота облегчения не принесла. Пошатываясь, девушка вернулась в комнату и упала на кровать, сжавшись в комочек.

Сердце колотилось. Голова болела. Перепуганная девушка поначалу ничего не поняла, но минут через десять ахнула, дрожа от ужасной догадки. Не задумываясь, позвонила подруге.

– Да? Что такое? – Катерина ответила сразу, будто и не спала вовсе.

– Катька, у меня дурные предчувствия, – не выдержав, зарыдала Степанида. – Как там дела?

– Да хреново все, – пробормотала Катерина.

– Почему? – похолодела Степанида.

– Да потому… – подруга помолчала, очевидно, подбирая слова помягче. – Чудит здесь твой Валентин.

– В смысле? Как чудит?

– Да кто его знает, придурка. В общем, тебе надо возвращаться. Месяц истекает, хватит уже там сидеть. А что у тебя с голосом? Ты не заболела?

– Не знаю. Не заболела. Это, мне кажется, другое.

– Что другое? – опешила Катерина.

– Ничего. Спи. Потом поговорим.

Стеша, размазывая слезы по лицу, долго молчала, глядя в одну точку. Не выдержав подступившего отчаяния, упала лицом в подушку и зарыдала.

День прошел в раздумьях и трудах. А поздно вечером, не желая больше находиться в мучительных догадках, девушка решительно вскочила, достала чемодан и, покидав в него свои вещи, удрученно огляделась. Уезжать отчего-то не хотелось, страшное предчувствие тяготило душу.

Мимоходом бросила взгляд в зеркало. Осунувшаяся, с темными кругами под глазами и бледными губами, она выглядела довольно печально.

Поговорив с теткой, родной сестрой матери, Стеша укатила в Москву. Возвращалась девушка с тяжелым сердцем.

Но ведь надежда, говорят, умирает последней. Стеша спешила к любимому, в глубине души уверенная, что все вернется на круги своя. Ведь у них есть любовь, а это – главное!

Любовь, она как микстура – бывает горькой, но всегда лечит. Сладко думать о ней, а еще слаще – строить планы. Которые, к сожалению, редко сбываются и почти никогда не становятся реальностью.

Глава 11

Ночь плыла над Заречным.

Загадочная и мистическая, наполненная странной магией, она смело бродила по спящим улицам. Темное небо, сплошь усеянное мерцающими звездами, казалось низким-низким. Звезды на нем светились странным светом: то таинственно поблескивали, то внезапно блекли, делаясь почти прозрачными.

Несмотря на густую тьму, небесный свод, подсвеченный полнобокой луной, время от времени выплывающей из-за клочкастых туч, вдруг вспыхивал. Лунное сияние освещало его, и почти невидимый горизонт тотчас же покрывался тончайшей серебристой вуалью.

Тихая июньская ночь, насквозь пропитанная дурманящими летними ароматами, тихо ступала по селу. Не торопилась. Не суетилась, сохраняя и оберегая удивительную гармонию ночи, ветра, звезд, луны и воздуха. То самое единение, равновесие и соразмерность, которые бывают только в те короткие летние ночи, когда земля приближается к моменту, которое принято называть солнцестоянием, временем чудес и невероятных необъяснимых иллюзий.

Степанида, не закончив свой рассказ, вдруг замолчала. Опустила задумчиво голову и, закрыв глаза, погрузилась в странное забытье. Она так долго молчала, что Катерина, испугавшись, вскочила.

– Стеша, ты в порядке?

– В порядке, – вынырнув из глубокой отрешенности, кивнула женщина. – Просто тяжко как-то. Слишком невыносимы воспоминания.

– А я предупреждала, – вздохнула подруга. – Может, хватит?

– Нет-нет, пожалуйста, – сердито глянув на нее, замотала головой Ниночка. – Мам Стеш, можно дальше? Дальше-то что было?

– Нина, – одернула ее Катя. – На сегодня хватит, я думаю. Продолжение будет в следующий раз! Это ж не кино тебе, пожалей мать. Да и спать давно пора, сколько можно бередить старые раны?

– Теть Кать, – упрямо передернула плечами девушка, – у нас каждый день что-то происходит. Так что ж теперь вовсе не жить? Да и спать все равно уже никто не сможет. Вон, поглядите, светать скоро начнет. – Ниночка опустилась на корточки возле стула Степаниды, заглянула ей в лицо. – Мам Стеш, пожалуйста, если силы есть, расскажи дальше. Тут я уже не за себя переживаю, а за тебя. За тебя ту, двадцатилетнюю, на которую столько свалилось. Мне важно именно сегодня дослушать до конца. Я не то что спать, дышать не смогу, пока не узнаю, чем все закончилось.

– Ох, и приставучая ты, Ниночка, нет у тебя жалости, – Катерина постучала пальцем по лбу. – Думаешь только о себе и о своем интересе.

– Да почему же о себе? – Нина даже покраснела от возмущения. – Мам Стеша мне дороже любой матери. Она мне и тетка, и мать, и отец – все в одном лице! И узнать ее историю я хочу не для себя, а чтобы ее успокоить.

– Да, ладно, Кать, чего уж теперь? – невесело отмахнулась Степанида. – Тяжело, конечно, будто все заново переживаешь. Хоть и говорят, что время лечит, вранье все это. Не лечит. Так, немножко успокаивает, смягчает, утешает… А копнешь поглубже, так хоть криком кричи. Все живо, остро, чувствительно… Болит, трепещет и пульсирует… – Степанида встала, поставила большой чайник на огонь. – Чаю-то хотите? Давайте выпьем. Как там в старину говорили? Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Права Ниночка, спать-то уж точно не придется. Ну? Хотите чаю?

Пока свежезаваренный чай настаивался, Степанида поставила на стол варенье, свежие пироги, конфеты и, наконец, разлив ароматную жидкость по чашкам, присела на диван возле подруги.

– Ну, что, Катюш? И ты помнишь дни те страшные?

– Помню, – не глядя на нее, ответила Катерина.

– Ох, и черные были времена, ничего не скажешь, – покачала головой Степанида. – Но от правды не убежишь. Не скроешься. Она, коварная, так и хлещет по щекам. Ох, и безжалостно бьет! До крови. До потери сознания. А падать нельзя. Ни за что. Надо держаться…

Степанида вернулась в Москву ранним утром. Пока ехала в поезде, думала о том, как и какими словами расскажет Валентину о главной своей новости. Представляла, как любимый будет счастлив, как обнимет ее, зацелует, прижмет к себе… Стеша и сама еще не верила тому, что открылось ей буквально день назад. Но это внезапное осознание делало ее теперь самой счастливой. Она ждала ребенка. Их ребенка!

И эту неожиданную беременность, подаренную ей господом в суровые дни болезни матери, девушка воспринимала как особый знак. Она верила, что это исключительный символ того, что любовь их признана создателем, что это – доказательство их вечного единства.

Раньше Стеша любила задремать под стук вагонных колес, но волнение так сжимало сердце, что ей было не до сна. Девушка нетерпеливо сжимала ладони, без конца глядела на часы, подгоняя время, которое сегодня, как назло, едва тянулось.

Когда до Москвы осталось минут двадцать, вдруг позвонила Катерина.

– Стешка, ты не спишь?

– Нет, конечно.

– Уже подъезжаешь?

– Да. А что такое?

– Ничего. Ты в общагу сразу приезжай, поняла? Я тебя дождусь.

– Нет. Сначала к Валентину.

– Зачем? Еще слишком рано. Посмотри на часы – без двадцати пять. Он наверняка еще спит. Зачем человека будить в такую рань? Приезжай домой. Переоденешься, отдохнешь и потом съездишь.

Стеша настороженно прислушалась. Точно с Катериной что-то творилось. Голос подруги звенел от напряжения, как-то странно прерывался и трепетал, словно свеча на ветру.

– Кать, постой. Что-то голос у тебя странный. Ты плакала что ли?

– Нет, – подруга затихла, негромко кашлянула. – Это я спросонья охрипла. Ты, Стешка, все же подумай. Мне кажется, лучше сначала домой. Пообщаемся, расскажешь о маме. В общем, я тебя в общаге жду. Приезжай.

Степанида, положив трубку, удивленно подумала: «С чего это Катерина так упорно меня домой зовет? Что за тайны? Почему такое настроение?»

Но, занятая мыслями о предстоящей встрече с любимым, она тут же позабыла и о своих сомнениях, и о странном Катином поведении, и даже об оставшейся доме маме. Ее душа устремилась туда, где ждал ее возвращения Валентин.

Глядя в окно, Степанида снова погрузилась в сладкие мечты о грядущей встрече. Рука девушки крепко сжимала заветный ключ от квартиры, тот самый, который Валентин дал ей в первый ее визит.

Как добралась до дома Валентина, Степанида не помнила. Не до того было.

Не думая о деньгах, сразу прыгнула в такси, чтобы не тратить время. Не сдерживавшись, бросила умоляющий взгляд на уставшего за ночь таксиста.

– Будьте добры, можно поскорее?

– Торопитесь?

– Да. Очень.

– Нарушать правила не стану, – таксист выразительно поглядел на нее в зеркало заднего вида, – но для вас постараюсь. Поеду, по возможности, быстро. Хотя в нашем городе скорость – понятие относительное, везде пробки.

– Спасибо большое, – улыбнулась Степанида. – Еще ведь очень рано, не должно быть заторов. Город только-только просыпается.

Доехали и правда очень быстро.

Стеша, кусая от нетерпения губы, осторожно вставила ключ в замок и тихонечко его повернула: уж очень хотелось сделать любимому сюрприз!

Сюрприз, надо сказать, удался…

Степанида аккуратно прикрыла за собой входную дверь. Поспешно сбросила ботинки, уронила на пол куртку и на цыпочках шагнула в комнату. Распахнув дверь, раскинула руки для объятия и обомлела…

На диване прямо перед ней, тесно прижавшись друг к другу, крепко спали Валентин и Маринка. Онемев от ужаса, Степанида замерла, испуганно схватившись за грудь. Застыла на мгновение, стараясь справиться с внезапным головокружением.

Пытаясь осмыслить происходящее, она постояла, хватая воздух открытым ртом, а потом, развернувшись, кинулась в коридор, желая только одного – как можно скорее оказаться за пределами этой квартиры. Но в спешке зацепила ногой стул, и он, опрокинувшись, так грохнул об пол, что спящие на диване разом вскочили.

Степанида оцепенела, словно вор, пойманный на месте преступления. Стремясь успокоить колотящееся сердце, она сдерживала дыхание. Но эмоции, неподвластные разуму, так захлестывали ее, что она тряслась, как осиновый лист.

Валентин, сел на диване, замотал головой, пытаясь то ли прогнать сон, то прийти в себя.

– Стеша? Ты как тут? – растерянно пробормотал он.

Степанида, не отвечая, прижалась спиной к стене, изо всех сил стараясь не заплакать.

– Стеша, подожди, – Валентин, путаясь в одеяле, вскочил и сделал к ней шаг. – Я хочу тебе объяснить…

Но она, беспомощно сморщившись, резко развернулась и бросилась вон из квартиры. Сердце разрывалось на части, билось в груди, как птица в силках. В висках стучало так сильно, что стук этот отдавался болью в ушах и затылке. Лицо пылало. Хотелось кричать, выть по-звериному и крушить все вокруг.

Ничего не видя от слез, заливающих лицо, Степанида выскочила на лестничную площадку и, не дожидаясь лифта, кинулась вниз по лестнице. Она сейчас хотела только одного – поскорее оказаться как можно дальше от места, где ей сделали так больно. Но Стеша пока не знала, что ее настоящая, мучительная боль впереди.

Убегая, девушка услышала, как за ее спиной опять распахнулась дверь, и Валентин громко позвал ее. Боясь, что он сейчас ее догонит и начнет оправдываться, девушка заторопилась и потеряла бдительность. Перепрыгивая через ступеньки, Стеша неловко поставила ногу. Та подвернулась, и девушка, лишившись опоры, покачнулась, взмахнула руками, резко подалась вперед и, совсем потеряв равновесие, кубарем покатилась вниз по холодной грязной бетонной лестнице.

Она ничего не успела подумать. Ничего не успела крикнуть. Просто катилась по ступенькам, словно мягкая тряпичная кукла.

Пролетев весь лестничный пролет, Степанида затихла, сильно ударившись головой. Последнее, что девушка увидела, теряя сознание, было искаженное страхом лицо склонившегося над ней Валентина.

Мир побледнел. Потерял звуки. Краски его потухли, черная густая мгла поглотила разгоряченное сознание Степаниды.

Очнулась она в больнице. Не сразу поняла, что с ней, где находится. Огляделась. Белый потолок, белые стены, большое окно и тревожная тишина. Стеша попыталась сосредоточиться на своих ощущениях: где-то внутри горело, очень сохло во рту, болела голова.

Девушка скосила глаза. Справа мигали и едва слышно постукивали какие-то медицинские аппараты, а слева… Слева на стуле дремала зареванная Катерина.

– Ка-тя… – облизав потрескавшиеся губы, тихо окликнула подругу Степанида.

– Стешка, – Катерина сразу вскинулась, будто только и ждала этого оклика. – Слава богу! Что ж ты меня так пугаешь? – Опережая ее вопросы, наклонилась ниже. – Ну, что ты? Лучше?

– Где я? – нахмурилась Степанида.

– В больнице. Ты, Стешенька, в больнице.

– Почему? Что случилось?

– Ты упала, – Катя, не сдержавшись, заплакала. – Скатилась по лестнице. Рано утром. Валентин Ильич «скорую» тебе вызвал и мне позвонил.

Степанида попыталась вспомнить сегодняшнее утро. События всплывали, укладывались во временные рамки, мелькали, словно кадры фильма, но что-то главное все время ускользало. Девушка напрягала память, пыталась сосредоточиться, но никак не могла поймать то важное, что вызывало внутреннее беспокойство. Она никак не могла припомнить, ухватить суть, воскресить причину произошедшего.

– Позвать врача? – заметив ее усилия, забеспокоилась Катерина.

– Нет, – Степанида силилась вспомнить, что толкнуло ее ранним утром на холодную лестницу. – Катя, что со мной? – она беспомощно взглянула на притихшую Катерину.

– Перелом руки, ключицы, разрыв связки и легкое сотрясение мозга.

– И все? – Степанида, приподнявшись с подушки, подалась вперед, и, собрав последние силы, сжала Катину руку. – И это все?

Катя отвела глаза, а потом, горько всхлипнув, закрыла руками лицо.

– Стеша, ты только не нервничай, слышишь?

– Говори.

– Может, лекарство сначала? – побледнела Катя.

– Говори!

– Ты ребенка потеряла.

Внутри будто что-то оборвалось. И возникшая пустота, все разрастаясь, стала заполонять собой все тело. Ни слова не говоря, Стеша медленно, превозмогая боль, отвернулась к стене, крепко зажмурилась и надолго замолчала.

Катя, наклонившись, гладила ее по голове, как маленького ребенка.

– Стешка, почему ж ты мне не рассказала, что беременна? Как же ты могла? – Катерина, ладонью смахивая текущие слезы, присела на край кровати. – Господи, что ж ты наделала? Я ж тебе сказала: приезжай в общагу!

Подруга не отвечала. Лежала с закрытыми глазами и упорно молчала. В палату заходили медсестры, делали уколы, ставили капельницы, что-то спрашивали… Стеша молчала. Да что она могла ответить? Что сказать?

Она хотела только одного – умереть. Просто исчезнуть! Раствориться, чтобы никого не видеть, ничего не слышать. Ничего не объяснять, не понимать, не входить в положение.

Катерина сидела до последнего, и уехала домой только после того, как возмущенная медсестра пообещала вызвать охрану, если она не покинет отделение.

Прошло два дня. Мучительных по своей тягучести, муторности и бесцветной однообразности. Два дня прозрения и болезненного отрезвления. Два дня раскаяния и разочарования. Два дня покаяния, самобичевания и глубокой неизбывной печали.

На третий день Катя, по просьбе подруги, принесла ей вещи, а к вечеру Степанида неторопливо поднялась с кровати, с помощью Катерины переоделась и, опираясь на руку подруги, пошла к выходу.

– Вы куда? – опешил врач. – Это что за новости? Кто вам позволил вставать? У вас постельный режим, вернитесь немедленно в палату!

– Мне нужно уйти, – подошла к нему Стеша. – Прошу вас, разрешите. Я буду приезжать на осмотр, слово даю!

– Но у вас сотрясение, – растерялся доктор. – Рука в гипсе. Капельницы, уколы…

– Не могу я здесь оставаться. Я здесь умру. Ну, пожалуйста…

– Доктор, я сама буду ее привозить, – выступила вперед Катерина. – Мы ничего не пропустим. Все ваши назначения выполним. Вы только напишите, когда приезжать и что принимать дома.

– Вы с ума сошли? Я не собираюсь вам потакать! Порядок для всех одинаков!

– Но ведь могут быть исключения из правил, – вздохнула Катя.

– Это, по крайней мере, глупо, – доктор явно раздражался. – Почему не лечиться там, где положено? Что вам приспичило?

Степанида заплакала. Она плакала так безысходно, так жалобно и так отчаянно, что мужчина, возмущенно покачав головой, махнул рукой.

– Ладно, так и быть. Идите за мной. Напишите расписку, а я, в свою очередь, дам распечатку, где подробно укажу, что и как принимать.

Весь апрель Стеша лечилась. В конце мая защитилась на «отлично».

Валентин Ильич, встречаясь с ней, опускал глаза. Поначалу он упорно добивался встречи, пытался поговорить с девушкой, поджидал ее то в холле, то в коридоре, то на кафедре, но Стеша была непреклонна. Завидев его, она тотчас меняла направление, отворачивалась и брезгливо поджимала губы. Она не корила себя за любовь к нему, не жалела потраченных на Валентина душевных сил, но видеть его не хотела. Потерянный ребенок навсегда встал между ними непреодолимым барьером.

Стеша долго приходила в себя. Она так переживала о нерожденном малыше, что при мысли о нем у нее прерывалось дыхание, и сердце начинало колотиться с бешеной силой. Она так горестно рыдала, что Катя всякий раз грозилась вызвать «скорую» и совала подруге успокоительные капли. Однажды ей на помощь даже пришла старенькая вахтерша общежития, которая, услышав вопли и стоны девушки, испуганно заглянула к ним в комнату.

– Что у вас тут?

– Вон Стешке плохо, – Катя кивнула на подругу.

Старушка, ничего не спрашивая, подошла ближе, присмотрелась. Вздохнув, присела на стул и покачала головой.

– Вижу, слова тут бесполезны. Спрашивать ни о чем не стану, не мое это дело. Но точно знаю, что горю, детка, слезами не поможешь. Что слезы? Это вода. А когда скорбит душа, только молитва может успокоить. Что ж ты тут рыдаешь? В храм иди, помолись, свечку поставь. Исповедуйся, и Господь печали твои утолит, развеет, как туман поутру. Кому ж еще, как не ему, ты можешь душу свою открыть? Исповедь в семь утра в нашем храме. Сначала, детка, душу надо лечить, а потом уж тело.

Девушки в храм сходили. Стеша долго стояла у иконы Богородицы, что-то шептала и шептала, вытирая текущие по щекам слезы. Всхлипывала, сжимала руки, кланялась. О чем она рассказывала, никто не слышал. Жаловалась? Просила совета? Молила о прощении? Каялась?

Мы ведь редко просим советов, а еще реже им следуем. Так уж мы устроены: считаем себя знатоками всего, специалистами во всех областях, умельцами и непревзойденными мастерами. Но наша искушенность и осведомленность заканчивается там, где начинается беда. Едва только горе постучится в дверь, как нашими спутниками тут же становятся растерянность, скованность, беспомощность и замешательство. И хорошо, если рядом оказываются мудрые и верные, а если близкие сразу же бегут прочь, то трудно не сломаться, не поддаться жгучему страху, лукавому искушению, не упасть духом.

Степанида выстояла.

Жизнь постепенно вошла в колею. Но возвращение в привычное состояние было трудным и долгим. С Валентином она так и не поговорила. Не смогла простить его предательства, не хотела слышать его голос.

Катя, видя ее метания и слыша плач по ночам, как-то предложила:

– Слушай, подруга, а может, послать к черту твою деликатность, а? И прямо высказать ему все, что ты о нем думаешь?

– Да причем здесь моя деликатность? – Степанида поежилась, будто ей вдруг стало холодно. – И не думаю я о нем совершенно ничего. Мне просто больно. Очень. Больно даже смотреть в его сторону. Я же так любила его, так ему верила! Понимаешь? Я ребенка хотела от него родить! А он? Спутался с моей подругой? Фу! Как это все мерзко, гадко и цинично!

– Мне казалось, если все высказать – станет легче, – Катерина расстроенно опустила голову, подошла к Степаниде, обняла ее. – Ой, Стешка, Стешка… Горе ты мое! Ну, ничего. Пусть ему хуже будет. Он даже не догадывается, какое сокровище потерял.

С Маринкой дело обстояло хуже. С ней объясниться пришлось. Привыкшая получать все, что хочется, она спрашивать разрешения не стала.

Веселая, нарядная и изрядно пьяненькая, Маринка заявилась как-то вечером к ним в общежитие и, без зазрения совести, сразу огорошила опешившую от неожиданности девушку.

– Хочешь не хочешь, а выслушать меня придется.

Разъяренная Катерина вскочила со стула и, кинувшись к ней, указала на дверь.

– Ты зачем здесь? Поди прочь!

Но Маринка, беспардонно оттолкнув бывшую подругу, смело сделала шаг вперед.

– Уйду, но прежде скажу. Что ж вы думаете? Что я бессердечная, порочная и наглая? А как же вы со мной, такой гадкой, столько лет дружили?

Степанида отвернулась к окну, демонстрируя полное безучастие к ее словам, но от Маринки не так-то легко было отделаться.

– Чего отворачиваешься? Противно тебе? Ты ж у нас святая, да? А мне все равно, что вы про меня думаете! Наплевать мне и на вас, и на ваше мнение. Я, Стешка, как и каждая из нас, борюсь за свое счастье. Ты уехала, оставила, а я подсуетилась и подхватила. Если бы не я, так какая-нибудь другая приняла бы нужные меры. Ты одного не усвоила: мужиков одних оставлять нельзя, тем более, таких, как Валентин – красивых, горячих и избалованных. Я не гордая, мне не важно, кого он когда-то любил, понимаешь? Да и любил ли вообще, это большой вопрос! Ведь не женился он на тебе, нет? Вот! А на мне женится! Вот увидишь. Я своего не выпущу из рук, я его ни за что не потеряю. Это ты, прореха, упустила мужика, а я изо всех сил держать стану!

– Да заткнись ты, гадина, – побледнела от ярости Катя.

– Ага! Бесишься? – Маринка, пьяно пошатываясь, захохотала, тыча пальцем ей в лицо. – Значит, задело тебя? Что? Жалеешь свою Стешеньку? А меня тебе не было жалко?

– А чего тебя жалеть? Такие, как ты, не пропадают. Всегда урвут то, что плохо лежит.

– Вы про меня-то не думали, – Маринка плюхнулась на стул, изобразив жалобную гримасу. – Вам не до моих страданий было. А еще подругами назывались! А я ведь тоже терзалась, переживала. Нравился он мне, Валентин этот.

– Да тебе ведь каждый мужик, более-менее состоятельный, нравился, – язвительно заметила Катя. – Я не забыла пока, сколько ты их, страдалица, поменяла!

Маринка, откинув назад черные волосы, вдруг громко икнула и обиженно всхлипнула, обернувшись к Степаниде.

– Я, Стешка, против тебя ничего не имею. Мне даже, если честно, немного жаль тебя. Но это жизнь: ты своего ребенка потеряла, а я своего рожу во что бы то ни стало. Рожу всем смертям назло! Поняла?

Степанида покачнулась, будто ее толкнули в спину, медленно обернулась и, страшно бледнея, прошептала:

– Что?

– А вот то! – Маринка гордо встала со стула, покачнулась, и, грязно выругавшись, надменно глянула на бывшую соперницу. – И мне повезло, наконец! Я беременна, и рожу этого ребенка, даже если земля перевернется! Я Валентина вот так держу, – она крепко сжала кулак. – А ты, Стешка, не горюй. И тебе повезет. В следующий раз. – Она подошла к зеркалу и довольно поглядела на свое отражение. – Ну, согласись, он тебе не подходил. А для меня в самый раз. Мы друг друга стоим. Это мой мужик. Так что живи спокойно и не завидуй.

– Что ж пьешь, дура, если беременна? Идиотка, погубишь ребенка, – Катерина схватилась за голову.

Степанида, закрыв глаза, отошла к окну, прислонилась лбом к холодному оконному стеклу.

– Отче наш, – зашептала она, – Иже если на небеси, Да святится имя твое…

Катя, понимая, что Стеша едва держится на ногах, схватила Маринку за руку и потащила к двери.

– Убирайся! Пошла вон! И забудь сюда дорогу! – Она вытолкала бывшую подругу в коридор, захлопнула дверь. – Ты ее в дверь, она – в окно! И куда мы раньше смотрели? – Катя подошла к Степаниде, встала рядом у окна. – Стешка, все наладится. Все пройдет. Вот увидишь. Надо просто потерпеть. Просто пережить. И мы переживем!

Июньская ночь плыла к завершению. Где-то стрекотали кузнечики, свистел коростель у реки, по лугам мерцали светлячки, разбавляя ночную темноту едва заметными огоньками.

Степанида, замолчав, закрыла лицо руками и затихла. Возвращение в день нынешний далось ей нелегко.

– Вот так, милая, – собравшись с силами, обернулась она к Ниночке. – Вот и вся моя история.

– Господи! Разве так бывает? – Ниночка схватилась за голову.

Катерина взяла со стола недопитую рюмку, одиноко простоявшую всю ночь, одним махом вылила в рот наливку.

– Бывает еще и не так, – кивнула она. – Подрастешь – узнаешь!

– Ой, мам Стеш, досталось же тебе, – Ниночка кинулась Степаниде на шею. – Бедная моя! Как же так?

– Судьба, видно, такая, – пожала плечами Степанида.

– Я не поняла… А этот Валентин твой так и не узнал, что ты ждала ребенка?

– Я ему не говорила, но в больнице, скорее всего, сообщили.

– А Маринка? Как же она могла?

– Значит, могла. У каждого из нас своя правда. Иногда невозможно понять, что толкает человека на подлости, а он, если у него спросить, всегда объяснение найдет.

– Вот ты слушай да на ус мотай, – опять не сдержалась Катерина. – Не просто так Степанида тебе это рассказала.

Темнота медленно таяла. Густой сумрак медленно терял свою плотность, напитывался прозрачностью, набирался предрассветной легкости и тихо таял. Линия горизонта посветлела, едва заметно окрасилась в бледно-розовый и по небу сразу поплыли серебристые сполохи.

Рассвет наступал.