Текст книги "Турецкий берег, край любви"

Ирина Майорова
Турецкий берег, край любви

АРЕСТ

В камере темно и душно. Крошечное зарешеченное окошко под самым потолком почти не пропускает света, а уличный воздух цедит со щедростью самоварного крана.

Таня сидит на отполированной задами сотен арестантов лавке, прислонясь затылком к шершавой стене. Перед глазами, как будто кто-то склеил кольцом кинопленку, одна и та же сцена.

Вот она выходит из зала прилетов аэропорта Антальи, щурясь, смотрит по сторонам. Видит идущего ей навстречу Мустафу, бросается к нему… В это мгновение откуда-то появляются люди в форме. Хватают ее за руки, надевают наручники. Мустафа лежит на пыльном бетоне лицом вниз. Потом их обоих ведут внутрь здания аэропорта. Она выворачивает шею – пытается увидеть Мустафу, спросить, что все это значит. Но полицейские, которые взяли его в плотное кольцо, замедлили шаг. Видимо, нарочно, чтоб они не разговаривали.

В большой комнате один из полицейских ставит на стол Танин саквояж и вытаскивает оттуда сувениры, пакет с футболкой, косметичку. Последним достает сверток, который ей в Стамбуле дал Мурат. Выдергивает из черной пластиковой подставки нож для резки бумаги, вспарывает пакет. В нем – белый порошок. Полицейский смотрит на Таню:

– What is it?[1]1
  Что это? (англ.).


[Закрыть]

Она мотает головой: не знаю.

Он переходит на немецкий:

– Was ist das?[2]2
  Что это? (нем.).


[Закрыть]

Таня снова мотает головой.

– Is it heroin? Ist das Heroin?[3]3
  Это героин? (англ., нем.).


[Закрыть]

«Он спрашивает или утверждает? – не может понять Таня, и тут ее пронзает, как молнией: – Героин?! Откуда в пакете героин?! Подбросили на проверке багажа, когда саквояж просвечивали в темной камере? Нет, это невозможно! А в самолете саквояж все время был со мной, стоял под креслом».

Подавшись вперед, она присматривается к пакету. Тот самый, что ей дал Мурат, – синий, с желтым рисунком, обмотан широким скотчем… Но он же сказал, сувенир для брата. А Мустафа? Он знал, что будет в пакете? Нет, нет, нет! Он не знал. Он не виноват! Это она перед ним виновата. Она должна была еще там, в Стамбуле, посмотреть, что в свертке. В Москве же всегда на вокзалах, в аэропортах предупреждают по громкоговорителю, чтоб ничего не брали у посторонних. В Стамбуле, наверное, тоже предупреждали, но она не поняла, потому что говорили на турецком и английском. И потом, какой же Мурат посторонний?

В комнату вводят Мустафу. Сажают напротив. Что-то спрашивают по-турецки, показывая то на Татьяну, то на разваленный надвое сверток. Он молчит, отвернув лицо в сторону и избегая встречаться с Таней глазами.

Вскоре его уводят, а полицейский жестом велит Тане встать. Подводит к столу и начинает складывать в саквояж вещи. Продевает сквозь ручки бумажную ленту, склеивает концы, ставит печать. На столе остаются только пакет с белым порошком и Танин сотовый.

В голове сами собой составляются две фразы на английском:

– May I call? I have a right for one call[4]4
  Я могу позвонить? Я имею право на один звонок. (англ.)


[Закрыть].

В изумленных глазах полицейского Таня читает: «Надо же! А прикидывалась, что не понимает по-английски! Та еще штучка!»

Немного поколебавшись, он пододвигает аппарат на край стола. Таня берет телефон руками в наручниках, неловко откидывает крышку, находит в памяти номер Марины.

Татьяна и сейчас, спустя несколько часов, не знает, почему решила позвонить именно Марине. Не в офис турагентства, номер которого забит в память, не маме… Нет, маме она звонить ни за что не стала бы. Известие о том, что дочь арестована и сидит в турецкой кутузке за наркотики, ее бы убило…

Сколько от Сиде до Антальи? На карте Турции эти города совсем рядом. Значит, Марина уже в Анталье и сейчас что-то делает, чтобы Таню выпустили. Ищет адвоката, разговаривает с консулом. А если она никуда не поехала? Пообещала сгоряча, а потом передумала. Ну кто ей Таня Дронова? Не подруга даже. Хорошая знакомая, приятельница, участница ежесубботних релакс-мероприятий в сауне, традиционно завершающихся обедом в ближайшем ресторанчике.

Нет, если бы все зависело только от Марины, она бы поехала. Обязательно поехала бы. Но она же в Сиде не одна, а с Игорем. И если он скажет: «Сиди и не дергайся!», она не ослушается. Перечить и настаивать на своем не будет. У них в эти две отпускные недели должно все решиться… Пусть тогда Насте позвонит! Хотя зачем? Уж та точно никуда не поедет. От Мармариса до Антальи километров четыреста, но дело даже не в расстоянии… Настя не из тех, кто бросается на помощь. Она этого и не скрывает. Сколько раз приходилось от нее слышать: «Да, я эгоистка. Жизнь научила, что по-другому нельзя». А когда узнает, что случилось с Татьяной, наверняка скажет: «А я предупреждала! Целый вечер втолковывала этой дуре: с турецкими мужиками связываться нельзя! Теперь пусть сама выкручивается».

Так получилось, что в Турцию они поехали почти одновременно – с разницей в два-три дня. В разные отели, в разные города. Таня Дронова в Santai в Белеке, Марина Миронова – в Voyage Sorgun Select в Сиде, Анастасия Тищенко – в Iberostar Grand Azur в Мармарисе. Их последняя перед отпуском встреча в сауне и традиционный ужин в ресторанчике прошли под девизом: «Готовим Дронову к отдыху на вражеской территории!» Особенно усердствовала Тищенко. Методично и бесстрастно она поведала с десяток историй про «жертв пиписечных мальчиков», от которых у Татьяны свело судорогой желудок. В их тесном кругу Анастасия вообще не стеснялась в выражениях, а в данном случае сама тема предполагала отсутствие эвфемизмов.

Одна из жертв работает в ее отделе. Ездит в Турцию раз в квартал: двенадцать недель пашет, как проклятая, за любые сделки хватается, лишь бы лишнюю сотню долларов заработать, а потом все на путевку и подарки альфонсу спускает. А теперь квартиру свою продавать собралась. Говорит, турецкий друг хоть сейчас готов на ней жениться, да не может – ему сначала нужно трех сестер замуж выдать, а денег на приданое нет.

Заканчивая историю про коллегу, Тищенко заявила: «Чтоб мне век мужика не видать, если этот козел не оберет Ленку до нитки, а потом бросит! И ведь до встречи с ним нормальная, здравомыслящая тетка была. Так что же о тебе, Дронова, с твоим до неприличия ничтожным сексуальным опытом говорить? В скольких ты там связях нам с Маринкой прошлый раз призналась? В двух? И это в 28 лет! Уписаться можно! Короче, Танюха, держись от турецких мачо подальше. Уши не распускай: говорить они умеют, такие сказки наплетут – Шахерезада в гробу от зависти перевернется. Пасись среди наших – авось кто-нибудь и попадется. А нет – так по немцам ударяй, австриякам. Эти пухленьких любят…»

Так что Настя права. Она действительно предупреждала. А Татьяна, получается, на ее предостережения наплевала. И поэтому не имеет права рассчитывать на помощь.

«А Тина?! – вдруг вспомнила Таня. – Почему я позвонила Марине, а не ей? Теперь поздно. Свое право на один звонок я уже использовала».

В замке заскрежетал ключ. Дверь распахнулась. На пороге стояли двое мужчин, один в форме, другой – в штатском. Заговорил второй:

– Русский консул нет. Ночью – нет. Завтра – тоже нет. Выходной. Вы сидеть здесь. Ждать.

…От пюреобразного супа почему-то пахло принесенным с мороза бельем. Таня проглотила одну ложку, вторую. Удивительно, но варево оказалось вполне съедобным. Выхлебав содержимое мисочки, Дронова пододвинула к себе плоскую тарелку, на которой лежал кусок мяса, отварные морковка, фасоль и горстка картошки фри.

«Надо же, как здесь арестантов кормят», – отрешенно подумала она.

Мясо оказалось жестким. Кое-как оторвав зубами крошечный кусочек, Дронова попыталась его разжевать, но не смогла. Пристроив серый ошметок на краю тарелки, взяла одну соломинку картофеля фри, но тут же положила обратно. Есть не хотелось. Совсем.

«Вот тебе и повод похудеть, – равнодушно, как будто речь шла о ком-то другом, подумала Дронова. – Если в день терять по килограмму, то за неделю можно скинуть целых семь… – И тут ее словно обдало жаром: – Семь дней! Целую неделю провести здесь?! – Таня огляделась по сторонам. Новая волна ужаса накрыла ее с головой, стало трудно дышать. – А если… Если суд решит, что я все знала и согласилась везти героин? Тогда несколько лет… Или вообще… – Таня впилась ногтями в ладони. – В фильме, где Николь Кидман играла… Там героиню тоже обманули, она не знала, что везет наркотики… Но ее все равно приговорили к расстрелу. В какой стране это было? В Турции? Кажется, нет. В Эмиратах? В Таиланде? Страна была мусульманская, это точно. Наверное, везде, где ислам, за наркотики – смертная казнь…»

Резкая короткая боль разорвалась в области затылка, тоненькая теплая струйка потекла по шее, потом по спине. Таня коснулась выпирающего позвонка. Поднесла ладонь к лицу. Пальцы были липкими и пахли потом.

«А показалось, что кровь. Откуда она могла взяться? Наверное, я схожу с ума… Нет, меня отпустят! Мустафа скажет, что я ни при чем, что это ошибка. Что во всем виноват Мурат…»

Таня внушала себе то, во что совсем не верила. Мустафа ни за что не пожертвует свободой брата ради ее оправдания. Ведь тогда от него отвернутся все родные. Думать о том, что она была нужна Мустафе только как наркокурьер, Таня себе запретила. Наверное, из чувства самосохранения. Чтобы не стать в собственных глазах ничтожеством. Грязью, пылью, использованной и выброшенной за ненадобностью вещью.

Убиравший посуду охранник что-то спросил, ткнув пальцем в почти нетронутое второе.

«Наверное, беспокоится, что не понравилось», – решила Татьяна и, вымученно улыбнувшись, сказала:

– It is very tasty. But I am not hungry[5]5
  Очень вкусно. Но я не голодна (англ.).


[Закрыть].

И опять, как несколько часов назад в кабинете полицейского начальника, слова слетели с языка сами собой. А ведь ни в школе, ни в институте по иностранному Дронова никогда не получала выше тройки. По-английски она стеснялась даже попросить воды или чашку кофе – в ушах постоянно звучала традиционная отповедь вузовской преподавательницы: «Ну что мне с вами делать, Дронова? Словарный запас, можно сказать, нулевой, а произношение, как у телятницы из вымирающей нижегородской деревни». А еще англичанка рассказывала о толчке и прорыве, которые случаются, когда человек попадает в иноязычную среду и стрессовую ситуацию. У Дроновой сейчас и то и другое в наличии. И язык «прорезался».

Таня едва дождалась, когда за охранником закроется дверь. Отчаяние рвалось наружу диким, звериным воплем. Она зажала рот ладонью, стиснула до ломоты в скулах зубы и, раскачиваясь взад-вперед, тихонько завыла. Размеренное покачивание и монотонный скулеж, как ни странно, помогли – истерика как будто отступила. Ее место заняло тупое безразличие. Снова прислонившись к стене, Дронова закрыла глаза. И тут же перед ее мысленным взором встала картина, которую она увидела в первое турецкое утро. Солнечное, безмятежное, обещавшее череду счастливых, полных радостными событиями дней.

ПЕРВОЕ УТРО

Было семь часов утра, и у бассейна царило безлюдье. Но на большинстве лежаков уже валялись какие-то журналы, книжки, маленькие, явно не отельные полотенца, шлепанцы. Народ подсуетился, заняв места, и отправился кто – на завтрак, кто – играть в большой теннис, кто – досыпать. Дронова с трудом отыскала шезлонг, на котором ничего не лежало, только к спинке была привязана красная ленточка, расстелила на нем взятое из дома небольшое полотенце и бросила сверху пластиковый пакет с русско-английским разговорником, романом «Духless» Минаева и купленным в магазинчике возле дома пакетиком «Бон Пари».

Отражение утреннего солнца дробилось в воде – каждый гребешок мелкой бирюзовой ряби украшала крошечная золотая корона. Посреди бассейна на обложенном со всех сторон голубым кафелем островке росла огромная пальма.

Захотелось разбежаться, прыгнуть в эту искрящуюся воду, доплыть до островка с пальмой, сесть, подтянувшись на руках, на бортик и, щурясь от солнца и счастья, болтать ногами…

Однако в бассейне никто не купался. Может, по местным правилам так рано нельзя? Таня вспомнила, что, когда вчера шла на ужин, бассейн был пуст. А вдруг тут можно плавать только в определенные часы?

Дронова была очень законопослушна. С прошлой осени она, учитель химии одной из московских школ, занималась репетиторством, чтобы позволить себе отпуск в Турции, и из каждой полученной суммы сразу вычитала 13 процентов – на уплату налогов. Коллега-«англичанка», у которой Татьяна спросила, где и как заполняют декларацию, вытаращила глаза: «А зачем тебе? Ты что, собираешься в налоговую? С ума сошла! Никто ж никогда не докажет, чего и сколько ты брала. Да и не захочет доказывать – оно им надо, с такой мелочью возиться!» И потом, встречая Дронову в учительской или в коридоре, смотрела с жалостью и недоумением…

Татьяна решила было поискать щит с расписанием работы бассейна, но передумала. Даже если купание разрешено, сейчас она плавать не станет. Ведь после этого придется как минимум полчаса сушиться, чтобы на сарафане от мокрых плавок и лифчика не проступили темные пятна. Вообще-то народ тут ходит и с мокрыми задами, и с вываливающейся из декольте грудью. Причем появляется в таком виде и в Интернет-кафе, и в главном фойе, где ресепшн, и даже в ресторане, так что туркам пришлось мальчиков возле входов поставить. Вчера Таня стала свидетельницей стычки между блюстителями дресс-кода и русской девицей в шортах и бюстике. Караулившие вход в главный ресторан привратники настаивали, чтобы «наяда» прикрыла верх, а та категорически не желала возвращаться в номер. Дронова наблюдала за этой разборкой, завидуя изящной фигурке жертвы дресс-кода и ее бойкому английскому и в то же время злорадствуя: ведь, несмотря на обольстительные улыбки и кокетливые ужимки, той все же пришлось сгонять за рубашонкой. Получать выговор от начальства и урезанную зарплату мальчики не пожелали.

Так и не искупавшись, Таня отправилась на завтрак. Мимо булочек, пирожков и рогаликов прошла отвернувшись. Побывавшие в Турции коллеги предупреждали: сдоба – это единственное, на что тут можно крепко подсесть. Все остальное, несмотря на кажущееся разнообразие, надоест через три дня. А Дронова еще в Москве дала себе слово не поддаваться искушениям «шведского стола» и вернуться из отпуска с тем же весом, что приехала. Это в худшем случае. В лучшем – сбросив пару-тройку килограммов.

Таня положила на тарелку резаных овощей, в глубокую плошку насыпала мюсли, полила йогуртом и вышла на открытую террасу. Солнце еще не палило, и большая часть обитателей отеля предпочла ранний завтрак на свежем воздухе. Дувший с моря легкий ветерок раскачивал ярко-красные колокола росших по периметру китайских роз, шуршал бумажными салфетками, заворачивал углы крахмальных скатертей.

На террасе Дронова обнаружила целый ряд лотков с фруктами. С него на десертную тарелку перекочевали три полузеленые сливы, яблоко и шесть четвертинок жиросжигающего грейпфрута. Напротив, с другой стороны прилавка, примерно таким же ассортиментом затаривалась дама лет пятидесяти. Татьяна прикинула: 92–94 килограмма, размер 56. Толстуха, перехватив ее взгляд, кивнула на свою тарелку, потом – на Дроновскую, заговорщицки подмигнула и хлопнула себя по животу похожей на подовый каравай пышной и коричневой от загара кистью:

– Бодибилдинг!

Дронова в ответ смущенно улыбнулась.

Покончив с овощами и мюсли, Татьяна поняла, что только раздразнила аппетит. Она проводила тоскливым взглядом тарелку с омлетом и сосисками в руках мальчугана лет семи, резко поднялась и решительно направилась в крытый зал ресторана. Взяла два рогалика, пирожок с курагой и ватрушку, на обратном пути налила себе из автомата чаю. Однако наслаждаться хорошо пропеченной сдобой мешало чувство вины: ведь клялась же себе, что будет есть только овощи, фрукты и нежирное мясо.

В четвертинки грейпфрута Дронова вгрызалась с остервенением, представляя, как горько-кислый сок гонится по пищеводу за рогаликами-ватрушками. Последние истребители жира шли с трудом – в желудке неприятно щипало. Вставая, Таня осмотрела последствия завтрака – горка выеденных кожурок выглядела вызывающе нескромно. Чтобы не встретить изумленный взгляд официанта, когда тот подойдет забирать грязную посуду, к выходу она направилась чуть ли не бегом.

У бассейна ее ждал неприятный сюрприз: на занятом сорок минут назад шезлонге по-хозяйски разлеглась какая-то девица. Татьянина сумка стояла рядом, поверх нее было небрежно брошено полотенце.

Дронова потопталась рядом, не зная, как привлечь внимание нахальной захватчицы – на глазах у той были темные очки, и понять, дремлет она или нет, не было никакой возможности.

– Excuse me[6]6
  Извините (англ.).


[Закрыть], – пролепетала Таня. – This is my[7]7
  Это мой (англ.)…


[Закрыть]… – Как будет по-английски «шезлонг», она не помнила.

Девица повернула голову, приподняла очки. Окинув Татьяну взглядом с головы до ног и ни слова не говоря, она ткнула пальцем в красную ленточку, спустила очки на нос и приняла прежнюю позу.

– Как же так? – еле слышно проговорила Дронова. – Я же почти в семь часов заняла.

Девица не реагировала. Зато с соседнего лежака поднялся мужичок лет шестидесяти.

– Это она ваши вещи скинула?

Таня кивнула.

– А еще возбухала тут! Ругалась не по-нашему… Двумя пальчиками взяла ваши сумку и полотенце, морду скривила. Пашка, ну-ка иди сюда!

Послышалось шарканье, и рядом с мужичком возник нескладный подросток лет четырнадцати. На его усыпанной угрями физиономии читались скука и обреченность.

– Мой внук, – представил мальчишку Татьянин защитник. – Английский знает от и до, в прошлом году в Лондоне три недели учился. Сейчас он этой шмаре все объяснит. Пашка, – мужичок ткнул пальцем в девицу, которая продолжала спокойно лежать, подставив солнцу длинное, сухощавое, лишенное талии и бедер тело, – объясни ей, что так не делают.

– Ну де-е-ед, – проскулил Пашка. – Ну фиг ли связываться? Вон там еще полно лежаков свободных. Пусть туда ложится.

– Да ты чего! Давай объясняй, а то я сам…

– Да ты ж, дед, по-английски – ни бум-бум, – снисходительно ухмыльнулся Паша.

– А мне и не надо! Вот счас возьму да и переверну ее лежак. – И дед решительно шагнул в сторону захватчицы.

– Ой, пожалуйста, не надо, – вмешалась Таня. – Прошу вас. Я действительно устроюсь где-нибудь в другом месте…

– Да что вы за тюхи-то! – вспылил дед, брызгая слюной. Лицо у него покраснело.

Таня перепугалась, что сейчас из-за нее разразится международный скандал – с вызовом полиции, приездом городской администрации, русского консула. Вон и девица приподнялась на локтях, сдвинула очки на макушку и зыркает настороженно блеклыми, похожими на размороженный хек глазками.

– Я вас умоляю… Пожалуйста… – Татьяна прижала к пышной груди сжатые в кулачки ладони.

– Здравствуйте! Что у вас тут произошло?

Татьяна обернулась и увидела хрупкую блондинку в свободных брюках-шароварах, просторной тунике с длинным рукавом и прозрачном шарфе на голове.

Дронова, путаясь и повторяясь, изложила суть конфликта. Блондинка холодно улыбнулась немке и сделала успокаивающий жест:

– No problem.

Потом взяла Татьяну под локоть – та свободной рукой едва успела подхватить сумку с полотенцем – и повела в сторону толстенного дерева сразу за будкой аниматоров.

– Стой здесь! – скомандовала незнакомка. – Я сейчас.

Вернулась она через полминуты с турецким мальчишкой-подростком, который тащил шезлонг.

– Ну вот, тут даже лучше, чем у бассейна. Там, как пожарче станет, начнется война за зонтики. А у тебя тут крона густая, под ней всегда тень, а решишь позагорать – выдвинешь немного лежак.

– Но тут же газон.

– Ну и что? Мы ж не в Лондоне. Можешь прямо на траве разлечься – слова никто не скажет. Вот увидишь, к полудню рядом целое лежбище образуется. Ой, а мы даже не познакомились. Меня Тина зовут. А тебя?

– Таня. А ты… – Дронова еще раз окинула взглядом совсем не курортный наряд новой знакомой, – здесь тоже отдыхаешь?

– Нет, я работаю в магазинчике сувениров внутри отеля. Там в витрине кальяны всякие выставлены, тапочки вышитые. Ты, кстати, не вздумай у меня подарки родным покупать, в городе все в три раза дешевле.

– А тебя начальство заставляет так одеваться?

– При чем тут начальство? Просто так положено. Я ж тут замужем. За турком.

– Да-а-а?! – протянула Дронова и с еще большим интересом посмотрела на Тину. – И как тебе?

– Нормально. Исмаил у меня хороший. Вот, работать отпустил. Хотя у них принято, чтоб жены дома сидели. Считается, что семью мужчина должен кормить.

– Слушай, а правду говорят, что турки… – Татьяна замялась, – к русским девушкам неравнодушны?

– Наоборот, это наши бабы к ним неравнодушны! – запальчиво возразила Тина. – Вешаются, как… Смотреть противно. Между прочим, и на порядочных женщин… – Тина сделала многозначительную паузу, – …тень бросают. А если вешаются, чего ж не поиметь по полной программе? Короче, пользуются турки русскими бабами на всю катушку, но почти никогда не женятся, – в голосе Тины прорезались самодовольные нотки.

И новая знакомая вкратце обрисовала Дроновой, как она сама выразилась, диспозицию. Чтобы жениться, турку надо сначала заработать на калым. Местные девушки себя блюдут, так что добрачные отношения с ними исключены. Европейские женщины раскованы, охочи до приключений, но скупы и в большинстве своем некрасивы, к тому же за ними нужно долго ухаживать. В общем, здешним казановам приходилось совсем несладко до тех пор, пока на берега Средиземного и Эгейского морей не повалили россиянки и украинки, которые мигом лишили шансов всяких там немок, француженок и англичанок. Отзывчивые на ласку, на комплименты, а особенно на волшебные слова «Будь моей женой», они к тому же с готовностью открывали кошельки в ответ на подаренный сердечным другом дешевый перстенек.

– Представляешь, у моего мужа есть друг Халис. Надо сказать, красавец писаный, – для убедительности Тина закатила глаза. – Так он за прошлое лето пять «ролексов» получил. Настоящих. Целый бизнес наладил. Тетка, которая почин дареным «ролексам» положила, лет на пятнадцать Халиса старше. Увидела, что он дешевенькую штамповку на руке носит, смоталась в Анталью и купила там не слишком навороченную модель за пять тысяч баксов. Улетала тетка с твердой уверенностью, что осенью Халис прибудет к ней в Питер для оформления отношений. Еще, наверное, и приземлиться не успела, а он уже другую присмотрел. Помнишь, как в детской сказке про дудочку и кувшинчик: «Одну ягодку беру, на другую смотрю, третью примечаю…» Остальным оприходованным за сезон дамам Халис уже сам намекал, что именно хочет получить в подарок. И даже в магазин сопровождал. В тот самый, куда всякий раз после отбытия «невесты» презентованный ею «ролекс» сдавал. Конечно, деньги за товар он получал с небольшим вычетом, магазину-то ведь тоже заработать надо. Но тем не менее за один сезон на подержанный «мерседес» натрахал.

Вдруг что-то громко хрюкнуло, потом раздался звук, похожий на звон сыплющихся монет, и полилась незатейливая песенка с пожеланиями доброго утра на пяти языках.

– Блин! Десять часов! – вскочила Тина. – Все, подруга, я побежала, в обеденный перерыв тебя навещу. Тут хоть и полно русских, а поговорить не с кем. Ребята-аниматоры круглые сутки должны туристов развлекать. Их главный, мистер Тони, однажды увидел, что девчонка-украинка со мной болтает, разорался, обещал штраф на нее наложить. А с чего там вычитать-то? С жалких трехсот «зеленых»?

При упоминании имени мистера Тони Дронова смущенно зарделась.

Вчера вечером, несмотря на усталость (подъем в пять утра, четыре часа в аэропорту в ожидании отправления задержанного чартера, перелет, выматывающие заезды в гостиницы для высадки других туристов и наконец заселение в номер), она все-таки сходила на шоу в амфитеатре, которое вел этот самый мистер Тони. Дроновой главный аниматор понравился сразу. Он свободно говорил на английском и немецком (во всяком случае, насколько она могла судить) и очень смешно коверкал русские слова. Невысокий, коренастый, абсолютно лысый, но очень обаятельный, он больше походил на француза, чем на турка.

А еще мистер Тони был чрезвычайно пластичен. Глядя, как он с грацией тигра движется по сцене, Таня дала волю воображению. После шоу, наверное, будет дискотека, и мистер Тони пригласит ее на медленный танец. Или Таня сама его пригласит. Прикрыв глаза, она представила себя в объятиях загорелого красавца, но тут у нее за спиной раздался девчоночий голос, сказавший по-русски:

– Говорят, мистер Тони предпочитает сразу с тремя. И чем моложе, тем лучше. Может, подпишемся?

Дронова еле сдержалась, чтоб не обернуться сразу. Сделала это через минуту, изобразив, что ищет кого-то на задних рядах.

За ней сидели три девицы лет восемнадцати в крошечных шортиках и топиках-лифчиках.

Таня непроизвольно бросила взгляд на свой итальянский, купленный на посленовогодней распродаже костюм – широкая, длинная, почти до щиколоток юбка, кофта с рукавом три четверти. Еще полчаса назад, стоя в нем перед зеркалом, Дронова в очередной раз похвалила себя за удачное приобретение. Тогда ей казалось, что костюм выглядит дорого и элегантно, теперь она поняла, как он нелеп и смешон. К глазам подступили злые слезы: «Вырядилась! Вон, даже семидесятилетние немки выставляют свои обвислые ляжки напоказ. А у тебя нормальное молодое тело, пусть и полноватое!»

Она уже не смотрела на сцену, а ждала, когда все закончится и можно будет, не наступая на ноги соседям, пробраться к выходу и скрыться в своем номере. Дронова и сама не знала, что ее больше расстроило: собственный старушечий облик или реплика этой смазливой соплюхи про мистера Тони.

Порог номера Таня перешагнула, полная решимости даже не смотреть в сторону турецких обольстителей и срочно довести до ума взятый из дома гардероб.

Сначала маникюрными ножницами отрезала штанины джинсов. Намеревалась до середины бедра, но потом сказала себе: «К чему эти полумеры? Резать так резать!» В результате новоявленные шорты прикрывали только филейную часть. Еще полчаса ушло на выдергивание ниток, после чего края коротюсеньких штанишек украсила кокетливая бахрома. Затем пришел черед легкого халатика розового цвета с нашитыми по всему полю красными бантиками, в первозданном виде доходившего Дроновой до середины икр. Скроенный в форме годэ, он никак не хотел поддаваться ровному обрезанию, и в результате многочисленных подравниваний укоротился до длины поварской куртки. Подшивая низ «руликом», Таня уже почти засыпала. И даже пару раз больно кольнула палец иголкой.

Утром, натянув шортики с бахромой, Дронова едва не расплакалась – в ЭТОМ она никогда не осмелится выйти из номера, да и лететь обратно теперь не в чем. Разве что в том самом итальянском костюме, в котором она вчера была на шоу. Обкромсанный халат даже примерять не стала. Надела поверх купальника так и не отвисевшийся за ночь хлопчатобумажный сарафанчик в ромашку.

Скорбь по испорченным нарядам тут же улетучилась, едва Таня вышла из корпуса и увидела высоченные пальмы, огромные кусты олеандров, увешанные роскошными гроздьями-соцветьями розового, сиреневого, белого цвета, бассейн с крошечными золотыми коронами на волнах… После пыльной, загазованной Москвы этот отельный оазис показался ей раем…

Попрощавшись с Тиной, Дронова отправилась к будке аниматоров – посмотреть расписание мероприятий у бассейна. Первым пунктом стояла «монинг гимнастик». Но на нее Таня решила не ходить, когда увидела, что девочке-тренеру удалось сагитировать только двух малолетних пацанов и тетку лет семидесяти. Зато на аква-аэробику поплыла. И не пожалела. Во-первых, молотить ногами, сидя на краешке бассейна и поднимая при этом столп брызг, было забавно и весело, а во-вторых, когда женщины, стоя по шейку в воде, делали упражнения для упругости бюста, в их рядах появился симпатичный мужчина на огромном надувном крокодиле. Он ловко, как слаломист, лавировал на своей рептилии между дамами и раздавал направо-налево по-английски комплименты. Дроновой он сказал что-то вроде: «Создаваемая вашим бюстом волна – самая высокая», но пока до Татьяны дошел смысл этой фразы, успел отплыть на изрядное расстояние. Она запоздало улыбнулась хвосту аллигатора и сказала «сенкью».

К барной стойке невдалеке от центрального бассейна Дронова, завязав поверх закрытого купальника разрисованное рыбками и экзотическими водорослями парео, шла танцующей походкой. Негр-бармен – высокий, хорошо сложенный, но чуть полноватый – улыбнулся ей ослепительно-белой улыбкой, и настроение у Татьяны поднялось еще на два деления.

Усаживаясь в шезлонг с чашкой щедро посыпанного корицей капуччино в руке, Дронова с благодарностью подумала о Тине: «Какая она все-таки милая! Заботится о соотечественниках… Хотя какой ей с этого навар? Пока мою проблему решала, чуть на работу не опоздала».

Если бы Татьяна тогда знала, какой бедой обернется ее знакомство с симпатичной и доброй, всегда готовой прийти на выручку соотечественникам Тиной…

Только что теперь мучить себя этими «если бы» да «кабы»? Все уже случилось. И помощи ждать неоткуда.