Текст книги "Турецкий берег, край любви"

«Интересно, а из чего здесь, в Турции, делают метлы? – отрешенно подумала Настя. – А у нас из чего? Из березовых веток, кажется. Или из ивовых? Из ивовых практичнее – они гибкие, не ломаются… Дед Андрей плел из них корзины, которые у него почему-то всегда получались скособоченными. Но баба Нюра и соседки все равно хвалили. Не на продажу же, а яблоки и свеклу с моркошкой в погребе хранить…»

Ей надо было чем-то занять голову, чтобы не думать о том, что произошло два часа назад на набережной. Но перед глазами с садистской настойчивостью появлялся дергающийся кадык на смуглой шее с едва заметной черной щетиной, разделенный пополам неглубокой ложбинкой подбородок, плотно сжатые губы.

Чего она сорвалась? Сама же хотела, чтоб он позвал ее к себе в номер или пришел к ней. Ожидание грядущей ночи жило в ней с самого утра – с того самого момента, когда он, держа ее под локоть, вел по набережной к месту, где была причалена яхта. И если бы он не сказал, что завтра улетает, все случилось бы… Он что, не мог сообщить о своем отлете утром? Соврал бы, что вернется через два дня, а потом позвонил с рассказом про неотложные дела, которые заставляют его остаться… Господи, какая же она идиотка! Если бы Кемалю был нужен одноразовый секс, он бы так и сделал. Но он хотел быть с нею честным и боялся ее потерять. А она даже не дала ему договорить, спустила с поводка Стаффа…

Настя не раздеваясь заползла на неразобранную кровать и натянула на себя край покрывала. Вскоре она провалилась в короткий и тяжелый, как горячечный бред, сон. В этом сне была огромная рыбина, которая билась на дне грубо сколоченной лодки. От мощных конвульсий, сотрясавших ее медно-красную тушу, суденышко раскачивало из стороны в сторону, через борта плескала вода.

Потом перед глазами появились чьи-то босые ноги, стоящие на узкой лавочке-перекладине. На каждом из покрытых ярко-красным лаком ногтей была нарисована крошечная Золотая рыбка, с белыми плавниками. «Где-то я такой педикюр уже видела, но где?» – попыталась во сне припомнить Настя. Но в это мгновение гигантская рыбина изогнулась, почти соединив в воздухе хвост и голову, и тут же резко распрямилась. Лодка накренилась, черпанула правым бортом воду и перевернулась. На морской глади парашютом вздулся подол легкого платья – красные и черные кольца по кремовому полю.

Настя вскрикнула и проснулась. Откинула покрывало, села на кровати, провела рукой по бедрам, разглаживая подол измятого платья – кремового, в красных и черных кольцах. Подтянула к животу колени, обхватила их руками. Золотая рыбка на большом пальце правой ноги, попав в свет бра, кокетливо вильнула белым плавником.

ЩЕДРЫЙ ПОДАРОК

Подушка пахла чужими духами. Приторно-сладкими, как жидкая карамель. В четвертом классе их возили на экскурсию на фабрику «Красный Октябрь», и Дронова, отстав от всех, задержалась возле конвейера, где делали конфеты с ее любимой вишневой начинкой. Тане было интересно, как джем попадает внутрь. Секрет так и остался не раскрытым, потому что прибежала рассерженная классная и, отругав Дронову, утащила ее за собой.

Подушка пахла точно так же, как тягучая масса, которую в огромном чане мешала похожая на лопасти корабельного винта штуковина.

Таня скосила глаза. Мустафа спал на спине, раскинув руки. Она осторожно повернулась на бок и стала рассматривать его профиль. Правильный и очень красивый, как на старинных византийских монетах. Мустафа выпростал из-под тонкого покрывала руку и потер кулаком нос. Таня тихонько рассмеялась. Это выглядело так по-детски, так трогательно. Закрыв глаза, она подумала: «Я и не знала, что бывает такое счастье!»

Утренняя дрема была тоже сладкой, как расплавленная карамель.

Они проснулись от звонка мобильного телефона. Мустафа вскочил, схватил трубу и принялся расхаживать с ней по комнате в чем мать родила, изредка бросая в микрофон фразы на турецком. На Таню он даже не взглянул, а она, засмущавшись, отвернулась к стене. Лежала, задержав дыхание, и чувствовала, как напряглись спина, руки, ноги. Вот сейчас он закончит говорить и вернется к ней. Ляжет рядом, и повторится то, что было ночью. То, что позволило ей наконец понять, какой смысл вкладывали в слова «вершина блаженства» люди, на протяжении многих веков писавшие книги о любви.

Таня слышала, как захлопнулась крышка мобильного, как босые ноги прошлепали через всю комнату, как чпокнула дверь холодильника. Забулькало наливаемое в стакан пиво. Или минералка. Она провела языком по губам. Как хочется пить! Сейчас Мустафа вернется в комнату со стаканом воды и захочет напоить ее из своих рук. Так он вчера поил ее вином.

Он вошел. Звякнуло что-то металлическое.

«Пряжка от ремня», – догадалась Таня. Шуршание жесткой плотной ткани. Натягивает джинсы. Он что, уходит? Наверное, у него какие-то срочные дела, и он решил ее не будить. Таня повернулась на спину. Мустафа, опустив голову, застегивал пряжку ремня. Услышав шорох, поднял глаза. Таня испугалась – на какое-то мгновенье ей показалось, что она не знает человека, который стоит посреди комнаты. Резкие, будто сложенные в технике оригами из крафтовой бумаги, черты лица, сведенные к переносице брови, а под ними – две черные дыры. Глаза, которые она вчера назвала про себя бархатными, сейчас зияли пустотой.

Первыми ожили и стали прежними губы. Следом расплылись от переносицы к вискам брови – будто крылья орла, который сидел, нахохлившись, а потом взмыл в небо.

– Доброе утро, мое солнце! – Мустафа присел на край кровати и нежно поцеловал Таню в губы. – Мне было так хорошо этой ночью!

– Мне тоже.

– Я хочу тебя подарить.

– Меня… что сделать?

– Я хочу тебя подарить.

– Но… Как ты… Я же не вещь… – Танины губы задрожали.

Мустафа недоуменно уставился на исказившееся, будто от острой боли, лицо, на руки, которые судорожно сжимали натянутое до горла покрывало.

– Ты сделать мне радость, счастье, и я хотеть презент для тебя.

– Зна-ешь, что… – Дронова захлебнулась от смеха, – что ты сначала сказал? Что хочешь меня… понимаешь, меня, – она несколько раз ткнула себя пальцем в грудь, – …кому-то подарить. Другому мужчине. Понимаешь?

В голове Мустафы ускоренным темпом пошел какой-то процесс. Результатом стало озарение и раскаяние. Он упал на колени, стал целовать Тане руки и клясться немедленно начать всерьез учить русский язык, чтобы больше никогда не пугать самую лучшую в мире женщину.

– А что ты собирался мне подарить? – кокетливо опустив глаза, спросила Дронова после того, как возлюбленный в десятый раз получил прощение и наконец-то встал с колен.

– Я хотеть, чтоб ты поехать в Истанбул. Истанбул – столица три империя. Самый красивый женщин на всей земля должен видеть самый красивый город на всей земля. Я хотеть взять билет самолет из Анталья и из Истанбул. Ты там ходить день, ночь будешь опять отель.

– А ты? Ты тоже со мной полетишь?

– Нет, – он удрученно и даже скорбно покачал головой. – Я надо работать.

– Тогда я тоже не полечу. Что я там буду делать без тебя?

– Ты хотеть я обидеть?

– Нет, конечно.

– Тогда ты лететь в Истанбул. Я быть такой счастливый, что ты ходить улица Истанбул, смотреть мечеть, мост.

– Но я же совсем не знаю турецкого языка и английский – только чуть-чуть.

– Аэропорт тебя ждать мой брат. Он быть с тобой. Он мой старший брат, и я хотеть, чтоб он видеть девушка, который я люблю и который будет мой жена. Который войдет наша семья, наш дом. У нас так надо. Обязательно надо.

– Хорошо, я полечу. Спасибо тебе большое. Но ты меня встретишь в аэропорту, когда я вернусь?

– Да! Да, мое солнце! Я ждать тебя, как… – он замолчал, видимо подбирая одно из известных ему русских выражений… – «как соловей лета».

Билеты они взяли в тот же день. Самолет в Стамбул вылетал на следующее утро, и предложение Мустафы провести грядущую ночь порознь, чтобы путешественница смогла хорошенько выспаться, Таня сочла разумным, хотя сначала очень расстроилась.

Мустафа ждал ее в машине метрах в трехстах от ворот отеля. Он объяснил, что мог подъехать хоть к самому крыльцу ее корпуса, ему бы это позволили, Мустафу Арабула в Белеке все знают и уважают, но он не хочет, чтобы о его девушке думали плохо. Вот когда они объявят о помолвке, тогда можно будет не скрываться, тогда он будет приезжать за своей невестой хоть в отель, хоть в парикмахерскую, хоть в ресторан.

В аэропорту Антальи Мустафа припарковался вдалеке от других машин и автобусов. Привлек Таню к себе, долго и страстно ее целовал, уверяя, что будет считать часы до встречи.

– Наверное, пора, – вздохнула Татьяна. – До вылета час, а надо еще регистрацию пройти. Как ты думаешь, эту сумку сдавать в багаж не надо? – Она протянула назад руку и перетащила через спинку сиденья небольшой саквояжик.

– Нет! Багаж не надо! Скажи: «С собой!» Здесь много вор. Глаза закрыл, один момент – чемодан нет. Багаж не надо!

– Ну хорошо, хорошо! Возьму с собой.

– Я давно не видеть мой брат. Ты передать презент. – Мустафа вытащил из бардачка небольшой, величиной с ладонь, сверток. – Это книга, писать.

– Записная книжка, – догадалась Таня.

– Да, да! – закивал головой Мустафа. – Он любить. Я ему всегда писательный книга дарить. Вечер я здесь. Стоять, небо смотреть. – Он приложил ладонь козырьком ко лбу и показал, как пристально станет всматриваться в небо, которое должно возвратить ему любимую.

Внутрь здания аэропорта Мустафа не пошел, объяснив жестами, что боится расплакаться при расставании.

Встретивший Таню в Стамбуле Мурат оказался мрачным мужчиной лет тридцати пяти с залысинами на лбу, забранными в хвостик жидкими сальными волосами и неряшливо постриженной бородой. По-русски он совсем не говорил – приходилось общаться на английском, с которым у Мурата было еще хуже, чем у Дроновой. В зале прилета он молниеносно вычислил ее в толпе и первым делом спросил, где презент от Мустафы.

«Ну и манеры! – огорчилась она, однако виду не подала. Хотела тут же поставить сумку на пол и достать сверток, но Мурат выхватил у нее багаж и, взяв под локоть, повел к выходу. – Вот питекантроп-то! – вконец расстроилась Таня и принялась исподволь рассматривать будущего деверя, утешая себя тем, что братья совсем не похожи, даже внешне: – Может, они вообще двоюродные или троюродные. Говорят, мусульмане всех родственников близкими считают. Все-таки хорошо, что этот Мурат так далеко от Мармариса живет. Ну увидимся с ним на свадьбе, раз в год в гости приедет, мы к нему, может, съездим. Главное, что не под одной крышей».

Осмотр достопримечательностей Стамбула происходил довольно странно. Мурат подруливал к очередной мечети, базару, висячему мосту, тыкал пальцем в памятник архитектуры или истории, бормотал: «Тиз из…» (дальше шло название на турецком), ждал, когда Татьяна выйдет из машины, вываливался из авто сам и с мрачным видом тащился за ней.

К полудню зной стал просто нестерпимым. Если на берегу моря плюс сорок Таня переносила довольно легко, то в городе из камня и стекла спасала только большая бутылка минералки, из которой она поливала голову и смачивала шляпу. Этого хватало на четверть часа, потом процедуру приходилось повторять.

А у парадных ворот султанского дворца Топ Капу ей стало дурно. Наверное, все-таки от перегрева, хотя и богатая Танина фантазия тоже свою роль сыграла. Они проходили мимо большой туристической группы, когда Дронова услышала, что экскурсовод говорит по-русски, и жестом попросила Мурата остановиться. Дама-гид вдохновенно рассказывала о нравах средневековой Турции:

– Жители Стамбула стекались к этим воротам, чтобы посмотреть на останки казненных царедворцев, и еще издали угадывали, к какому рангу принадлежал попавший в немилость. Ведь голову казненного визиря клали на серебряное блюдо и ставили его на верх самой высокой мраморной колонны, голову крупного сановника – на деревянное блюдо и колонна была пониже, а головы рядовых чиновников просто бросали на землю. Они быстро покрывались пылью, и уже к вечеру лица казненного было не рассмотреть…

Вот на этом месте Дронова и поплыла. Очнулась от того, что кто-то плеснул на нее холодной водой. Открыла глаза и увидела, что лежит на траве, а над ней склонились люди. Тетечка-гид, какие-то парни и Мурат. Лицо у брата Мустафы встревоженное, голос звенит от напряжения:

– Are you OK? Are you OK?

– Все в порядке, – по-русски ответила Таня и, смущенно улыбаясь, стала подниматься с газона. – Это от жары.

– Вам лучше еще немного полежать, – посоветовала женщина-гид. – Впрочем… Давайте-ка, присоединяйтесь к моей группе! Мы сейчас идем в Йеребатан – это подземное водохранилище. Вы там немного придете в себя, а заодно и достопримечательность посмотрите. Меня зовут Римма Петровна, я буду рядом, так что не бойтесь.

Мурат идти в Затонувший дворец (оказалось, что именно так с турецкого переводится Йеребатан) отказался. Жестом показал, что подождет ее наверху.

Смысл наставления «не бойтесь» стал понятен Тане, едва группа спустилась в подземелье. Именно так она представляла себе царство мертвых, когда читала древние мифы и поэмы Гомера… Отливающая антрацитом вода, а из нее, будто живые существа, вырастают колонны с вырезанными на них магическими рисунками и заклинаниями. С огромного сводчатого потолка падают тяжелые капли, их звук многократным эхом отражается от каменных, будто покрытых копотью стен. По ним тоже течет вода. И по колоннам. Сейчас вон из-за той, дальней, выплывет Харон. Таня вздрогнула, она могла поклясться, что услышала всплеск весла…

Зная, какое зловещее впечатление производит на впервые попавших в Йеребатан людей здешняя атмосфера, экскурсовод Римма Петровна сыпала датами, именами и техническими подробностями. Дроновой казалось, что она слышит только монотонный голос и совсем не разбирает слов, но сведения о Затонувшем дворце намертво отпечатались в ее памяти. Водохранилище построено в четвертом веке императором Константином и расширено в пятом – Юстинианом. К сооружению гигантской цистерны властителей сподвигли опасения, что враги, взяв Стамбул в осаду, могут отравить питающие город источники. Вода сюда идет по 25-километровому акведуку, который тянется из лесов, называющихся почему-то Белградскими. Колонны – их в подземелье 336 – свезены византийцами из разрушенных ими языческих храмов и использованы исключительно как строительный материал. Нарочитое отречение подданных Константина и Юстиниана от языческих идолов, демонстрация презрения к ним в Йерабатане видны на каждом шагу…

Кто-то тронул Таню за локоть. Она вынырнула из забытья и повернула голову.

– Вам опять нехорошо? – спросила Римма Петровна, заглядывая ей в глаза. – Может, пойдете наверх?

– Нет-нет, я с вами, – поспешно ответила Татьяна и первой шагнула на деревянный настил.

– Эти мостки сделали совсем недавно, – объяснила шедшая сзади экскурсовод. – А в семидесятых здесь только на весельных лодках можно было передвигаться. Конечно, и уровень воды был повыше… А вот и Колонна слез. Господа! – повысила голос Римма Петровна. – Подтягивайтесь сюда, пожалуйста. Видите, как медленно скатывается вода по причудливым завиткам на этой колонне? И влага чистая и прозрачная, как слеза. Поэтому эта колонна и называется Колонной слез, или Плачущей.

– А почему в хранилище вода не протухает? – задал вопрос один из парней, приводивших Таню в чувство у ворот Топ Капу. – Она же здесь стоячая…

– Ее очищают золотые рыбки, которых запускают раз в четыре года, – с готовностью удовлетворила его любопытство Римма Петровна. – А еще здесь карпы водятся. По одной из местных легенд, именно благодаря им Йеребатан был открыт современниками. В шестнадцатом веке водохранилище перестало использоваться по назначению и о нем благополучно забыли, стали строить над ним дома, кофейни… А в середине прошлого столетия один стамбулец увидел, как его сосед прорубил в полу дырку и таскает оттуда жирных карпов. Доложил, куда следует. Городские власти вскрыли в доме рыбака пол и увидели вот это великолепие! Кстати, вы знаете, что некоторые сцены фильма «Из России с любовью», например погоня на лодках по мрачным подземельям, снимались здесь?

– А я читал, что Кончаловский в Йеребатане эпизод в загробном царстве Аида для своего «Одиссея» снимал. Это правда?

Ответа экскурсовода Таня, продолжавшая медленно двигаться вперед, не услышала. Она шла, глядя себе под ноги, и думала о том, что невесть откуда взявшееся предчувствие надвигающейся беды навеяно этим мрачным подземельем, а на самом деле теперь у нее все будет хорошо. Теперь, когда она встретила мужчину, которого очень любит и который любит ее.

Крик застрял у Тани в горле, ноги подкосились. Из воды на нее смотрело искаженное то ли предсмертной мукой, то ли злобой раздувшееся зеленое лицо покойника.

– Боже мой… Мамочка… – прошептала она непослушными губами и обернулась назад.

К счастью, возглавляемая Риммой Петровной группа была уже совсем рядом. Экскурсовод, подходя, продолжила повествование:

– А вот здесь, у торцевой стены в основании двух колонн лежат высеченные из зеленого мрамора головы Медузы Горгоны. Змееволосая Медуза наводила на древних греков священный ужас, считалось, что ее взгляд превращает человека в камень. Строители Йеребатана намеренно положили одну из них набок, а другую и вовсе перевернули, чтобы показать свое пренебрежение к языческим божествам. А теперь пойдемте назад, на солнышко, а то некоторые, я вижу, совсем замерзли.

Таню действительно бил озноб, даже зубы пришлось стиснуть, чтобы не стучали. Поднявшийся навстречу ей Мурат смотрел уже не встревоженно, а раздраженно. «Злится, – расстроилась Таня. – Вот, думает, навязалась на мою голову! Еще и Мустафе расскажет, какая я изнеженная и нервная. А может ведь и больной представить…»

Мурат тем временем, оглядевшись по сторонам и что-то прикинув, быстрым шагом двинулся по одной из прилегающих к дворцовой площади улиц, велев Татьяне следовать за ним. Через несколько минут они оказались на кладбище, посреди которого расположилось… кафе.

«Это называется чайный сад, – вспомнила Дронова, усаживаясь на плетеный стул под кроной дерева с узловатым стволом и мелкими шершавыми листьями. – Я же читала, что чаще всего чайные сады в Турции устраивают именно на погостах…»

К столику подошел пожилой турок. Они с Муратом поприветствовали друг друга и перебросились парой фраз на турецком. Мурат спросил у Тани, что заказать. От еды она отказалась, попросила только горячего чая. Процедура приготовления напитка, который должен был наконец ее согреть, Дроновой была хорошо видна. Вот старик турок сполоснул кипятком маленький железный чайник, бросил в него пять щепоток заварки из разных банок, залил кипятком и поставил маленький чайник на большой, уже булькавший на треноге, под которой был разведен огонь.

Через десять минут маленький чайник, от которого еще исходил жар, стоял у них на столе. Мурат пододвинул к себе крохотные чашки и налил в них чуть больше половины.

«Тут же всего на три глотка, – расстроилась Таня. – Мы с мамой дома пьем чай из огромных кружек, и то не всегда напиваемся». Она хлебнула коричнево-янтарной жидкости, и тут же язык, нёбо и десны обдало горьким жаром, а потом будто стянуло. Проглотить вяжущий желеобразный комочек она так и не решилась. Покатав его во рту, поднесла чашку к губам и, делая вид, что пьет, выплюнула. Слава богу, Мурат этого не заметил. Он вообще на нее не смотрел – сидел, прикрыв глаза, и то ли думал о чем-то, то ли дремал.

В чайном саду они пробыли до четырех часов пополудни, а потом еще два часа бесцельно бродили по улицам, время от времени заходя в магазины и кафешки, где работали кондиционеры.

Время тянулось нескончаемо долго, оно как будто расплавилось на этой нестерпимой жаре и стало похожим на огромный кусок жвачки, которая вязнет в зубах, липнет к пальцам, виснет на них длинными нитями.

По поводу относительности времени Дронова могла написать целую статью или даже монографию. Причем основываясь исключительно на собственном опыте. Например, она еще в детстве, отдыхая в оздоровительном лагере в Хосте или у дальних родственников в самарской деревне, замечала: время вне столицы идет в два, а то и в три раза медленнее.

В Москве ее внутренние часы работали, как швейцарский хронометр. Не глядя на циферблат, она могла с точностью до минуты сказать, сколько времени решала математику, занималась на фортепиано или читала книжку. А вот в лагере и в деревне безупречный в условиях столицы механизм сразу давал сбой. Например, Таня была уверена, что пролежала на берегу под шепот волн как минимум полчаса, а оказывалось, что десять минут. Или, продремав в растянутом между двух старых черемух гамаке, как ей казалось, два часа, она влетала на бабушкину кухню посмотреть любимый сериал, но, взглянув на ходики, выясняла, что еще успеет сгонять на речку искупаться.

Однако таких, как сейчас в Стамбуле, разногласий со временем у Дроновой еще не случалось.

Они прибыли в аэропорт за сорок минут до отлета. Мурат ехал медленно, пару раз останавливался у киосков, покупал бутылку минералки и лениво тянул воду из горлышка. Татьяна нервничала, просила ехать быстрее. У нее даже мелькнула мысль: «А может, Мустафа тогда не оговорился, сказав, что хочет меня подарить? Вдруг его главный презент брату вовсе не записная книжка, а русская девушка Таня Дронова?» Но она тут же отогнала это дикое предположение и отругала себя последними словами за мнительность. К тому же за весь день Мурат не проявил к ней как к женщине никакого интереса. Наоборот, она все время чувствовала себя обузой.

В аэропорту Стамбула Мурат, как и Мустафа нынешним утром в Анталье, припарковал машину в дальнем закоулке. Молча взял Танин саквояж, по-хозяйски его открыл и, переворошив огромными ручищами аккуратно уложенные пакеты с сувенирами, сунул на самое дно какой-то сверток – чуть больше того, что Таня утром передала ему. Беспардонность будущего деверя так шокировала Таню, что она не проронила ни слова.

Мурат защелкнул замок на саквояжике и, не оборачиваясь, пробурчал:

– Тиз из май презент Мустафа.

Из машины он даже не вышел. Ткнул пальцем в направлении стеклянной двери в зал отлетов, кивнул головой:

– Бай.

Когда Дронова ждала своей очереди на проверку багажа, ей показалось: Мурат стоит за стеклянной стеной напротив и наблюдает за тем, что происходит внутри терминала. Впрочем, бликовало солнце, и Таня не могла уверенно сказать, что это он.

Она была слишком занята ожиданием встречи с Мустафой, чтобы заметить, как сидевший за монитором полицейский кивнул коллеге, несшему дежурство у арки-металлоискателя. Отправляясь в накопитель, Дронова оглянулась: высокого мужчины в черном за стеклом уже не было.