Текст книги "Сибирская амазонка"

Сашка покраснел, а Шурка со злорадством произнес:

– Что я говорил, опять нагайку извел? Батя всяко теперь уши оборвет!

Сашка свистнул и забросил кнутовище в кусты, потом окинул брата презрительным взглядом:

– Че пялишься? Скажу – потерял, батя за то только подзатыльник отвесит, а Степана попрошу, он мне новую сплетет!

Алексей подошел к бутылке, осмотрел горлышко, потом повернулся к Сашке.

– Ловко управился! Долго учился?

– Он столько посуды всякой перебил, – мстительно сообщил Шурка и, отскочив в сторону подальше от кулаков брата, закончил: – А батя ему сколько батогов отвесил по…

Далекий грохот грома слился с последними словами парнишки. Они подняли головы вверх. Над горами заходила огромная туча. По кронам деревьев пронесся верховой ветер, заламывая ветки кедров и мохнатые лапы пихт.

– Быстрее! Быстрее! – заторопил их Сашка, с опаской поглядывая на небо, а Шурка бросился упаковывать вещи. Не забыли про тайменя и ведро с соленым хариусом.

В тайге тем временем потемнело. Не оставалось сомнений, что надвигается страшный грозовой ливень. Молнии беспорядочно крестили небо, удары грома сотрясали гольцы, когда рыбаки галопом, наперегонки с лошадью, выскочили на дорогу, ведущую к станице. Уже завиднелись колокольня станичной церкви и первые избы, когда холодным водопадом на них обрушился дождь.

Но близнецы принялись вдруг прыгать по лужам и громко кричать:

– Дождь, дождь, пуще, дам тебе гущи!

Сашка оглянулся на гостей и, радостно сверкая глазами из-под гривы мокрых волос, пояснил свой восторг:

– Теперь вода обязательно в логу огонь погасит. – И заорал еще громче: – Дождь, дождь, пуще!

И тогда Алексей, а следом Иван неожиданно для себя присоединились к этим диким необузданным крикам, не замечая, что вода скатывается с них потоками.

Глава 11

– Ладно, ладно порыбачили! – Никита Матвеевич смерил взглядом распластанного на столе летней кухни тайменя и похлопал его по широкой спине. – Такого зверя добыли! Я сейчас Степана снаряжу, он его ко мне на коптильню отвезет. Как раз к вашему возвращению с озер поспеет! Сами балыка поедите да еще домой в подарок отвезете.

Они вышли во двор, и атаман, довольно щурясь, оглядел отмытое до эмалевого блеска небо.

– Вовремя дождичек упал, ох, вовремя! Видно, дошли наши молитвы до всевышнего. Иначе всю бы ночь пришлось в логу пахать. Огонь уже на тайгу стал перемахивать… – Он повернулся к Ивану: – Когда на озера думаете отвалить?

– Все-таки завтра! – Иван приложил ладонь к глазам и посмотрел в сторону гольцов, которые, казалось, плавали в лучах заходящего солнца. – Надо лошадей проверить да тюки уложить как следует.

– Все правильно, – согласился атаман, – а если с утречка до солнышка выйдете, то как раз к закату до озер доберетесь. Будет время и балаган соорудить, и ужин сготовить.

– Ты ж говорил, что там зимовье есть? – удивился Иван.

– Есть, – кивнул головой Шаньшин, – только оно на острове расположено. Переночуете на берегу, а с утра мои бесенята лодки осмотрят. Они всю зиму простояли, может, рассохлись, или какая друга беда стряслась. Если на них нельзя плыть, значит, плот свяжете. Я вам и пилу дам, и топор. А на острове вам раздолье будет, и вряд ли кто потревожит.

– А с лошадьми как же?

– А тож на лодках али на плоту переправите! Они у нас бедовые, ко всему приучены.

Алексей и Иван в сопровождении атамана прошли к воротам. Они были распахнуты, и гостей дожидалась уже знакомая им тройка с казаком в новом чекмене на облучке. До майдана рукой подать, но Никита и здесь решил показать широту своей души и особое расположение к гостям. Он и Гаврюха тоже обрядились в парадную форму: темно-синие чекмени, широкие шаровары с красными лампасами, высокие папахи с алыми шлыками. Но в отличие от гостей к месту джигитовки они готовились ехать верхом.

Казак на облучке отпустил вожжи, и добрые лошади с места тронулись крупной рысью. Атаман и Гаврюха с шашками наголо скакали по бокам экипажа, дымя пылью.

На плацу выстроилось не меньше двух сотен казаков. Как и атаман, они оделись в парадную форму. Музыканты стояли поодаль. Завидев летящую от дома атамана тройку, ударили в бубны и барабаны, зазвенели литаврами.

Не слишком часты праздники у казаков. Служба такая, что отдых редко выпадает. Поэтому желание Шаньшина показать гостям все, на что способны станичники, было воспринято с радостью. Плох тот казак, кто не готов похвастаться своей удалью, не сумеет защитить честь казачью.

Вблизи музыкантов собралась приличная толпа женщин-казачек в ярких шелковых и атласных кубельках,[24]24
  Кубелек – женский казачий костюм в талию с прямыми узкими рукавами.


[Закрыть] из-под которых выглядывали длинные юбки, широкие, в несколько оборок. На шеях звенели монисты и ожерелья. Женщины держались степенно и едва слышно переговаривались. Девки же, одетые еще ярче, чем их матери и старшие сестры, с разноцветными лентами в косах, табунились чуть в стороне, весело гомонили, поднимались на цыпочки, выискивая зазноб в казачьей шеренге, и ревниво оглядывали друг друга. Боялись, не перещеголяет ли кто нарядами… Малолетки шныряли между взрослыми, задирали девок, получая от них тычки и затрещины. Не служилые еще парни тоже терлись возле местных красавиц, примечали себе невест. И все без исключения щелкали семечки.

Еще дальше, в специально вырытых в земле неглубоких ямах полыхали костры. На них в огромных котлах кипело, шипело, исходило вкуснейшими запахами и брызгало жиром мясо. Всем этим заправляли три седых казака, судя по движениям, то ли слишком усталые, то ли изрядно захмелевшие.

Шаньшин обвел майдан довольным взглядом.

– Конечно, особым военным хитростям мы не обучены, – разгладив ладонью усы, он с еще более гордым видом оглядел свое воинство, – служим только по дедовской науке, а воевать придется, так и повоюем. Мои казачки – что пикой, что саблей! Только крикни: «Гони! Коли! Руби!» Ни одна вражина не спасется от лавы казачьей. Как ни убегай от конного, все равно настигнет. Мой дед у Платова (казачьи полки атамана Войска Донского генерала Матвея Платова участвовали в Отечественной войне 1812 года, брали Берлин, дошли до Парижа) служил, Кутузова, как тебя, Иван Лександрыч, видел. Так он меня учил: бей врага нещадно, изнуряй и тревожь беспощадно, и днем и ночью, утром и вечером, с тылу и с головы, слева и справа. Лупи его в хвост и гриву, а себя оберегай! Но допрежь по сакме[25]25
  Сакма – след в траве (татарск.).


[Закрыть] все про него выведай, а после уж шашки наголо – и вперед! И тут все дело в быстроте и натиске! Особливо если враг в смятении, не давай ему опомниться ни в коем разе.

Иван засмеялся:

– Ты, Никита Матвеевич, точно как наш Тартищев рассуждаешь. Следы, быстрота, натиск, смятение… Не давай опомниться… А твой дед, случаем, в полиции не служил?

– А это завсегда так, коли дело важно ведешь, в полиции или в дозоре, – ответил степенно атаман и, кашлянув, многозначительно посмотрел на есаула, гарцевавшего рядом на вороном жеребце.

Тот пришпорил коня и помчался к выстроившимся в шеренгу казакам. Озабоченно оглядел строй. Он знал, что атаман не выносит беспорядка, особенно при построении. Увидев, что казаки стоят образцово, развернул лошадь навстречу Шаньшину.

– Смир-рна-а! – разнеслось над плацем, подняв ворон над лесом, который подступал почти к самому майдану. – Шашки вон!

Выхваченные из ножен сабли сверкнули молниями и легли на казачьи плечи.

Атаман подскакал к шеренге, натянул поводья. Конь остановился как вкопанный и осел на задние ноги. Шаньшин поднес ладонь к папахе.

– Здорово, молодцы-пожарцы! – гаркнул он так, что вновь поднялся вороний грай, но его перекрыло ответное приветствие доброй сотни крепких казачьих глоток.

А следом грянуло и вовсе раскатистое, как гром:

– Ур-ра-а!.. Ур-ра-а!..

Из толпы зрителей послышались восторженные крики взрослых, визги девок и ребятни, замелькали в воздухе шапки, а музыканты выдали на барабанах столь лихую и бравурную дробь, что даже лошади запрядали ушами и затанцевали под всадниками.

Через полчаса плац было не узнать. Куда исчезли стройные шеренги казаков и чинные зрители за ограждением из ошкуренных жердей?

Одни казаки джигитовали стоя, другие рубили хворост, третьи из-под брюха мчавшейся лошади стреляли в цель. Алексей и Иван сидели на стульях на небольшом возвышении и только успевали поворачивать головы вслед за рукой атамана, который пояснял им, где и что происходит, как называется и чему служит. Вот перед ними пронесся Гаврюха, отбивавшийся двумя саблями от четырех «врагов». А там несколько всадников на полном скаку поднимали рассыпанные по земле монеты. Другие же, промчавшись галопом, пронзали дротиками соломенные чучела. Третьи вертелись в седле так, что не разобрать, где руки-ноги, на скаку валились на бок и бороздили землю руками или пролезали под брюхом у коня. Многое проделывали казаки такого, отчего у гостей дух захватывало, и даже видавшие всякое зрители заходились в восторженных криках.

Но более всего поразила гостей стрельба из лука. Несколько казаков, в том числе и Гаврюха, попадали в цель с несущейся во весь опор лошади.

Иван повернулся к Шаньшину:

– А ты, Никита Матвеич, умеешь из лука стрелять?

Шаньшин весело зыркнул на него глазами, вскочил на коня и дал ему шенкеля. Выхватив из рук Гаврилы лук и разогнав лошадь, на скаку выпустил раз за разом несколько стрел в стоящие рядком соломенные чучела. В каждое чучело вонзилось со свистом по стреле, и непременно в грудь.

– Здорово! – прошептал Алексей и посмотрел на Ивана: – Я тоже хочу попробовать…

– Очумел! – прошептал тот в ответ. – Ты ж ногами до земли на их лошаденках достанешь! – И не выдержал, съязвил: – Коломенская верста!

– А это не твое дело, достану или не достану, – обиделся на приятеля Алексей и посмотрел на подскакавшего к ним довольного атамана. У того даже усы были в пыли, а что тогда говорить о новом чекмене и шароварах? Но лицо Шаньшина сияло, как самовар, а гордость так и распирала воротник бешмета.

– Ну что, гости дорогие, каковы мои молодцы? Удальцы, да и только! – Никита Матвеевич с гордостью обвел взглядом казаков, которые спешно приводили себя в порядок, готовясь занять место теперь уже в колонне. Напоследок атаман должен был произнести несколько благодарственных слов, отметить лучших, а после под крики «ура!» конная колонна пройдется парадом по плацу на радость зрителям.

– Эх! Лаву бы вам казачью устроить! – произнес сокрушенно атаман и сбил папаху на затылок. – Если налетят казачки ураганом, никакая сила с ними не сладит! Или тот же «вентерь».[26]26
  Вентерь – рыбацкая снасть-кошель на обручах. Здесь: особый казачий прием, когда с помощью хитроумных маневров, в частности, мнимого отступления, зажимают противника с двух, а то и с трех сторон и выводят на засаду.


[Закрыть] Будь времени да места побольше, уж показали бы свою сноровку на деле!

– Никита Матвеич! – Алексей вытянулся перед ним во фронт. – Дозволь попробовать? Я ведь, считай, на Егорлыке[27]27
  Егорлык – река, приток Кубани.


[Закрыть] вырос. Там у моего деда конезавод…

– Знаем, знаем, – атаман вроде как не удивился и одобрительно хлопнул его по плечу, – самые казачьи места. Дон—батюшка, а Кубань—матушка! Эй, Гаврила, – окликнул он сына, – снаряди-ка Алексея Дмитрича…

Быстро нашли подходящего коня и тут же переодели Алексея в казачий чекмень и шаровары, на голову нахлобучили папаху.

Иван окинул его скептическим взглядом:

– Нет, такой дылда не для казачьего строя. Тебя ж за версту заметно!

Шаньшин был другого мнения.

– Славный из тебя казачок получился, Алексей Дмитрич! Ишь, как ладно в седле держишься, словно с пеленок тебя к нему привязывали.

– Так я еще ходить не умел, – засмеялся Алексей, – а дед меня уже наперед себя на седло усаживал. Он думал, что я у него завод приму, не получилось, как видите.

– Жаль, жаль, – глубокомысленно произнес атаман и еще раз окинул Алексея испытующим взглядом: – Что будешь показывать: хворост рубить или джигитовку?

– А все, что казаки твои показывали! – Алексей лихо свистнул, дал лошади шенкеля, отчего она заплясала на месте, и сделал полный оборот вокруг себя.

– Ловко ты! – произнес с изумлением Шаньшин и приказал есаулу: – Саблю Алексею Дмитричу!

Выхватив из ножен острую, как бритва, саблю, Алексей разогнал коня и начал со свистом рубить налево и направо расставленные по плацу длинные хворостины. Гаврила перекинул ему пику, и он опять же с лихим посвистом принялся пронзать ею соломенные чучела. После на полном скаку достал с земли папаху, подбросил ее, поймал на пику и все вместе вернул Гавриле. Затем снял чекмень и, оставшись в нижней рубахе, снова разогнал лошадь. К сожалению, она была ниже ростом, чем дедовы дончаки, и ноги у него оказались длинноваты для джигитовки, но все же он показал, на что способен, вызвав громкоголосое «ура!» казаков.

Держась руками за переднюю луку седла, он спрыгнул налево, сильным ударом ног оттолкнулся от земли и, как мячик, перелетел на другую сторону, а потом стал быстро и проворно мелькать над лошадью – туда-сюда, туда-сюда. Следом вскочил на седло ногами и наконец повис сбоку, сначала сжавшись в комок и напоследок вытянув ноги параллельно земле.

Казаки и зрители, как одержимые, кричали до хрипоты, до боли хлопали в ладоши, подбрасывали вверх папахи и, надев их на пики, крутили в воздухе. Ребятня, заложив пальцы в рот, свистела так, что звенело в ушах, а атаман, схватившись за голову, хохотал как бешеный.

– Ну, ты и утер нос моим казачкам, – сказал он, вытирая выступившие от смеха слезы, когда Алексей с блестевшим от пота лицом и сияющими глазами подъехал к ним. – Простите за-ради Христа! Думали, покажем этим городским алымам[28]28
  Алым – простофиля, простак (сибирск.).


[Закрыть] горилку с перцем, а городской-то как раз нам перцу и подсыпал под хвост. – И поинтересовался: – Кто ж тебя так лихо джигитовать научил?

– Да пастухи все калмыки, а коней у нас объезжали черкесы. Я ж возле них целыми днями крутился. Долго упрашивал! Исабек, старший у них, с трудом согласился, но вначале тайком. Деду вскоре донесли. Он мне пару плетей врезал за самоуправство, но после того позволил Исабеку учить меня в открытую.

Иван подошел к ним, похлопал лошадь по мокрому крупу и, не глядя Алексею в глаза, попросил:

– Никита Матвеич, а вели-ка мне тоже подать коня.

– Иван Лександрыч, – уставился на него атаман в изумлении, – ты что ж, тоже из казаков?

– Нет, я из полиции, – пробурчал Иван, – но до десяти лет в подпасках отирался, задницу без седла порой до коросты разбивал. Потому она у меня и дубленая!

– Хворост, что ль, тоже рубить будешь? Или джигитовать? – продолжал допытываться Шаньшин.

– Ни хворост, ни джигитовать, – Иван вскочил в седло гнедого жеребца, которого к нему подвели два казака. – Пусть подбрасывают вверх мониста, когда я крикну.

Выхватив револьвер, он на полном скаку всадил семь пуль из семи в подброшенные вверх мониста и с самым довольным видом вернулся на прежнее место. Спрыгнув с лошади, картинно оперся о седло рукой и с торжеством в голосе произнес:

– Ну что, видал-миндал? Попробуй кто из твоих, Никита, так пострелять!

Атаман лишь покачал головой и развел руками:

– Из винтовочки тяжеловато попасть, а револьверты нам не положены.

– То-то и оно! – Иван подмигнул Алексею. – Хоть и в полиции служим, но и нас не морковкой делали. Могем, когда хотим!

Атаман расправил усы и хитро подмигнул им:

– А вот ежели еще одно испытание пройти сумеете: девке на скаку папаху на голову с копья наденете – без лишних разговоров в сотники зачислю!

– Ну, уж нет! – покачал головой Иван. – Даже пробовать не буду! Не дай бог девку покалечу!

– А я попробую! – Алексей вскочил в седло и принял из рук Гаврилы пику с надетой на острие папахой. – Скажи, Никита Матвеич, на кого папаху надеть?

– Это уж кого выберешь! – засмеялся атаман. – Но гляди, если не покажешься девке, увертываться будет, сразу другую выбирай, посговорчивее!

Удерживая поводья в левой руке, а пику с папахой в правой, Алексей направил коня к зрителям. И сразу заметил, как засуетились, заприхорашивались станичные красавицы: принялись поправлять полушалки, а некоторые пытались оттолкнуть соперниц локтями и оказаться в первых рядах зрителей. Но его взгляд мгновенно выхватил из толпы одну из них, в черной, сплошь в пунцовых розах шали. Точеное лицо, огромные глаза…

Он направил лошадь к девушке. Та поймала его взгляд, нахмурилась и, прикрыв нижнюю часть лица краем платка, попыталась отступить назад, но толпа плотно сжимала ее со всех сторон. Темные глаза полыхнули ночной зарницей, но Алексей, весело гикнув, повел лошадь на зрителей. Они отшатнулись. Стоящие в первых рядах девки завизжали, а казаки в колонне одобрительно зашумели, подбадривая его выкриками и свистом.

Выбрав удобную позицию, Алексей натянул поводья, лошадь затанцевала на месте. Он быстро выбросил пику вперед. Папаха опустилась точно на голову девушки. Народ радостно вскрикнул. Казаки рявкнули недружно, но весело «ура!», опять загигикали, засвистели, но та, которую он удостоил вниманием, вдруг яростно сорвала папаху с головы. Отбросив ее в сторону, девушка пригнулась. Гибкое стройное тело будто ввинтилось в толпу. Но все ж Алексею хватило того мгновения, когда ее рука взметнулась над головой, чтобы заметить то, отчего вдруг по-дикому забилось сердце.

Соскочив с коня, Алексей бросился следом за ней сквозь толпу. Но девушка оказалась проворнее. Причем ему почудилось, что народ перед беглянкой расступался, а перед ним как будто смыкался еще плотнее. Работая локтями, он все же пробился сквозь живой заслон, но незнакомка словно сквозь землю провалилась. Алексей оглядел прилегающую к майдану опушку леса, станичников, толпившихся возле котлов с угощением, коновязь с привязанными к ней несколькими лошадьми. Девушке просто негде было спрятаться, исчезнуть за столь короткое время, тем не менее она точно испарилась… И он даже засомневался на миг, была ли она на самом деле.

– Ты зачем рванул за девкой? – укорил его атаман, когда Алексей подъехал на лошади обратно. – Я ж сказал, закуражится, выбирай другую! А так, прости, ты даже хорунжего пока не заработал!

– Слушай, Никита Матвеич, – Алексей вновь оглянулся на зрителей, – куда она сбежала? Словно испугалась чего-то?

– А ты б ее и спросил? – рассмеялся атаман. – Плох тот казак, что бабу не сумел удержать.

– Да не простая она баба, Никита Матвеич, и ты это не хуже меня знаешь, – произнес Алексей с досадой и пристально посмотрел на атамана. – Сдается мне, уже не первый раз мы с ней встречаемся, потому и скрылась она от меня, что тоже узнала.

Шаньшин нахмурился и настороженно посмотрел на гостя:

– О чем ты, Лексей Дмитрич?

– Я думаю, это Евпраксия, – усмехнулся Алексей, – из тех, кого вы называете ратниками и боитесь пуще смерти. Только что ей надо в станице?

Атаман побледнел, глаза у него забегали. Он оглянулся на станичников и быстро, вполголоса произнес:

– Молчите, Лексей Дмитрич! И лучше вам забыть, что вы кого-то видели. Оне того не простят…

Алексей соскочил с лошади и вплотную подошел к Шаньшину. Пристально посмотрел ему в глаза и произнес сквозь зубы:

– Что вы все юлите? Чего боитесь? Какая-то девка лихих мужиков до смерти запугала…

– Это не девка, это… – Атаман отвел взгляд и неожиданно умоляюще произнес: – Не стоит, Лексей Дмитрич, в их дела лезть. Вы уедете, а нам оставаться. Не трогайте ратников, – прошептал он и вовсе едва слышно, – иначе беды не миновать. И будьте осторожны, поодиночке теперь не ходите… – Он махнул рукой и огорченно произнес: – Молитесь лучше, чтоб все-таки вас не узнала!

Алексей и Иван переглянулись, а Шаньшин, по-прежнему пряча глаза, перекрестился, вскочил на коня и направил его к казачьей сотне. Иван проводил его взглядом и быстро повернулся к Алексею.

– С чего ты решил, что это была Евпраксия?

– Кольцо, – односложно ответил Алексей и уточнил: – И взгляд. Холодный и злой. Даже злобный. Словно змея на меня посмотрела. Змея, которая вот-вот хватит зубами. – Он усмехнулся: – Но гадюка эта, скажу тебе, редкой красоты и ловкости!

– Эх, молодой! – с издевкой произнес Иван. – Мало, что ли, попадало от подобных красавиц? Давно пора понять, чем красивее баба, тем ядовитее! Не зря Никита сказал, чтобы остерегались. Видать, еще та штучка! Но зачем все-таки она появилась в станице? Наверняка что-то пыталась разузнать, если переоделась в казачку.

– Не думаю, что она береглась от местных, – покачал головой Алексей. – В станице все друг друга знают и вмиг заметят чужого. Значит, она здесь не чужая и наблюдать могла только за нами.

– Пока мне понятно одно, – сказал угрюмо Иван, – тут эти ратники весьма вольготно себя чувствуют. Гляди, как свободно, средь бела дня, расхаживают по станице. Неужто и впрямь запугали всех до смерти? Или на самом деле сговорились с Никитой? Но кто ж они такие? Может, секта какая?

– Евпраксия очень ловко ускользнула от меня, – повинился Алексей, – юркнула в толпу, и ее словно корова языком слизнула. Наверняка кто-то ей помогал…

Иван махнул рукой:

– Помогал, не помогал, теперь уже роли не играет, но я нутром чую: попали мы с тобой, Алешка, как кур в ощип. И теперь надо или сделать вид, что ничего не замечаем, или попытаться разузнать, что здесь творится.

– У меня такое чувство, Иван, что мы с тобой очутились в совершенно другом мире. И вряд ли получится в его законах разобраться.

– Закон везде един, – недовольно пробурчал Иван, – а мы с тобой как раз и служим букве закона. И не должны забывать об этом даже в такой глухомани, как Пожарская.

В этот момент из толпы зрителей вынырнули Сашка и Шурка и, перебивая друг друга, скороговоркой им сообщили, что батя велел звать гостей отведать казачьей каши с мясом. Но только угощения сыщикам не удалось даже попробовать. Неожиданная встреча Алексея с Евпраксией оказалась не единственным сюрпризом в этот день. Не успели они сделать и десятка шагов по направлению к котлам с кашей, где толпилась уже добрая половина станицы, как на опушке леса показались с дюжину завьюченных лошадей и столько же запыленных всадников.

Иван и Алексей остановились как вкопанные и с величайшим изумлением уставились сначала на них, а затем друг на друга. Всадники эти были индусами, которых они разглядывали несколько дней назад у гостиницы «Кандат», и единственное, что сейчас в какой-то мере роднило их с местными жителями, – наличие накомарников, которые прикрывали их непривычно смуглые лица. Впереди обоза ехали два человека, судя по одежде, из местных жителей. Вероятно, проводники. Человек в пробковом шлеме и с противомоскитной сеткой на лице, что однозначно выдавало в нем опытного путешественника, наверняка кормившего гнуса не только в тайге, но и где-нибудь гораздо южнее, ехал следом за проводниками.

– Ну, елки точеные, зеленая тайга! – Иван сплюнул себе под ноги. – Этой бродяжни здесь еще недоставало!