Текст книги "Ржавый Рыцарь и Пистолетов"

– Так Дмитрий Олегович не жил в городской квартире?

– Говорю тебе, носа ни разу не показал после встречи с Форестером.

– А что за скандал был с персональной пенсией?

– Да все наши местные «думари». Кто-то предложил Арефьеву по три тысячи рублей к пенсии доплачивать, а они не проголосовали. После Вадик Марьяш примчался, свору телевизионщиков за собой приволок, этакий шоу-балет устроили на всех уровнях. И давал три куска, уже не рублей, а «зеленых», но старик отказался. Заявил, что привык зарабатывать на хлеб собственным горбом. Однако Паша Лайнер всех обставил. Денег не стал предлагать, знал, что у него тоже не возьмет, но пока Арефьев был с ответным визитом у Форестера, пригнал бригаду рабочих, и за месяц из развалюхи картинку сделали. Достроили второй этаж, кирпичом обложили, баньку соорудили, теплицу, все удобства подвели, асфальт, освещение… Дед приехал, руками всплеснул и на Пашу матом… А тот ржет, ничего, мол, Олегович, как-нибудь переживешь. Внутренности избы они все-таки сохранили. Как-никак единственная память о родителях.

– Хулиган! – рассмеялась Даша. – Авантюрист и хулиган!

– Пашка-то? – Оляля покачал головой. – Он после мне говорит, вот, мол, Дашка все твердит, что я – обалдуй и мастер художественного свиста. А ведь никто даже не подумал, каково старику в его хибаре живется, а я подумал.

– Обалдуй и хвастун! – улыбнулась Даша. – Как он?

– Про тебя каждый раз спрашивает, только велит тебе не говорить. Жаловался, что ты обозвала его загребущим, никчемным мужичонкой!

– Обозвала, только ты тоже не выдавай, что жалею об этом. Зря я на него набросилась. При всем его благополучии и кандибобере он все-таки глубоко несчастный человек. Конечно, Паша ни за что в этом не признается, но я кожей чувствую. А в тот раз он попал мне под горячую руку, вот я и выдала ему по полной программе – и мыльный пузырь, и никчемный мужичишка. Теперь самой стыдно.

– Да уж, – Оляля покачал головой. – У него в кабинете книжки твои видел, а на столе фотографию. Правда, он при мне ее на стол фейсом вниз положил. Но лучше бы этого не делал, я ведь не удержался и подсмотрел. Думаю, что за прикол, кого он прячет? Лилькин портрет с девчонками у него в шкафу стоит за спиной. А твой – на столе слева. Что бы это значило? Ближе к сердцу?

– Ты же сказал, прикол! Игра такая, он его наверняка не только от тебя «прячет». Паша, как всегда, в своем репертуаре.

– Ладно, кончай трепаться, – Оляля обнял ее за спину. – Пошли на кухню. Там у меня где-то кусок сыру завалялся. Ты займешься бутербродами, а я кофе замастрячу.

Глава 4

Господи! Как давно она не бывала в мастерской у Ляльки! За два года ее отсутствия почти все прежние картины исчезли. Зато появились новые. Буйство красок, абсолютно ирреальные сюжеты… Не каждому понятны эти порожденные разумом и кистью слегка сумасшедшего художника полотна – слишком фантасмагорические и скорее похожие на детские сны – такие же воздушные и прозрачные, исполненные полета и первозданной чистоты.

Даша прошлась по мастерской, покачивая удивленно головой и даже всплескивая руками перед некоторыми холстами. Одни из них оказались еще не закончены, других едва-едва коснулась кисть художника, две или три картины были уже в багете, а еще несколько стояли у стены, упакованные в картон и холстину. Эти явно приготовили к отправке, и Даша не посмела попросить Гришу распаковать их. Ей вполне хватало того восторга, который она испытывала всякий раз при виде любых работ Оляли.

На веревке, протянутой через всю мастерскую, висели на прищепках большие и малые листы ватмана – целые кипы, отчего веревка основательно провисла, и Даше всякий раз приходилось пригибаться, когда та мешала ей путешествовать по мастерской. Это были карандашные наброски, эскизы, на столе тоже валялись вороха бумаг, куски фанеры с засохшими на них разноцветными кляксами, стояли какие-то плошки и стеклянные банки с застывшей на дне олифой. Сквозь нее, как мухи в янтаре, просвечивали окурки, пробки от пива и сморщенный огузок огурца – воспоминание о прежних пристрастиях владельца мастерской. Картонные листы с писанными маслом и акварелью этюдами нашли себе место на подоконнике и под столом. Оляля обожал работать на пленэре, но его пейзажи, выполненные в традициях классической школы, все ж не шли ни в какое сравнение с теми сюрреалистическими сюжетами, которые рождались в его голове чаще, чем котята у дворовой кошки.

Даша остановилась возле одного холста, второго, третьего и в изумлении повернулась к художнику.

– Лялька, с чего тебя вдруг потянуло на НЛО? «Девушка с собакой НЛО», «Встреча НЛО с Россией», «Контакт третьей степени», «Контакт четвертой…». Сплошные внеземные контакты. Неужто заказ из космоса получил?

– Да ну тебя! – Гриша почесал в затылке. – Помнишь, как древние греки говорили? Вино надо пить, а не рассказывать о его вкусе, и картины нужно смотреть, а не объяснять, что художник хотел выразить тем или иным сюжетом. Каждый по-своему чувствует и понимает. Допустим, признаюсь я тебе, что мне хотелось сказать вот этой холстиной, – кивнул он на «Россию…». – Стоит наша Родина-матушка в образе прекрасной, но очень печальной женщины в глубокой задумчивости на распутье. Уже сотни лет трясут ее, как грушу, то войны, то дворцовые перевороты, то революции. И посланцы внеземной цивилизации, эти маленькие лиловые человечки, возможно, помогут большой женщине – России выйти из заколдованного круга…

– Глупости, опять надежда на чужого дядю! – рассердилась Даша. – У тебя, Оляля, чисто русское восприятие действительности.

– Я – не москаль, я – хохол, – Гриша погрозил ей пальцем, – не оскорбляй мое национальное достоинство.

– Не юродствуй! – прикрикнула на него Даша. – Что за иждивенчество? Только нам НЛО не хватало! Помощнички!

– Так то ж аллегория! – сконфузился Гриша. – Я понимаю: никто не даст нам избавленья: ни бог, ни царь и ни герой… Тем более Марьяш или мои энлэошки. Но признайся, здорово получилось! И не рассупонь я тебе идею, ты бы стояла и пускала слюни от восторга. Так что ничего я тебе рассказывать не буду, сама соображай. Тем более твоя соображаловка моей сто очков вперед даст!

Даша покачала головой, но промолчала. Зачем спорить? Она не критик, она потребитель Лялькиных картин, потребитель той энергии, которая родниковой водой, сполохом солнечного луча проникает во все клеточки твоего организма, очищает душу и позволяет пролиться слезам, которые копились в груди слишком много лет и, кажется, чуть не утопили тебя.

– А «Банька» где? – оглянулась она по сторонам. – Неужели продал? Обещал ведь?

– Нет, не продал, я ее Лайнеру подарил.

Даша нахмурилась.

– Лучше ничего не мог придумать?

– А он, представь, сразу понял, о чем она. «Дашка!» – говорит, и поцеловал тебя в плечико. Потом отставил и долго так смотрел, вздыхал, даже прослезился. Я, говорит, ее себе в комнату отдыха повешу. После всей этой грязи чистоты хочется, хоть впрямь баню в кабинете заводи. И расхохотался, а глаза, как у больного теленка.

Даша на мгновение закрыла глаза. «Банька» была ее любимой картиной. Из тех первых, где все женские лики были на одно лицо. Ее лицо. Паша не зря узнал ее. И чистоты не зря захотел. Слишком много грешил Павлик Лайнер в своей жизни. Но как бы нам ни хотелось забыть прошлые ошибки, от них уже не избавиться. И пусть на картине Оляли приземистая деревенская банька слишком явный символ чистилища, но и без подсказки ясно, что не каждому суждено его преодолеть и подняться выше, туда, откуда серебристым маревом спускается на нас неземная благодать и чистота в образе прекрасной девушки, возлежащей то ли на полкe, то ли на облаках… Внизу беснуются темные силы, кривляются злобные рожи, дуют, закручиваясь в спираль, черные ветры… Сменяются дни и ночи, и время тоже закручено в крутую спираль вечным противоборством черного и белого, грязного и чистого, верности и предательства, любви и ненависти…

Даша вздохнула. Ей было жалко картину, которая осела где-то в тайных глубинах Пашиного кабинета. Она всегда казалась Даше олицетворением пронзительной свежести, щемящей грусти и прозрачности осеннего воздуха, которых ей не хватало. И место «Баньке», конечно, или в просторных галерейных залах, или здесь, в родной Лялькиной мастерской, где она доступна многим, а не только тяжелому взгляду Лайнера.

И тут словно иголка пронзила ее мозг. Она вспомнила свой сон. Тот самый, перед пробуждением.

– Слушай, Лялька, я сегодня странный сон видела.

Торопясь и сбиваясь, словно боялась забыть, пересказала его Оляле. И про диадему, и про злобную старуху, и про баньку не забыла, где она увидела живым Ржавого Рыцаря.

– Странно он мне как-то приснился. Часа три прошло, как он умер, а я его так хорошо увидела и голос услышала чисто-чисто, словно он рядом стоял.

Оляля взял ее руки в свои ладони и слегка сжал.

– А это его душа только через три часа к тебе пробилась. Напоследок предупредила, чего бояться надо. Много раз и гнаться за тобой будут, и угрожать, и оскорблять… Но ты подняла эту диадему, эту корону. И не упускай ее, не отдавай… Ржавый Рыцарь не зря сказал: «Не предавай!» Память о нем не предавай, любовь, дружбу…

Даша уткнулась лбом в Гришину грудь и заплакала.

– Я не знаю, как жить без него! Ни одного светлого пятна впереди…

– Это ты зря! – Оляля ухватил ее за уши и довольно сильно дернул. – Прекрати выть! У тебя парни еще не устроены, мама… Меньше о себе думай! И потом, давай разберемся, с чего это тебе вдруг светлых пятен не хватает? Арефьев умер, так и мы когда-нибудь умрем. Но он помог тебе стать сильной, цель в жизни определил. Ты – талантливая, красивая, молодая. У тебя – замечательные мальчишки, мама не болеет. Ты не голодаешь, не страдаешь смертельными болезнями, твои книги идут нарасхват. Тебя любят замечательные мужики, я и Лайнер. Другое дело, что тебе на нас начхать, а то, что Пистолетов бросил…

– Это не он меня бросил, это я его бросила! – Даша по-детски шмыгнула носом и вытерла кулаком слезы.

– Правильно, так ему, козлу, и надо! – Оляля поцеловал ее в лоб и погладил по спине. – Пошли, Дашка-фисташка, сюрприз смотреть. Чуток всего не успел, но ты должна оценить.

– Тоже небось на продажу приготовил? – спросила ворчливо Даша.

Оляля усмехнулся и направился к завешенному простыней углу мастерской.

– Гриша, а «Алену – фею каньона» и «Цветок в саркофаге» ты кому продал? Надеюсь, не Пистолетову?

– Обижаешь! – Оляля хитро прищурился. – Честно сказать, я ему ничего не продал. Мелочно, правда, но за тебя отомстил. Шибко мне не понравилось, как он с этой девкой обжимался. Знал ведь, что тебе расскажу.

«На то весь спектакль и рассчитан», – подумала Даша, но вслух удивилась:

– А как же Марьяш? Зачем с ним-то портить отношения?

– А хрен мне на них положить! – лихо подмигнул ей Оляля и, отодвинув простыню, склонился в шутливом поклоне. – Проходите, сеньора. Сюда всяким Пистолетовым и Манькам-Танькам путь заказан. У меня тут все вместе – и молельня, и кумирня, и алтарь…

Он придержал простыню и отпустил ее, словно загородился от всего, что уже не принадлежало ему. Сюда не долетали звуки суетного мира, тут не толкались в очереди корысть и обман. Здесь сохранился кусочек того душевного пространства, где Грише Оляле было легко и спокойно. Но как же он мал оказался и как ничтожен этот кусочек – уголок, отгороженный столь ненадежным занавесом, как простыня.

Даша огляделась. Небольшой круглый столик на одной ножке, такие раньше стояли в будуарах, притулился у подоконника. Его закрывала пожелтевшая от времени, вязанная крючком кружевная скатерть. На ней в керамической вазочке – букетик сухих цветов, а слева от окна полотно – картина, тоже прикрытая простыней.

Она взяла вазочку в руки и удивленно покачала головой.

– Эдельвейсы? Откуда?

Оляля подошел к ней, коснулся сереньких, невзрачных лепестков пальцами.

– Гляди, насколько совершенное создание. Не яркостью берет, собака, не запахом, а смотришь, и взгляд не оторвешь. – Он поднял глаза на Дашу. – Я ведь думал, эдельвейс – это что-то вроде Каменного цветка Бажова. Красоты неописуемой! Попросил одного знакомого, он на Кавказе в командировке был, привезти хотя бы один цветочек. Привези, тятенька, Олялюшке аленький цветочек! – пропел он дурашливо. – Вот и привез. Я посмотрел и расстроился, у нас этого добра повсюду на холмах да в скалках хоть пруд пруди. Вот так всегда получается, ищем за тридевять земель, а у себя под ногами не замечаем.

– А я знала, – сказала Даша, – мне Дмитрий Олегович рассказывал. Я его спросила, что за цветочек на турке выгравирован, и он мне целую легенду преподнес. Якобы звезды – это глаза неба. Иногда они срываются со своих мест и летят на Землю, чтобы рассмотреть ее ближе, понять, что ее отличает от остальных планет, чем она особенна? Часть из них падает на камни, песок и превращается в эдельвейсы, другие, редкие счастливицы, успевают приземлиться в сердце человека, и тогда он начинает видеть мир Глазами Неба. Это – особые люди, с особым даром… Я думаю, именно Ржавый Рыцарь был Глазами Неба, помнишь, какие они у него были ясные, даже в восемьдесят лет?! И с очками он стал читать только два года назад…

Оляля покачал головой.

– Говорят, если человек на верном пути, то ему помогают все боги Земли. Смотри! – Он сдернул покрывало с висевшей на стене картины.

Даша охнула.

– Лялька, что это? – и отступила назад.

Картина была невелика по размерам. На заднем плане плыли в зыбком мареве горные вершины, на переднем – выжженная солнцем азиатская степь. Серовато-желтые тона, бурые скалы, и если бы не редкие менгиры[1]1
  Вертикально врытый в землю высокий камень – культовый памятник эпохи энеолита.


[Закрыть] на пологих вершинах курганов, то похоже на библейский пейзаж, земля древней Палестины…

А над жухлыми травами вытянулся к багровым небесам то ли огромный серебристый цветок, то ли кокон гигантской бабочки, в котором застыли три женские фигуры в белом и черном одеянии – в профиль и в красном – анфас. Застыли в причудливых, почти скорбных позах. Черная и белая склонили головы, а руки их безвольно повисли вдоль тела. И лишь красная, в центре композиции, не сдалась, вырвалась из серебристого плена. Пока видны были лишь развернутые к небу ладони и лицо – самое яркое пятно на картине – с огромными, каре-зелеными, заглядывающими в самую душу глазами. Женщина смотрела слегка исподлобья, словно спрашивала, можно ли доверять этому миру, который она сумела открыть для себя, разорвав прочную, похожую на паутину оболочку, чьи неровные, вывернутые наружу края, как причудливый багет, обрамляли самый удивительный из всех виденных Дашей портретов.

– Гриша, что за глюки? – Даша подошла к картине. – Я что, по-твоему, дохлая муха, жертва разбойного нападения паука? А это что за дамы, соседки по камере? Или по паутине?

– Тебе не понравилось, – не спросил, а печально констатировал Оляля. – Зря я надеялся, что ты не изменилась. Ты стала такой же, как эти чинуши от культуры. Им тоже все надо объяснять…

– Я не изменилась, – покачала головой Даша, – просто я не хочу показать тебе, как я потрясена. Гриша! Ты понял во мне то, что я сама не сумела понять. Но я разберусь, я обязательно разберусь. Прости, если обидела тебя! Прости! – Она прижала ладони к груди и опять перевела взгляд на картину. – Господи, какой взгляд! Я не могу объяснить! Я только чувствую! Взгляд Евы или Мадонны, а может, и той и другой, вместе взятых. Гриша, ты не должен был давать Ей мое лицо. Это кощунство! Это святотатство!

Оляля подошел и обнял ее за плечи.

– Ты, девушка, сама себя не знаешь! Но я рад, что ты прозрела!

– Гриша, как ты ее назвал?

– «Эдельвейс. Глаза Неба», – сказал Оляля.

– Гриша-а! – протянула печально Даша. – Я понимаю твои аллегории, они – прекрасны, но ты же обещал не рисовать меня на своих картинах?

– Обещал, – нахмурился Оляля, – но я мог написать твой портрет тебе в подарок? Такой, какой я тебя вижу? И не теми двумя фарами, что слишком однозначно все воспринимают, а третьим глазом, что работает на уровне подсознания…

– Почему ты не говорил, что Арефьев тоже рассказывал тебе эту легенду? – спросила она тихо.

– Мне важно было знать, как ты ее закончишь.

Даша подняла глаза.

– Мне не нравится ее конец. Глаза Неба, по легенде, изгои общества. Их дар – их проклятие, за это их преследуют, за это их убивают. Но душа подобных людей воистину бессмертна. После смерти тела Глаза Неба находят другого человека, чья душа сродни тому, кто умер. Сквозь души скольких людей должна промчаться эта звездочка, чтобы понять, зачем человек живет на Земле, каково его предназначение? Каков был изначальный смысл нашего появления на Земле? Зачем мы пришли? И почему уйдем? – Она обняла Гришу. – Теперь я вижу, ты тоже Глаза Неба…

– Нет, я – скорее земной засланец, Штирлиц долбаный. Я эту тайну подслушал и почти сдал ее со всеми потрохами, но в последний момент одумался и зашифровал. Только ключ к шифру потерял, а без него сам не пойму, что к чему.

– Ты сказал, что не закончил картину?

– Ах да! – улыбнулся Гриша. Он достал из кармана маркер и на обратной стороне холста написал размашисто: «Дашке – моей неуловимой и любимой подружке – от Ляльки», поставил год, число и пририсовал маленькую матрешку. – Вот теперь все. – И вручил ей картину. – Бери, пользуйся, Дашурка!

– Матрешка? – Даша коснулась пальцем крошечной фигурки. – Это твой талисман?

Оляля мгновение смотрел на нее, затем нагнулся и достал из-под столика большую матрешку с тупым, сонным лицом.

– Это – моя лень, – пояснил он, ткнув в нее пальцем, а затем принялся вытаскивать одну матрешку из другой: – Это – моя жадность! Это – трусость! Это – лживость! Это – склонность к вину и наркотикам… – Наконец осталась одна, самая крошечная, с палец величиной. Оляля положил ее на ладонь и поднес к Дашиным глазам. На нее глянул паяц с наполовину плачущим, наполовину смеющимся лицом. – Вот видишь, кто я на самом деле. – Оляля криво усмехнулся. – Я точь-в-точь этот бродяга, плачу, когда мне смешно, и смеюсь, когда завывать хочется.

– Гриша, – Даша протянула ему картину. – Спасибо тебе! Но пусть она пока побудет у тебя. Я заберу ее перед отъездом. Сам понимаешь, ей не место в гостинице.

– Хорошо, – обрадовался Оляля, – честно сказать, я и сам еще не готов с ней распрощаться. Пусть на стенке повесит, а душа постепенно привыкнет, что она уже не моя.

– Душа?

– Нет, картина, – рассмеялся Оляля и взял Дашу за руку, – а теперь пошли козлятину есть на вертеле.

И они опять вернулись в тот мир, где вовсю царствовали ароматы жареного мяса, лука и специй – запахи не всегда уютного и дружелюбного мира, который оба любили превыше всего…

Глава 5

Даша вернулась в город, когда его с головой накрыли ранние сумерки. Метель почти прекратилась, но с неба валилась мелкая, как пшено, снежная крупа. Похожие на рыжих мастодонтов снегоуборочные машины и почти старорежимные дворники с огромными фанерными лопатами и лохматыми метлами продолжали работать, не справляясь со снежными заносами, в которых, как гигантская подводная лодка, затонул Краснокаменск. Похолодало, и только мутные желтые пятна огней указывали, что город еще жив. Такси, которое Оляля вызвал ей по телефону, едва пробилось сквозь бесконечные пробки на дорогах. Водитель шепотом матерился, тормоза на скользком асфальте держали плохо, и старенькую «Волгу» несколько раз заносило в сугроб, когда под самым ее носом внезапно возникали габаритные огни очередного товарища по несчастью. Общественный транспорт встал на якорь, и отчаявшиеся добраться домой люди бросались под колеса автомобилей с зажатыми в руках купюрами. Судя по их цвету и количеству, ставки росли здесь быстрее, чем курс доллара во время дефолта.

Но с Даши таксист взял по-божески, триста рублей, тем самым сведя на нет старания Оляли удержать местные тарифы в узде. И подвез к самому подъезду гостиницы, несмотря на то что тетки в оранжевых жилетах, грузившие поблизости грязный снег в коммунхозовскую машину, выругали их обоих.

Поднимаясь по ступеням гостиничного крыльца, Даша заметила рядом с входными дверями телефон-автомат и только сейчас вспомнила, что так и не позвонила Гусевым. Она хотела попросить у Михаила машину. Недавно он купил себе шикарный «Ланд Круизер», Танька ездила на «девятке», но Даша знала от Оляли, что они до сих пор не продали свою первую машину, и надеялась одолжить ее на время, чтобы съездить в Сафьяновскую на похороны Арефьева.

– Ладно, позвоню из номера, – решила она и подошла к стойке администратора за ключом.

Яркая холеная дама-администратор тотчас узнала ее и, многозначительно улыбнувшись, почти пропела:

– А вас уже ждут в номере, Дарья Витальевна!

– Кто? – опешила Даша, рука, протянутая за ключом, повисла в воздухе.

– Велено не говорить, – дама покачала головой, – сюрприз, да еще какой!

– Вообще-то я не люблю сюрпризы, – нахмурилась Даша, – и впредь вас прошу моими ключами не распоряжаться. Я никого не жду в гости и не уверена, что этот сюрприз будет для меня приятным!

Дама застыла с открытым ртом и проводила Дашу взглядом до самых дверей лифта. И когда створки захлопнулись, подняла трубку, набрала номер, быстро сообщила:

– На подходе! – и бросила трубку на рычаг.

Наблюдавший за ней охранник усмехнулся:

– Сердитая дамочка!

– Зажралась больно, – выразилась в сердцах администратор и, достав помаду, подкрасила губы. Оглядев себя придирчиво в зеркало, добавила: – Уж я бы этот сюрприз из рук не выпустила!

Даша вошла в номер. Никакого сюрприза не было. Влад по-домашнему, без пиджака и в одних носках, сидел в кресле у стола, который был сервирован тоже почти по-домашнему. Владислав Макаров был из тех людей, которые мгновенно соорудят шикарный стол, нисколько не гнушаются откупоривать бутылки, нарезать хлеб и колбасу хоть в компании бомжей, хоть дипломатов.

– Привет, – сказала она весело и, остановившись на пороге, прислонилась к косяку. – Присел?

Макаров поднял брови. Ее веселый тон его не обманул, и бывший генерал насторожился. Но тоже виду не подал.

– Привет! Как видишь, присел, но намерен остаться здесь надолго, пока ты не выслушаешь меня.

– Чудесненько! – Даша от порога метнула сумочку, следом полетели шапка и рукавички. Все это добро благополучно приземлилось на диван. Расстегнув пуховик, она прошла и тоже села рядом с ними, но на удалении от гостя.

– Где ты была? – Влад смотрел на нее тем самым взглядом, на который она когда-то так дешево поймалась. Мягкий, ласковый, обволакивающий… Комок подступил к горлу… Даша едва справилась со спазмом, но все же сумела сохранить улыбку и безмятежность тона.

– Олялю навещала.

– Могли бы съездить вместе. – Пальцы Влада выбили дробь на столешнице. – Я давненько его не видел.

«Волнуешься, Пистолетов, – подумала она со злорадством. – Трусишь…» – но вслух произнесла вполне доброжелательно:

– Если вздумаешь его навестить, не бери «Хеннесси», он теперь абсолютно не пьет.

На лице Макарова заходили желваки. В глазах что-то блеснуло и пропало. Он открыл было рот, но Даша поспешила закрепить победу:

– Ты, говорят, заделался знатоком искусства? Это тоже входит в твои должностные обязанности?

– Нет, не входит, – произнес он сквозь зубы. – Жена Марьяша разглядела в Мишкиной галерее картины Оляли и решила непременно их купить.

– И ты подсуетился?

– Григорий отказался продать картины, – глаза Влада сузились. – Но я не могу понять твой интерес.

– Интерес? – Даша поднялась на ноги и окинула Макарова взглядом. «Крепкий, холеный, лицо немного одутловатое, а так совсем еще ничего для своих пятидесяти смотришься, товарищ генерал», – пронеслось у нее в голове, но комплименты она предпочла не озвучивать, так же как и восторг по поводу его нового прикида. На спинке стула – дорогущий пиджак, рубашка – тоже штучный экземпляр, запонки с бриллиантами, как непременный атрибут провинциального нувориша, да и туфли у порога стоят никак не меньше его прежней полугодовой зарплаты… И все ж не это удивило ее. Наручные часы… Она еще с порога разглядела их и была уверена, что Влад выставил правую руку с часами напоказ намеренно. Швейцария, эксклюзивный вариант, она боялась даже представить их цену…

Даша выругалась про себя. Владик решил сразить ее наповал, но она тем и славилась, что ни один человек на свете не знал, каким образом поразить ее воображение. Так что сногсшибательный наряд Пистолетова только поднял в ней волну тихого пока раздражения.

– Интересно, – повторила она, – значит, первая ходка не удалась, и ты решился на беспроигрышный вариант – использовать меня и мою дружбу с Олялей? Но учти, у тебя это не пройдет.

– Подожди, – уставился на нее Макаров, – с тобой не соскучишься. Моментально завела разговор в то русло, которое мне абсолютно не интересно. Баба Марьяша спокойно приобрела три картины Оляли на аукционе. Так что его капризы нам всем по барабану. Я пришел, чтобы повидать тебя. Ведь мы так давно не виделись.

– Тогда объясни, по какому праву ты ворвался ко мне в номер? – спросила Даша вкрадчиво и наконец-то сняла пуховик.

– Я не врывался. Администратор сама предложила подождать тебя в номере. Как видишь, меня здесь помнят…

– С администратором я еще разберусь! К твоему сведению, ты не тот человек, которому я позволила бы прийти в мой номер без приглашения, и тем более завалиться в него без спросу. Вдруг я не одна, а с мужчиной, или у меня в столе остались важные документы?

– Даша, – сказал он устало, – скажи еще, что я вполне могу стащить твой кошелек или колготки! За кого ты меня принимаешь? После меня у тебя никого не было и нет. Ты – красивая, умная, сексуальная женщина. Я не верю, что ты обходилась без мужика. Но, стыдно сказать, я не сумел его вычислить. Если только Паша Лайнер? Но ты с ним полгода уже в ссоре.

– Макаров! Ты приехал выяснять, с кем я сплю? Отвечу прямо: не с тобой! И прошу, забирай харчи и выметайся отсюда к чертовой матери. У меня из-за тебя мигрень и чирьи на теле высыпают. Прости, но я устала, завтра вообще предстоит безумный день. Я хочу принять душ и улечься спать.

– Я не уйду, – он поелозил задом по креслу, откинулся вольготно на спинку и, вытянув ноги, расстегнул воротник рубахи. – Я слишком долго ждал этой встречи. И сделаю все, что хотел сделать и сказать.

– Хорошо, сиди, – легко согласилась она, – но до тех пор, пока я не выйду из ванной. Если ты к тому времени не исчезнешь, я вызову охрану. И, – она замедлила шаг на пороге спальни, – оставь меня раз и навсегда в покое! То, что было, не вернуть, именно то, что испытывала к тебе я! Про твои чувства, эмоции, инстинкты и все такое прочее речи не идет. Я не собираюсь входить в твое положение, не собираюсь тебя прощать и выслушивать твои оправдания, потому что они изначально лживы. И то, что ты сотворил со мной, амнистии не подлежит!

– Даша! Погоди! – Влад догнал ее в спальне. Его ладони, теплые, сильные, легли на ее плечи. – Не горячись! Я знаю, ты – заводная! И характер не приведи господь, но ты ж всегда так слушала меня! Ты почему забыла, как нам было хорошо вместе?

Она сжала зубы, чтобы не выпустить наружу слезы, которые подступили к горлу. И все же голос ее дрогнул.

– Только не ври, – сказала она тихо, – тебе было с твоей девкой хорошо. Я же была презервативом, который использовали и отправили в унитаз. Хотя не-е-ет, ты его не выбросил. Ты его припрятал, как запасной вариант…

– Дашка, ты что, бредишь? Прекрати ерундить! – Он сжал ее плечи, притянул к себе. – Какая девка? Что за глупости? Ты ведь всегда смеялась над слухами и вдруг поверила сама? Почему ты не выслушала меня? Почему так нелепо оборвала наши отношения? Ведь нас просто намеренно столкнули лбами. Мишка рассказывал, какую бадью помоев влили в твои уши.

– Честно сказать, я Маньку зауважала, – произнесла она с горечью. – Он единственный не сдал тебя и до сих пор защищает. Но я ведь тоже не дура, чтобы меня бесконечно за нос водить. Твоя пассия была не слишком сдержанна на язык, и в институте, и в фитнес-клубе, и просто с подружками. Все это витало в воздухе, но пока ты был здесь, ко мне боялись лезть с разоблачениями. – Она замотала головой и уперлась ладонями ему в грудь. – Отпусти. Я все это пережила, переболела, перемучилась, а ты заставляешь меня вернуться в те дни, когда я чуть не умерла. – Она подняла на него глаза, и видно в них было нечто такое, что он не выдержал и отвел взгляд.

– Чепуха полнейшая, – сказал он, – я даже не понял ничего из того, что ты прокричала по телефону. Позвонил Михаилу на следующий день, и он мне объяснил…

– Что ты засыпался, генерал? Но ты молодец, долго продержался. Целых три года пудрил мне мозги и жил почти в открытую с этой девчонкой. И до сих пор живешь, даже не отрицай, я это знаю достоверно. Видно, чем-то привязала она тебя? А ведь мог и получше, и покрасивше отхватить, и не одну, с твоими-то доходами!

– Дашка, – он стиснул ее плечи так, что она чуть не закричала от боли. – Я люблю тебя, не могу, никого мне не надо. Я ведь звал тебя поехать со мной, упрашивал, но ты не согласилась! Так в чем я виноват?!

– А в качестве кого я поехала бы? В качестве пожилой подержанной шлюхи? – Даша задохнулась от ярости и на мгновение прижала ладони к горлу. Но крик сам рвался из груди. – Она, значит, смелее, она без комплексов? Взяла и рванула за тобой, молодая и малоподержанная? Влад, давай не темни, эта девочка тебе не безразлична, иначе ты не перевел бы ее учиться в Москву. Там молодых шлюшек – пруд пруди! А тут, я понимаю, совсем другое – светлое и чистое… И не стоит трепать себе нервы. Вечером не наладишь то, что не заладилось с утра!

Макаров отпустил ее и сел на кровать. Взгляд его был тяжелым, а плечи поникли вниз. Даше на мгновение стало жалко его. Но она вновь вызвала в памяти тот взгляд, которым он смотрел на свою юную любовницу, и передернулась от отвращения.

– Да, я встречался с ней несколько раз в Краснокаменске, не отрицаю, – произнес Макаров глухо, – но еще до знакомства с тобой, правда, Даша! – Он посмотрел на нее, и впервые в жизни Даша увидела слезы в его глазах. – Она возомнила, что без памяти влюблена в меня. Письма писала, встречала в самых неожиданных местах… Даже придумала, будто была беременна, а от переживаний, дескать, случился выкидыш. И не я в Москву ее забрал. Она сама приехала, причем тайком от родителей, жила на Казанском вокзале и угрожала мне, что бросится под поезд… Я, конечно, виноват, я – подлец, но до меня у нее не было мужиков… – Он прижал ладонь к глазам. – Прости, я не знаю, как тебе объяснить… Я никогда не заводил серьезных связей, никогда не давал женщинам повода строить какие-то планы по поводу наших отношений. Никаких эмоций, никаких иллюзий. И я никогда не соблазнялся девчонками. А здесь словно бес попутал. Милое, неискушенное создание, отдушина… Но с тобой все было по-другому! С тобой я впервые в жизни понял, что это значит – потерять любимую женщину.