Текст книги "Бесы Черного Городища"

Глава 5

Они и впрямь прогулялись, только вдоль колесной колеи, которая едва просматривалась в надвигающихся сумерках. Вдобавок со стороны гор налетел холодный ветер, следом заморосил дождь, и оба сыщика, ежась под его струями и проклиная сквозь зубы окаянное свое занятие, поплелись вверх по косогору, все-таки не забывая о следах колес. Но обнаружить их на склоне удалось с большим трудом. Местные окрестности особым разнообразием не отличались. Мелкие, покрытые белесым налетом камни, глинистая, плывущая под ногами почва, низкая степная растительность, жесткая и колючая… И только куртины синих и желтых ирисов да лужайки необыкновенно голубых, припавших к самой земле незабудок скрашивали эту безмерно унылую и однообразную степь. Здесь каждый кустик – точная копия соседнего, и камни тоже похожи друг на друга как две капли воды, как два соцветия чабреца, как два косматых и бесприютных перекати-поля… Довершала этот скучный и невыразительный пейзаж тьма норок, вырытых сусликами. И старых, почти разрушенных, и новых, со свежими горками земли перед входом.

Одно из колес проехалось как раз по такой кучке земли. След был довольно четким, но зарядивший изо всех сил дождь не позволил сыщикам исследовать его более тщательно. Промокший насквозь Иван (впрочем, Алексей чувствовал себя не лучше) с тоской огляделся по сторонам, пытаясь определить ориентиры, по которым утром удалось бы обнаружить отпечаток колеса. Но с ориентирами в степи было худо даже в солнечные дни, а во время дождя тем более. Поэтому Ивану ничего не оставалось, как снять с головы картуз, закрыть им след и обложить его камнями, чтобы не сдуло ветром и не снесло потоками дождевой воды.

– Так вернее будет, – сказал он и, натянув на голову тужурку, побежал в сторону мельницы.

Алексей последовал его примеру, и уже через полчаса они стучали в массивные ворота, которые вознеслись вровень с забором, сбитым впритык, одна к одной, из лиственничных досок в дюйм толщиной.

Залились громким лаем собаки, однако из дома долго никто не выходил. Но сыщики знали, что мельник и его семейство строго предупреждены приставом и не должны покинуть дом. Поэтому, еще больше переполошив собак, принялись стучать в ворота изо всех сил и даже бить в них ногами, пока из глубины двора не послышался дрожащий женский голос:

– Кто там?

– Открывайте немедленно! Полиция! – закричал Иван и несколько раз ударил кулаком по воротам. – Коньки отбросили, что ли, с перепугу?

– Чичас, чичас! – засуетилась баба. – Чичас хозяина кликну!

Хлопнула дверь, видно, обладательница голоса зашла в избу. А сыщики переглянулись. Выходит, в доме все-таки есть посторонние люди, батраки или прислуга, иначе зачем бабе называть мельника хозяином? Хотя кто их знает, такое встречается, и не редко, когда домочадцы кличут главу семейства уважительно хозяином.

Прошло минут пять, не меньше, сыщикам они показались бесконечными, потому что дождь поливал все сильнее и у них уже зуб на зуб не попадал от холода. Но на этот раз к воротам подошел сам хозяин, приоткрыл их на вершок и, выставив наружу лохматую бороду, буркнул:

– Проходите, собаки не тронут!

Иван, а следом за ним Алексей трусцой миновали двор, отметив для себя, что двух здоровенных волкодавов удерживает за ошейники приземистый широкоплечий детина. Вероятно, это и был сын хозяина.

– Проходите, проходите, – предложил вновь мельник и, забежав наперед, услужливо распахнул дверь в дом. Подождав, когда гости скинут с себя мокрые тужурки, хозяин провел их в комнату, где был накрыт стол, во главе которого сидел пристав с раскрасневшейся и довольной физиономией. Про зуб он явно забыл, потому что был уже изрядно навеселе. Алексей это отметил по степени панибратства, с которым пристав приветствовал их.

– А! – закричал он радостно, привстав из-за стола и раскрыв объятия навстречу Ивану. – Нашлись? А то я думал, вы вслед Федору Михайловичу отъехали. Неужто обнаружили что-то?

– Обнаружили! – ответил Иван односложно и обвел взглядом стол. – А ты, брат Тараканов, смотрю, времени даром не теряешь? Ужинать изволишь?

– А что же зря время терять? – удивился пристав. – Почему бы с хорошими людьми не отужинать? – Он расправил усы и вернулся на лавку. – А Петр Евдокимыч у нас человек известный, знает, как гостя приветить. Вот, глядите, тут и сиг жареный, и щучка, и караси в сметане. – Он широко развел руками и пригласил: – Присаживайтесь, господа сыщики! Служба наша не волк, в лес не убежит. До утра еще ого сколько времени! Успеете и Петра Евдокимыча поспрошать, и супругу евонную, и сынка.

Сыщики сели за стол, лицом к присутствующим. Вроде ничего страшного в эту ночь им не угрожало, но привычка привычкой, и, не сговариваясь, они даже сейчас устроились таким образом, чтобы Алексею для наблюдения достались окна, а Ивану – входная дверь.

Окинув быстрым взглядом комнату и все, что в ней находилось, Алексей только что заметил хмурую женщину в темном, надвинутом на самые глаза платке. В этот момент скрипнула, открываясь, дверь. Женщина встрепенулась, глаза ее ожили, но Алексей заметил эти изменения уже вполглаза, потому что его внимание сосредоточилось на вошедшем. Это оказался тот самый парень, что придерживал во дворе собак. Одет он был в старый, вымокший насквозь зипун и сапоги с короткими, разрезанными сзади голенищами. Под ним мигом натекла лужа воды, но он не входил в комнату, топтался на пороге, мял в руках шапчонку и заискивающе улыбался.

– Чего надо? – неожиданно рявкнул на него мельник. – Кто звал? Где я тебе велел сидеть и носа не высовывать?

– Так в клети крыша протекает, я застыл, однако, совсем, – неожиданно по-мальчишечьи звонким голосом ответил детина. Это был коренастый широкоплечий малый, со слегка кривоватыми ногами и длинными руками. Но лицо его походило на лицо младенца: пухлощекое, чистое, без какого-либо намека на растительность. И глаза смотрели по-детски виновато, как-то по-щенячьи, что ли? Казалось, он вот-вот завиляет хвостом, лишь бы не прогнали, лишь бы не побили.

– Ничего, перебьешься! – ответил было мельник, но, заметив не слишком дружелюбный взгляд Ивана, несколько сбавил тон: – Ладно, постели ему в сенях, – кивнул он жене.

И она тотчас вскочила на ноги. Причем с тем же выражением в глазах, что и у парня, который продолжал топтаться у порога, не сводя взгляда со стола.

Тогда Алексей недолго думая взял с блюда кусок жареной курицы, положил его на два толстых ломтя хлеба, прибавил пару картофелин и молча подал парню. Тот отшатнулся и почти с ужасом посмотрел на него, а потом на мельника.

– Да бери, чего уж! – криво усмехнулся хозяин и покосился на Алексея. – Добрая душа господин начальник!

– С-спаси вас бог. – Парень поклонился и, пятясь, скрылся в дверях.

Женщина засеменила следом и осторожно прикрыла дверь за собой.

– Что, работник твой? – Иван, не дожидаясь ответа, пододвинул к себе блюдо с жареной рыбой и принялся с аппетитом жевать.

– То Гришка, пащенок ее, супруги моей, значитца, – произнес угрюмо мельник. – В девках еще прижила. Видно, вытравить пыталась, вот и родила богом обиженного. У него разума что у младенца. На то только и способен, что кули с мукой таскать да с собаками забавляться. И жрет много, просто спасу нет! Вчера зараз каравай хлеба умял!

– И что ж, ты ее за просто так с дитем взял? – осведомился Иван, продолжая расправляться с рыбой.

Алексей последовал его примеру, но с вопросами не лез, предпочитая молча наблюдать за Петуховым. Мельник был крайне неказистым мужичонкой, с лохматой бородой и головой, в которой застрял какой-то мусор, словно ее хозяин долго лазил в бурьяне. Но тем не менее борода у него торчала воинственно, а маленькие, вприщур, глазки смотрели с явной злобой.

– А то, мил человек, к делу не относится, – ответил он сердито и налил себе полную чарку мутноватой жидкости из пузатой бутыли, судя по запаху, крепчайшего самогона. Залпом выпил ее, крякнул и вытер рот рукавом рубахи. – То чисто мое соображение, кого в дом брать! А вы приехали про утопленницу спросить, так и спрашивайте, чего кота за хвост тянуть?

– Ты, Петр Евдокимыч, не к столу про утопленницу помянул, – попенял ему пристав. – Дай гостям сначала с голодом управиться. Они, почитай, часов пять как из города, и все не евши да не пивши. – Он кивнул на бутыль с самогоном. – А то налить, Иван Александрыч, по стопке? Крепкий зараза, аж слезу вышибает! От устатка и следа не останется!

– Нет, на службе нам пить нельзя, – ответил за Ивана Алексей. – А про утопленницу и про все остальное, что нам для следствия интересно, мы непременно спросим, Петр Евдокимович, но когда сами посчитаем нужным.

– Так ночь на дворе, – мельник пожал плечами, – мы в это время завсегда спать ложимся.

– И ночь не поспишь, если надо будет, – спокойно возвестил Иван и тщательно вытер рот платком. – За ужин спасибо, уважил, но службу никто не отменял! Сейчас вы, Петр Евдокимович, останетесь здесь, за жизнь побеседуете с Алексеем Дмитричем, а мы с господином приставом по мельнице пройдемся, оглядимся, с вашей супругом и ее сынком покалякаем.

Мельник нахмурился и поднялся из-за стола. Метнулись по стенам черные тени, глаза хозяина блеснули из-под густых бровей. Алексей почувствовал себя неуютно. В детстве, бывало, после нянькиных сказок он очень живо представлял себе леших, болотных кикимор, домовых и прочую нечисть. И хозяин внешне весьма смахивал на лешего, причем изрядно разъяренного от невозможности противостоять более сильному противнику.

Но мельник выдал злость только яростным блеском в глазах. Что-то заставило его промолчать. Алексей подумал, что это мелкое злобное существо – сущее наказание для своих домочадцев. И все-таки Петухов не вязался у него с образом жестокого убийцы. Скорее всего женщину убили далеко отсюда и зачем-то привезли за тридевять земель. Версия, что труп решили скрыть от полиции, была, на его взгляд, маловероятной. Убийцы явно рассчитывали на то, что труп скоро обнаружат, значит, преследовали конкретную цель, но какую?

Мельник вдобавок ко всему оказался еще тупым и ограниченным малым. Алексею приходилось повторять каждый вопрос дважды, а то и трижды, прежде чем тот понимал, о чем его спрашивают. Впрочем, ответы Петухова особым разнообразием не отличались. На все старания Алексея разговорить его и пролить хоть какой-то свет на случившиеся он отвечал монотонно и почти одинаково:

– Ничего не знаем, ничего не ведаем! Слыхом не слыхали, глазом не видали…

Прояснить обстановку так и не удалось, но Алексей не терял надежды, что хозяин в конце концов устанет, и продолжал допрашивать его, целеустремленно и дотошно, пытаясь поймать на противоречиях и стараясь в то же время уловить тот момент, когда мельник замнется, споткнется на слове или даже испугается. Но тот сидел напротив Алексея как истукан и без всякого выражения в глазах продолжал как ни в чем не бывало талдычить:

– Не знаем, не ведаем…

В какую-то минуту Алексею даже показалось, что таким образом Петухов испытывает его терпение. Авось надоест господину начальнику, и бросит он свое занятие! Но прошел час, потом второй, Алексей, несомненно, устал, но продолжал допрос с не меньшим старанием, чем прежде. Иван с приставом точно пропали куда-то, за окном заметно посветлело, и вскоре петухи возвестили зарю. Только мельник продолжал говорить о чем угодно, но никак не о том, что интересовало сыщиков.

И все-таки злость, которая исчезла в глазах Петухова, подсказала Алексею, что тот перестал бояться. Значит, те вопросы, которые он задавал, его успокоили? Но они были довольно нелицеприятными и, кроме беспокойства, никаких чувств у рядового обывателя, как правило, не вызывали. Получается одно из двух: или мельник и впрямь ничего не знает, или Алексей не сумел задать тот самый вопрос, которого он по-настоящему опасался.

Поляков посмотрел на часы. Четыре утра, совсем скоро рассветет, но Иван и пристав так и не появились: или столь же исправно допрашивали мельничиху и ее дурковатого отпрыска, или до сих пор не закончили обыск. По правде, Алексей с большим желанием осматривал бы сейчас мельницу и подворье, чем пытался разговорить туповатого хозяина.

– Ты, милейший, за дурака меня держишь? – наконец не сдержался он, когда Петухов на его очередной вопрос: «Почему работники недолго задерживаются на мельнице?» – вновь заканючил свое: «Того не знаем, не ведаем». – Как не знаешь, если сам их нанимаешь, а после рассчитываешь? Кстати, Петр Евдокимыч, поясни: каким образом ты с ними расплачиваешься?

Лицо мельника вмиг утратило туповатое выражение, маленькие глазки уставились на сыщика:

– Знамо дело, как договаривались, так и расплачивались!

– А как все-таки договаривались? – Алексей чувствовал, что теряет остатки терпения. – Ты можешь ответить без виляния или нет?

– А что тут вилять? – пожал плечами мельник и отвел взгляд. – С каждым по-разному. Кому муки отваливал, кому – картопли, а кто и подсвинка брал. Мы ведь, помимо мельницы, свиней держим, да курей еще, да уток, да гусей. Бывало, утками платил. То разве невыгодно? И мясо тебе, и перо.

– А почему не деньгами?

– Потому что мигом пропьют, свиное отродье! В первом же шинке оставят! – вскинулся вдруг мельник. – А подсвинка или гуся еще продать надо, хотя бывало, – он с досадой махнул рукой, – их даже до шинка не доносили. А вы говорите – работники! Не до работы им, так и смотрят, что плохо лежит! Так и тянут, так и тянут! На пропой все уходит, чтоб им лопнуть!

– Выходит, ты с пьянством борешься? – удивился Алексей. – А сам вроде потребляешь, и изрядно?

– Если потребляю, то в меру, и головы своей не теряю! – насупился Петухов. – Ежели не знаете, я эту мельницу, почитай, на пепелище поднял. И барыш теперь неплохой имею, потому как не злоупотребляю и пьянчуг всяких и жуликов не привечаю. Поэтому какой мне резон девку в собственном пруду топить? Да и не нашего поля она ягода! Такие у нас отродясь не водились! Не видно раззе, что из городских мамзелей!

– Видно, видно, – согласился Алексей, – и все же давай проясним до конца: по какой причине работники слишком часто у тебя менялись? Выгонял или сами уходили?

– И так и так бывало, – неохотно пояснил мельник. – Как сворует что, так сразу в шею, и тех, бывалочи, гнал, кому мало оплаты казалось. Лодыри да байбаки, какой с них спрос?

– А с соседних мельниц так же часто работники бегут? – поинтересовался Алексей.

– А про то вы у них спрошайте! – огрызнулся Петухов. – Мне до их делов, знаете… – махнул он рукой. – Свои бы расхлебать.

– Но у тебя, Петухов, огромное хозяйство. Сам говоришь, свиньи, птица… Да и на мельнице дел невпроворот. Как управляешься один?

– Так то ж на мельнице, – пожал плечами хозяин. – А с птицей да скотиной женины сродственники помогают. Оне все на меня работают. Только с мельницы я, окромя Гришки, всех убрал. Тоска их заедает, что они таперича тут не хозяева…

– Постой, так мельница раньше твоей жене принадлежала? – изумился Алексей.

– Не ей, – поправил его Петухов, – а папаше ейному. Я ж сказал, что из пепелища ее поднял. Нажрался папаня самогону да спалил меленку. Я у него в батраках ходил, старательный был, молодой. Акулину, слышь-ка, никто за себя брать не хотел. Она на один глаз косая да парня в девках прижила, а мне какая беда, взял за себя, да и стал мало-помалу мельницу отстраивать. Батя ейный в дела не лез, братовья того чище, только водку хлестали. Пришлось хозяйство в свои руки брать, чтоб не пустили по ветру.

– Понятно, – покачал головой Алексей. – Смотрю, делишки ты мастерски обстряпал: и хозяйство прибрал, и почти дармовых работников заполучил. Что же на мельницу их не пускаешь? Боишься, что снова спалят?

– Боюсь, она мне кровью и потом досталась. – Он показал Алексею ладони, все в шрамах, рубцах и мозолях. – Кожа, бывалочи, лопалась, лоскутами висела. И все, что здесь имеется, я своим горбом заработал. И никому не отдам, зубами грызть буду, когтями рвать, но не отдам!

– Никто у тебя мельницу отбирать не собирается. И ты меня почти убедил, что к убийству женщины не причастен. Но, вполне возможно, кто-то из твоих бывших работников, или родственников, или приятелей имеет к этому отношение. Вспомни-ка, бывал кто на мельнице в последнее время из посторонних? Может, гости из города приезжали с дамами? Или скажешь, никто тебя здесь не навещает? И сам в город или в Залетаево тоже не ездишь?

– Пошто не езжу? Обязательно езжу, иначе дела не делаются. Но приятелей не имею, по гостям сам не раскатываю и никого у себя не привечаю. Баловство это. Пустая трата денег и времени.

– Ну и скользкий же ты, братец! – не выдержал и рассердился Алексей. – Не пойму, ты что, слишком хитрым себя считаешь, думаешь обвести меня вокруг пальца? Так даже не пытайся! Будем сидеть здесь до тех пор, пока ты не расскажешь мне все, что требуется!

– А что вам требуется? Я, почитай, все, что знал, рассказал.

– Хорошо. Теперь назови мне тех, кого недавно нанимал. Последний работник, говорят, больше полугода у тебя держался. Видно, угодил чем-то?

Хозяин, не спросясь, потянулся к бутыли с самогоном, но на полпути рука его замерла и вернулась в исходное положение. Алексей тотчас отметил это. Кажется, наконец он попал в точку.

– Работник как работник, – промямлил мельник. – С осени, вернее, в августе еще появился. Не пил, дело свое сполнял… Что говорить, мало таких встречается, сполнительных, а потом ушел, даже жалованье не спросил.

– Не спросил? – поразился Алексей. – Разве такое бывает?

– Я сам не пойму: с чего он смылся? – пожал плечами Петухов. – Поначалу он готов был за кормежку все работы справлять и в каморке с Гришкой поселился, только потом в сторожку перебрался, что недалеко от бани. От Гришки дух больно тяжелый, до сих пор он под себя ходит, потому и в дом не пускаю, прости меня господи. – Мельник вздохнул и перекрестился на образа. – Думаешь, злыдень какой, затуркал парня! Только посели я его в доме, самому, стало быть, придется в клеть перебираться. Он ведь тихий-тихий, а то вдруг ни с того ни с чего на луну выть принимается или в припадках заходится… – Он печально посмотрел на Алексея. – Жизнь – такая штука. Искупления требует, коли сотворил что поперек божьих устоев.

– Не отвлекайся, – перебил его Алексей. – Выходит, новый работник у тебя в сторожке поселился? Паспорт у него имелся?

– Имелся, по бумагам он Матвеев Иван сын Демидов, крестьян Кузнецкой губернии, Березовской волости. Я в тех краях как-то бывал, хорошие места, леса березовые светлые, а горы повыше. Куда нашим сопкам!

– Расскажи подробнее: как он выглядел?

– Росту высокого, плечами широкий. Голова светлая. Волосы и борода курчавятся. Глаза голубые, веселые. Поесть крепко любил, но и работать горазд был. Два четырехпудовых мешка на плечи вскинет и играючи от мельницы до амбара пробежит, а это с четверть версты, а то и поболе. Жернова на спор поднимал… Крепкий мужик был, хотя возрастом за тридцать перевалил. И что по свету мотался? Ни кола ни двора! Из всей одежи – зипунок да сапоги. Я ему зимой полушубок подарил, бурки, шапку лисью. Остаться уговаривал. А он возьми да смойся, и… – Мельник махнул рукой и решительно пододвинул себе бутылку. – Позволь, Алексей Дмитрич, глоток. Нутро горит, прямо мочи нет!

– Ладно, смочи нутро! – согласился Алексей и, дождавшись, когда Петухов опорожнит чарку и закурит, уточнил: – Итак, смылся твой работник… Говори, как это случилось.

– Отправил я его на паре лошадей за сеном. Тут неподалеку у меня хутор. – Мельник отвел взгляд в сторону. – Только с тех пор ни телеги, ни лошадей. Пропали, словно водой смыло. С месяц уже. Я после по всей округе объехал и только на той стороне пруда след обнаружил. Что он там делал, ума не приложу. Хутор у меня аккурат в другой стороне.

– А ты уверен, что это следы твоей телеги?

– А как же? Другой такой даже в Залетаеве нет. Я ее в Североеланске у одного еврея купил, а он божился, что колеса из самого Томска привез. Нет, не мог ошибиться. Потом следы на берегу. Я что, следы своего работника не узнаю? Сколько я их на подворье видел да возле мельницы!

– Там только его следы были?

– Нет, еще одни, поменьше, но вроде как не от сапог, а от башмаков. Таких я сроду не видел. Ни у себя, ни поблизости. Дорого стоят, в них по городским мостовым ходить, а не по нашим колдобинам.

– Получается, твой работник сбежал, прихватил двух лошадей и телегу и уже после побега встречался с незнакомым человеком в городских башмаках?

– Воистину так! – закивал головой Петухов.

– Может, он подвозил кого-то или случайно знакомого встретил?

– Дак в тех местах дорог вовсе нет, и зачем им потребовалось к озеру спускаться? – проявил внезапную смекалку мельник. – Непременно они о встрече раньше столковались. Может, тот, в башмаках, Ваньку моего с умыслом дожидался? Может, они еще раньше сговорились моих коней свести?

– И для этого им пришлось ждать полгода? Так трудно было увести лошадей?

– Кто их знает? – пожал плечами Петухов. – Была бы охота! Украсть все можно, сторожей везде не наставишь!

– Урядника просил, чтобы коней отыскали?

– Просил, только толку никакого, до сей поры ищут! Ни Ваньки, ни коней!

– Скажи… – начал было Алексей, но за его спиной внезапно открылась дверь. Правда, он не сразу оглянулся, потому что заметил, как в мгновение ока сник и осунулся мельник.

Глазки его забегали, и он принялся мелко-мелко креститься, приговаривая трясущимися губами:

– Свят, свят, свят! Нашли все-таки, язви их в душу!..