Текст книги "Демонология нашего района"

«Евгений, здравствуйте, я опять задержала и опять извиняюсь, очень (завтра закрою ноябрь и планирую – часть декабря), $ – Вам, жене или Вы заедете вечером??? И, пожалуйста, скиньте мне договор, СПАСИБО».

«Евгений, здравствуйте, у меня не получилось получить $ с алиментов, потому что паспорт на оформлении прописки ребенку, но $ поступили на счет – мне приставы отзвонились. Сегодня звонила в паспортный стол – сказали завтра-послезавтра. Я сразу закрою и декабрь. Извините, опять. И куда переводить – уже можно Вам на карту? Если нужно перезвонить Вам, то чуть позже, когда мелкий заснет. Спасибо».

Тема денег – это вообще скользкая тема, и еще более скользкая тема неравенства и несправедливости. А что может быть более несправедливым, чем наличие у одних людей стольких квартир, что одна даже лишняя, и отсутствие у других квартиры жизненно необходимой. Причем надо еще учитывать специфику, место действия, город Петербург, а это не какая-нибудь там Москва, где даже коренной житель способен вдруг внезапно подхватиться взять ипотеку, если ему негде жить. В Питере ипотеку берут только презираемые иногородние понаехавшие, оборотистые провинциалы, все эти страшные кварталы Кудрово или Парнас, набитые урожденными барнаульцами и прочим городом Нижний Новгород. У каждого же коренного петербуржца (а тут действовали все коренные потомственные петербуржцы, кроме проживающего лица мужа Такого-то, но и он получил все эти негласные права, законно женившись на Анне) всегда имеются родственники с квартирами, обычно бабушки, и не надо никуда бежать ни за какой ипотекой, а надо просто дождаться, пока бабушка освободит собой квартиру, дождаться молча и без нетерпения, как подобает интеллигентному человеку, сколько бы лет на это ни ушло. Хоть бы и вся жизнь. И вот тут на сцену и выходит Несправедливость, жонглируя паспортами. Потому что все видели паспорта всех, видели эти практически идентичные даты рождения, и вот почему при этом у них есть, а у нас нету. У Анны, например, было две бабушки, это не считая мамы, но квартиру она была вынуждена снимать. А это значит каждый божий месяц отдавать каким-то людям свои собственные деньги, совершенно не даром достающиеся. И если б еще хотя бы это были приятные люди! Приятные, совестливые люди, понимающие, насколько каждый раз Анне не хочется давать им денег, осознающие, насколько вообще эта ситуация в корне несправедлива, и хотя бы благодарные ей за это ежемесячное неимоверное усилие. Но не тут-то было, благодарности никакой не было и в помине, а арендную плату они получали и вовсе как нечто само собой разумеющееся. Чисто формальные «спасибо, получил» в эсэмэсках не в счет. И если в самый первый раз Анна еще была вполне на позитиве, хотя уже выяснилась и входная дверь и розетка, то потом, после истории с четырьмястами двадцатью рублями за поролон и смертельной обидой мужа, уже буквально весь ее организм, все нутро противилось отдаче им чего бы то ни было. И с каждым месяцем все более. И ее длинные, как осенняя тьма, простыни эсэмэсок, которые она посылала наймодателю, просрочив очередной платеж, и которые наймодатель, получив, сначала скроллил, прикидывая длину, потом прочитывал по диагонали, ухватывая общий сюжет (по какой именно захватывающей причине Анна на этот раз не даст ему пока денег), и уже потом вечером читал подробно со своей противной женой, чуть ли не запасясь пивом и попкорном, веселясь и отпуская едкие комментарии – это же на самом деле все были сигналы о помощи. Этими простынями терпящая бедствие Анна размахивала со своего берега, привлекая внимание, и значили они – пойми меня, заметь меня, углубись в меня, признай мои интересы важней своих! Вполне человеческое желание, по крайней мере ведь и нечеловеческого в нем же тоже ничего нет. И, собственно, именно с такой настоятельной просьбой Анна обращалась и вообще ко всем встреченным в жизни людям, обращалась к каждому, не разбирая. И кто бы ее мог осудить за это, и разве и всем не свойственно в той или иной форме именно это желание. Люди мира, на минуту встаньте, как говорится, встаньте и признайтесь, что вы все (мы все) хотим именно этого. Но с нюансами. Нюанс Анны заключался в том, что она выставляла напоказ это желание, которое обычно все же принято стыдливо скрывать, а она ничего не скрывала, все вытаскивая и вытаскивая, так сказать, простыни из своего приданого, и вывешивая их храбро на перекрестке навстречу всем ветрам:

«Евгений, добрый вечер! Весь день уроки вела + опять зубы пошли, вот пишу Вам только. Муж заболел + попал под сокращение (их всех как класс сократили) – но организация большая, государственная, так что все положенное за 2 месяца и отпускные выплатят, в конце месяца,, прошу у вас 3 дня до конца недели для принятия решения по нашему сотрудничеству (нужно еще с родными посоветоваться,,,), учитывая, что Вы не были против, что залоговые $ пойдут за последний месяц, съем квартиры по 18 апреля мы оплатим в любом случае +в конце следующей недели (10 000 уже перечислила во вторник), через 3 дня как раз 18 марта – получится, что я Вас предупрежу за месяц ровно. Извините, пишу сумбурно – очень устала сегодня. Но общий смысл, наверное, понятен. На самом деле, думаю, что все разрешится благополучно, и мы сможем продолжить сотрудничество (ну, выйду, в конце концов, на работу сама). Спасибо за терпение и понимание».

На каком-то этапе этого содержательного общения Анна оказалась беременной, потом в больнице

(«Евгений, нас ночью в больницу увезли (температура не спадала), так что я не на работе – часа через 2 будет ясно отпустят нас домой или что дальше, я Вам сразу наберу». «Евгений, мы до вечера точно в больнице, $ я Вам перевела, пришли? Муж, как проснется, пришлет квитанцию (у него тоже температура ночью была)… а оригиналы – может, завтра или вечером, как нас отпустят»),

а потом и вовсе пропала, а тем временем наймодателю звонил председатель ТСЖ с угрозой подать в суд за уже полгода неоплачиваемые квитанции, и наймодатель уже всерьез задумался, как быть, квартиросъемщик не платит по счетам и не выходит на связь, ломать дверь? Вызывать милицию? Может быть, ее уже давно убил проживающее лицо муж Такой-то, и сквозняк от входной двери шевелит мертвые волосы? Но тут Анна все же вынырнула из глубин, где-то в Псковской области:

«Евгений, я под Псковом – разговаривать дорого. Я Вам писала, что мне в прошлом месяце сильно задержали Зп (поэтому и Вам так длинно платила) и далее я Вам писала, что к 15 июня мы с мужем решим, сможем ли снимать дальше, но квитанции в любом случае оплатим, пожалуйста, не переживайте. Я понимаю, что Вас не сильно интересует, что у нас на фирме такие трудности с выплатами, но я Вам обещаю, что с долгом по квартплате я Вас не оставлю – в конце концов, мы подписывали с Вами договор, где все указано. Я вернусь в город 20-го числа, завтра-послезавтра выяснится с Зп (у нас 50 преподов и всем не выплатили за 3 месяца), если Вы настаиваете, чтобы я Вам позвонила – я завтра попрошу мужа включить мне роуминг из СПб».

А почему не может перевести деньги ваш муж, ну или хотя бы позвонить, хотя бы в Питере ответить на звонок, вопрошал растерянный наймодатель в черноземные ягодные просторы Псковской области, и сначала из густого малинника привычно махнули иероглифом «на сутках», но тут уже наймодатель, которого, видимо, разбередили неоплаченные счета, поставил вопрос ребром, мол, когда-то он же вернется с суток, и вот тут-то внезапно и был обнародован факт мужниной обиды. Что когда-то, конечно, муж вернется с суток, но и тогда он не станет с вами разговаривать! Потому что он принципиально не будет с вами разговаривать, никогда, потому что он очень обижен на вас за то, что тогда, в ноябре прошлого года, он оббил дверь поролоном и попросил за поролон точную сумму по чеку четыреста двадцать рублей, а вы даже спасибо не сказали, а наоборот, сделали такое лицо. Какое лицо, недоумевал ошалевший наймодатель в малинник, какой ноябрь, какой поролон, какое лицо?! Ведь его же тогда там даже НЕ БЫЛО, вашего мужа, при чем тут мое лицо?! Что вообще происходит? А ну и что, победоносно вынырнула Анна из малинника в ту же секунду, а не через двое суток, как обычно, а ну и что, я же ему все подробно РАССКАЗАЛА!! И все это, вся эта перепись населения, напомним, в эсэмэсках.

И тут-то бы, по всем законам божеским и человеческим, этой истории и закончиться бы вполне логичным и единственно возможным образом, а именно разрывом контракта и изгнанием Анны, удалившейся бы гордо, несломленно, со скандалом, волоча за собой оторванный поролон и невидимку мужа, но нет. Почему-то нет. Почему-то все стало развиваться совсем иначе: Анне был дан последний срок в две недели, и за эти две недели она вернулась из Псковской области, оплатила всю кипу квитанций и заплатила за проживание. И осталась проживать. Причем проживать все в той же искрометной манере, с долгами и простынями текста, стремясь, наверное, как-то связать все эти простыни и спуститься по ним к сердцу наймодателя из своей невыносимой ситуации. Сделав ситуацию невыносимой и для наймодателя тоже. Но тот держался стойко. Не совсем ясно, что же им двигало: кризис на рынке аренды, когда предложение начало превышать спрос и стало уже гораздо сложнее с поиском квартирантов? Или жалость к Анне, которая к тому же недавно родила, и нежелание лишать ее крыши над головой? Или просто сила инерции и вечная питерская интеллигентская мягкотелость. А может быть, как начинала подозревать Анна в свои самые горькие, самые черные вечера, может быть, наоборот, не инерция и никакая не жалость, а дьявольская проницательность и желание вдоволь поиздеваться? А черные вечера случались у Анны все чаще. В эти черные вечера Анна оставалась дома одна, а муж Такой-то уходил кататься на машине или на мотоцикле с большой скоростью. Его гнала обида. Прошел ровно год после эпохального случая с поролоном, но обида так никуда и не делась, более того – продолжала расти. Анна никогда не питала иллюзий относительно этого своего мужа (и того тоже, но сейчас речь про этого), точней, этих иллюзий она, разумеется, питала множество и самых различных, но одно она всегда способна была разглядеть ясно и трезво – что ее муж хороший человек, добрый человек, человек обаятельный, но, что называется, простой. Простой и пустой. Иногда, в начале их знакомства, когда он катал ее на мотоцикле, в момент резкого поворота она даже слышала свист ветра в его голове, стремительно влетающего в одно ухо и тут же вылетающего из другого, не встретив в голове ни единого препятствия. Потом, кстати, это прошло, потому что, по совершенно верному расчету Анны, вскоре эта пустота заполнилась любовью к ней, чаровнице. Вот сколько было пустого пространства, ровно столько туда и вместилось любви. А если бы, думала Анна, если бы муж не был изначально так пленительно пуст, если бы он был не пустым, не простым, а так называемым сложным человеком, в которого уже понапихано черт-те чего, разве влезла бы в него еще и любовь? Может, конечно, и влезла бы, но с какими нефотогеничными усилиями пришлось бы ее туда запихивать, сопя от натуги и отдуваясь, засучив рукава и упершись коленом в поясницу. А все эти усилия могут не испортить разве что юную нимфу, а когда тебе хорошо за тридцать и куда ближе к центнеру, чем к половине центнера, уже как никогда начинаешь ценить легкость и полетность, балетность и спонтанность. Что можно, допустим, утром восстать ото сна всей своей весомостью, помассировать варикоз, намазать кремом птоз, припудрить невусы, шмыгнуть куперозом и зевнуть рыбьими челюстями, а потом плюхнуться за монитор и постить вконтактике цитатки вроде: «Верны мужьям шалуньи и насмешницы, а в маске благочестия обычно ходят грешницы». И вот это прекрасное ощущение себя шалуньей и насмешницей обеспечивал Анне именно муж Такой-то, и именно благодаря его наполненной любовью пустоте и было возможно это блаженное кружение. Но что-то вдруг этот вальсок стал у них спотыкаться. И не вдруг, конечно, а как раз после переломного вечера с четырьмястами двадцатью рублями за поролон. Именно о рулон поролона споткнулись тогда вальсирующие, и Анна перестала ощущать на своей куперозной щеке страстное дыхание мужа Такого-то, муж отвернулся и пристально уставился в совершенно другую сторону. В сторону наймодателя смотрел теперь муж Такой-то, смотрел с горькой обидой, минуя взглядом Аннины прелести и убегая этим самым взглядом туда, прочь, за перекресток, за следующий перекресток и далее за самый маленький игрушечный перекресточек на холке закругляющейся земли. А насмотревшись, уходил кататься на мотоцикле на большой скорости. И снова ветер подсвистывал в месте произрастания его ушей, но там уже не было пустоты, но и, о ужас, не было и любви, а одной только черной обидой был теперь наполнен муж Такой-то, и ветер, всхрюкнув в ухе и взбулькнув обидой, пролетал мимо. И если муж надеялся, как надеялась Анна, выдуть из себя обиду посредством больших скоростей, то тщетно. И с каждым месяцем, с каждой следующей необходимостью вносить арендную плату муж только усугублялся. Уже не только безнадежно умолк вальсок, но и треугольник, в один из особо черных вечеров вдруг в панике отчетливо осознанный Анной, дикий треугольник «Муж Такой-то – Анна – Наймодатель» перестал быть треугольником. А просто вектор муж Такой-то – наймодатель, и стремящиеся по этому вектору горькие думы мужа Такого-то. Ну или не думы, а что там бывает у подобных простых, пустых людей – инстинкты? Педагог-психолог, коллега Анны, которой та стыдливо сформулировала свою абсурдную беду, сказала, что у мужа незакрытый гештальт. Но что она еще могла сказать, у вас незакрытый гештальт или у вас травма детства, психологи говорят это всем и никому не говорят ничего иного, выбор невелик. А больше Анна ни одной живой душе не признавалась в своем горе, уж больно это горе было неприличным и глупым. Давай съедем из этой квартиры, каждый месяц умоляла она мужа Такого-то, но тот отказывался наотрез. Нет, говорил он, не съедем. Будем жить дальше. Но в таком исполнении, понятно, это была, как говорится, не жизнь. Хотя Анна, сильная женщина, бодрилась и боролась. Меняла аватарки. Подписалась на паблик «Психология секса». Репостила оттуда самоидентификационное кокетливое «Ты такая порочная фея, будто в детстве смотрела порно вместо Диснея». Всячески поддерживала мужа Такого-то, когда его уволили с работы, после того как он разбил казенную машину, разъезжая на большой скорости. Родила ребенка. Подала на предыдущего мужа в суд на алименты, чтоб были деньги каждый месяц оплачивать ненавистную квартиру. Поставила на аватарку фото: стройный до пояса голый мужчина в узких джинсах держит в руках цепь, на цепи сидит голая дева с большой грудью, смотрит на застежку джинсов с большим энтузиазмом, не обижаясь на терзающие нежную шею шипы ошейника. Дождалась лайка от двух подружек, старшего сына – китайскоязычного школьника и, уже ближе к вечеру, от мужа Такого-то. А ночью утешала мужа Такого-то, плачущего и растерянного, опять попавшего в аварию на большой скорости и разбившего машину, на этот раз свою, и сама тоже плакала, и муж ее утешал. У нас – просто – еще живы – бабушки, твердила Анна, не сбиваясь с ритма, а муж Такой-то, ухвативши ее за развесистые бедра, привычно подхватывал: Потому что – мы хорошие – люди, а они своих – бабушек – специально – уморили, вот у них – и есть лишняя – квартира! Почему-то именно в этом вопросе, в этом деле мерзавец-наймодатель их невероятно сближал и приближал, а во всех остальных аспектах, дневных, лишь сеял раздор и смуту. Особенно когда начинал свое традиционное ежемесячное нытье, Анна, сегодня вот такое число, а вы должны были заплатить вот этакого.

«И Вам добрый день. Мы все уже вторую неделю болеем „новым гриппом“, со всеми прелестями и осложнениями – я света не вижу с постоянными ингаляциями и соплеотсосами, но лично Вас это касается только в том, что лишь в понедельник муж сможет доехать до работы – донести обходной лист и получить расчет, и перевести Вам оплату. Спасибо»

Анна каждый раз старалась удержаться и не жаловаться мужу, и, разумеется, чем больше удерживалась, тем с большим пылом и размахом потом жаловалась. Тот выслушивал ее молча, не дрогнув густой бровью, и только сразу убегал голубоглазым взором из-под брови и даже обеих бровей туда, вдаль, за череду перекрестков и чехарду облетевших, замерших в зимнем страхе лысых кленов, туда, где закругляется все наше земное существование. Впрочем, теперь этот потусторонний взгляд за перекрестки был как бы оправдан и осмыслен, поскольку муж, уволенный со второй работы, после первой работы «на сутках» занимался частным извозом, таксовал. Чтобы прокормить семью, Анну и ее многочисленных детей. Таким образом, этот алгоритм был уже выверен и отработан, приближение даты икс, навязчивость наймодателя, Аннины жалобы, убегающий перекрестками взгляд мужа Такого-то и его уход на заработки таксовать. Точнее, уезд, на большой скорости. А Анна оставалась дома, одна с двумя детьми, одним погребенным под обрушившейся пагодой из иероглифов, а вторым молчащим, а иногда верещащим бессловесным полешком. Оставалась с беспокойством за мужа Такого-то и с ненавистью к нему, ошибочно принимаемой ею за ненависть к во всем виноватому наймодателю. Самым ужасным, как мнилось Анне, было то, что наймодатель даже отдаленно не представлял масштаба нанесенных им разрушений и бедствий. Ни отдаленно, ни приближенно. Никак. Что вот он жил, с натугою, но почти регулярно вытрясая из нее бабло, или, как она любила начертать поперек простыни эсэмэсок, $. И при этом, получая и пользуясь этими $, ни на секунду не задумывался об их цене. О принесенных им в жертву человеческих судьбах. Пролетая, как торнадо над побережьем, ведь не будешь же ожидать от торнадо, что оно, пролетев, внезапно спохватится и усядется на пепелище бывшего побережья подсчитывать и рефлексировать объем произведенных непоправимостей. Торнадо, а по-русски смерч. Смерч, смерть. Никогда же смерть не обещала обеспечить фидбэк, или вообще какую-то обратную связь, возможность диалога. Так напоминала себе Анна, ненавидя наймодателя, но желая быть к нему непредвзятой. Неизвестно зачем. При том, что с некоторых пор, неведомый для Анны, возник и диалог, и фидбэк, и что хотите. Но – в молчании. Так называемый диалог возник однажды утром в субботу, после даты икс, с традиционно выкаченным и неоплаченным счетом и воспоследовавшей простыней про то, как Анна шла в ближайшее отделение Сбербанка и каковые захватывающие приключения ожидали ее на этом непростом пути, что она до этого отделения не дошла, а может быть, наоборот прошла мимо, и как, возможно, она попытается довершить свой путь потом, когда муж вернется с суток. А ясным субботним утром жена наймодателя вдруг подскочила раньше всех, наверное с похмелья, припомнила вчерашнюю Аннину простыню, не поленилась отыскала договор, поинтересовалась Анниной фамилией, нашла Анну ВКонтакте, со всеми ее репостами «психологии секса», аватарками и порочной феей, а главное – не указанной, естественно, в договоре, зато сохраненной виртуально девичьей фамилией, и уже чуть ли не в девять утра выходного дня радостно расталкивала своего мужа наймодателя, крича: «А Анна-то, Анна-то наша оказалась еврей, ты знал?!» – прямо подпрыгивая от возбуждения. Даром что и сама она, и особенно муж ее наймодатель тоже были ощутимо евреи, и вообще весь тот район пленительных перекресточков носил негласное народное название «квартал еврейской бедноты». Нет, не знал, удивлялся наймодатель, моргая и водружая на подпухшее лицо очки, и, даже кофея не попив, шел изучать ВКонтактик, настойчиво влекомый резвой женой. И вот тут-то и случился диалог, когда наймодатель прочитал на Анниной страничке перепост «Сегодня всемирный день контрацепции. Если у вас есть знакомые гондоны, поздравьте их!», и застенчиво признался: «Наверное, это она мне!», и полез в телефон, чтобы уточнить-сличить время и дату последней Анниной простыни и репоста. И – точно, по всем признакам буквально до доли секунды обнаружилось, что это действительно ему, а еще аккурат после простыни обнаружилось сообщение от его приятеля, с веселой картинкой, представляющей фото в магазине расфасованной куриной ноги с ценником «филе иудейки». И это был фидбэк. Потому что теперь за Анной в семействе наймодателя прочно закрепилось прозвище «Филе Иудейки» (вместо прежнего неоригинального Анна-Мозгоклюй). Наверное, Анна была бы довольна, узнай она об этом. Не о филе, а о диалоге. Ведь ее угнетало, что наймодатель упорно видит в ней лишь голый функционал (ежемесячный приноситель $), а ей хотелось, чтобы разглядели ее самое, ее индивидуальность и уникальность, ее сущность хохотуньи и насмешницы, этот внутренний огонь, загнанный Судьбой (тоже той еще хохотуньей) в унылейшую куперозную толстоватую оболочку. Внутренний огонь, который вся окружающая объективная действительность ежедневно, ежеминутно норовила затоптать, закидать квитанциями, полотенцами, младенцами, грязными футболками мужа Такого-то со следами чего-то такого-то на вороте, подозрительно похожего на помаду (а все это уже хорошо известно из эпопеи с предыдущим мужем, вся эта дурная бесконечность и прочий бытовой Гегель), но огонь этот (фонарь удильщика?) все искрил, невзирая на агрессивную заедающую среду, все выкидывал протуберанцы то в виде опять аватарки ВКонтактике, связанной по рукам и ногам Белоснежки в разодранном на пикантных участках тела платьице с заткнутым кляпом-яблоком ртом, то устраивал короткое замыкание в эсэмэс-переписке с наймодателем, когда тот вдруг начинал в ответ на ее простыни вывешивать тоже, может, и не простыни, но как минимум наволочки с вышитой в уголке монограммой, уже не формальные, а вполне человеческие, и даже спрашивал, знает ли Анна анекдот про уточку. И Анна, хотя она прекрасно знала анекдот про уточку (анекдот про уточку моментально гуглится, от этого анекдота пошел широко известный термин «утизм» в русскоязычном Интернете, и кончается анекдот про уточку эпохальной фразой Лебедя: «Так. На хуй», которую Анна тоже знала и не могла не знать, как педагог и юзернейм), Анна на вопрос наймодателя кокетливо отвечала «Нет, не знаю. Расскажете?))», и таким образом переводила их отношения из сугубо товарно-денежных и формальных в неформально-человеческие. (Ну, она таки перетянула тебя играть на своем поле, как меланхолически заметила жена наймодателя, которой наймодатель отдавал на визирование все свои эсэмэски Анне перед отправкой.) И далее. Это была снова суббота, в которую субботу наймодатель и Анна сговорились встретиться подписать договор снова на следующий год. Там, где удобно Анне, гуляющей с новорожденной. Анне оказалось удобно в близлежащем парке «Сосновка». И они встретились, и там среди двух, так сказать, сосен и подписали договор. В новом договоре имелись ровно те же пункты, что и в предыдущем, которые Анна тут же принялась с той же энергией не исполнять. И не исполняла вплоть до июня восемнадцатого года включительно, с различными вариациями и обертонами.

«Евгений, здравствуйте! На сегодня денег пока, к сожалению, нет – нужно еще пару дней для решения вопроса. Спасибо. И еще – на кухне сегодня лопнул сифон под раковиной, потекло, мы заменили, высылаю фото нового /старого и чек».

«Кстати, раз уж заговорили, за спрос, как говорят, денег не берут: а у Вас случайно, вдруг, мало ли, нет возможности хоть как-то скинуть арендную плату? (а вдруг))».

«Давайте ближе к понедельнику: младший сегодня проснулся со штукатуркой в глазу (переворачиваться научился, где-то цепанул(((() – пришлось ехать в педиатрический, вытаскивать, естественно, все за $$, так что, может, и хорошо, что задержались, но точно, плохо, что инородное тело в глазу, в общем, к понедельнику ближе, пожалуйста».

«Евгений, здравствуйте! Сегодня никак не получается: старший звонил со школы – горло болит, муж едет с суток – тоже, говорит, плохо себя чувствует, буду на них сейчас смотреть, как прибудут, может быть, завтра, если никто не разболеется. В любом случае если что-то и изменится в вашей квартире, то только в лучшую сторону (что-то отремонтируем) По поводу $ за февраль: соцзащита сказала ждать – задержки из-за праздников, но я и мы изыскиваем другой способ оплаты, так что в ближайшие дни все оплачу Вам, квитки постараюсь сегодня в ящике посмотреть. Спасибо».

«Доброе утро, сегодня должны получить зп на работе у мужа, сразу $ переведу».

«Да, извините, $ не пришли перед праздниками, но завтра точно будут, и скорее всего уже и карта будет, чтобы вам не ездить».

«Муж приехал, с $, но заболевший, переведу завтра около 9 утра, когда пойду старшего провожать в шк».

А дальше было вот что: все то же самое. Немножко они поговорили про сифон, мол, а дайте денег за сифон, хотя я, конечно, не настаиваю, но вы дайте, но не буду настаивать, а потом Анна не смогла перевести арендную плату, оттого что старший сын сломал ногу. «Так! – резюмировала циничная жена наймодателя. – Уже было же. Анна наша пошла по второму кругу». А потом Анну бросил муж Такой-то:

«50 000 будут переведены до этих выходных, ку – на следующей неделе (посчитайте, пожалуйста). И, извините, но мне разговаривать сейчас некогда: дома только старший с переломанной ногой, мелкого не выписывают из-за плохих анализов, еще и муж ушел на прошлой неделе (это я объясняю, почему говорить некогда, всего лишь)».

И вот тут-то, на втором кругу, уже по абсолютно всем законам божеским и человеческим этой истории пришел логичный черед закончиться, и Анне удалиться гордо и несломленно, с двумя детьми и чеком за сифон, и легендой, что в ту квартиру все-таки ступала бывшая нога мужа, но снова нет! Но, как вновь высказалась циничная жена наймодателя, главное, чтоб она там не совершила от горя ритуальное самоубийство себя и малолетних детей. После ритуального самоубийства вообще же будет никому не сдать. Но – обошлось, и Анна во всех смыслах осталась. Поэтому снова дадим ей слово.

«Будет, только что получила долги по Зп со своей работы – сейчас закончу вопрос и отправлю Вам $».

«Здравствуйте! Заснула в гостях у коллеги (нужно было поплакаться). Ждите до 13.00 пожалуйста – сейчас в себя приду и дойду до банка. Извините»

«Далее последует фото, чтобы вы не сомневались в наличии необходимой суммы у меня» (последовало фото).

«Одеваюсь, выхожу, еду с парнаса (потеряла счет времени ((».

«Номер карты, пожалуйста, Не могу найти стою у банкомата».

И тут внезапно произошло удивительное. Не то удивительное, что Анна на нервной почве переспала с коллегой, это-то понятно и может случиться с каждым (кроме фрилансера). А то, что Анна действительно перевела $ наймодателю. Всю сумму. Каковую сумму наймодатель с женой оба друг другу проспорили (она ставила на то, что Анну ограбят, пока она стоит у банкомата, а он – что Анна потеряет деньги). И, неловко об этом говорить, но Анна опять осталась жить. Уже официально без мужа, хотя почему-то взяв ВКонтактике его фамилию. Постя цитатки уже не из «Психологии секса», а из «Интеллектуального юмора», но и юмор тот, несмотря на интеллектуальность, был все о том же, все о тех же, о мужчине и женщине, как им непросто, и трудности перевода, и хочется уже навеки пасть друг другу на грудь, и запахнуться коконом щемящей нежности, но вечно «Мужики!!! Пускай бабы на вас орут. Непрооратая баба склонна к депрессии. Зашел домой, видишь, твоя сидит молчком, не поленись, высморкайся в занавеску». Таким образом, тема явно не отпускала Анну, и Анна тоже не собиралась отпускать тему, и наличие или отсутствие мужа не играло решающей роли. Все равно все песни были только о любви. Любовь накрепко застряла в Анне, как та штукатурка в глазу. И с наймодателем она бы тоже хотела говорить о любви, об отношениях, о том, что она не даст денег вовремя, потому что муж снова ушел, а до этого пришел, но простуженный, и обещал дать денег, но не дал, а есть попросил, но ведь ждать вкусного ужина может лишь тот мужчина, который купил для его приготовления продукты, а раздевать женщину может лишь тот мужчина, который ее одевает, и жена не мама и пора взрослеть… Но зануда наймодатель не хотел говорить об этом, его интересовали только деньги, он все говорил «Анна, пожалуйста без подробностей!», и в конце концов они даже поссорились. Правда, тоже с подробностями.

«А про хамство – ситуации в жизни бывают разные,, И хорошее тоже быстро забывается… И я не из тех людей, которые обожают устраивать разбор полетов, но Вам лампа на кухне на голову не падала)) Единственное, что жалею, что не послушала бывшего мужа и не вызвала аварийку и не позвонила Вам в 2 часа ночи, когда проводка в маленькой комнате задымилась… Ладно, все это лирика, единственное чего не купить, это здоровья До 10 мая оплачу переводом на карту Хорошего дня)».

После этого Анну окончательно решили изгнать. Причем в жесткой форме, не давая ей слова. Но Анна растопырилась в дверях и не изгналась, изгоняться, видимо, и не собираясь, но все же на всякий случай решив напоследок взять по максимуму недаваемое слово:

«Здравствуйте! Я завтра утром отправляю старшего в лагерь и дальше у меня должно все решиться: я пока не понимаю, куда ехать – на дачу или на другую квартиру, и перевезти пока никто не может… Если мне понадобится остаться до 14(как вы тут недавно предлагали), при оплате месяца и последующим возвратом залога, это еще возможно?».

«Я задерживала, но не платила. Я вам 8го предложила в течение суток перевести оплату за ку (см смс), потом мы с вами ушли не совсем в ту степь и вы предложили, чтобы я ничего не переводила и расторгать отношения – я не против, и не хочу не спорить и навязываться, но такие предложения выдвигаются за месяц (это в договоре прописано, как и то, что вы в праве были гасить долг за ку из залога и я должна была в течение суток восстановить недостающую сумму – что и предложила сделать – но что было дальше, вы и сами знаете)».

«Евгений, здравствуйте! Я сегодня посмотрела 4 кВ в округе – одна меня устроила, но въехать в нее можно только в субботу днем… завтра буду еще смотреть, если будет что-то подходящее, постараюсь съехать в пятницу, переезжать с вещами и разборкой/сборкой мебели (особенно детской) – сначала, например, к бабушке, а потом в намеченную кв – у меня возможности нет…вот как-то так» (этого слова ей уже не давали, сама взяла).

А в субботу (опять), в восемь утра, чтоб наверняка спали и не успели очухаться и перебить, Анна, торопясь, взяла не одно слово, а все, до которых смогла дотянуться: